Редакционный портфель Записки корнета Савина, знаменитого авантюриста начала XX века

Записки корнета Савина: Предисловие публикатора | Содержание | 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Валя. Быль. | Послесловие публикатора | Примечания | Фотоматериалы

XVI

Мадлен не пропускала ни одного дня, чтобы не побывать у меня. Благодаря ее просьбе, директор тюрьмы оказал нам любезность, разрешив, в виде исключения, видеться в отдельной камере, и не двадцать минут, а по целому часу.

Вскоре меня навестил Рошфор и мой адвокат Камиль. Приехали они вместе, так как Камиль был приятелем Рошфора и вследствие его просьбы принял на себя мою защиту. С ним я виделся в адвокатской приемной, имеющейся в каждой галерее. В этих адвокатских приемных могли иметь свидание с заключенными адвокаты, священники всех вероисповеданий и депутаты палаты. Вот на основании этого Рошфор, как депутат палаты, мог беспрепятственно меня видеть глаз-на-глаз и без всякого стеснения во времени.

Рошфор привез мне только что напечатанную в его «Intransigeant» грозную передовую статью по адресу полиции. Статья, как я и предполагал, не имела прямого отношения ко мне и к моему инциденту.

Но, разнося в пух и прах «патентованное разбойничье учреждение», он указывал на возмутительные факты, имевшие место в последнее время и, между прочим, о случившемся со мной.

«Я не защищаю этого русского самодура, - говорилось в рошфоровской статье, - но ручаюсь, что дал бы в морду немецкому или русскому полицейскому комиссару, осмелившемуся выразиться с пренебрежением и такой неуместной грубостью о моем отечестве».

- Ты меня извини, милый друг, - сказал, смеясь, Рошфор, - что я тебя назвал даже самодуром, но моим радикалам другим тоном нельзя говорить. Вот г. Камиль будет тебя защищать деликатнее перед всеми этими канальями.

Камиль был еще молодой адвокат, но весьма талантливый. Он взялся за мою защиту, но предупредил меня, что на полное оправдание нечего рассчитывать.

- Будь у нас, во Франции, суд присяжных, дело было бы другое; но с нашим казенным судом, состоящим из старых, предубежденных судей, трудно добиться оправдания в таких делах. Полиция - любимое детище суда. Оправдывая вас, суд этим самым обвинит полицию, а этого у нас никогда не сделают.

За защиту он взял с меня тысячу франков и обещал сделать все, что от него зависит, чтобы ускорить дело. Относительно же моего освобождения до суда, он не рассчитывал на удачу, хотя и дал мне слово похлопотать об этом и повидать, кого следует.

Прошло два месяца со дня моего ареста. Следствие давно уже было закончено, и для назначения моего дела к слушанию ожидалась только присылка справок из России. В России же скоро ничего не делается. Справки проходят целый ряд испытаний, исписываются целые кипы бумаги, а в конце концов толку все-таки никакого нет. И вот, в то время, как разные боровские, тульские, шавельские и изюмские становые пристава строчили ответы по наведенным ими справкам о моей благонадежности и полном благополучии во всех отношениях моей личности, состояния и благомыслия нежданно-негаданно поднялась против меня буря. Ее раздули газеты.

Парижские газеты, распространившие весть о моем аресте и посвятившие этому событию целые столбцы, к несчастью для меня, читаются и на берегах Невы. Петербургские газеты, конечно, не упустили случая перепечатать такой крупный скандал, случившийся в Париже с русским бывшим гвардейским офицером, хорошо знакомым Петербургу.

Из столиц весть эта, благодаря газетам, попала в провинцию, в том числе и в Боровск, где новость эта произвела немалую сенсацию.

Этому обрадовался местный товарищ прокурора. Он написал письмо прокурору республики, что арестованный в Париже русский офицер Савин обвиняется в России в очень тяжком преступлении, поджоге своего дома, и что он будет требовать его выдачи. Он просил своего парижского коллегу не освобождать меня из-под стражи даже в случае моего оправдания или отбытия наказания.

Одновременно с этим посланием он вошел с представлением по начальству о требовании от французского правительства моей выдачи. Министерство юстиции стало наводить справки, не обвиняюсь ли я еще по каким-либо делам. И вот, нашли, что тот же Савин разыскивается уже десять лет петербургским Окружным судом по обвинению в разорвании векселя. О деле этом я, по правде сказать, совсем и забыл. Мог ли я предполагать, что состою под судом и разыскиваюсь по сенатским обвинениям, когда Сенат два раза утверждал меня в должности почетного мирового судьи, не говоря уже о том, что я часто живал подолгу и вполне открыто в Петербурге.

Об этой грозе, собравшейся надо мною, я не имел ни малейшего понятия, пока меня не вызвал прокурор республики для предъявления требования нашего правительства о моей выдаче.

Новость эта была для меня ужасным ударом, тем более что за несколько дней перед тем адвокат сообщил мне, что справки из России, наконец, пришли и что они вполне благоприятны.

Благодаря требованию о моей выдаче, меня почти ежедневно возили из Мазаса в прокуратуру.

Я решительно протестовал против выдачи меня России, основываясь на том, что между Францией и Россией не существует конвенции о выдаче преступников. Кроме того, я заявил, что замешан в разных политических делах, а потому ни в каком случае выдан быть не могу. Последнее я, конечно, выдумал, но утопающий хватается за соломинку.

Сделал я это по совету моего адвоката, который уверял меня, что в этом я найду сильную поддержку в Рошфоре, который действительно и выступил моим горячим заступником в своей газете.

Рошфор в своих статьях, называя меня нигилистом, сподвижником Гартмана и Крапоткина⁴⁷, выражал надежду, что французское министерство «не дойдет до такой подлости», чтобы выдать человека, преследуемого за политические убеждения.

«О нелегальности такого возмутительного требования и буре, могущей подняться в обществе и прессе против такой выдачи, - писал Рошфор, - знают не только Греви⁴⁸ и его креатур-министры, но и русские судебные власти, которые, проученные отказом по делу Гартмана, не рискуют уже более открыто требовать от Франции своих политических преступников, превращая таковых в общеуголовных. Вот, благодаря такому превращению, Савин сделался поджигателем. Но это обман, низость, не имеющая, по наведенным справкам, сходства с правдою. Оказывается, что Савин не поджег чье-либо чужое имущество, а сжег, даже взорвал динамитом свой собственный замок, с целью скрыть компрометирующие его и его партию документы».

Эту статью Рошфор принес мне в день ее напечатания. Я, по правде сказать, был крайне поражен, читая ее.

- Откуда ты взял, что я сжег или взорвал мой замок? - спросил я его.

- Да это все равно, - ответил он мне, смеясь, - с этой публикой иначе нельзя действовать. Надо наэлектризовать умы, надо выдать тебя за одного из главных вожаков нигилистов, чтобы расположить в твою пользу общественное мнение. Ты знаешь, что мою газету читают все рабочие, все радикалы и коммунары. Этой статьей я сделал тебя героем, и никто теперь не разубедит читавших ее, что ты не взорвал своего замка. Поверь, что министры не посмеют теперь тебя выдать.

Эта статья, действительно, наделала много шуму в Париже. Во всех газетах трактовалось обо мне, как о «русском нигилисте, взорвавшем замок своих предков и скрывшемся из-под его развалин подземным ходом».

Записки корнета Савина: Предисловие публикатора | Содержание | 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Валя. Быль. | Послесловие публикатора | Примечания | Фотоматериалы