Редакционный портфель Записки корнета Савина, знаменитого авантюриста начала XX века

Записки корнета Савина: Предисловие публикатора | Содержание | 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Валя. Быль. | Послесловие публикатора | Примечания | Фотоматериалы

XLVI

В семь часов нас разбудил звон. Надо было вставать на поверку. В «централке» все без исключения арестанты обязаны выстроиться к поверке, в коридоре, в две шеренги. Делается это для облегчения дежурному помощнику начальника замка проверять арестантов, которых он, при своем обходе в сопровождении старшего надзирателя, считает попарно, как они стоят в шеренгах.

Поверка производится два раза в день: утром и вечером; во время этих двух ежедневных поверок вся тюрьма как будто на время замирает. Шум, гам, звон кандалов, песни - все смолкает, и слышны только мерные шаги, да иногда разнос обходящего фронт начальства.

В течение всего дня коридоры и камеры «централки» напоминают толкучку, и сходство с нею тем естественнее, что бoльшая часть пересыльных арестантов, действительно, попадает в пересыльную тюрьму с Хитрова рынка. В камерах от поверки до поверки никто не стесняет арестантов, и им предоставляется делать, что угодно. Благодаря этой относительной свободе, возможности перехода из одной камеры в другую и редкому посещению начальства, царят шум, гам, ругань, столь присущие толкучке. При этом здесь идет тоже весьма деятельная торговля, как предметами первой необходимости, так и самыми разнообразными принадлежностями одежды.

Эти все торговцы-арестанты снуют из камеры в камеру, выкрикивают, как истые разносчики, продаваемый товар, предлагают его всем и всякому, навязывают, торгуются и, конечно, ругаются бранью самой российской.

Мыкаясь по целым дням по коридору, я заглядывал иногда из любопытства в другие камеры, предназначенные для простонародья. Камеры эти ничем не отличались по устройству от «дворянской», но духота, вонь и невообразимая грязь доходили там до апогея тюремной мерзости, а в воздухе висело всероссийское присловье, по поводу которого Пушкину приписывают слова «как масло к каше, как соль ко щам».

Всех камер в пересыльном коридоре было шесть, из коих одна «дворянская», одна «жидовская» и остальные для «разночинцев». У каждой из этих категорий арестантов был староста. Эти старосты несли своего рода обязанности: следили за порядком, сносились по нуждам своих арестантов непосредственно с начальством, получали и раздавали пищу, подаяния, кормовые деньги (привилегированным) и выписываемые арестантами продукты, а кроме всего этого, держали, по заведенному в «централке» обычаю лавочки, торгуя в них разными съедобными и первой необходимости предметами.

В старосты попадают большей частью «бывалые арестанты» и люди по-тюремному денежные, то есть обладающие пятью, десятью рублями. Это последнее необходимо, чтобы быть в состоянии торговать в лавочке и закупать необходимый товар, распродаваемый ими по мелочам, конечно, втридорога. Благодаря этой торговле, старосты быстро увеличивают свои капиталы, богатеют и приобретают иногда силу, вес и значение между арестантами, в особенности, в ссыльных коридорах, где они бывают подолгу во время зимовки.

Лавочки эти процветают, потому что, хотя арестанты всех категорий и имеют право покупать на собственные деньги что хотят, кроме вина, водки и табаку, но покупка производится только раз в неделю, по субботам и, таким образом, все, прибывшие в воскресенье, не могут купить ничего с воли целую неделю, хотя и имеют деньги. Вот и идет арестант в лавочку к старосте: за заваркой чая, за куском сахара, калачом, селедкой и другими припасами первой необходимости.

Самыми лучшими по снабжению и выгодными для их содержателей считались в «централке» дворянские лавочки, вследствие того, что дворяне пользовались некоторыми весьма важными преимуществами и льготами, благоприятно отражавшимися на торговле их старост.

Привилегированные как состоящие на порционке, то есть не получающие пищу из котла, а получающие деньгами, по пятнадцати копеек в сутки, пользовались правом ежедневной выписки продуктов: кроме этого, им разрешалось курить, следовательно и покупать табак. Вот эти две привилегии давали возможность дворянским старостам иметь всегда свежий товар и монополию на продажу табаку на всю тюрьму, что и составляло, в сущности, их главную отрасль дохода. Торговля вся эта ведется неофициально, как будто украдкой, и хотя начальство, конечно, о ней хорошо знает, но делает вид, что ничего не видит. Вследствие этого и старостам приходится обходить формальности для своих закупок. Для этого они вписывают все, что им нужно для лавочки, на имена своих товарищей-дворян в ежедневно подаваемый в контору список выписки, конечно, давая на эти покупки свои деньги. Цены берутся соответственно спросу и количеству наличного товара. Так, например, заварка чаю самого дешевого сорта, стоит две копейки, два куска сахару - копейка, селедка и колбаса по соглашению продавца с покупателем.

Больше всего варьирует цена на табак. Когда тюрьма полна, а дворян немного, цены возвышаются страшно, доходят до тридцати-сорока копеек за восьмушку махорки, стоящей в лавке три копейки и, наоборот, как только тюрьма пустеет или дворян накопляется, махорка дешевеет. Одна только вещь продается по своей цене и часто ниже городской цены - это белый хлеб, калачи и сайки. Это происходит оттого, что хлебный товар большею частью не покупной, а подаянный, и попадает в лавочки к старостам вследствие того, что над подаянием у них «рука владыка».

Подаяний в русских тюрьмах бывает очень много, в Москве же в особенности. Более всего жертвуют съестными припасами: говядиной, солониной, огурцами и разными сортами белого хлеба. Калачи, сайки, баранки, можно сказать, непрерывно доставляются в тюрьмы целыми возами, так что не проходит дня, чтобы таковые не раздавали по рукам арестантам. Бывают случаи, даже весьма нередкие, что подаяние присылается в виде сытного, хорошего обеда на всю тюрьму, и делается это большею частью за упокой души или вожделенное здравие какого-нибудь благодетеля. Обилие подаяний особенно заметно перед праздниками, а к Святой, в великие дни, по словам бывалых людей, присылают так много подаяний - яиц, пасх, куличей, ветчины и других разных яств, - что арестанты не знают просто, что делать со всем этим. Эта черта общественного сострадания к заключенным представляет самобытную национальную русскую черту и не встречается в других странах Европы.

Подаянием распоряжаются старосты и, конечно, себя не забывают. Чрезмерная жадность и бестактность старост иногда ведет к озлоблению арестантов против них, и тогда дело доходит до расправы своим судом, расправы всегда грубой: или кулачной, или состоящей в разграблении всей лавочки зазнавшегося колупаева.

В «централке» ведется постоянная крупная игра в карты, преимущественно в штос, очень азартная.

Проигравшие деньги пускают в оборот платье и часто проигрывают с себя все, так что принуждены бывают одеваться в казенное арестантское платье. В каждом коридоре есть так называемые «майданщики», то есть владельцы карт, отдающие их напрокат, что на тюремном жаргоне называется «держать майдан».

Майданщик большею частью не участвует в игре, а получает десять копеек с оборотного рубля, с сорванного или забастованного банка. Игра ведется под строгим контролем и, безусловно, честно, за исключением особых случаев, когда все сговариваются против одного. В числе арестантов всегда находится ловкий шулер, которому и вручают карты, а выигрыш делят между всеми заговорщиками и тут же прокучивают.

Чтобы начальство не накрыло игры, ставят за вознаграждение караул, по-тюремному, «стрему», и назначают кого-нибудь в «затыльщики», то есть поручают кому-нибудь задержать в коридоре идущее начальство каким-нибудь заявлением или разговором, чтобы успели спрятать карты и разойтись по своим камерам. Часто роль затыльщика принимает на себя «паук», - так именуют надзирателей, если он «фартовый», то есть человек на все руки.

Вследствие этих мер предосторожности «дух», как называют начальство, всегда застает все в порядке, и по его уходе берутся снова за майдан.

Игра в карты особенно развита между каторжниками и бродягами. Первые играют между собою, и игра ведется в значительных размерах, потому что в обороте игры одни и те же деньги ходят из рук в руки, и бывает их по нескольку сот рублей; бродяги же, верные своему званию, бродят и в тюрьме из камеры в камеру и чутьем узнают, где можно поживиться. Среди них есть всегда люди на все руки и встречаются шулера.

* * *

Наконец, после недельного пребывания в «централке» настал день моей отправки. В этот день отходило из пересыльной тюрьмы два этапа: смоленский, с которым отправлялся я, и нижегородский, иначе называемый «сибирский». С этим сибирским этапом отправлялась последняя в этом году партия ссыльных арестантов в Сибирь, состоящая из пятисот с лишком человек одних мужчин, так называемая «холостая».

Из всех отправлявшихся в эту навигацию партий - это первая партия, которая была так велика. До сего во весь навигационный период партии в Сибирь отправлялись уменьшенного состава, вследствие большого скопления арестантов в тюрьмах Перми, Тюмени и Томска. Все это я узнал как из разговоров с арестантами, дожидавшимися приемки в «сборной», так и из сведений, сообщенных мне любезным начальником тюрьмы.

Вглядываясь в состав этой сибирской партии, по разряду преступников, я был крайне удивлен, что с лишком пятую часть партии (сто десять человек) составляют бродяги, так сказать, люди, не помнящие своего рода и племени, не знающие даже места своей родины.

В самом ли деле таковы эти люди? Кто они в действительности и откуда их набирается такой сравнительно большой процент в цифре ссыльных, ежегодно ссылаемых в Сибирь за преступления?

На эти вопросы могу сказать следующее. По закону «бродягой» считается человек, не знающий или не желающий выяснить своего происхождения и указать прежнего места жительства, то есть, по-российскому, не имеющий законного вида на жительство и не могущий такового получить.

Такой бесписьменный, называющий себя каким-либо не принадлежащим ему именем или не помнящий родства, признается по закону бродягой, предается суду без присяжных и приговаривается к лишению всех прав состояния, тридцати ударам розгами и годичному заключению в тюрьме и, по отбытии наказания, к ссылке в отдаленнейшие места Сибири. Таково наказание не помнящему родства бродяге.

Записки корнета Савина: Предисловие публикатора | Содержание | 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Валя. Быль. | Послесловие публикатора | Примечания | Фотоматериалы