Редакционный портфель Записки корнета Савина, знаменитого авантюриста начала XX века

Записки корнета Савина: Предисловие публикатора | Содержание | 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Валя. Быль. | Послесловие публикатора | Примечания | Фотоматериалы

ХХVIII

После меня была допрошена Мадлен, которая вполне подтвердила мои слова и объяснила, что она неоднократно читала письма к родителям моим графу и графине де Тулуз-Лотрек, а также и их письма ко мне, полученные из России. По обвинению же ее в оскорблении комиссара она не оспаривала факта и сожалела о своем поступке, но настаивала, что не она виновата, а тот, кто довел ее до такого раздражения своим ужасным поведением.

Прокурор начал свою речь с того, что он находит, что способ защиты, выдуманный мной, весьма оригинален и даже удачен. Он не ожидал такой постановки защиты, но берется доказать неправдоподобность моего рассказа. По его мнению, будь я действительно граф де Тулуз-Лотрек, я, конечно, не стеснялся бы указать тех лиц, которые знали меня до проживательства под именем Савина.

Прокурор доказывал, что мои слова не заслуживают доверия, и что свидетельские показания, данные во Франции и Германии разными лицами, знавшими меня под именем Савина, достаточно удостоверяют, что я русский офицер Савин, а не граф де Тулуз-Лотрек.

- Показаниями г-жи Баррас, - доказывал обвинитель, - не может быть дано веры, так как суду хорошо известны ее отношения с Савиным.

Что касается обвинения в оскорблении комиссара и агентов полиции, а также в неповиновении властям, то прокурор находил, что оно до того ясно, что ему не остается ничего говорить по этому поводу, а только требовать применения закона. Наказание он предлагает назначить для меня в высшей мере, указанной в законе, так как я не впервые уже оскорблял власти в России и Франции. Что касается Мадлен де Баррас, то он находил нужным дать ей снисхождение.

После речи прокурора слово предоставлено было моему защитнику Фрику.

- Всякое обвинение, - сказал Фрик, - должно быть основано не на предположениях, а на фактах. Без них обвинение падает. Мой клиент обвиняется в ношении чужого имени, но чем это доказано? Кто подтвердил это? Из собранных доказательств и свидетельских показаний видно, что клиент мой проживал во Франции под именем Савина, но это не доказывает, что он действительно Савин.

Почему не верить рассказу, по моему мнению, вполне правдивому, обвиняемого? В этом рассказе ничего неправдоподобного и невозможного нет, тем более, что он вполне подтверждается показаниями г-жи де Баррас. Кроме показаний г-жи де Баррас, у нас есть еще один веский аргумент: это сообщение русских властей, не узнавших в портрете разыскиваемого ими Савина.

Раз осязательных данных против обвиняемого нет, то суд не может произнести обвинительного приговора, а потому я и прошу оправдать моего клиента по этому пункту обвинения.

Что же касается обвинения графа де Тулуз-Лотрека в оскорблении полицейского комиссара и неповиновении властям, то я нахожу, что в данном случае полиция сама вынудила обвиняемого к этому своими неправильными и грубыми поступками. Вот это обстоятельство позволяет мне если не требовать от суда полнейшего оправдания моего клиента, то ходатайствовать о снисхождении.

Последним вышел Стоккарт.

- Господа судьи, не впервые приходится вам разбирать такого рода дела, в которых фигурирует оскорбленная полицейская власть. Наверное, не ускользнуло от вашего судейского взгляда то обстоятельство, что бoльшая часть таких инцидентов была вызвана грубостью и каким-то особым, только одной полицией усвоенным, деспотизмом.

Когда же, наконец, полиция поймет, что такое поведение с ее стороны не только предосудительно, но и противозаконно?

Во всех странах мира женщина пользуется особым уважением. Оскорбление женщины мужчиной считается позорным, и в некоторых странах наказуемо очень строго. Если общественное мнение порицает и суд наказывает так строго за такого рода проступки частных лиц, то как же дoлжно порицать лиц официальных, настолько забывающихся, что они позволяют себе во время исполнения служебных обязанностей оскорблять женщину?

Я убежден, что суд, приняв все мои доводы в соображение, вынесет оправдательный приговор г-же де Баррас.

После этой речи суд удалился в совещательную комнату, откуда вернулся после полутора часов, со следующей резолюцией:

- «Рассмотрев дело русского подданного Николая Савина, именующегося графом Георгием де Тулуз-Лотрек, и французской гражданки Мадлен де Баррас, обвиняемых: первый в проживательстве под чужим именем и оба - в оскорблении на словах и действиями полицейских властей и в неповиновении властям, определил Николая Савина подвергнуть заключению в тюрьму сроком на семь месяцев и штрафу в пятьсот франков, а Мадлен де Баррас подвергнуть тюремному заключению на два месяца и штрафу в двести франков. Обоих же, по отбытии наказания, отвезти на границу с воспрещением возвращения и проживательства в пределах Бельгийского королевства в продолжение одного года.

Ввиду того, что Мадлен де Баррас отбыла уже наказание временем, проведенным ею до суда в предварительном заключении, ее из-под стражи немедленно освободить, но обязать подпиской выехать из пределов Бельгии в продолжение суток по истечении срока подачи апелляционной жалобы, если таковая не будет подана».

Конечно, мы подали апелляционную жалобу: Мадлен, чтобы остаться в Брюсселе, а я в надежде добиться оправдательного приговора или, во всяком случае, сбавки наказания.

Дела мои стояли весьма незавидно. Все попытки мои избегнуть скандального возвращения в Россию были, как видно, безуспешны. Мадлен советовала мне подчиниться судьбе и, в случае выдачи, не стараться бежать, а сделать так, чтобы скорее выпутаться и доказать мою невиновность.

Но я смотрел на вещи иначе, чем Мадлен, и считал самым рациональным снова стараться бежать.

Дело в палате было назначено к слушанию в последних числах октября. Газеты опять заговорили о нас, и мы стали готовиться к новому бенефису: я к более убедительной защите перед палатой, Мадлен - к удивлению брюссельской публики, - своим туалетом.

Но ни парижская шляпа Мадлен, ни моя защита, ни красноречивая речь Стоккарта не помогли нам. Палата утвердила приговор суда первой инстанции, и нам пришлось подчиниться решению: мне досиживать свой срок, а Мадлен на другой же день покинуть Бельгию.

При прощании Мадлен передала мне 500-франковый билет, который должен был служить мне в случае нового бегства, но умоляла меня быть осторожнее.

Скоро по отъезде Мадлен меня вызвали в апелляционную палату для рассмотрения требования русских властей о выдаче меня России. Я и мой адвокат Фрик приняли все меры, чтобы отказать русской миссии в моей выдаче.

Главными мотивами, выставленными нами, было отсутствие доказательств со стороны русских властей в тождестве требуемого лица. Требовался Савин, а не граф де Тулуз-Лотрек.

После довольно продолжительного совещания, палата вынесла определение, что, в силу имеющегося между Бельгией и Россией соглашения, выдача должна состояться. По отношению же тождества лиц, по мнению палаты, не может быть сомнений, так как решением бельгийского суда, вошедшим в законную силу, я был признан Николаем Савиным, а не графом де Тулуз-Лотреком, и таковое решение обязательно для всех бельгийских судов.

Ко дню отбытия моего наказания все формальности относительно выдачи моей были исполнены, и я должен был отправиться на германскую границу для передачи прусским властям, которые должны были отправить меня в Россию.

Отъезд мой назначен был рано утром. В конторе я застал несколько человек, которые также отправлялись на германскую границу. Нас всех посадили в тюремную карету и отвезли на станцию железной дороги. Вагоны для арестованных представляют собою передвижную тюрьму. Вдоль их коридоров устроены по обеим сторонам отдельные помещения, в которых по одному размещаются арестанты.

От Брюсселя до прусской границы около 4-х часов езды, и мы приехали на границу в 10 часов утра. При выходе из вагона нас передали прусским жандармам, которые повели нас в полицейское управление для соблюдения каких-то формальностей.

После проверки документов, меня оставили в полицейском управлении до отхода вечернего поезда, с которым я должен был отправиться через Берлин в Россию.

На станции, входя в вагон, я заметил принятую по распоряжению начальства предохранительную меру. Вместо того, чтобы садиться в общее купе, мы поместились отдельно, и обе двери были заперты на ключ обер-кондуктором. В душе я смеялся и был уверен, что все эти меры не помешают мне бежать.

Я не имел намерения бежать во время моего следования по Германии. Мне казалось удобнее бежать в России.

По дороге я познакомился ближе с моими спутниками, жандармскими ротмистрами Зюс и Фингер. Они кое-что уже знали обо мне из газет и интересовались, правда ли, что я один из главных вожаков нигилистической партии в России. Я постарался разубедить их в этом.

На другой день, в 4 часа дня, мы приехали в Берлин. Здесь нам опять дали отдельное купе, в котором мы благополучно доехали до русской границы. Чем ближе мы подъезжали к Александрову, тем более меня охватывало волнующее, томительное чувство. Уже на пограничной станции меня знали многие. Даже у меня был там старый товарищ по Гродненскому полку, служивший теперь в таможенном ведомстве.

Ужас охватывал меня при мысли обо всем, что я буду переносить в русских тюрьмах, а тем более при пересылке чисто русским способом - этапом.

Записки корнета Савина: Предисловие публикатора | Содержание | 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 | Валя. Быль. | Послесловие публикатора | Примечания | Фотоматериалы