Александр Николаевич Бенуа

Дневник 1906 года

Семь лет назад в нашем журнале была опубликована первая часть дневниковых записей Александра Николаевича Бенуа, относящихся к 1905 году: мемуарные свидетельства замечательного русского художника, критика и историка искусства о пребывании во Франции в период Первой русской революции. Дневник А.Н.Бенуа за январь–май 1906 года был напечатан  в №77 «Нашего наследия». Сегодня мы предлагаем вниманию читателей окончание записей 1906 года.

1 июня. Написал письмо Голике-сыну. — Днем спал и сделал рисунок у «Bassin de Neptune» [«Бассейна Нептуна»]. Вечером сделал акварели у «Латоны». Писал подробный дневник о Сереже в большую тетрадь. Ветрено, холодно, иногда дождь. — Возмущен покушением на Альфонса XIII¹. Получил IV выпуск Золотого Руна, посвящ<енный> Баксту². Не слишком хороший художник, и у меня легкое угрызение совести, что я предпочел его из дружбы более знаменитому, но еще менее приятному Рериху.

2 июня. От Леонтия письмо. Просит продать своего Леонардо³. — Это меня огорчило как показатель и его безденежья. Кто же тогда поможет? Кризис близится. Утром делал акварелью и темперой повторные этюды, сделан<ные> вчера вечером у «Латоны». К 2 ч<асам> поехал к Сереже. Он вчера был у Бенедита. От Ecole de B<eaux> A<rts> [Школы изящных искусств] нужно отказаться, но вообще Б<енедит> обнадежил С<ереж>у. Дал ему письма к архитектору Grand Palais [Большого дворца]⁴ и к председателю «Salon d’Automne» [«Осеннего Салона»]. К первому из них мы поехали, но, сколько ни заходили, не заставали его дома. Думаем, что он просто не пожелал нас принять не в jour <-fixe> [назначенный день], а jour <-fixe> его только в среду. Бедный C<ережа> в отчаянье, что приходится терять столько времени. Кроме того, впрочем, Хитрово⁵ обещал его свести с графиней Греффюль, и для этой цели он его везет сегодня на раут к графине Пурталес⁶. — Во время чая в кондитерской на rue Royale [Королевской улице] устанавливали список художников, однако на полуслове Сережа прервал его, погнавшись за каким-то красивым (trиs viril [очень мужественным]) эфебом. Заходил к Лебедевым. У А<нны> П<етровны> астма. Спорили об аграрном вопросе. Я не предвижу ничего доброго, и это отчасти влияет на мое дурное настроение. Оттуда к Платеру. Он накупил много хороших вещей: Кастильоне⁷, Пармиджанино, род Тьеполо и др. Степан, безумец, подарил ему подлинный этюд Буше (и скрыл от меня). Показывал мне похабные фото, купленные им на днях у каких-то жидов-одесситов при очень комичных обстоятельствах. Подарил мне массу открыток Испании. Зашли к Курбатову, но, бог миловал, не застали этого нахала. Вечер закончил со Степаном и Нуроком на маскараде у Кругликовой. «Смесь морга и публичного дома», по выражению Яремича. Лесбиянка-хозяйка была одета мужчиной и недвусмысленно намекала мне о своих вкусах. Нурок очень весел, Степан тоже развернулся. — Проводили меня на вокзал. — Сестер Кругликовых на днях чуть было не изнасиловали (?!) на Bd Montparnasse [бульваре Монпарнас]. Вступили в рукопашную. В вагоне пробовал читать L.Menard [Л.Менара]. Скучно, наивно и ненужно.

3 июня. На messe des hommes [мужской мессе] в 7Ѕ ч<асов>. — Мысли о том, что мне не нужны все философии и проч., чему я не верю и что только злит меня своей фальшью, а нужна одна живопись, — одна видимость. Сегодня был с Сережей в коллекции Fayet [Файе]⁸. — Мне очень понравился Гоген и, кажется, на сей раз без самовнушения. Сделал несколько набросков в парке. Масса народу. Письмо от Скамони: сдаются на мою волю, но терпят убытки. Теперь даже совестно. Опять <нрзб.>. Днем «Les Grandes Eaux» [Пуск фонтанов]. Встретили Курбатова, Сережу с Мавриным. Я фотографировал и зарисовывал.

4–8 июня. Всю неделю — возня с Сережей по поводу выставки. Всякие колебания. Одно время все казалось потерянным, потом все устроилось. Напрасно я указывал Сереже на опасность устраивать выставку под протекторатом грандуков⁹. «Нужны, во-первых, деньги. Денег Родичевы¹⁰ не дадут». — Сережа, словом, прежний. <нрзб.> — Были у линялого виконта де Вогюэ¹¹, который нам при прощании сказал: «Do svidania» и навязывал на выставку своего отчаянного Айвазовского. Были у Салио, который очень помог ходу дела. Сережа берет 10 зал у <exposition> coloniale в Grand Palais [Большом дворце] за 5000 (?) франков. Вход будет бесплатный из «Salon d’Automne» [«Осеннего салона»]. Сбор в пользу графини Греффюль, с которой Сережа очень сошелся (сразу сделался после этого пшютом и чуть-чуть нахальным — неисправим!). Доходов, словом, никаких. Намерен устроить ретроспективный отдел. — Надоел мне своими откровенностями о педерастии. Какая скука и пошлятина. Хуже блядовства. — На днях обедал с ним, с Мариамной Веревкиной и Явленским. — Fausse jeunesse [фальшивая молодежь]. Уехал Нурок. Последние дни не виделся с ним.

9 июня. Совершенно неожиданно получил от Аргутинского за проданные Набокову акварели 1300 франков¹². Это очень меня приободрило. От «Слова» вместо 240 р<ублей> получил 100 р<ублей> и, вероятно, больше не получу. — Обедал с Сережей у содержанки Щукина. — Курьезное общество какого-то дада-финансиста со своей страшной дамой. — Похабные разговоры. Сережа был совсем dйpaysй [выбит из колеи]. После обеда его утешили Таманьо и Карузо в граммофоне. Щукин ни к чему. Дешевый скептицизм, сплетни.

10 июня. <Надпись рядом с рисунком>: Кока оплакивает улитку.

11 июня. Вечер провел в Cafй de la Paix [кафе «Мира»] с Сережей и с <Чуди>¹³. После Парижа С<ережа> хочет везти русскую выставку в Берлин. — Сережа только и бредит о своих новых монденных¹⁴ знакомствах. <Чуди> ужасно обезображен люпусом¹⁵. Крайне осторожен в суждениях. Видимо, прислушивается ко всему новому. Не был еще у Файе. Заставляет все дарить Берлинскому музею. <нрзб.> Завтракал со Щукиным. — Кислота скепсиса. Днем были у виконта де Вогюэ, который лопотал какой-то пошлый вздор о России, взывал к благоразумию и на прощанье сказал по-русски: «Do svidania». Живет очень скромно, но на стенах ансетры¹⁶: кардинал Роган¹⁷, Виллар¹⁸.

12 июня. Сережа, все устроив, наконец, уехал. Отнял у меня массу времени, но в общем его пребывание подействовало на меня бодряще.

13 июня. От Сережи письмо: видел Рябуш<инского> на автомобиле.— Боится, как бы и он не устроил выставки в Париже. Сейчас же написал справку Максу.

14 июня. Иллюминация и концерт в боскете Аполлона. Дивно хорошо. Но все прекрасное дано XVIII  в<еком>. — Как далеко мы ушли во мрак и тоску.

15 июня. От Макса ответ, что Р<ябушинского>, вероятно, еще нет, ибо он к нему не являлся.

14–16 июня. От Добужинского письмо: они не застанут меня в Париже. Умерла 28/V Надежда Константиновна Сомова¹⁹. Я очень любил ее. Она мне напоминала мою мамочку. Последнее время она была очень в тягость всей семье и себе. Мучилась и все же боялась умереть. Костю никуда не отпускала.

17 июня. Днем приехали Курбатов, Платер, Смирнов, Шервашидзе с женой²⁰, ребенком и племянником Жоржем. Княгиня ужасная салопница, и к ней неловко обращаться с титулом. Но, кажется, милый человек²¹. — Катались на canot automobile [моторной лодке]. У Аполлона были скачки. Читал по дороге статью Смирнова в ответ на мою об индивидуализме. Бедный юноша: как извращен мозг, как испорчен весь механизм мышления. Когда поправляешь его, то он мигом сдается и клянется, что он именно и хотел выразить белым черное и наоборот. Кое-что недурно. Авось еще исправит. — Согласен с основной его мыслью, как он ее «толкует», а не как она высказана. Вечером с ним и детьми на празднике в bosquet d’Apollon [роще Аполлона]. Было еще красивее. Какой «Ригодон» Рамо²²! Девочки обе влюбились в Жоржа.

18 июня. Вечером на прощальном «рауте» у Волошиных было очень уютно. Она в негодовании на Мережковских, на их надменность. Произошло столкновение между Мер<ержковким> и Штейнером. Дима был невыносим. Зина кривлялась безвкуснейшим образом. — Я сознался, что меня Мережковские отталкивают от религии. «Лучше без правды, нежели принять правду от них». Да и вздор, что они могут ее дать. — Был Курбатов. Тошнотворно нахальный тон: «Да это наивно». Был Рябушинский с испанкой. Обещал приехать объясняться. Мир, во всяком случае, заключен. Он за последнее время потерял 2/3 состояния. Купечество переводит деньги за границу.

19 июня. Днем приехали Волошины и Минцлова. Водил их по дворцу. Минцлова стала уверять, что ее преследуют видения. — Увы! Я не верю подлинности этого. Скорее, чисто бабья неврастения. Знаменитая ее лорнетка «времени революции» оказалась du Louis Philippe [<времени> Луи-Филиппа]. Я, впрочем, не разочаровывал наивных Волошиных: пусть радуются. Прокатились в лодке по каналу. Вернулись через Трианон. Они у нас обедали. Макс опять готовил. После обеда прошлись по парку, было божественно. — В свободное время я продолжаю ряд этюдов у marches de marbre roses [мраморных розовых ступеней]. Хочу их кончить до отъезда. Пьерошка ничего не ест.

20 июня. Ужасные подробности о Белостокском погроме²³, но т.к. в будущем обещают ужасы гораздо худшие, то эти не производят того же впечатления, как, напр<имер>, бойня в Одессе²⁴. — В Думе постоянные скандалы с министрами. Меня поражает макиавеллистический план правительства: ни отставки, ни разгона. Неужели у нас есть политики? Не думаю — это, скорее, растерянность, и все происходит от трусости и кончится неожиданным глупым камуфлетом²⁵. Однако нельзя же верить в полную бесталантливость русских. — Вечером, наконец, кончил большой этюд у «Пирамиды». Весь день работал. К завтраку заходил младший Пыпин²⁶. Рассказывал о своем путешествии из Иркутска.

21 июня. Пьерошка перестала вовсе есть с тех пор, в агонии с утра. Раздирающее зрелище. Я совсем расстроен. Умер днем. Дети не особенно были огорчены, быть может, потому, что их развлек приезд Жоржа с Яремичем*. Все вместе пошли хоронить бедную зверюшку в парке и похоронили ее в одном из боскетов Etoile’а [Звезды]²⁷. — После того гуляли. Я <читал> «Justine»²⁸, отдал, не дочитав 1-го тома, Яремичу. Как Атя и ожидала, Я<ремич> во всем согласился и объявил, что Сад — хлам. Впрочем, все же продолжает держаться мысли, что это «великий ум». Не нахожу. Одно остается за ним. Он особенный, но эта особенность мне совсем не нужна. Без жалости уничтожил бы такую вонючую гадину.

* Примечание редакции: Автопортрет С.П.Яремича воспроизведен при начале публикации «Дневника 1906 года» в №77 на с. 72 с ошибочной подписью. Следует читать: Степан Яремич. Автопортрет. 1906

22 июня. Только сегодня девочки поняли все свое горе и плакали все утро. Кока объявил: «Я тоже буду плакать», но так ему и не удалось выжать слезинки. — Мне серьезно грустно. Трагична судьба такого зверька, вся ее жестокая несправедливость. И мне плакать хочется, когда вспоминаешь некоторые (небогатые) его особенности. Напр<имер>, тот странный свист, который он испускал, когда его вечером укутывали в вату. Мы это называли вечерней молитвой, и в этом, правда, было что-то таинственное. Может быть, он ярко вспоминал свои леса, игры с подругами! — Днем был в «Эстампах». Смотрели Блумарта²⁹. Накупили у Афшена пейзажей. — Ел у Лебедевых, куда пришел и Степан. Он как будто сконфужен своим восторгом от де Сада.

23 июня. С Шервашидзе в библиотеке. Перерыл Пуссена, Луку Джордано, Тесту, Кастильоне. — Мне кажется, что мои мнимые Джордано, именно этого последнего давнего мастера. — Любопытно влияние Блумарта на всю пастораль XVIII в. и то, что второй праотец ее — Кастильоне — увлекался Рембрандтом. L’histoire de l’art est а refaire [Историю искусства следует пересмотреть]. Милый Ш<ервашидзе> страшно увлечен и иногда заходит слишком далеко. Видимо, я его совсем очаровал. Удивлен тем, что не утратил еще этой способности. — Разъяренные всеми этими прелестями пошли по бутикам и решились <зайти> к «злому старичку» Joly [Жоли], который меня прогнал в прошлом году. Ш<ервашидзе> его приручил, и мы там накупили отличных вещей: этюды Делакруа, масл<яный> этюд тюльпанов XVII в., contre-йpreuve [обратный оттиск с гравюры] c Пуссена «Vйnus et Adonis» [«Венера и Адонис»] и т. д. за безумно дешевые цены. Были еще у «старушки» и набрали всякой всячины. Пообедав в 8 ч<асов> вечера в трактирчике у Gare Montparnasse [Монпарнасского вокзала], в 10 ч<асов> — домой. Из России опять угрожающие известия, но я им не придаю значения. Совсем не уверен в том, что я при этом и прав. Дело чувства.

24 июня. На messe des hommes [мужской мессе]. Раздражают добродетельные жёномы³⁰, причащающиеся каждое воскресенье. С детьми смотрел парад в честь Гоша³¹ с террасы дворца. Адская пыль при сильном ветре. Днем присутствовал при спуске трех воздушных шаров. Момент, когда шар вырывается из рук, очень забавен. Во время Grandes Eaux [Пуска фонтанов] прошелся по парку один (детям надоело). Вечером с девочками на грандиозном фейерверке, устроенном на Place d’armes [Оружейной площади]. Хотел бы сделать картину. Какие звезды! Особенно красиво, когда рассыпающиеся ракеты освещают в зените дым, сохраняющий еще формы предыдущей фигуры. Хорош и бенгальский огонь перед дворцом.

25 июня. Днем занимался в Версальской библиотеке. Ничего почти не нашел. Массы книг нет. Все же решил заключить поиски для мятлевской коллекции. Будет и этого. С Перате прошелся по кладовым дворца. Много интересного. Перате поразил меня невежеством: считает Рубенса в середине XVII в.! — Во время <моего> отсутствия приезжал Рябушинский. — Вечером сделал рисунок «Оранжереи» с большой дороги для затеянной картины — «Похороны Людовика XIV». Решил намеренно пренебречь историч<еской> правдой. Вообще мечтаю об высвобождении от оков предрассудков, но не знаю, справлюсь ли?

26 июня. Утром приехал Рябуш<инский>. — Карикатурнейшее объяснение о всех недоразумениях. Кажется, «шармировал»³² его. Покамест он нужен. Но упрям, ни за что не хочет западного искусства. <Ему нужно искусство эпохи> de l’Alexandre III [Александра III] под новым соусом. С ним в автомобиле в Париж. — Свез ренту в банк (она чудовищно падает, благодаря проекту о подоход<ном> налоге). С Ряб<ушинским> к Шервашидзе и Яремичу. Смотрели не очень приятные вещи Матвеева³³. — С друзьями по бутикам. У Joly [Жоли] накупил дивных вещей (Guardi [Гварди], Parmigianino [Пармиджанино], какой-то арх<итектурный> пейзаж XVII в. etc.) на 70 фр<анков>. Обедал у Мережковских. Они растерянны. Никого не видят. Всех жестоко ругают, особенно французов. — Дима пробрался к литераторам и возмущен их пустотой и надменностью. Я ценю в «троице» их способность относиться серьезно к религиозным вопросам в наше время, хотя и очевидны подчас самовнушение и самообман. Это как-никак доказывает силу молодости русской культуры. Дима проводил меня на вокзал. Я ему много разъяснял себя, но мое отношение к себе теперь странное: я больше не люблю себя. Меня это огорчает³⁴. Он в переписке с Валечкой. Для меня В<алечка> представляется страшно далеким. Какой-то детской игрушкой.

27 июня. Приготовления к отъезду. Из банка письмо. Рента продана по 96 фр<анков> 65 <сантимов>. Теряю около 350 фр<анков>. Вот плоды следования советам финансистов. Отныне всякий «капитал» (?) буду держать в «чулке». Единственная манера для художника. — Бальмонт хочет жить в моем соседстве. Я в ужасе. Напишу письмо расхолаживающее³⁵. Отвозили вещи на Chantier [Склад]. Яремич усердно помогал. После обеда поехали в Париж. Перед отъездом выпил в первый раз абсенту с Яр<емичем>. Уехали с поездом в 8 ч<асов> 39 <минут>. Истрачена масса денег. — С Леонией распростились. Она, благодаря Ате, которая все за нее делала, совсем под конец испортилась. Плакала.

<Бретань>

28 июня. После томительной, но не лишенной какой-то особой прелести ночи в вагоне, приезд в уютный Морле. Кофе с горячим хлебом в Hфtel d’Europe [в «Европейской» гостинице]. На тесной кибитке (дилижанс в починке) в Примель. — Все подъемы пришлось делать пешком. Дети в упоении. Только теперь можно судить о результатах пройденного года: Леля и Кока очень развились, Атя сделалась окончательно благоразумной. — Никакой перем<ены> в Примеле и вокруг нет. Все на местах. Завтракали у Пупонов. Я напился сидра и расстроил себе желудок. Мучение с вопросом о прислуге. — Ходил «с визитом» к Тальбо. Вечером сильный дождь. Рано легли спать.

29 июня. Солнце, рвущий ветер, ярко-синяя вода в бухте, красные скалы. Иногда все заволакивается. — Убирал свою мастерскую и чердак. Сделал корректуру для Ларусса³⁶. Разбит. Возился с детьми в песке. Они опьянены. — Завел себе черные очки и жалею, что природа не такова, какой она представляется в раскраске. — Вообще же строю всякие теории для работы: больше простоты и фантазии. Поменьше документальности. Довольно ученья, и за фотографией не угонишься. Прогулялся к «пейзажу на Луне». Спал. — Прикидываю, не вполне еще веря в ее необходимость, как написать статью для «Меча». Хочу указать на то, что все искусство буржуазно, что оно все основано на досуге, на роскоши, на беспорядке и потому ему нет места в будущей антибуржуазной культуре. Атя взяла в прислугу старуху Marie [Мари] и девочку Marie-Josephe [Мари-Жозеф]. Упрямой старухой уже недовольна. У меня сильная изжога.

30 июня. Кока набирает улиток, которых он называет своими детьми. Он «не очень любит французов, потому что они не любят улиток» (это по поводу того, что Marie-Jos<ephe> [Мари-Жоз<еф>] выбросила его коллекцию улиток, собранную им на нашем пороге). — На пляже купается красивая француженка: кажется, летний collage [коллаж].

1 июля. Как-то маюсь. Не могу найти себя. Прочел Elemir’а Bourges’а «Les oiseaux s’envolent»[Элемира Буржа «Птицы улетают»]³⁷. Мучительная вещь своей фальшью. Целиком литературная стряпня. Впрочем, две отдельные вещи склеенные: в начале роман с невероятным русским великим князем, украденным в младенчестве и снова найденным во время Коммуны, с великой княг<иней> католичкой и проч.; в конце ряд рассуждений крайнего скептицизма, не лишенного дешевки. Попадаются красивые описания, тонкая эстетичность, переплетенная с эффектами из бульварных романов. Герои ходульны. Взял читать эту книгу, т. к. понравилась физиономия автора, которого постоянно видел в Версальской библиотеке. Все же фигура не обыденная, не пошлая. — Был сегодня на Pardon³⁸ [Пардон] в Плугану³⁹. Никакого впечатления.

2 июля. Принялся читать Lanne «Louis XVII ou le Secret de la Rйvolution» [Ланна «Людовик XVII, или Секрет Революции»]. Безумно интересная тема и значительная по своему историко-символическому смыслу. — Мучаюсь желудком (ночью изжога). Погода не теплая, с ветром. Не располагает к работе. Делаю наброски. Сделал два этюда акварелью через черные очки. К сожалению то, что красиво в тоне, через очки не передать на бумагу, ибо и то, что пишешь, видишь через очки. Потом разочарование. Но все же это очень полезно для <цветовых> отношений. — Я в эти дни апатичный, далекий. Дома начал маслом большой пейзаж по прошлогоднему этюду.

3 июля. По утрам пишу письма. Начал статью для «Золотого руна». — Приехали Бальмонты. Как раз в туман. Полное разочарование: море — лужа, и т.д. — Я их успокоил и поселил у Тальботов. Обида Пупонов. — Приехали в 4-ом <часу>: он, милейшая Екатер<ина> Алексеевна, Елена Констан<тиновна> и Ниночка. Последняя — прелестная девочка, хотя и Wunderkind [вундеркинд]. — Сошлась с нашими, которые перед ней кажутся ужасно тяжелыми, йpais [неповоротливыми]. — Коку третирует, и он очень обижен. — Весь день возня на пляже. Тон претенциозный, но действительно талантливый. — Много говорит о чертях, предпочитает их Богу, которого «не любит». Леля уже принялась ей рассказывать сказки. Бальмонт подарил мне свои «Фейные сказки», написанные при сотрудничестве Ниночки⁴⁰. Книжка эта имеет родственные связи с моей «Азбукой».

4 июля. От Леонтия письмо. Собирается сюда. Я был б<ы> очень рад, но не Марии Александровне⁴¹. — Бальмонт все еще разочарован, хотя Примель сегодня в полном блеске и развернулся под солнцем. Ожидал в Бретани свинцового моря; в недоумении, что зеленое и лазуревое. — Очень яркий разговор, но сплошная импровизация. — Ненавидит Европу, французов: «Забыли о всем остальном свете». <Каждое> третье слово: майя, Мексика. С Еленой перебрасываются испанскими словами. Она ужасная замухрышка и гимназистка. Пришла на пляж с Плинием⁴². Дешевая поза и жалкая курсистская культура. И это муза нашего Пушкина?

5 июля. Все не могу приняться за работу серьезно. Какое-то «отсутствие». Все обесцвечено. Разочарован в себе? Подкатывается ли грозное будущее, хотя и дал себе слово о нем не думать? — По поводу Бальмонта и, отчасти, болтовни Ниночки о чертях — всё мысли о дуализме, о примирении, вернее, слиянии двух начал. Никогда это не чувствовал так остро. Все нужно, все свято. — В нас есть свобода, но в общем плане мы под необходимостью. Мы атомы, бациллы огромного организма. Нами дышит Бог. В нас и (во многом другом) он живет. Все так, как нужно, ибо без всего ничего бы не было. Тавтология?

6 июля. Вчера ходили всей компанией на Примель, на самую верхушку. Было божественно, но поэт и муза отнеслись неодобрительно и как истинно русские люди пошли хвалить красоты родного края. Удивительна эта затаенная обида на все и эта неприменимость ко всему (и даже к своему — ведь это только издали восхваление). Странно видеть «московскую стену» Александра III, style russe⁴³ — даже в таких гениально одаренных русских, как Б<альмонт>. — Впрочем, быть может, это только временное недоразумение, питаемое, во всяком случае, данной музой. — Атя возмущается этим сожительством. Для меня тайна. Буржуи на пляже уже разнюхали, что тут что-то не совсем чистое.

7 июля. Вчера работал удачно; утром, днем и вечером начал по этюду маслом (у «Луны», ферму и от домика). Дети совсем подружились с Ниночкой, и Коку ее присутствие подзадоривает на разные подвиги. Сегодня видел ужасные кошмары: своего отца⁴⁴ (боялись его потерять), Надежду Конст<антиновну>⁴⁵ (трогательное прощанье), попался и чуть не был раздавлен в лифте, искал квартиру в Париже близ школы, куда бы отдал девочек, откуда-то получил я в подарок массу саксонских групп и т. д. — Виновата подушка и съеденный вчера краб. — М<адам> Бальмонт и Елена поехали в Морле. У первой ужасная зубная боль. — В России: наказание преображенцев⁴⁶ (неужели наш бедный Наполеон тоже пострадал)⁴⁷, слухи о глупейшей замене Горемыкина Ермоловым⁴⁸. Все это так глупо, что иногда начинает казаться гениальным макиавеллизмом. Бальмонт возмущен отзывами Толстого о Думе главным образом потому, что «ему в Яс<ной> Пол<яне> хорошо, а те рискуют жизнью». На меня речи Т<олсто>го производят, скорее, жалкое впечатление старческого брюзжания. <…>

8 июля. Морлесский дантист помог Е<катерине> А<лексеевне>. Вчера во время ее поездки (с Еленой) в Морле, я завтракал с Б<альмонтом>. Он просил возобновить «почаще такие лирические симпозиумы», но я слишком страдаю от целого ряда особенностей их, чтоб на это идти. Однако, быть может, навык уничтожит эту неловкость. Есть пункты, на которых мы сходимся: обожание искусства, убежденный эклектизм, сходственные черты в процессе творчества, аналогии в биографических подробностях, (напр<имер>, громадное значение детства для всей жизни), но разговор все же мучителен, ибо Б<альмонт> не уютен, позирует, пугает меня своей судорожной страстностью, а главное, как чисто русский человек, он не соблюдает известных правил диалога, без которых разговор тонет в какой-то тине. Так, манера не отвечать на целые периоды: смолчать. — Я сам к этому приучаюсь и вижу, как это удобно (rйserve d’opinion [оставление при себе мнения]), но от этого разговор превращается в род инквизиторского допроса.

9 июля. Вчера вечером беседовал с Б<альмонтом> на террасе их отеля. Он сидел с Еленой и, видимо, был огорчен моим приходом. Мне, однако, стало неловко, я сел, и вскоре она ушла. — Он прочел мне свои новые стихи «Стрибоговы внуки» — я считаю их шедевром. Прямо в восторге. Красиво, но с туманностями, — «Берегиня». Очень сильно: «Хвалите». Он понимает музыку. На эту тему разговор о тайне искусства и попутно разбор Мережковских, которых, быть может, самая характерная черта та, что они совершенно чужды музыке. — Рационализм. — Я заговорил снова о необходимости религии, которая выясняется мне как «культ». Но истинный культ многобожья под главенством Бога Света и Красоты (Аполлона)*. Б<альмонт> наполовину соглашался.

* Для меня при этом кажется необходимым сохранить все значение Христа (примеч. Бенуа).

10 июля. Стоит хорошая солнечная погода. Не слишком жарко. Я сразу подвигаю три этюда маслом: у капеллы, ферму и вид от сторожки в сторону «Луны». Все идет довольно удачно. Устаю адски. — Читаю в минуты отдыха (на пляже) Lanne’а «Louis XVII» [Ланна «Людовик XVII»]. — Страшно интересный и не лишенный символического смысла вопрос. К сожалению, автор, старающийся, главным образом, доказать подлинность своего героя, совершенно не выясняет его личности. Между тем, она интересна: ведь Naundorf [Нондорф]⁴⁹ основал какую-то секту (чем очень испортил себе <репутацию> в лагере роялистов-католиков). — Моральная убедительность полная, но документальных доказательств не достаточно. Все решающее почему-то пропало или до сих пор под секретом.

11 июля. Работаю, читаю, отдыхаю на пляже. — Потаташка снова стала заниматься с мамой. Ей это очень впрок, иначе она совершенно распустилась. — Лелю тоже следовало бы подтянуть. В Ниночке Б<альмонт> разочарован. Она до глупости избалована. Отец точно нарочно делает все, чтобы искривить ее личность. Мать абсолютно слаба. Wunderkinder’ство [вундеркиндство] Н<иночки> заключается в том, что она все время употребляет слово «дьявол». Кстати и некстати. — Вообще же Е<катерина> А<лексеевна> странная. Сегодня спросила меня, нравится ли мне Елена, и была очень поражена, услыхав, что я вовсе не считаю ее, «как все художники», прелестной. — Б<альмонт> постоянно с Е<леной>.

12 июля. Вчера ходили всей компанией на телеграф. Б<альмонт> балаганил, скакал, боролся, хватал детей, бросался на землю. Е<катерина> А<лексеевна> рассказала мне о его несчастном первом браке, о том, как он сломал себе руку и ногу, выбросившись из окна (и снова упал, покидая больницу)⁵⁰. — Б<альмонт> рассказывает много интересного о Мексике. Кичe⁵¹, майя не сходят с его языка. Он презирает Европу. — Пришел 5-й вып<уск> «Зол<отого> руна» и расстроил меня. Какая все провинция, безграмотность и пошлое самодовольство. От похвал Бугаева Брюсову чуть не стошнило⁵². Стихи Бальм<онта> плохи. — Повесть Юры Дягилева — с надоевшей историчностью, но не бездарна⁵³. Болтовня Розанова об Египте слишком догм<ат>ична⁵⁴. В П.Кузнецове полное разочарование. Если «все в красках», то зачем же помещать. Ненавистно мне их разгильдяйство. В моем храме будет алтарь богу порядка, умения и усердия.

13 июля. Из России самые грозные известия, но я так привык к ним, что совсем не пугаюсь и гляжу на свое возвращение спокойным взором. Допускаю и то, что погибну или погибнем, и меня это мало тревожит. Все равно я не жилец в надвигающейся культуре. Если бы не проклятая нервная трусость, то я бы полез на бар<р>икаду не для «провозглашения принципа», а только для того, чтобы получить пулю. — Убили Чухнина⁵⁵, и Б<альмонт>ы в восторге. Мне этот восторг мерзок, но не менее мерзки кислейшие долеансы⁵⁶ «Слова». С Б<альмонтом> любопытный разговор о русс<ком> самодержавии. Оказывается, он за него (сюрприз), но считает для самого принципа важным убрать Романовых. — Почему-то в своих стихах и прозе он не высказывает откровенно именно это, а идет на пошлости, вроде «братования» с «товарищами»⁵⁷. Какие все трусы.

14 июля. С Б<альмонтом> разговор о Сомове. Он его считает только подражателем Бердслея (от Кости, наконец, письмо), но, впрочем, ему раз понравилась одна картина, которую, однако, я по его описанию не узнал. — В восторге, как все литераторы, «от Гойи» — «Каждый штрих гениален». Надоели мне литературные эстеты и все обожаемое ими искусство. — Прочел мне стихи Рябушин<ского> о свободе. — Замечательно красочные. Но не есть ли это случай? — Случайно удачный перебор слов? — В России чепуха из-за смены министерства. Никогда государь не решится на что-нибудь умное. Лишь хватит таланта затянуть дело и подготовить самую чудовищную анархию. Теперь лишь кажется, все опоздало и никакие министерства не спасут. — На днях было любопытное, подстроенное интервью с Треповым⁵⁸, который, оказывается, за кадетский кабинет. — Я бы советовал кадетам после этой заманки быть сугубо осторожными. Уж не близится ли расправа с думой? Начал писать статью о Чуде, но запутался в отступлениях о политеизме, который хочу проповедовать. — Раздраженный пошел гулять и добрел до поэтичнейшего залива Sampson’а [Самсона]. Работы идут неудачно.

15 июля. Не буду писать о своих работах. Они идут своим чередом, доставляя мне непрестанное разочарование. Ходили днем с детьми в Dieben [Дибен]. — Вечером прогулка с Б<альмонтом> к дороге к Ste Barbe [св. Варваре]. На возвратном пути Б<альмонт>ы поссорились, т. к. Б<альмонт> чуть не вывихнул палец Е<катерин>е А<лексеевне>, которая вздумала с ним бороться. Все трое и ребенок — безнадежные психопаты. Она мне понесла бесконечные жалобы на П<етербур>г, на «Мир иску<сства>» (ее игнорировали, несмотря на то, что в юношестве была тесная дружба с Дяг<илевым> и Фил<ософовым>, Дяг<илев> даже за нее сватался (?)), на грубое отношение литературных кружков (распространился слух, что она — богатая и женила на себе Б<альмонта> и позволяет ему жить с Лохвицкой⁵⁹) и т.д. — Многое справедливо, но принужден сознаться, что она довольно скучна. Убит генерал Козлов⁶⁰. Неужели мой!?

16 июля. Е<катерина> А<лексеевна> дала мне прочесть в «Кра<сном> Знам<ени>» исповедь Матюшенского о Гапоне, от которой она в восторге. — Напротив того, меня чуть не стошнило от этой глупости и бездарной гадости. Вор не вор, лгун не лгун, мошенник не мошенник. Самая вонючая лакейская. Очень хорош проект М<атюшенского> поднять народ толковым распространением обличения Николая II антихристом⁶¹. — И какая жалкость средств, мелочность. Гапон, кажется, все же был талантливее. И какая гнусная мерзость весь этот журнальчик: его иллюстрации, статьи, бессильные стихи Бальмонта! Почему-то мне все кажется, что весь завтрашний день России будет таким.

17 июля. Сегодня Б<альмонт> вернулся из Морле на взводе. Пришел к нам вечером и потащил меня гулять по туману. Зашли к Пупону, где он еще налился коньяком. Туда же пришла Елена. У M-me Б<альмонт> какой-то припадок, произошедший из-за обильного вспрыскивания кодеином (?). — Вечер этот принадлежит к мучительнейшим в моей жизни. Б<альмонт> захотел меня вызвать на излияния, но получился какой-то допрос из Достоевского, перепутанный недомолвками, дерзостями, таинственными изреканиями, дешевой мальчишеской мистификацией. Мне было очень совестно. Я не уходил, потому что он был пьян и вкус требовал не придавать слишком большого значения его кривляньям, но с другой стороны, он достаточно сохранял самосознания, чтобы можно было его считать невменяемым. — Решил его избегать. Притом же он теперь уже весь на ладони, и талант его безмерно выше его самого.

18 июля. Прочел книгу Biard’а «Les Azteques»⁶² и бездарные письма Б<альмонта> из своего путешествия в Мексике⁶³. — В последнем мне интересен лишь финал, особенно место о Христе⁶⁴. — История краснокожей культуры очень меня захватила, и я не хотел бы ссориться с Б<альмонтом> только из-за того, чтобы пользоваться его книгами и, отчасти, рассказами (хотя последние все книжки и, странное дело, очень бледны). В Атлантиду не нахожу «нужным» верить. Мне кажется, два (если не десять, сто) тождественных очага культуры гораздо изумительнее и многозначительнее, нежели сведение всех к одному источнику. Но в Атлантиде прельщает самая легенда катаклизма, «трагедия» подводной части города. Сегодня рано утром явился ко мне официально прибывший Jean Olive [Жан Олив] Тальбот. — Он пришел навести справки о Б<альмонте>: знаю ли я его хорошо и буду ли я очень против того, чтобы его выселить из отеля. — Оказывается, вчера Б<альмонт> неистово безобразничал всю ночь. После прощания со мной он снова пошел к Пупону, выпил там в компании хозяина две бутылки вина и, наконец, был выставлен слугой. — Вернувшись в свой отель, он стал разгуливать по всем коридорам, зажег все свечи и лампы в столовой, задул свечку, которую держал в руках прибежавший на шум J<ean> O<live> [Ж<ан> О<лив>]*; толкнул и чуть ли не прибил Е<катери>ну А<лексеев>ну. Кончилось это безобразие лишь к самому утру. Я сообщил J<ean’у> O<live>’у [Ж<ану> О<лив>’у], что Б<альмонт> очень «знаменитый» человек, что это честь Примелю, что он живет здесь, но что, впрочем, J<ean> O<live> [Ж<ан> О<лив>] в полном праве поступить, как ему выгодно. — Тальбот решил ждать следующей оказии. Я решил избегать Б<альмонта> и даже приготовил целую речь ему о том, что я-де сибарит и неудобств не люблю, что повторять таких истязаний над собой, как вчера, не позволю. Однако, выйдя (в туман) к пляжу, встретил там супругов, и Б<альмонт>, против обыкновения, издали побежал за мной и начал усердно со мной разговаривать, видимо, желая загладить свое поведение. Это было для меня мучительно. Вечером пошли опять все гулять (опять против моего желания), и случилось так, что я забрел с Б<альмонтом> вперед. Он старался быть очень «милым», сообщил (очень неталантливо) подробности о Мексике (не может написать целой книги о своем путешествии, ибо оно было романом** и ему было бы больно огорчать слишком настойчивыми подробностями любимого человека***), говорил о своем посещении Л.Толстого (он его прямо считает глупцом) и мн. др. Все без большой прелести. Забрели в Плугану и выпили — он пива, я сельтер<ской> воды у Легвена. — Тем временем наши жены были в страшном беспокойстве, ибо Е<катерина> А<лексеевна> уверила Атю, что Б<альмонт> в пьяном виде способен на все безумства. Вернувшись, Б<альмонт> объявил, что он сильно проголодался. Так как в его отеле все было темно, то Атя предложила поесть у нас. При свете огарка le grand homme [великий человек] съел 3 яйца и выпил два боля⁶⁵ молока. Все время сильно кривлялся. — Пришла и Еленочка. Атя потом изливала мне вс<ю> свою неприязнь к нему и девице. — Пикантный рассказ Б<альмонта> о том, как он при ацтеках поцеловал Еленочку в губы.

* По позднейшей версии Маргариты Тальбо, он затушил свечку, чтобы не видали Еленочку в его кровати. Впрочем, минуту спустя, он ее оттуда прогнал (примеч. Бенуа). Маргарита Тальбо — жена владельца отеля Жана Олива Тальбо.

** С Еленочкой (примеч. Бенуа).

*** Екатерину Алексеевну. Ничего не понимаю. А разве ей не больно видеть продолжение этого романа, разыгрывающегося под самыми ее глазами? (примеч. Бенуа).

19 июля. Из разговора с Б<альмонтом> о Сомове меня поразило, что он совсем не заметил скульптур Кости, помещенных в «Золотом руне». — Ненавидит Италию XVI в., Микеланжело, Рафаэля. Вообще он еще «diesseits» [по эту сторону] и весь начинен «передовой» литературой и критикой d’il y a 20 ans [двадцатилетней давности]. Собственного ничего. — Мы все здесь очень огорчены. Пупоны расклеили по стенам какие-то дурацкие воззвания к туристам щадить плантации сосен, и на очаровательном сарае <Les> Deunff’ов [Ле Дёнф’ов] прибит огромный аннонс: «Petit Parisien» [«Маленький парижанин»]. — Ночью 2 пупоновых афиши сорвали наши дамы. — Вообще же каждый год вносит в эту местность свое уродство. Так на холме у Ste Barbe [cв. Варвары] выросла новая картонная дача. Какой farce [фарс]! Дети очаровательно играли с бочкой у дома Клехов.

20 июля. Вечером проcидел 2 часа и пил чай у Б<альмонтов>. Очень недоволен, тем более что был в словоизлиянии и наболтал много лишнего о Думе, о государе и проч. — Е<катерина> А<лексеевна> очень интересуется, что из себя изображает наша «троица». До этого был разговор с Е<катериной> А<лексеевной>, из которого мне показалось, что она после операции лишена своего пола; объясняя сожительство втроем невозможностью Е<катерины> А<лексеевны> служить женой Б<альмон>ту (лишь дружба), я решился очень откровенно высказаться о половом вопросе в «троице». — Но Атя меня потом уверила, что, по словам Е<катерины> А<лексеевны>, операция была до рождения Ниночки. Следовательно, после нее Е<катерина> А<лексеевна> продолжала быть женой. Но как же тогда объяснить их сожительство? Неужели des jeux а trois [супружеский треугольник] и чаепитие каждую ночь до 3-х утра и заключается в этом. Правда, наружностью Е<катерина> А<лексеевна> на это не похожа, но наружностью она не похожа и на то, чтобы быть боготворящей женой декадента. Она имеет вид почтеннейшей английской гувернантки.

21 июля. В России тошнотворная чепуха. «В Петергофе» хотят разогнать Думу. По этому поводу длинный и тягостный разговор с Атей о необходимости (из-за денег) возвращаться в Россию. Она настаивает, чтобы я ехал вперед, понимая, что теперь, когда у нас всего навсего осталось 5000 рублей, нельзя продолжать такой княжеский режим. Горьких слов я наговорил, но сам удивляюсь своему совершенно отчаянному и в то же время спокойному («serein» [«безмятежному»]) тону. — Решил перейти на акварель, т.к. отчаиваюсь одолеть масляную технику. В часы отдыха подвигаю мало-помалу свой «Китайский павильон» и «Похороны Л<юдовика>XIV». — Читаю «L’homme qui rit» [«Человек, который смеется»]. Безвкуснейший способ писания. Дешевый энциклопедизм. Красота в пейзаже, хотя без верного расчета градации эффектов. — Дети целыми днями на пляже. К сожалению, нет французов-товарищей. — Нина опротивела своей балованной пискотней (идиотское воспитание) двум старшим, зато совершенно сошлась с Кокой. Впрочем, тоже часто ссорятся. Он ее обижает. Она ему надоедает капризами, но оба добродушны, а она к тому же trиs femme [слишком женщина], и все кончается объятиями. Деревенские девочки в отставке.

22 июля. Утром на мессу в Ste Barbe [св. Варвару]. Там уже сидели на полянке перед капеллой Б<альмонт>ы. Впрочем, влюбленные вскоре ушли. — Было очень красиво, особенно во время коленопреклонения. Сказочная панорама. — На возвратном пути разговор с Е<катериной> А<лексеевной> о старости. Я жаловался ей, что мне теперь часто зажимают рот именно тем, что бросают мне упрек в старости, тогда как причина моего расхождения с молодежью скорее в том, что я не отстал, а забежал <вперед>. Но этот аргумент так удобен. Днем танцы (в густой туман) перед кабаком Леденфов. «Влюбленные» отнеслись очень презрительно к этому типичнейшему и интереснейшему зрелищу.

Вообще я нахожу, что русские наименее способны отыскивать красоту и прелесть явлений. Все увлечение Б<альмонт>а Мексикой — по книжке. (Да и вообще все наши декаденты — книгоеды; последний настоящий художник был Чехов.) — Найдись книжка с восхвалением бретонских танцев и с толкованием их религиозной «традиции» — и Б<альмонт> был бы в восторге. — Вчера вечером был feu de joie [праздничный костер]⁶⁶. Влюбленные смотрели на него из своих чердаков, не желая вблизи видеть «стадо». Правда, толпа почти целиком состояла из дачников. Гибнет и Бретань.

23 июля. Продолжил после большого перерыва этот большой этюд пашен (через залив). Вот уже 4-ый день туман. Иногда очень красиво, но от повторения мучительно. — И я, и Атя видели сегодня во сне с поразительной ясностью сцены русской революции, и я поэтому не был особенно удивлен извещением о разгоне Думы. — Во всяком случае, развязка близится, но пророчествовать я не могу. Я не так верю в невозможность диктатуры, но с другой стороны — слишком все бездарны, чтобы диктатура привела к чему-нибудь прочному. Все может быть отложено, но за этим развал. А, впрочем, быть может, реакция будет сразу пресечена, но и тогда два или три исхода.

24 июля. Считаю манифест думцев, изданный в Выборге⁶⁷, неудачным и полумерой. По букве закона ведь государь прав. Следовательно, нужно было прибегнуть к чисто тактическому приему и объявить себя временным правительством. По этому поводу разговоры с Е<катериной> А<лексеевной>. Очень забавно, что она совершенно не знает французской революции (по поводу дурацкой речи Жореса)⁶⁸ и роли Л<юдовика>XVI. — Между тем, в этом как раз очень существенная разница с нашей. Л<юдовик>XVI не был подлецом и не решался с легкостью проливать кровь. — К сожалению, придется признать, что именно это его и погубило. Вот почему у нас и можно предвидеть другой исход, но за этим исходом — полный развал империи. Длинный разговор с венгерским консулом.

25 июля. Октябристы и трудовики собираются дать свои манифесты. И тут не могут спеться. Хламский народ, вполне достойный своего режима. — С Б<альмонтом> беседовали о католичестве (по поводу вечерней гимнастики, которую проводят на пляже под руководством кюре мальчишки patronnage’а [медицинского благотворительного заведения], поселившиеся в старом доме Тальбо). Б<альмонт> с большим уважением говорил о католицизме, главным образом о его представителях, но точку зрения его не уяснил. <…> — Я кончил сегодня вечером этюд на заливе и считаю его наиболее удачным из нынешних.

26 июля. Получил телеграмму, что Леонтий будет завтра. В России все спокойно. Вчера приехал Смирнов. Его я поместил у Пупонов. Длинные лингвистические разговоры. — Кончил этюд у Трегастеля. Разговаривал с M-me Regnier [м-м Ренье] (подругой старика Дольфюса). Оказывается, она купила Kergrist [Кергрист] и весь окружающий лесок за 45000 фр<анков>. — Я сразу же заступился за сохранение всей живописной дикости этого места. Она же дама «художественная» et ne demande pas mieux [и лучшего не желает]. Ограничится только починкой.

27 июля. Днем пошли с детьми, с Е<катериной> А<лексеевной>, Смирновым в Kergrist [Кергрист]. Меня Е<катерина> А<лексеевна> разбесила своим презрительным ко всему отношением. «Что это за лес?», когда вся прелесть его именно в его «карликовстве». Е<катерина> А<лексеевна>, не отрываясь, вела «умные разговоры» со С<мирновым> и ни на что не глядела: я в последний раз делаю глупость их брать с собой, тем более что капризы Ниночки мучают и жену, и детей. С курьером поехал в Морле. Подъезжая к Плугану, встретил кучку болгар с двумя медведями. Обида, что как раз приходится уезжать от зрелища, которого я ждал все лето. — В Морле опоздал к поезду, и пришлось искать брата по всему городу; наконец, застал их в Hфtel de le Gare [Вокзальном отеле] за обедом. Леонтий очень поседел, но оба веселы и бодры. Приехали в Примель в темноту: при луне. Во время всей дороги под влиянием алкоголя неистовый восторг.

28 июля. Придется несколько дней пожертвовать на Леонтия. Утром свел их на Pointe <de Primel> [Мыс <Примеля>]. Трyсили лазать по скалам. Л<еонтий> разнервничался. От купанья не в восторге. Нет теплых реагирующих ванн, приходится идти к воде по камням, холодная вода. У Марии Александровны болит плечо. Их спутник Н.К.Чижев красивый лицом, но бесцветный душой, вялый, скучный. Недоволен своей комнатой. Утром я вошел в комнату Л<еонтия> и М<арии>, когда последняя еще одевалась, и я увидел ее appas [прелести]. Не понимаю, как мог я на днях видеть о ней сон. Это не тело, а пудреная подушка. Сдуру надушил себе руки ее духами и затем весь день страдал от этого тоскливого запаха. Днем длинный литературный разговор со Смир<новым> о Barbay [Барбе]⁶⁹ и Саде. Последнего он старался защитить (причем, больше меня). Относительно Барбе, сходится со мной. Мне кажется, что теперь в России настанет возможность появления собственного Барбе. — Очень критиковал воспитание Ниночки Б<альмонт>. — Е<катерина> А<лексеевна> ему объясняла, что она ее балует, потому что ее держали в слишком большой строгости. Русский бедлам. Пили чай у Б<альмонтов>.

29 июля. Моросит дождь. — Показывал Леонтию свои этюды. Ни слова одобрения. Тут же полная хвала безвкуснейшим виллам, испортившим пейзаж Примеля. — От Лондона он ничего не вынес. Не видел ни одного значительного нового здания. В разговорах о политике сходимся, но это как-то неприятно, ибо в корне едва ли есть общее между моим макиавеллизмом⁷⁰ и лейбницизмом⁷¹ и его критикой порядков. А, впрочем, таких бы людей побольше. — Днем ходили в St Jean <du Doigt> [Сен-Жан <дю Дуа>]⁷². Там встретили соотечественников. Живут и ругаются. Сволочи. — М<ария> А<лександровна> кокетничала со Смир<новым>. — Возвращались через Семафор. Сказочный вид на залив. Вечером кофе у Тальбо. Познакомились с Б<альмонтами>. — У Б<альмонта> совершенная манера поганых попечителей на экзаменах: он ехидно задает коварные (глупые) вопросы, и когда не знаешь, как ответить, то обдает презрением и увертывается. Так и с бедным Леонтием. Вообще оба Б<альмонта> страшные невежи, прямо грубияны.

30 июля. Вчера, к великой радости детей, приехали Ледоре⁷³. Утром подвинул этюд на грот. Ненавижу масло. На солнце все течет, мараюсь. — Леонтий объявил, что они уезжают послезавтра в Руайан — не понравилось купанье⁷⁴. Я не слишком оставлял их, т.к. это помеха работе, а М<ария> А<лександровна> уже успела разнерв<иров>ать Атю сплетнями и шпильками. Низкая, баба. — Днем пошли вчетвером в <Guersit> [<Герси>], и было божественно. — В доме столяры и штукатуры. Полный разгром: настроение напряжено. Худож<ественные> мнения Л<еонтия> возмутительны. Чуть что похуже, он хвалит. Пожелал разбить сад перед домом Kertaugny [Кертони]. — Пили кофе у Пупонов. Новые знакомые русские: девочка и мальчик — Нина и Диди⁷⁵. Возня на качелях. Бесконечные разговоры со Смир<новым> на филос<офские> и теологич<еские> темы. Я настаивал на том, чтобы он сошелся с катол<ическими> попами. Он гораздо наивнее и потому милее.

31 июля. Кончил большую акварель у перевоза, к которому подошла M-me Regnier [м-м Ренье], тщетно прождавшая лодку. — Завтракали с детьми у Пупонов. — Совершили на лодке Клеха большую прогулку на море. — Примель оттуда бесподобен. Особенно приступ огромных волн на скалы и белое их падение. — Волны огромного размаха, и красиво, когда видишь, как они, подняв лодку, мчатся затем, одна вслед другой, к берегу. — Я не чувствовал дурноты, но обеих Ать и Коку порядком рвало и отшибло у них всякую охоту к дальнейшим экскурсиям. — Смирнов держался совершенно бодро, но уже сойдя на берег, счел нужным мне признаться, что ему было очень худо. — Это признание, ничем не вызванное, я нахожу для него характерным. — М<ария> А<лександровна> чуть не довела Атю до бешенства своими бестактными вопросами, дразнением и утрированным ухаживанием за Кокой. Я все время изучал лицо Клеха, т.к. во мне снова запрыгали известные idйes fixes [навязчивые идеи]. — Леля была молодцом. Я почти ничего не делаю, и это меня гнетет. — В минуты отдыха от прогулок читаю «L’homme qui rit» [«Человек, который смеется»].

1 августа. Продолжает дуть горячий нервящий южный ветер. Расслабление. У Ати дурное настроение из-за бесед с М<арией> А<лександровной>. — Та цинично ее расспрашивала, что «мы делаем», чтобы не было детей, и передала подробности о своих совокуплениях с Л<еонтием>. — От Миши письмо⁷⁶. Спрашивает, стоит ли сюда ехать. — В Свеаборге бунт⁷⁷. Неужели это настоящее начало конца? Не верится. Все окончится пуфом. Не верю я и в решительное значение аграрного движения. Во всем бездарность. Днем ходили в Тромлен⁷⁸. Чудные эффекты в саду, сверху дороги на Примель. Получен №6 «З<олотого> р<уна>»⁷⁹. — Я огорчен, что помещены мои гадкие иллюстрации к «Пик<овой> Даме», предназначавшиеся быть похороненными в народных изданиях Экспедиции. И что за нахальство без спроса⁸⁰. Очень нравятся Женя и Добужинский⁸¹. Обедали у Пупонов. — При луне прогулка в «Salle Verte» [«Зеленый зал»] («пейз<аж> на Луне»), испорченная пением и свистом милейшего Леонтия.

2 августа. Утром уехали Люля, Маша, Чижов. — Я, скорее, доволен, ибо они у меня отнимали массу времени, а М<ария> А<лександрова> замучила Атю. — Приехал Шервашидзе, и мы его поместили в прошлогодней комнате Степана. Князь чудак: половину вещей забыл в Париже. Я скучаю от безделья, а бездельничаю отчасти из-за южного ветра. Ничего не клеится. Днем ходили с Ш<ервашидзе> и Б<альмонт>ами в «Salle Verte» [«Зеленый зал»]. — Б<альмонт> раскинулся на траве. Я стал его рисовать (прельстившись карикатурностью), но он мне посоветовал его изобразить во время купанья, «когда он чувствует, что его тело красиво» (!!!). — С Ш<ервашидзе> длинная беседа о технике масл<яной> жив<описи>, об его изысканиях о «Мадонне» Леонтия. — Он очень настаивает, чтоб мы остались в Париже, и не верит, чтобы в России можно было что-либо сделать. Обнаружил, впрочем, полное незнание обстоятельств. Во время вечерней прогулки со С<мирновым> набрал светляков и разложил их на нашем заборе. Удивительно трогательное зрелище.

3 августа. Опять сны о революции. — Убили Герценштейна⁸². Б<альмонт> возмущен: «Какая низость это убийство». Однако, когда убили несчастного Козлова, то тогда же Б<альмонт> объявил: «Поделом». Забыл записать, что M-me Le Dur [м-м Ле Дюр] на днях рассказывала ужасы о мол<одой> Marie-Madeleine [Мари-Мадлен]. Ее в прошлом году застигли совокупляющейся с кучером Тальбота. — Отчаянный южный ветер. Ничего не делаю. Может быть, и оттого, что слишком много разговариваю с Ш<ервашидзе> и С<мирновым>. Ходили с ними на дальнюю прогулку в Pomp<lugn>ouit [Пом<люнь>уи] и вернулись через Плугану. Мешают что-либо зарисовать. Поэтичное место: болото, окруженное ивами, и старинный колодец. Они не умеют смотреть. Все умствования. На возвратном пути прохватил сильный дождь. Началась жатва.

4 августа. Вчера Б<альмонт> с Ел<еной> поссорились, после чего им ехидный Ш<ервашидзе> сообщил, что приедут Минские, и Б<альмонт> на это выразил удовлетворение. Кончил «L’homme qui rit» [«Человек, который смеется»]. — Хорошо в ней лишь эпоха и Англия, но и с тем и другим Hugo [Гюго] не справился. Эпоху он ненавидит и презирает. Англию криво толкует. — Смесь возмутительного безвкусия и даровитых описаний. Тема сама по себе чересчур нарочитая, разработанная с мелодраматической пошлостью. Изредка — красивые слова, удачно импровизированные афоризмы. Все же это дало мне возможность погулять при дворе Queen Ann [королевы Анны] (с большой затратой собственного воображения), и это доставило мне удовольствие. — Во время вечернего этюда (на хорошем полотне писать труднее, чем на плохом) — разговор русской дамы (мамаши Диди — она держит в Тифлисе школу по принципу Демолена⁸³) — живо напомнило мне родину. Здесь последняя горничная имеет больше отношения к искусству, нежели наши интеллигенты. — Атя и Е<катерина> А<лексеевна> накануне ссоры из-за Нины и Marie-Josephe [Мари-Жозеф]: действительно, бесцеремонность, с которой Е<катерина> А<лексеевна> подкинула нам Ниночку, превосходит всякие границы. Идиотская избалованность девочки угрожает испортить и наших детей. — Свеаборг и Кронштадт⁸⁴ подавлены благодаря тому, что и революционеры не смогли сплотиться. Во всем бездарщина. Это поведет к реакции в стиле А<лександра> III. — С Ш<ервашидзе> споры об индивидуализме, о технике. Моего Аполлона (одно недоразумение) принял за пропаганду классич<еского> академизма⁸⁵. — Вечером дети представили нам une Comйdie [комедию]. Пьер исполнял главную роль. Леля премило гримасничала. Атя трогательно усердствовала, но я опасаюсь за вульгарность ее манер. При луне на пляже и в скалах длинная беседа с Ш<ервашидзе> и С<мирновым>. Воспоминания гимназических лет. Рассказы Ш<ервашидзе> о школе живописи. Он ужасно негодует на систему списывания по кусочкам. Единственный человек со знаниями был С.Коровин⁸⁶ (ученик Зарянки⁸⁷), но он не умел ими делиться, а за непонимание преследовал. Ездили к Невреву⁸⁸ всей компанией и черпали от него «серьезное отношение» к технике. Н<еврев> иначе не писал картин, как не построив головоломную по всем правилам перспективу. Вообще же Ш<ервашидзе> страшно ругал лентяйство и безделье школы.

5 августа. Солнце, тихо. Тем не менее утренний этюд акварелью (у сторожки) не удался. Ищу систему. Кладка вперед теней дает мертвечину и бесцветность, наоборот — грязь и черноту. Мучителен вопрос стилизации. Все журю себя за слишком большую точность, но, сидя на натуре, благие намерения исчезают, ибо все и мельчайшие детали нравятся. Дома же разработать и упростить никогда не имею времени. — Мой главный грех, что я все куда-то тороплюсь. У нас обедал Ш<ервашидзе>, был ризи-бизи⁸⁹. Во время сиесты на соломе за домом Леденфов Ш<ервашидзе> рассказывал о неблаговидных поступках Голубева по отношению <к> Тархову, о том, как прочие хамы кружка, угодничая перед Гол<убевым>, тоже обиделись на беднягу и как «кавказец» Меркуров даже погрозил револьвером. — Меценат Голубев оказался самым мелким интриганом. Вся его возня с кружком имеет несомненную цель попасть в посольство, куда его до сих пор не принимали из-за странного поведения его жены⁹⁰ и belle-soeur [свояченицы]⁹¹. Ныне же, судя по отзыву Нелидова⁹² Дягилеву о Г<олубеве> — дело сделано. Забавно, что жена Голубева всем рассказывает по секрету от мужа, что Роден попросил ее раздеться и поцеловал в живот (!)⁹³ Фланировали, лежали на берегу. Жена читает Дориана⁹⁴ (издание с глупыми иллюстрациями Дурнова⁹⁵). Продолжил этюд, начатый у «Salle Verte» [«Зеленого зала»], но взбесился на масле и решил перейти на акварель. Вечером начал этюд по дороге к «Salle Verte» [«Зеленому залу»]. Меня прельщает давно этот мотив «последнего» домика деревни с солнцем, отражающимся в налившейся чаше залива. Приехал еще русский — идиотский социал-револ<юционер>. Пошел к сторожке искать резинку и любоваться вечерними эффектами. Как полезно ходить одному и не болтать. Ш<ервашидзе> спросил Б<альмонта>, как ему нравится Бретань, на что Бальмонт отвечал: «Да это разве Бретань? Бретань — страна тюмюлюсов⁹⁶ (sic!), и в Бретани не говорят на этом подлом франц<узском> наречии». Гуляли при восходе луны. Разговор об арабских сказках и эротизме.

6 августа. Письмо от Грабаря. Потешное вранье и хвастанье. Он не мог предвидеть, что со мной здесь Ш<ервашидзе>, который выводил его на чистую воду⁹⁷. Оказывается, по письму, что Г<рабарь> открыл в начале 1890-х гг. !!! Гогена и В<ан> Гога. Предложенные мной условия сотрудничества в дешев<ых> худ<ожественных> изд<аниях> Кнебеля он считает чрезмерными⁹⁸. Лучше бы мне взять это дело в руки. — Ш<ервашидзе> рисует для упражнения Sampson [Самсон]. Я сам читал «La Bible d’Amiens» Ruskin’а [«Амьенскую Библию» Рёскина]⁹⁹. — Спустились в грот. Что за эффекты. — С<мирнов> собирается ухаживать сразу за тремя дамами. Он очень молод. — Ш<ервашидзе> непрестанно поучает и обнаруживает при этом крайнюю недозрелость. Так, напр<имер>, восхваляет поминутно фотографию и мечтает при помощи ее работать. — Вечером продолжал этюд у залива, но мешали сопливые деревенские дети. Ходили к сторожке. Общее питие молока у нас.

7 августа. Отправил ответ Грабарю. Сообщаю готовность взять на себя редакцию, если бы ему надоело¹⁰⁰. — Отвратительно жарко. Работаю дома (Кит<айский> пав<ильон>). — У Е<катерины> А<лексеевны> манера подкидывать Нину на целые дни нам, теперь и обедает часто, и это очень злит Атю, ибо Marie-Josephe [Мари-Жозеф] еле справляется с нашими. При этом Е<катерина> А<лексеевна> делает иногда очень грубые замечания M<ari>e- J<osephe>. — Вообще же забавно, каким барским тоном говорит эта поклонница свободы со всеми простолюдинами. — У меня каждое лето бывает своеобразный, чисто платонический роман. Мне особенно нравится какая-либо женщина (обыкновенно, девочка), и я радуюсь, как юнец, встречам с ней, мечтаю о ней. На сей раз избранница — 14-лет<няя> племянница трактирщика Гиллезера, с которой я, впрочем, встречаюсь не чаще двух раз в неделю, которой говорю: «Bonjour, M<ademois>lle» [Здравствуйте, мадемуазель] и от которой получаю ласковый ответ с милейшей улыбкой. Как это ни мало, а сообщает лишнюю и красивую краску моей здесь жизни. С<мирнов> очень нервный. Сегодня Ш<ервашидзе> ему рассказывал об операции, которую делали Мусатову¹⁰¹, и ему сделалось дурно. Ш<ервашидзе> надоел мне своей апологией фотографии. Кончал этюд на залив. Окружили жители <отеля> Пупона. Вместе с Ш<ервашидзе> и С<мирновым> безжалостно разбираем «Зол<отое> руно».

8 августа. Продолжаю «Кит<айский> павильон». Начинаю злиться на грязь. — Несчастная черта: не могу выдержать долго необходимую тщательность работы. — Утром рисовал пейзаж, в котором хочу поместить похищающего центавра. — Разговаривал с Mlle Beldame (Венерой)¹⁰² и ее покладистым мужем с толстым носом и гнусящим протяжным говором. Приехал фатишка Платер. И уже успел надоесть. — Вчетвером пошли в Dieben [Дибен]. П<латер> рассказывал о своих посещениях bar Maurice’а [бара «Морис»], где собираются педерасты и где он встретил Диму, который его не узнал и который, сидя за соседним столиком, в разговоре со своим товарищем все время самым циничным образом «раздевал» присутствующих жёномов. Вообще же утомил меня своими коллекцион<ерскими> разговорами. Меня злят усиленные приобретения кретина Курбатова¹⁰³. Досада на то, что воспитал на своей груди такую кучу профанаторов. Князь стал рассказывать всякие подробности о худ<ожественной> жизни П<етер>б<урга> (об отставке Сережи и моей), и это очень меня утомило. К тому же у меня разорвались штаны и грозили все время спуститься, так что далее прогулка не была вознаграждена ни малейшей работой, а лишь привела к вящему раздражению. На возвратном пути набрели на чудный мотив (дом, стог соломы, герани за стеклом), но успел лишь зарисовать. Испугала приставшая корова, которую нарочно, для потехи, на нас напустили дети (одна хорошенькая блондинка, напомнившая мне Жанну, какой она была 9 лет назад). — Приехали на парусной лодке с голоногим Герве и Жанником, уплетавшим зеленые яблоки. Вечером закончил рисунок сангиной для центавра. Как подойти к Тициану? Горько жалею, что не захватил деревян<ных> гравюр с него. Читаю книжку Leadbeater «L’homme visible et invisible» [Ледбитера «Человек видимый и невидимый»]¹⁰⁴ и поражен тем, что теософия рассуждает лишь о солнечной системе, а не о всем мироздании. Логос солнца. Так что мы — в очерченном круге, и законы остальной вселенной могут быть в полном несоответствии с нашими. На эту тему беседа за коньяком у Тальбо со Смирновым, Платером и Шервашидзе. Смирнов считает, что со стороны философии «недобросовестно» не считать землю центром мироздания.

9 августа. Чтобы не загубить, отложил «Кит<айский> пав<ильон>» и принялся рисовать «Похороны <Людовика XVII>». Подкрашивал рисунки в альбоме и считаю это коллекционирование мотивов полезным. С Ш<ервашидзе> ходили в «Salle Verte» [«Зеленый зал»], но дождь (пейзаж слоями — удивительно красиво) заставил нас скрыться под дольменом. — Не видно ни П<латера>, ни С<мирнова>. У нас подозрение, уж не соблазнил ли первый второго. Вчера они вместе с глупейшими франц<узскими> жёномами кутили у Тальбо до 12 ч<асов>. Ходил с Ш<ервашидзе> к руинам фермы. Леля возилась с серпантиной и меня ею забинтовала. — Ходили на Примель. Масса проектов стольких рисунков. Вечером все пили у нас молоко. Пришел Б<альмонт> несколько на взводе. Скоро ушел, обидевшись на наше мнение о революции. — Ш<ервашидзе> рассказывал о нравах в Pont Aven’е [Понт-Авене]¹⁰⁵. По его словам, все русские барышни-художницы в Париже развратницы.

10 августа. С<мирнов> сконфужен. Жалуется на идиотизм П<латера>. Солнце, ветер, облака. С Ш<ервашидзе> пошли на Примель. Там ему очень понравилась прелест<ная> блондинка. — Вяло зарисовал мотив из-за камней на бухту. — Вечером рисовал панораму с сосновым леском Бодроса на первом плане. Вернулся с Лелей, которая отстала от прочих, шедших с Семафора. Тоскую по ягодам. — Во время вечер<ней> прогулки встретились с Б<альмонтом>, но отказался с ними пойти. Забавный анекдот слышал от Серова. Ник<олай> II однажды обратился к нему: «А ведь ваше дело дрянь». Полное смущение С<ерова>: «То есть как так, В<аше> в<еличество>?» «А вот, я сегодня прочел в газетах (!!!), что скоро будет изобретена красоч<ная> фотография и тогда вам, художникам, тю-тю». Спор с Б<альмонтом> о мировой системе теософии. Он не понимает собеседника и предерзко обдает презрительностью. Это мучительно. Полная неразбериха. С одной стороны, Н<иколай> II нужен для «нас» (для революции), с другой, — «все искусство будет принесено в жертву социализму», с третьей, единственная истинная система — это монархия. Полная неосведомленность <в> истори<и>: незнание роли Л<юдовика> XVI в револ<юции>, и на мое замечание, что Тьеру¹⁰⁶ удалось раздавить Коммуну: «Ну что за революция — Коммуна, это пустяки».

11 августа. Почти весь день лил дождь, и Ш<ервашидзе> меня рисовал. Вечером пили коньяк у Гиллезера с П<латером> и С<мирновым>. Хорошенькая Francine [Франсин]. П<латер> невыносимо и безвкусно хвастался победами. Письмо от А.П.¹⁰⁷

12 августа. Назначение Философова¹⁰⁸, Васильчикова¹⁰⁹ и значение Шервашидзе¹¹⁰. Мрачно. — На осень пророчествуют генеральн<ое> восстание. Не очень верю. Передо мной 3 альтернативы возвращения. Я нарочно закрываю глаза на будущее. — Приехали из Карантека¹¹¹ Явленский, Веревкина и немец друг Eckart [Эккарт]¹¹².— Дивный по красоте день с красочными тучками и пятнами света. В восторге от нашей местности. Почти непрестанный спор об индивидуализме. Вечером чай у Пупонов. — Компания осталась здесь, и их расположили в деревне. Хочу пользоваться техн<ическими> советами Я<вленского>. — У М<ариамны> В<ладимировны> потешный стиль mьnchener malerei [мюнхенской живописи]¹¹³. Я<вленск>ого она называет Лулу, а E<ckart’а> [Э<ккарта>] — mein liebes [мой дорогой] <нрзб.> и Bob [Боб].

13 августа. Омерзительный сон о П<етер>б<урге>: улицы, бесцветные деревья, городовые и дворники, поливающие мостовую улицы: как<ая>-то паник<а>. Южный ветер, иногда дождь. Начал чудный мотив у большой фермы. — Помешал Платер. — Днем почти с одного и того же места наш Явленский делал этюд (прибрежных голубых и темных камней). — Ничего общего между обеими работами нет. Только тут на натуре можешь проверить, какая глупая ложь — формула этих прихвостней импрессионизма¹¹⁴. Эффект (серый день) был нежный и несказанно благородный, заглушенный. У Я<вленского> получился яркий день, полный рефлексов. В самом мотиве — ничего общего. Его камни скорее похожи на море. Забавно. — Ш<ервашидзе> возмущен. — Атя весь день пролежала — адская мигрень. — Вечером ходили на пожарище в скалах. Изумительные эффекты. — С<мирнов> учит Венеру русскому языку.

14 августа. Во сне с поразительной ясностью и малейшими подробностями: разрушение дома Дурново на Полюстровской набережной¹¹⁵. Ужасное огорчение. Спасал тоже каких-то собак из моря. — Провожали Я<вленского> и его спутников и дошли до леска на дороге. Изумительно сходство Я<вленс>кого с Грабарем. Забавно, что сегодня Я<вленский> клеймил подражателей Уистлера теми же словами, какими мы характеризовали его вчера в беседе с Ш<ервашидзе>. — Забавно, как люди, не имеющие как раз ничего сказать своего, горой стоят за индивидуализм, под знаменем которого они бессознательно хотят спустить свою безграмотность. — Днем Ш<ервашидзе> рассказывал (во время сеанса) о грабительском поступке рус<ского> правительства по отношению к их роду¹¹⁶. Его родственники слишком обласканы двором, чтобы затевать процесс. Я настаивал на том, чтобы он приехал в Россию самостоятельно искать свою часть. Ребяческая непрактичность его превосходит все мне известное. Удивительно мил. — Вечером был feu de joie [праздничный костер] перед Тальботом. Массу народа принесло; балаганили, танцевали, играли в игры. Красивая картина наших буржуазных нравов, о которых слишком много принято говорить дурного. Разумеется, Б<альмон>ты не удостоили своим присутствием, и даже можно было видеть в окно профиль Еленочки, которая ни разу не повернулась к тому, что происходило под самой ее комнатой: «В книжке не сказано».

15 августа. Плохо спал. Сегодня местный праздник, но против обыкновения отель «Пупон» ничего не затеял. Чтобы забавить молодежь, Атя решила устроить игры и состязания с выдачей призов. Несмотря на рвущий (южный, но довольно прохладный) ветер, было очень весело: особенно ловля су в чаше муки и ужение посредством шоколада. После того дети поставили две комедии. Опять наша старшая топала. Странно видеть в своих детях черты, которые меня возмущали прежде в других детях: неуклюжесть ума и жестов, какое-то безвкусие. — Но Потаташка такой чудный и добрый человек! — Вечером был feu de joie [праздничный костер] перед Тальбо и танцы в столовой отельчика, скудно освещенной 2<-мя> лампами. Танцевали больше дамы с дамами, но были и препотешные кавалеры. Так, напр<имер>, плешивый, длинноногий, маленький, худенький муж элегантной парижанки о пяти детях, который совсем без такта, но с невозмутимым апломбом целую четверть часа прыгал вальс со своей супругой. Странно, но очень хорошенькая Ледоре и миленькая Калве не нашли себе танцоров. Зато мою жену совсем по<кор>ил Платер (несмотря на все издевательства, которым, впрочем, вообще доверять не следует). Он действительно идеально танцует. Когда пришлось увести сонную Лелю домой, то он отправился провожать, затем вернулся, но снова исчез к моменту, когда Атя должна была вернуться, и, вероятно, проводил ее от дома до Тальбо. Видимо, я очень постарел, ибо никакой острой боли ревности не испытываю, а лишь ощущаю род скуки, неудобства, а тут еще осложнения в интимной жизни. — Я ушел раньше других и лег. Вернувшись с Потаташкой, Атя стала всячески за мной ухаживать, и эти маневры лишь еще больше утвердили меня во мнении, что с этой стороны есть опасность: глупейшая, пошлейшая, но тем более тоскливая. — Было очень красиво, когда вокруг тухнувшего костра бретонцы стали плясать бешеный хоровод, причем одна миловидная незнакомая девушка превкусно целовалась с парнем.— Разговор с Б<альмонтом> на полит<ические> темы. — Я его обдал своим скептицизмом, и он как будто начинает поддаваться. Мне глубоко противен его фальшивый революционный энтузиазм. Он за последние дни куда сделался скромнее. — Возмущен Рябушинским. — Почему и тут произошел такой разброд и отсюда — общий позор? Как типично. — Потаташка с трогательным усердием, большущими шагами отплясывал вальс с Пьером. — Атя за июль истратила 750 фр<анков> и считает это положительно экономией. И то спасибо.

16 августа. Днем с Баль<монтом> и Ш<ервашидзе> совершили прогулку в St Jean <du Doigt> [Сен-Жан <дю Дуа>]. — Я начал акварель на кладбище. У нас в Примеле несносный западный ветер. Довольно холодно. — Е<катерина> А<лексеевна> надоела Ате своими повторяющимися автобиографическими рассказами. Елена зорко оберегает Б<альмонта>. Они всегда идут отдельно. Е<катерина> А<лексеевна>, видимо, злится. Comme compensation [в качестве компенсации] он и с ней иногда делает короткие прогулки и купается одновременно. — Я ему дал читать папскую энциклику¹¹⁷, и пришлось ему растолковывать весь закон. Забавн<а> его полная неразбериха. Он с тем же бешенством стал упрекать республ<иканское> правительство в подлости и низости, с каким всего 2 недели тому назад утверждал, что готов побросать всех попов в воду. На столе его комнаты лежит Huysmans [Гюисманс]¹¹⁸. Не в зависимости ли от этой книги и перемена? Его портят женщины-обожательницы. Благодаря им он привык работать неряшливо, закидывая туманностями, благо поклонницы все оценят, все «поймут». Очень характерно было, как он сегодня рассказывал (весьма не талантливо и слишком самодовольно, до наивности) какие-то анекдоты о Квинси¹¹⁹ и как его пожирали глазами Минцлова, Еленочка, Е<катерина> А<лексеевна> и какие-то другие дамы. Князь мне сегодня рассказывал о своих беспутных годах молодости, как его переводили из Пажеского корпуса в Киевское реальное училище и оттуда в Роменское; как никто из учеников не учился, как был во всем беспорядок, как они гурьбой ходили в бордели. Прямо непонятно, как этот деликатный милый человек мог существовать в такой грубости и пошлости. — Ценно в нем и то, с какой простотой он говорит о своих высокопоставленных родственниках. Жаль только, что он абсолютно «к жизни не приложен», а также невероятно бесплоден в искусстве. Так до сих пор он ничего здесь не сделал, сделал лишь с себя тушью и углем наброски! — От Валечки письмо: выставка состоится и под президентством Влад<имира> Ал<ександровича>¹²⁰ <в> Париже! И что же никто не протестует? Неужели и Женя проглотит? Пожалуй, это и потешно. Мне теперь, впрочем, все смешно. Телеграммы из России я иначе не могу читать, как <смеясь> a gorge deployйe [во все горло]. Иначе заплачешь. — Вечером был feu de joie [праздничный костер] и бал у Пупонов. Атя не пошла, и я играл роль выездной мамаши. Снова подозрения относ<ительно> Платера. — Танцевали lanciers [лансье] под музыку, которую <когда-то> играл мой папа. Очень меня тронуло. Самый танец очень хорош по своему altvaterisch [дедовскому] характеру. Приседания, сложные туры. — С<мирнов> на прогулке днем поцеловал Венеру и обжегся. Il a le vice erotique triste [У него грустный эротический порок]. Впрочем, он раздражен дразнением П<ьера> и других мальчишек, а может быть, и слегка трусит относительно дальнейшего. Он бесцеремонно протиснулся между Венерой и ее мужем и так просидел весь вечер, мрачный, с надутыми губками. — Она напропалую с ним заигрывает, трется об него, кладет ему руки на плечи и проч. — Не пойму, какую роль играет при этом муж. П<латер> (из досады) утверждает, что она больна и что податливость мужа объясняется его желанием мстить человечеству за собственную гибель. Рожа его, во всяком случае, подозрительная. С<мирнов>, несмотря на Канта и Гегеля, оказывается совершенным юнцом. — В начале вечера он был бешено весел, откалывал дамам комплименты, расшаркивался. Я удивляюсь, что они тратят силы на ухаживания за старухами, когда здесь так много прелестных юных девушек. В этом какое-то безвкусие и беднота средств.

17 августа. Пошли встречать Мишу и его детей¹²¹ на большую дорогу. — День, как на заказ: тепло, легкий ветер, яркое солнце, отчетливые контуры, море необычайно сильного тона. — Миша очень постарел, съeжился. Лечится от подагры, но, м<ожет> б<ыть>, у него что-нибудь похуже. Костя совсем огрубел, но добродушен. Кика какая-то коротенькая. С ними весь день гуляли. Ходили на Рointe <de Primel> [Мыс <Примеля>], лежали в траве (возня Коки и Нины); гости купались. После обеда пили у Пупонов кофе и прошлись в темноту на «Salle Verte» [«Зеленый зал»]. — В окно любовались, как С<мирнов> учит Венеру рус<скому> языку. — М<иша> рассказывал интересные вещи о своем плаванье. Дивный желт<ый> закат.

18 августа. Утром (серый день) кончил ферму. Днем с Мишей и детьми был в Плугану, а оттуда один прошел в St Jean <du Doigt> [Сен-Жан<дю Дуа>], где снова не кончил начатый этюд кладбища. — По дороге политич<еский> спор с Мишей. Он совсем не может касаться некоторых вопросов спокойно, но сейчас огрызается. Между тем, слепота полная: правительство не так уж виновато, кадеты изменили, Н<иколай> II благороден и полезен и т. д. — Разговаривая с каким-нибудь Б<альмонтом>, я себя чувствую черносотен<цем>, но здесь видишь, как ошибаешься и какие глубины глупости скрываются под деятельностью октябристов. На возвратном пути встретил С<мирнова> и Венеру в довольно странной позе. — Много дальше плелся, разыскивая их, муж. — Пили кофе в отеле. Дразнили С<мирнова>. Он пренаивно выпутывается, превозносит ее, но тут же все цинично рассказывает. При полной темноте прогулялись на пляже.

19 августа. Все на мессе в Плугану. Ужасающая музыка. Никакого настроения. — На возвратном пути все время политич<еский> спор. Князь ругал правител<ьство> за Кавказ. — Завтракали у Пупонов и слишком много пили. С Б<альмонт>ами пошли смотреть грот, но он был уже залит. Б<альмонты> ушли, а мы остались отдыхать на траве, причем, меня злили ребяческие разговоры Кики и Коки о выставке «М<ира> и<скусства>», о Бальмонте (насмешки а la их маменька¹²²). Я ненавижу московских хулиганов, и Б<альмонт> мне, в общем, противен, но приходилось отстаивать. Вечером с Б<альмонтом> и Ш<ервашидзе> совершили большую прогулку. Б<альмонт> вывел меня из себя своими провинциальными книжными мнениями о XVIII в. и об искусстве вообще. — С<мирнов> а qui veut l’entendre [тому, кто хотел его слушать] рассказывал, как он целовался вчера в капелле с В<енерой>. Если бы она не пришла в ужас от святотатства, то он достиг бы всего. Совершенный мальчик. Ореол Канта ужасно померк. Он очень волнуется, одобряю ли я его. — Но я из принципа одобряю и благословляю всякую страсть. Рассматривали старинные журналы у Пупонов.

20 августа. По зарисованному вчера мотиву начал маслом этюд стогов у фермы. — После вчерашнего пьянства нездоровится. — Начал читать Wells’а «La guerre des Mondes» [Уэллса «Война миров»], и это сразу меня увлекло и почти вылечило. — С Мишей и детьми выезжали на лодке и видели Kergrist [Кергрист] с моря. — Было дивно. Почти без солнца. Чудные отливающие тона на воде, и нежно освещенные берега под серым небом. — Набросал колодец у фермы, болтал с В.М.Грикуровой. Глухая провинция. Наши интеллигенты на одном уровне со здешней мельчайшей буржуазией. — С детьми играл в палочку и в «grue» [«журавля»]. — Charlot Prijean [Шарло Прижан] чуть было не пожег глаз нашему Коке. Большая эмоция. — Сидя в саду у П<упонов> и слушая квартет Моцарта (на скрипке — хорошенькая Claire [Клер]), спорили о Н<иколае> II. Миша прямо накричал на Ш<ервашидзе>, отстаивая обожаемого монарха. Забавно, что все партии считают его полезным, тогда как он вреден для всех. Костя тоже кипятился. Ребенок.

21 августа. Адская жара. — Разрабатываю этюды, сидя в духоте чердака. — С Ш<ервашидзе> и П<латером> прошелся в «Salle Verte» [«Зеленый зал»] и с хребта е<го> начал углем вид на поля, но жара согнала. Обливался потом. Мы дремали с Ш<ервашидзе>, лежа на траве за домом, когда вдруг появился Рябушинский с испанкой. Кажется, специально приехал для того, чтобы объяснить уход Соколова, на которого свалил всю вину. Б<альмонт>, получивший еще вчера письмо от «Грифа», — грозил порвать с «хамом» и проч., но при личном свидании согласился со всеми объяснениями Р<ябушинского>¹²³ и очень за ним ухаживал. Р<ябушинский> очень расстроил жену рассказами о грабежах в России. Он сам должен был переехать на новую квартиру и даже совсем покинуть Москву, т. к. ему не давали покоя с вымогательными письмами. — О будущем самое пессимистическое мнение. — Ходили с ним в «Salle Verte» [«Зеленый зал»], где он нас всех снимал. Б<альмонт> при этом принимал самые поэтические позы и очень заботился о том, чтобы быть снятым отдельно. — Дети прокатились на автомобиле в Плугану. В 7 ч<асов> Р<ябушинский> умчался дальше к Мережковским. Вечером музыка у Пупонов. — Ш<ервашидзе>, стоя в саду, стал выть. — Все же и он style russe [зд. — не европеец, не обладает вкусом]. С Костей эстетич<еский> разговор. Обожает балет. Презирает Чехова.

22 августа. Сегодня Акице 37 л<ет>, но мы об этом забыли и вспомнили лишь днем. — Жара. Прострация. Сидел у князя, на пляже. Отдыхали на траве. Ш<ервашидзе> очень жаловался на Жоржа. Причина всех бед, по его мнению, онанизм. — Ш<ервашидзе> жестоко наказывает за это мальчика и связывает ему на ночь руки. Я старался его убедить, насколько эти меры нецелесообразны и насколько вообще вред о<нанизма> преувеличен. Разговор этот оставил какое-то кошмарное впечатление. — От Димы письмо. Лишен заработка, просит статью¹²⁴. — С<мирнов> уверяет, что он получил от В<енеры> все, спустившись с ней в грот. П<латер> сторожил. — Около 5 ч<асов> сделал углем рис<унок> «Salle Verte» [«Зеленого зала»] в сторону Примеля. Ш<ервашидзе> принес к обеду шампанское. — Б<альмонт> собирается устроить импровизированный спектакль с участием всех взрослых, но я отношусь к этому уклончиво, ибо ненавижу стиль его скоморошничества. В нем есть та погано-безвкусная нота, которая вызывала во мне тошноту еще в детстве, когда я бывал на балаганах или принужден был смотреть игры русских детей. Бездарность и самодовольство. — Возились у Пупонов. Перед отелем Тальбо устроили грандиозный feu de joie [праздничный костер], на котором собрались все жители. Танцевали (даже поэты), играли в «горелки» и проч. — Я угощал бретонцев вином в Estaminet [кабачке] отеля. — К сожалению, конец праздника был испорчен тем, что нашего Коку начало рвать (вероятно, от чрезмерного качания). Ниночка Грикурова почему-то почувствовала ко мне припадок нежности и все время ходила со мной за руку. Странная девочка. Очень интересное Сандро-Боттичеллиевое лицо. Между прочим, оказывается, что мы ошибались, считая мужа Венеры покладистым. Теперь он делает ей сцены и С<мирнов>у показывает свою подозрительность. Я упрекаю себя за то, что поощрял этот adultиre [адюльтер], правда, не предполагая, что на самом деле здесь был таковой, т.е., страдания одной стороны.

23 августа. Кока лежит. Небольш<ой> жар. — С Мишей, его детьми и моей старшей собрались в Roscoff [Роскоф]¹²⁵, но, выехав из бухты, стали на месте за безветрием (облачный день). — Потаташка препотешно требовала, чтобы мы все-таки ехали. — Пришла Кругликова с подругой. С ними и с Мишей пошли в Kergrist [Кергрист]. Там неуютно: ломка, беление. Испортили фасад тем, что заказали наличники. Mme Regnier [м-м Ренье] (всегда там) на сей раз говорила, что она потому не увеличивает дом, что это ей бы не позволил Семафор. — Пока мы рисовали, Ш<ервашидзе> нам читал «Нов<ое> Вр<емя>»¹²⁶, принесенное Мишей. Поражен бестолковщиной взглядов, грубостью, жестокостью. «Ничему не научились». Вообще же очень курьезно: смотря с кем разговариваешь, чувствуешь себя то черносотенцем (когда говоришь с революционером), то революционером (когда говоришь с безмозглыми правыми). Во всяком случае, я не за принцип всеобщей свободы, ибо это есть величайшая пошлость (величайшее рабство). Но в России нужны прямо элементарные починки.

24 августа. Вчера познакомился в Estaminet Talbot [кабачке Тальбо] с папашей Ледоре — бравый, кругленький отставной военный. — Вечером был на концерте, устроенном курьезными заезжими артистами. У нас ночевала Ниночка, т. к. ее родители вернулись слишком поздно из St. Jean <du Doigt> [Сен-Жан <дю Дуа>]. Сегодня все утро чистил палитру и мыл запущенные кисти. На пляже политич<еский> спор с Костей и Ш<ервашидзе> на тему о массовых убийствах городовых. — Очень заинтересованы кражей, произведенной в замке Ker-Stears [Кер-Стирс] русским ст<атским> сов<етником> Грегором, а также увлекаемся розысками (индусы, гиены) пропавшего аббата Делерсо. — С Мишей и его детьми в St. Jean<du Doigt> [Сен-Жан <дю Дуа>]. По дороге зашли в отель Кругликовой: типичнейшее провинциаль<ное> заведение с кухней, выкрашенной в желтый цвет. По дороге познакомились с г. Строгановым¹²⁷. Оболтус? В St. Jean<du Doigt> [Сен-Жан <дю Дуа>] кончил этюд.

25 августа. Вчера по дороге из St. Jean <du Doigt> [Сен-Жан <дю Дуа>] (возвращался с князем) нашли на дороге маленького мышонка; долго возились с ним, чтобы спасти от погибели. Ш<ервашидзе> — трогателен. — Поэт зазывал гулять, но я этого избегаю всеми силами; стараюсь, впрочем, не обидеть его. — Вечером танцы у Пупонов. Прелестная кадриль lanciers [лансье]. Сегодня за кофе неожиданно немотивированный приступ паники: что-то с нами нынче будет. — Употребляю все усилия, чтобы продолжать идти с закрытыми глазами. Жена же потешная. Кажется, ничего не сознает (и это и усиливает кошмарность положения), торопит теперь вернуться в Версаль, говорит о своих проектах на зиму. Между тем, у нас всего 12000 фр<анков>, и тратим по 1000 фр<анков> в месяц. Доходов никаких. — Я слаб. А как быть? — Превратиться теперь в деспота и домашнего генерала — значит, лишь усугубить бедствие внутренним разладом! Да и бесполезно. Да и сил у меня нет. — Утром ходил с Мишей смотреть la grande marйe [наибoльший прилив] на Примель. Мало ветра, и куда слабее прошлого года. — Слезли вниз к самой воде. Я набросал Венеру, лежавшую на скалах. Нас окатила одна волна. Днем с Мишей и детьми ходили на Семафор. Костя нас снимал. — Вечером с Ш<ервашидзе> опять ходил на Pointe <de Primel> [Мыс <Примель>] для волн. После того танцы и petits jeux [развлечения] у Пупонов. Кика с Костей исполнили 2 раза «русскую». Бальмонты (наконец, удостаивают придти) рассердили меня тем, что настоятельно требовали исполнения ее в 3-й раз. — Страшно смешно плясала одна кикимористая старая дева. Бальм<онт> ее прозвал гусиной лапой. Жена моя веселилась, как ребенок. Я страшно это люблю в ней. — Из барышень 1-ый № за миловидность заслуживает блондинка Mlle Michel [м-ль Мишель], похожая на Танечку Кутузову. — Нашим пижонам больше нравится другая: прозванная «синяя птица» — жидовка, типа demie-vierge [полудева] (сидит за table d’hфte [обеденным столом] с птичьей клеткой). — С<мирнов> совсем поглупел от своего романа. Позирует теперь, что В<енера> ему надоела. Он мне немного опротивел своим слюнтяйством и навязчивой откровенностью. И в нем ничего подлинного и живого. Плохая философская компиляция.

26 августа. Рождение Потаташки — 11 лет. Утром пошел к Pointe’у [Мысу <Примеля>] и там встретился с Mlle Michel [м-ль Мишель]. Сидя внизу у воды, болтали. Сплетни об отеле. Довольно вольный язык для молод<ой> барышни. — Считает, что муж Венеры — не муж: il est trop conciliant [он слишком примирительный]. — У нас завтракали Миша, дети и Амалия. Миша сделал превосходный ризотто¹²⁸. Днем дети и мы представляли шарады (hermine [горностаевая мантия], chapeau [шляпа], Ш<ервашидзе>-палач и Дуду-моряк — великолепные). Атя сделала бестактность — пригласить Венеру. На прощанье с Мишей пили кофе в беседке Пупонов (коровища Франсуаза). Пуп<он>, чтобы загладить свою грубость, поставил бутылку хорошей мадеры. — В 5 ч<асов> они уехали. Выпал густой туман, и это усилило меланхолию настроения. — К тому же я зачитываюсь «La guerre des Mondes» [«Войной миров»] и нахожусь в каком-то кошмаре от марсианцев. Возились со свиньями у Тальбота. Б<альмонт> явился вечером к нам, и, сидя под заволоченным лунным небом, мы спорили на политич<еские> темы (покушение на Столыпина¹²⁹. Б<альмонт>, разумеется, радуется, но во имя чего, одному богу известно). Считает, что теперь государь продаст С<толыпина>. Дезорганизация. Как будто ее мало.

27 августа. Серый день. Подвинул несколько «Похороны». Зачитываемся подробностями о Столыпине. — Днем начал хижину между скалами, (где сопливые дети: «bochour¹³⁰ Cazoulat» [Казулата]). Прогнало солнце. — Спал. — Пробовал (неудачно, отвык работать) рисовать углем скалы. — Чувствую убийственную вялость. От сознания ненужности? — Дети увлечены проектом исполнить трагедию (de l’йpoque revolutionnaire [из революционной эпохи]). Руководитель Пьер. После вечерней прогулки разговаривал с Ш<ервашидзе> о П<етер>б<урге>, о вел<иких> князьях. — Живо вспомнилась вся мерзость нашей упадочной дворцовой культуры. Все лакеи. Прельщают меня в них лишь символы. Воспоминания и облик.

28 августа. Легкий N<ord>-E<st> [северо-западный ветер]. Ясно и удивительно красиво. Зелено-голубое море, яркий песок, светлый горизонт. Записал и зарисовал вид на Примель. Набросал ферму с дорогой на первом плане. — Из России новые ужасы: убили Мина и Вонлярлярского¹³¹. — Б<альмонт>ы ликуют, и Е<катерина> А<лексеевна> при этом сморозила нечто весьма характерное. Читая подробности, что жена М<ина> сначала схватила руку убийцы, а потом бросилась на труп мужа, она прибавила: «У них у всех, даже у женщин, полицейские души». Когда подумаешь, что громадная масса русских матерей семейства способна так рассуждать, то не остается надежды на выздоровление. Еленочка сегодня ходила укутанная в платок и была похожа на мумию из Musйe Guimet [Музей Гиме]¹³². Я ей сочинил по этому поводу комплимент, что очень обрадовало поэта, который воскликнул: «Я был бы очень рад, если бы кто-либо написал портрет моей Еленочки». Начал этюд в Дибене. Ветер, солнце, дети. Пили чай у Б<альмонта> с Кругликовой.

29 августа. Вчера письмо от Жени. Он поглощен своим болгарским заказом¹³³. Красками начал ферму. К завтраку было ризотто и приглашен Ш<ервашидзе>. Зачитываемся газетами. — Дети исполнили трагедию собств<енного> изобретения и две комедии, в которых действовала фамилия Шервашидзе. — Трагедия с сюжетом из восстания Вандеи. Масса хлопот. Леля, «mauvais traitre» [«плохой предатель»], и Атя в костюме Шарл<отты> Кордэ¹³⁴ были очень потешны. Заставили играть и Marie-Josephe [Мари-Жозеф]. — Вышла ссора с женой из-за того, что, позвав барышень Ледоре на повторение спектакля, оное не исполнили. — Приходила прощаться Венера, но я не сошел вниз. С<мирнов> очень грустит. Вечером с детьми пошли на скалы, и было чудно хорошо, как они перебрались по камням отлива в наступавшей темноте. Тихо-тихо. Затем к Б<альмонту> и взял у них Казанову¹³⁵, II-ой том. Атя издевается над П<латером>, что не мешает ей кокетничать с ним.

30 августа. Кончил ферму. Отдыхал в постели. Переехал на лодке в Дибен и кончил вчерашний этюд, несмотря на возню детей вокруг. Сегодня уехала Mlle Michel [м-ль Мишель], но я с ней не прощался. Начал вечерний пейзаж у Кервена и записал аналогичный вчерашнему эффект зари. — В.М.Грикурова устроила прогулку с фонарями, и это вышло удивительно красиво. Была луна и невозмутимая тишина. Взлезали на скалы у «Salle Verte» [«Зеленого зала»]. — Вернулись к Тальбо, где была музыка, устроенная Бодросом. — Играли — и недурно — Гайдна¹³⁶. — Весь полный Казановой, я наслаждался в высшей степени. Вообще, весь вечер вышел удивительно поэтичный, и во сне я видел продолжение с весьма эротической окраской.

31 августа. Солнце в полный штиль. Этюд на панораму от дачи Бодроса не удался: начал с более темных пятен, что привело к пересветлению. Скрывался от жары в скалах и там, лежа в траве уютнейшим образом, читал Казанову. — Под вечер кончил этюд у дороги в Кервен. За ужином были мyли¹³⁷ (наловленные Платером). — Попался на глаза Б<альмонт>у и принужден был с ним пройтись, что я ненавижу. Разговор зашел о красном цвете — его любимом (разумеется). Он умолял меня указать, что самое красное на свете, и изумился, когда я нашел кровь малинового оттенка. Как всегда все кончилось цитатами тех и других сочинений, которых я не читал. Наконец, пошли, как полагается, и шпильки: «Есть ли хоть один современный художник, который связывал бы творчество и ум и возможность связно говорить». В России он знает только одного такого: Дурнов, и его очень удивило мое замечание, что зато Д<урнов> как творец не интересен. Вся беседа закончилась банальными восторгами от всеобъемлющего гения Леонардо. Это меня рассердило окончательно, и я стал парадоксничать на эту тему. Действительно, литераторы мне совершенно отравили наслаждение от Леонардо. Огорченный всей этой безвкусной беседой, я затем, сидя в гостиной Тальбота, жаловался Ш<ервашидзе> на Б<альмонта> и произнес: «черт с ними с литераторами». Боюсь, не слыхал ли это поэт, сидевший, как оказалось, в окне своей комнаты. А впрочем, если и слыхал, то ничего — выяснятся отношения. — В 9 ч<асов> пошли, при луне, на ловлю лансонов¹³⁸ (маленьких длинных рыбок). Mme Грикурова ужасно волновалась.

1 сентября. Атя жалуется на Е<катерину> А<лексеевну> Б<альмонт>. — Обманчивая наружность строгой, но и скромной, милой гувернантки скрывает черствый эгоизм (фанаберию). Особенно Атя возмущена скаредностью Е<катерины> А<лексеевны> в ее отношениях с прислугой, с которой у нее неизменно высокомерный и даже грубый тон. Это так полагается у людей с передовыми либеральными взглядами. В отношениях с Атей — никакой деликатности, а самая циничная эксплуатация. Ниночка совсем навязана нам, сама же Е<катерина> А<лексеевна> ничего не делает и лишь целыми днями спит. Любовь к Н<иночке> выражается лишь поцелуями и самыми идиотскими поблажками. Бедная девочка уже теперь — совершенная истеричка. — Стоит кошмарная жара с порывами горячего южного ветра. Нарисовал и обвел палочкой вид от Бодроса на Кервен. Приплелся туда и князь <Шервашидзе>, но только все время болтал. Полон теорий насчет всего. Обвинял Щербатова в чрезвычайной скупости. — Продолжал в скалах Казанову. — Теперь он уже изменил С.С, и как-то вся окраска книги извратилась. — Тут же закрадываются вопросы: не лучше ли так, не богаче ли тогда жизнь и прекраснее? И сейчас же вырастают основные вопросы, на которые в настоящее время у меня не находится решительных ответов. Впрочем, особенно по сравнению с прошлым, во мне как-то крепнет материализм или, вернее, какое-то убеждение отрешенности человечества от чего-либо высшего, хотя бы наверное существующего. Не оттого ли это, что во мне как-то умерла жажда вечности и, наоборот, растет желание успокоиться. — Сделал на ветру этюд у дороги через Кервен. Не удался. — На скалах застал всех русских. Б<альмонт> стал сообщать С<мирнов>у свои восторги от русских былин и, разумеется, пошлые жалобы на отсутствие у нас национальной гордости и проч. Попутно были развенчаны, в честь Микулы и Ильи Муромца, Гомер, Нибелунги, весь французский эпос. — Самый восторг Б<альмонта> крайне не заразительный, ибо совершенно книжный. Восхищается пустяшными деталями — и все одними и теми же. Ненавистно мне это русское бахвальство. — На меня эти восторги Б<альмонта> действуют прямо обратным образом. — Все, что его приводит в восторг, теряет для меня всякую прелесть (временно, разумеется, и чисто нервно). — После ужина блаженствовал, лежа на поле перед нашим домом и читая Казанову. — При луне совершили большой компанией с фонарями прогулку в грот (были и обе лесбиянки из Плугану*).

— Несколько незабываемых эффектов. Особенно вид на заливчик между скалами, ведущий к гроту. — Такой тихий, сонный, таинственный: вот-вот вынырнет и скроется мокрый, гладкий тритон. Красиво было тоже, когда часть нашей компании поползла через узкую, нагнутую щель в заднее помещение грота и там расположилась с фонарями. — Я, С<мирнов>, Кругликова и ее подруга отстали от других и долго еще беседовали, сидя на скалах над гротом. На возвратном пути меня поразила красота мятежно колыхавшегося посеребренного луной папоротника. Очень таинственно и сказочно. — Дома пили вино. С Е<катериной> А<лексеевной> вышло недоразумение, и она очень обиделась, что «ее не взяли с собой».

* Кругликовой больше нравится тамошний отель, и она осталась <жить> там (примеч. Бенуа).

2 сентября. Продолжал этюд от Бодроса, но туман скрыл весь вид. — Днем кончил этюд домика «сопливых детей». К сожалению, двор теперь весь завален соломой и часть скал ею загорожена. Пришлось кое-что сделать на память. Пристал нахал-любитель из «Пупона». До обеда сидели на поле в обществе Е<катерины> А<лексеевны> и Анны Николаевны, живущей в St. Jean <du Doigt> [Сен-Жан <дю Дуа>]. Кока и Нина очень мило зарывались в скошенном папоротнике. — Играли в палочку-воровку. У Лели странный характер: она все время выдает, дразнит, натравливает одних на других. К сожалению, и веселость ее как-то начала исчезать. — Marie-Madeleine [Мари-Мадлен] была в своем припадке безумия, кидалась всем на шею, терлась. С Ш<ервашидзе> разбирали Б<альмонт>ов, и он согласен с нами о Е<катерине> А<лексеевне>. Атя, запирая ночью окошко на чердаке, до крови стукнула себе грудь.

3 сентября. Вчера во время игр я застал Нину, которая подзадоривала Коку на какие-то эротические шалости. Обратил на это внимание Ати, но она не отдает себе вполне отчета в важности пресечения подобных игр. Она сама зачастую одевает и раздевает Коку при Нине, а Е<катерина> А<лексеевна> даже умиленно рассказывает, что, когда Ниночке хочется за малой нуждой, часто Кока ей застегивает и расстегивает штанишки. Во всем та же глупость! Ходил с Ш<ервашидзе> в Плугану условиться насчет лошадей для поездки в Буазсон. Напала странная сонливость. — В Интерлакене¹³⁹ русская революционерка убила по ошибке француза. Как это на нас похоже. Доггерская мель¹⁴⁰. По поводу этого русские дамы в «Гиллезере» перессорились с французами. Классично: Е<катерина> А<лексеевна> Б<альмонт> считает столыпинское покушение черносотенной выходкой. — Стоит густой туман. Дети повторили комедию. В «Пупонах» готовится маскарад, наши в волнении. — Гуляли с князем в скалах. Он восхищается, но ничего не делает.

4 сентября. Весь день страшный remue-mйnage [суматоха]: приготовление к маскараду. — Туман, а с 12 ч<асов> дождь. — Сумерки были очень красивы, все казалось, точно на дне аквариума с желтой мутной водой. — Работал в мастерской. Лезут эротические мысли. Из-за Казановы? — Князь, наконец, снова сделал один сеанс на мой портрет. — Слух, что Трепова в отставку. — Вечером маскарад вышел очень удачным. Я был эмиром бухарским (в couverture de lit [покрывале с кровати] нашей Франсуазы), Потаташ<ка> — итальянкой, Леля — неаполит<анским> рыбаком, Смирнов — мексиканцем, Платер — Густавом Адольфом¹⁴¹. Благодаря ловкости Ати, все костюмы, набранные из полотенец, платков и проч., вышли даже очень точными в историч<еском> отнош<ении>. — Дети очень веселились. Забавно было возвращение по слякоти, в темноте. Из Пупонов удачнее всего был бебе с нянюшкой.

5 сентября. Ясный день. Кончил довольно удачно этюд от Бодроса. — Днем с Ш<ервашидзе> в Плугану. — Пошли и Б<альмонт>ы, но поэт, кажется, обиделся на меня, т.к. я, по поводу его одолженной шляпы, назвал его шутя микроцефалом. — Начал этюд от часовни на деревню. Ш<ервашидзе> все время рассказывал мне о своей семье. Отец его родился в 1806. Первая жена его убежала от него, и он, вообразив, что она пропала совсем, женился на другой. Но затем первая объявилась и затеяла процесс. Вторая — мать Ш<ервашидзе>¹⁴² — была возмущена этим и, бросив мужа и детей, вышла за другого. — Отец Ш<ервашидзе> всю жизнь ее затем ругательски ругал при детях и находил утешение <с> прехорошенькими гувернантками, которых он брал для детей. Удивляюсь, как наш Ш<ервашидзе> вышел из такого бедлама таким порядочным и относительно благоразумным. Обедали в Hфtel Braouezec [отеле Брауезек] в Плугану, чтобы видеть деревенский свадебный бал; который и состоялся вечером. Было замечательно красиво. Темная, довольно длинная, крайне скудно освещенная, украшенная зеленью комната, чинно движущиеся пары, толпа, глазеющая в окна и двери. — Лучший танцор был моряк в белых, засаленных штанах, но и вообще все танцуют прекрасно, с умилительным старанием и прямо красиво, грациозно. — Танцы городские, но своеобразно измененные и усложненные. Polka-Pichet [полька-«кувшинчик»] и la danse du bйbй [танец ребенка]. — На возвратном пути (с Ш<ервашидзе>) дивные лунные эффекты. Глядя на такой бал, ужасно ясно восстает прошлое, и становится стыдно за нашу безобразную, пошлую культуру. Танцы у Пупонов так относятся к сегодняшнему балу, как какая-нибудь вилла в modern style [современном стиле] к гот<ическому> мануару. А еще танцы у Пупонов, по сравнению с русским балом, прямо классичны.

6 сентября. Лезут мысли о потусторонности. Для чего она мне, если я там не увижу свою мать такой же, какой она была здесь? — Во мне это не позитивизм, ибо я продолжаю быть уверенным в надземном и «духовном», но ведь, может быть, что ни то, ни другое <не существуют> для нас? При этом, смерть все более и более представляется желанной избавительницей и прекратительницей. Может быть, это настроение оттого, что слишком темно впереди и полное бессилие спасти себя и своих. — С утра в компании С<мирнова>, Ш<ервашидзе>, К<ругликовой>, ее подруги, их двух приятелей из отеля (<один из них> Francois I [Франсуа I]), моих двух девочек и Пьера поехали в Буазеон. — Серый день. — Вблизи старинного большого мануара, на траве под яблонями, завтракали, затем осмотрели все поместье: второй мануар, испорченный современными добавлениями; остатки римских (?) бань, разрушенную капеллу, пруды. Очень красивый вид через поле на замок, утопающий в зелени. Справа к нему ведет аллея буков с <зак>ругленными мягкими шапками. На возвратном пути очень безобразничали с князем. Хохотали до упаду над смешной фигурой Франсуа I под пледом (моросил дождь). Князь всем встречным кричал: «Bo-chour!». В Плугану нас нагнали моя жена с Кокой и Ниной и г-жа Грикурова со своими, поехавшие отдельно от нас и с нами в Буазеоне не встретившиеся. — Мы наелись мамурой¹⁴³ до дурноты. Уютный ужин под лампой.

7 сентября. Начал красками похоронную процессию и тут только совсем разочаровался в композиции: фигуры слишком отвлекают внимание от пейзажа, являющегося главным моим сюжетом. Начал новую картину с тем же видом, но вместо похорон, поместил карету, спешащую во весь карьер по слякоти. — Начал также символический сюжет, вдохновясь гравюрой XV в. — в виде опыта и упражнения. — Днем спал и сделал вместе с Кругл<иковой> этюд у дома «сопливых детей», которые неистово рядом безобразничали. — Mme Пупон возмущена, что Б<альмонт> живет с двумя. Кто-то видел его целующимся с Еленой. — К обеду устрицы и макароны с помидорами. — В темноту пошли в хижину бедняков Кристофов смотреть, как плетут сети. Это характерная затея Грикурова (Фребельвизора). Разумеется, ничего не поняли и лишь уморили усталую семью. По дороге любовались через окно на освещ<енный> лампой interieur [интерьер] мол<одого> Клеха. Мал<енькая> Маргарита сидела в кровати, мать возилась с бебешкой, а отец упивался сидром.

8 сентября. Вчера еще поссорился с женой из-за финансовых вопросов. Сегодня это приняло грандиозный характер. Она жалуется на то, что висит дамоклов меч и что я не зарабатываю. Но я, ей-ей, не знаю, что делать. — У нее третье слово: когда нужно будет, я сумею сберегать. Но почему же не начать сейчас и не растянуть наши деньги на более долгий срок. Ведь так много теперь значил бы выигрыш времени. У нас 10000 фр<анков>. Ведь их можно бы растянуть на 2 года, а с прихотями Ати <их> едва ли хват<и>т на 10 месяцев. А тогда что? Пробирает холодный пот. Я совсем бессилен реагировать, ибо всякая реакция ведет к ссоре, а ссора влияет на настроение и мешает работать. Легкомыслие Ати чудовищно. И важное, и пустяшное имеют для нее одинаковое значение. — Корректировал статью для Ларусса. Рисовал Версаль. С Ш<ервашидзе> был в Плугану. Пока я писал этюд на деревню, ко мне подошла Минцлова, а позже — Строганов. Начал часовню. Согнал туман. Изумительные эффекты. Ш<ервашидзе> только теперь начинает понимать прелесть. В сумерках читали I т<ом> Казановы. Разговоры с мальчиками Ледоре о книгах и театре. Дуду ужасно нервный.

9 сентября. С раннего утра сборы в пикник с Ледоре. В 9 ч<асов> тронулись, но пришлось еще ждать Ѕ ч<аса> у Пупона Платера по требованию дам. — Чудный день с легким теплым ветром. Я, Ш<ервашидзе>, Пьер, обе девочки и С<мирнов> ехали на империале омнибуса. Внутри сидели: Mme Л<едоре>, моя жена, Алиса, Мари; на тележке Казулата — обе Кругликовы (взяли их в Плугану), Грикурова с детьми. Потом разместились иначе, и С<мирнов> напропалую ухаживал за А<лисой> на таратайке. Первая остановка в Плугану. Очень красиво смотреть с моей вышки на собирающихся к ярко освещенной солнцем церкви крестьян. — В Ланмёре¹⁴⁴ мы посетили церковь, сохранившую от старой постройки лишь свою ренессансную колокольню и крипту. Все остальное перестроено в банальном готич<еском> стиле лет 5 тому назад и уставлено омерзительными раскрашенными куклами. Все же новая, чистая, светлая церковь производит приятное, праздничное впечатление, и нельзя винить крестьян, если они это предпочитают романтизму старины. Крипта — настоящий <нрзб.>. Она поддерживается шестью толстенными столбами, из которых два украшены змеевидными узорами. Своды так низки, что приходится нагибаться. В глубине стоит приткнутая к алтарю большая статуя св. Мелара в красиво раскрашенном королевском орнате¹⁴⁵. — В Плестэне¹⁴⁶ прелестная своей нескладностью большая церковь с выползшим на площадь крыльцом. — Насупротив ее сохранился очаровательный вросший в землю домик на арках, выкрашенный в розовую краску. — По дороге в St.-Efflam [Сент-Эффлам] громадный Orphelinat [приют], по саду которого, в тени здания, бродили с молитвенниками черные монахини. Обед был сервирован в долине за мысом Арморик, в тени красивой буковой рощи. Было превесело. Затем совершили прогулку в глубь долины, к ярко-зеленой лужайке у подошвы лесистого и тенистого холма и к уютной, притаившейся в зелени, мельнице. Проходили и через стройную аллею высоких ив. — Вернувшись к гигантской высохшей равнине пляжа (был отлив, и море бурлило лишь на самом горизонте, в ручейке долины купались мальчишки), я, жена и Кругликова отправились в St. Michel-en-Grиves [Сен-Мишель-ан-Грев], прелестный городишко, притаившийся у самого берега между двумя покатыми фалезами¹⁴⁷. Кладбище в виде бастиона выходит в море, и у самых стен церкви протекает ручей к мельницам. Церковь, к сожалению, реставрирована. На фалезе Ланниона¹⁴⁸ вдали стоит большой мануар с высокой оградой. — Вернувшись к остальной компании, я должен был поднести П<латер>у от особ, пожелавших сохранить инкогнито, большой букет. На сей раз фатишка понял издевательство, обиделся и был всю дорогу обратно зол. Нам с Ш<ервашидзе> это не помешало безобразничать, и мы, подзадориваемые Marie Ledorait [Мари Ледоре], исполнили штук 20 номеров нашей музыкаль<ной> программы. В Плугану было уже совсем темно. По садику носился с пением детский хоровод. — В Примель приехали ночью. — На сон грядущий наслаждался Казановой.

10 сентября. Написал письмо Голике. — Рисовал новую композицию Версаля. Очень трудны пропорции. — Днем с Ш<ервашидзе> в Плугану. От Леонтия получил письмо, и меня неприятно поразило намерение Альбера передать управление домом сыну, а самому уехать за границу жить на 100 руб<лей> в месяц. — Одним устоем меньше¹⁴⁹. — Письмо от С.Гадона¹⁵⁰ с просьбой сообщить сведения о Версале. — Нарисовал часовню и неудачно кончил начатую акварель. Сильный ветер. — Прошли отвратительные дачники с пошлыми шутками и кривляньями. В скором будущем только такие и будут гулять по всей земле, а часовню сроют для станции желез<ной> дороги.— Еленочка на днях уезжает. Е<катерина> А<лексеевна> не может скрыть своей радости, хотя и уговаривает остаться. Вызывает Е<лену> ее отец старик-генерал. — С<мирнов> совсем увлечен Алисой. — Ночью мне было дурно.

11 сентября. Утром снова поссорился с женой опять из-за финансов. Зол на себя, что не выдержал и заговорил на тему о сокращении расходов до назначенного срока. Пошли довольно гадкие упреки за то, что я «не зарабатываю». Усматриваю, что распустил бразды и вообще распустился. Решил подобраться. Раз безысходное положение, остается одно: быть храбрым и циничным. До боли страшно за детей, но страхом не поможешь. — Все более утверждаюсь в намерении одному уехать в Россию, а семью оставить здесь. Во-первых, это должно выйти дешевле, а во-вторых — безопаснее. А когда выйдут все деньги, можно устроить аукцион вещей, протянуть еще, и авось, к тому времени обстоятельства изменятся. Атя ребенок. Полное отсутствие сознательности. Чрезмерно широкая натура. Весь день думал. У Ати сделалась мигрень. Лежала. — Зачитываюсь Казановой, и это мое великое утешение. Очаровательный роман с двумя сестрами — моя всегдашняя мечта. — Днем сделал этюд деревьев на дороге в Плугану. Нервили коровы и бык, шипевшие из-за вала на меня. По дороге встретился с Marie Guilleser [Гиллезер], но я в ней разочарован — у нее тривиальная, прямо подлая улыбка. — После ужина Е<катерина> А<лексеевна> принесла № «Весов» спросить мое мнение о рисунках Fidus’а [Фидуса]¹⁵¹. Разумеется, совершенно согласилась с моей безжалостной критикой, хотя, кажется, принесла делиться восторгом. Какие остолопы в худ<ожественном> смысле эти заправилы «Весов». — До 11 ч<асов> не ложились спать, ожидая Потаташку, уехавшую вместе с Грикуровыми в Роскоф. Ужас жены, когда в темноте послышалось раздирающее завывание их сирены. Оказалось, что лодка была уже в порт<у>, и она лишь звала челнок для переправы на берег. — Во время поездки всех рвало.

12 сентября. Именины мои, князя и С<мирнова>. — С утра тоскливое настроение, благодаря неудачному ходу работы. Расстроился еще тем, что Кругликова предложила С<мирнов>у от «Нов<ого> Вр<емени>» 100 р<ублей> за «вольную» корреспонденцию. Отчего не мне? — П<латер> напуган тем, что муж престарелой дамы, за которой он ухаживал, — испанский виконт — избил ее из ревности. Мы его дразним, что теперь за ним очередь. Пошляк ужасный. Возится с каким-то мальчишкой, который ему напел, что он друг орлеанцев. У нас обедал и ужинал Ш<ервашидзе>. Дети представили Comedie [комедию]. Пробовали спустить шары, присланные Мишей, но они не полетели. Князь очень увлекся спусканием змея, но сегодня и это ему не удалось, т. к. внезапно упал ветер. Для меня было именинным подарком, что явились какие-то братушки (и среди них страшильный босняк на длиннейших тонких ногах) с учеными медведями и обезьянами. За 1 фр<анк> они мне представили борьбу человека с мишкой. Медведи из России — один восторг. Обезьяны божественно поссорились из-за сахара. — Болгарин счел долгом расспрашивать нас о вере и о том, много ли русских было убито в Маньчжурии. Б<альмонт> не обратил ни малейшего внимания на все это зрелище, но промчался с Еленочкой мимо. С<мирнов> надоел хвастаньем о своих победах. Дети представили еще одну Comedie [комедию]. К ужину пришла Кругликова с Салио. Пили шампанское, принесенное Ш<ервашидзе>. Вечером грандиозный feu de joie [праздничный костер] на пляже. Собрался весь Примель. Плясали ронды¹⁵², перекачали всех дам. Алиса два раза качала меня. — Я качал маленькую Гиллезер и окончательно разочаровался в этой пейзанке. П<латер> качал<ся> один и все лез к моей жене, чтобы проделать с ней это. Ведь он хвастался С<мирнов>у, что любит играть женщинами, как мячом. — С<мирнов>, зараженный моим восторгом от Казановы, затеял одновременно интрижку с прислугой у Тальбо, но ничего не удалось. Я угощал бретонцев в Estaminet [кабачке], и брат Mme Le Dunf [м-ме Лё Дёнф] — garde-champкtre [сельский полицейский] — перевел мне прелестную песенку, которую они пели, когда танцевали вокруг огня. На П<латера> кто-то написал иронические стихи: «Victime de son physique» [«Жертва своей внешности»], но он это принимает за чистую монету и всем читает.

13 сентября. Читая К<азанову>, вспомнил аналогич<ный> случай со мной в 1885 г., когда в ожидании М. я заснул. Считаю этот многозначительный для моей жизни эпизод вмешательством иных — высших (впрочем, далеко не абсолютных) начал. — С<мирнов> не возвращался в отель, но провел ночь с лесбиянками и поэтом Роше¹⁵³ и его метрессой в комнате последнего за курением опиума. Разумеется, никаких снов не видал. С утра с Ш<ервашидзе> и С<мирновым> в путь на таратайке Казулата, напившегося и надоевшего нам безмерно своими разговорами. Князь даже начал на него кричать: «Tais gueule!» [«Заткни глотку!»]. Посетили чудную церковь Kernеtron [Кернетрон] XII в. (среди буков) в Ланмёре, где и завтракали; замок Helles [Элес], часовню Christ [Христос] (прелесть! тоже среди деревьев, interieur [интерьер] — два кюре), мегалитич<еский> памятник: Le lit de la fileuse [Ложе прядильщицы], мыс Beg-an-Fry [Бэг-ан-Фри] с гениальным видом в обе стороны и вернулись через плато St.-Jean <du Doigt> [Сен-Жан дю Дуа] (по дороге — фермы, феодальный голубятник) и самый бург в дождь домой. Во время всего длинного куска, пока шли пешком, С<мирнов> и Ш<ервашидзе> спорили на филологич<еские> темы. Толчея о происхождении народов. Все темно, и все фантазия.

14 сентября. Уехали Грикуровы и <Боны>. Вчера вечером Атя играла и пела француз<ские> песенки в салончике Тальбо. После того с Б<альмонтом> и С<мирновым> разговор о русской песне, о русском милом духе вообще. — Сегодня дождь, ветер. Нервы сразу развинтились. Невозможно работать на чердаке. Рефлексы от облаков или темнота, а выставка близится, и нужно кончить Версаль. Ш<ервашидзе>, чтобы не рисовать моего портрета, прячется. Милейший лентяй. Днем пришли К<ругликова>, С<мирнов> и Франсуа I с женой звать завтра на маскарад. Гуляли с ними к «Salle Verte» [«Зеленому залу»] и обождали grain [ливень], сидя под долменом. — Е<катерина> А<лексеевна> сделалась неузнаваемо мила, до приторности, со всем соглашается. Меня одолела тоска, и я очень обрадовался приглашению выпить чаю у Б<альмонта. Для моих нервов сладкое важнее хлеба. Заставил все же Ш<ервашидзе> несколько позаняться портретом и беседовал с ним о спиритизме. Я рассказывал ему о странных случаях с кошкой и Ратансяном, а также и о моей боли в темени.

15 сентября. Впадаю в черноту. Жестокость техники. Как вкусно делать прямые линии. Пожалуй, это никто не умел, ибо всегда или сухость, или разгильдяйство. Ш<ервашидзе> занят очень красивой гуашью, изображ<ающей> вечерний эффект. — Ясно видишь, что его наивность не умышленна, а от неумения. Но тогда и Гоген, и все так. — С<мирнов> за каждым завтраком подпивает и затем несет ужасную чушь о своих романах. — К<ругликов>ой послали отказ, ибо слишком коварная погода, но она не успокоилась и прислала нарочного. Тем не менее, не пришли из-за погоды (ужасной, но удивительно красивой!). Скрываясь от дождя, болтал с моряками в кабаке Ледёнфов. Потешно их пересыпание речи словечками: sыr [верно], par exemple [например] и т. д. При лампе играли с детьми в «secrйtaire» [«секретаря»] (забавные совпадения), и с детьми рисовал всякий вздор.

16 сентября. Не спал полночи из-за ветра. — Приободрен близостью выставки, хотя никаких определенных планов не строю. Но боюсь, колесо фортуны повернется. — Замучил «Версаль». В нерешительности: или смыть, или продолжить чистой гуашью. — Мешают работать рефлексы солнца. Болят глаза от слишком яркого света из слухового окна. — Пересолил с эффектом дождя — уничтожает меланхолию и вносит слишком много аффекта. — Пора уезжать. С князем, Атей, Кокой и Ниной пошли на Примель смотреть волны. Синие тени на пене, зеленое взбаламученное море. По дороге я навел разговор на необходимость Ате остаться в Париже и взять с собой Франсуазу. — Нарисовал 3 рисунка. Божественные эффекты, но в общем аппетит к Примелю пропал — быть может, из-за того, что его испошлили дачники и знакомые. Кока снова расстроил Атю, начав жаловаться на голову. Мне тоже начинает казаться, что его здоровье в последнее время снова пошло на попятный. Отчасти и из-за этого настаиваю на том, чтобы не возвращаться в Петербург осенью. Атя сначала было протестовала (хотя раньше этого сама хотела), но затем сдалась. Главное соображение — экономическое. По моему расчету таким образом нам хватит денег на год, а за это время я постараюсь заручиться продолжением. У Ати сильная боль под ложечкой. За ужином макароны с помидорами. Вечером собеседование при лампе. Я убрал свою мастерскую, чтобы с бoльшим аппетитом завтра работать. Князь продолжил портрет. Выходит не слишком хорошо: flou [расплывчатость, туманность <изображения>] — и в самую невыгодную для меня сторону. Небрежное отношение к делу.

17 сентября. Утром продолжил разговор об экономии. Приходится утрировать и напускать черствость, чтобы балансировать и парализовывать широкость натуры Акицы. — Князь замучил меня портретом, который вышел приличным, но неудачным. Фиксируя, чуть было все не испортил. — Занял у меня 80 фр<анков>, и т.к. я никогда не рассчитываю на возвращение долгов, то это похищение всех моих личных сбережений очень меня расстроило. — С<мирнов> приходил нас занимать своим разговором об Алисе. Он ночь сегодня не спал, чтобы поехать с ней на рыбную ловлю, но она, коварная, увильнула и уехала одна с рыбаками. Один из них — Ives [Ив] («чертенок» и педераст) — хвастался П<латер>у, что он друг детства Алисы и что она неоднократно с ним выезжала в море, причем раз, <сказал он>, «j’ai mis la main… Certes que j’ai du m’arrкter la car pour la suite il faudrait le mariage» [«я положил руку… Конечно, я вынужден был остановиться, т.к иначе нужно было бы жениться»]. С<мирнов> не то возмущен, не то обрадован этим сведением. Во всяком случае он собирается здесь остаться до конца октября (!). Он нам очень надоел своими ежечасными бюллетенями о ходе своего романа. Князь уехал в 5 ч<асов>. Бродил с семьей по скалам. Божественные эффекты. Красноватые жгучие краски. На feu de joie [праздничный костер], который <был> у Пупона, не пошли.

18 сентября. Адский северный ветер. Утром писал «Версаль». С 10 до 12 ч<асов> писал на бумаге маслом у дольмена. Каждые 5 м<инут> полная перемена эффекта. Отдохнув после обеда, пошел в Дибен. Не доходя до Pointe <de Primel> [Мыса <Примеля>], стал зарисовывать, сидя в заветрии от дома, остатки готического мануара, столь варварски ныне реставрированного. — Закручивающийся вихрь засыпал меня пылью, и удовольствие было мне испорчено болью в засоренных глазах. — А, между тем, эффекты были невиданной красоты. Особенно, атака волн на «Огрызающуюся собаку» и на «Остров Робинзона»¹⁵⁴, а также эффекты лучей солнца сквозь набравшиеся в кучу облака, с облитой светом далью и с торчащими скалами на первом плане. — Еще прекрасны разводы и бурление пены с нежно-голубыми тенями и желтыми блестками, вдали — черно-желтые, также вид на наш холм, обагренный закатными лучами. Усталый, вернулся домой.

19 сентября. Вчера Е<катерина> А<лексеевна> расспрашивала нас вечером о нашем романе. Кажется, поражена его длительностью. — Со С<мирновым> третьего дня утром после буйной вакханалии произошла история. Он стал защищать Алису <нрзб.>. Дело дошло до револьверов. Алиса меня уверяет, что просто С<мирнов> был пьян и бесчинствовал. Утром бился над «Кит<айским> павильоном». Чуть было не загубил, но потом спас. Темно. — Читая в Казанове про быт комедиантов в Париже, растрогался до того, что прослезился. — С<мирнов> в новом горе. Некая Mme Facier [м-м Фасье], знакомая с Ледоре, решила в отсутствие матери А<лисы> служить ей шапероном¹⁵⁵ и прогнала С<мирнова> с прогулки. Тальбо угостил нас сегодня чаем и вином. Был очень курьезен. Я старался его навести на социализм¹⁵⁶, но Б<альмонт> не поддержал, а Еленочка мне даже объявила, что все это им уже известно (хотя они ни разу с Т<альбо> не беседовали). Что касается социализма самого Б<альмонта>, то он особой марки (а может быть, и не столь особой). Он прямо объявил сегодня нам, что он социалист, потому что «этого все равно не миновать». И такие люди еще возмущаются «лакейством». — С<мирнов>у же он поведал, что он, «разумеется, за монархию», как единственно эстетическую форму государственности. Зачем же тогда влезать с Горьким под ручку на баррикады?!¹⁵⁷ — П<латер> теперь много пишет с натуры, все урывками в ј часа. У него есть крошечный талантик, но, кажется, уже он начинает рассчитывать зарабатывать им деньги (ибо его patrimoine [достояние от имения] приходит к концу). — Сделал маслом этюд у дома Лебурдона. Дома с Е<катериной> А<лексеевной> беседовал о Казанове. Она к нам подделывается. Атя думает, что это для того, чтобы навязать нам в Париже Ниночку.

20 сентября. Утром совершил последнюю худ<ожественную> экскурсию. Дивный день. Ясно, тепло. Набросал черных коров на поле, с холмом позади, сделал перспективный вид мануара Traon an Run [Траон ан Рун]. В St. Jean <du Doigt> [Сен-Жан дю Дуа] сделал 2 рисунка и один масл<яный> этюд. Было удивительно поэтично. Все время слышал журчание священного фонтана и очень хорошее исполнение сонаты Моцарта в соседнем доме. Как всегда, в последние дни пребывает особая психология. Строишь планы, решаешь технические задачи, видишь свои ошибки. — Дома сделал рисунок Пьеру. — Б<альмонт> со С<мирновым> и Е<леной> вчера напились, и Б<альмонт> очень безобразничал в отеле. Атя стала возмущаться этим* при Е<катерине> А<лексеевне>, но я, к собственному удивлению, стал защищать. И действительно, у меня нет никаких принципов! Е<катерина> А<лексеевна> принесла к нам чай. Кроме того, мы распили оставшуюся бутылку шампанского. — С<мирнов> с Б<альмонтом> стали бороться на пальцах. Совершенные гимназисты! Побледнели от ярости, и чуть было дело не дошло до драки. — Зат<ем> начались сборы и проводы. Высыпала вся деревня. Я выдал франков на 20 подарков. Б<альмонт> сел ко мне рядом на козлы и по дороге старался быть очаровательным. — Когда А<лиса> начала нас обгонять на велосипеде, то он признался мне, что «эта девушка ужасно его возбуждает». — Забавно, что последние слова Е<катерины> А<лексеевны> в Плугану (куда нас проводила масса народу, нанявшая для этого экипаж) были: «Не забывайте нас и замолвите за нас словечко в Петербурге». С нами ехал друг де Платера, т.н. «Орлеанец» — порядочный идиот. — Пейзажи по дороге восхитительны. Особенно мельница на переезде через реку. — В темноте приехали в Морле и обедали у Борделлена, где нас поджидал Явленский, явившийся за справками о выставке. — В 9 ч<асов> 30 <минут> уехали из Морле. Очарователен вид освещенного города с мыса. — Ночью случилось происшествие, которое рассеяло нам сон до утра. Мы сидели в разных отделениях, перегороженных на полвысоты. Рядом со мной было место, и Атя пожелала перевести на него Франсуазу. Решили ждать ближайшей станции. Наконец, поезд останавливается, я вижу в окно какой-то ярко освещенный электрич<ескими> фонарями сад и принимаю это за станцию. Франсуаза вылезает из своего отделения, но, вместо того чтобы ступить на платформу, падает с последней ступени вагона на землю. Оказалось, что платформы нет и что вообще это вовсе еще не станция. Покамест она подымалась, поезд начал двигаться. Влезать на висячую ступеньку на ходу было бы слишком опасно, и я закричал ей, чтоб она осталась. И вот мы едем, едем, поезд опять прибавляет ходу, а несчастная Франсуаза-деревенщина оставлена среди пути. Атя была в отчаянии. К счастью, настоящая станция Rennes [Ренн]¹⁵⁸ была все же недалеко, и, провожаемая руганью всех стрелочников, Франсуаза в эти 12 минут успела нас нагнать. Момент, когда мы стали удаляться, оставляя несчастную женщину, такую робкую и беспомощную, был кошмаром.

* Говоря исключительно о С<мирнове> (примеч. А.Н.Бенуа).

<Версаль. Париж>

21 сентября. Рано утром в Версале. Запыленная квартира. Стыдно перед Франсуазой за убогую мебель. Бедняжка, наверное, думает, что попала на дурное место. — На столе №9 Рус<ской> Шк<олы> Жив<описи>. Напрасно дал Рылова¹⁵⁹. — Разбирая привезенные этюды, несколько утешился. Все же есть успехи, и особенно в масле. — Не утерпел развернуть оставленные этюды Ярем<ича> и преисполнился зависти к их благородному тону и технике. — Помчался в Париж. Но Сережи не оказалось — он еще не явился. — В банках получил на 100 фр<анков> больше, нежели ожидал (забыл о %). Заходил к фотографу Моро¹⁶⁰, к Яремичу, но не застал их. Завтракал яичницей и шоколадом в кремери¹⁶¹ с вдовой и миловидными дочерьми. Опять Моро и Яремич, и снова неудачно. Чудные вещи у антикваров. В ожидании Я<ремича> слушал рассказы его консьержки о войне. Все деревья уже серые. Мало движения, и все имеет пыльный усталый вид. — В вагоне ел виноград. Дома продолжение разборки. Все под новым углом. Яснее отношение к себе. — Мой основной грех — жадность, я набрасываюсь на слишком многое, и потому все несколько поверхностно. Устал адски.

22 сентября. Длинные сборы на работу, т. к. все запустил. Попутно подмазал несколько летних вещей. Дивное утро с запыленной синевой — идеал Яремича. Пошел с определенным намерением: сделать очень широкий рисунок сверху «100 marches» [«100 ступеней»], но опять ударился в детали и в фотографичность. Вдобавок эффект все время менялся от облаков, а к концу вышло солнце и поднялся ветер. Днем снова серо. Сделал рисунок тушью и другой рисунок углем снизу на «100 marches» [«100 cтупеней»]. Опять мучился со стилем. И знаю, чтo надо, а как на работе, так размазываюсь в деталях. — Никак не уловить грандиозности. Может быть, и оттого, что испарилась свежесть восприятия к Версалю. — Идя по саду, <испытываешь> все время ужас, что это последние и столь короткие осенние дни. Первый раз горячо ощущал бремя семьи; однако, встретив жену и детей, несказанно им обрадовался. У нас в доме умер мясник от рака. — Вечером все вместе чистили бобы <нрзб.> и в 8 ч<асов> легли спать. Побаиваюсь приезда Сережи, который отымет у меня и последние дни Версаля.

23 сентября. Акварелью раскрасил по углю вчерашний рисунок. Снова не доволен композицией. С 9 ч<асов> в парке. Зарисовал сангиной аллею у «Философов» и тушью вид на туи у «Дианы». К концу стала надоедать публика. Переменчивые эффекты: то облака за дымкой, то яркое жгучее солнце. Самое важное — композиция, и надо обратить все внимание на нее. Дома застал Яремича. Восторг. Приободрил меня своими похвалами моих летних вещей. Положим, он все всегда хвалит, но мне нужна хоть такая поддержка. Сережа приехал с Валечкой. Последнее меня огорчило, ибо боюсь удручающих петербургских разговоров. В<алечка> приехал сюда секретарем С<ережи>, но заодно и лечится от триппера. С.С.Боткин¹⁶² гоготал, узнав от этом. «В первый раз слышит, чтобы у педераста мог быть триппер». Итак, dйcidйment [определенно] В<алечка> педераст? Бакст и московская молодежь тоже здесь. Это тоже почему<-то> не пришлось мне по вкусу. Атя огорчилась, узнав, что будут к нам Ш<ервашидзе> и К<ругликов>а, которые и приехали в 2 ч<аса>. Прогулка с ними и с Франсуазой. Серый день. Показывал этюды и коллекцию. — Под нами покойник, и потому строго запрещено смеяться, что, разумеется, только вызывает на смех.

24 сентября. Кончил «Дорогу в S.-Cyr» [Сен-Сир]. Подмазал «Пашню». От «З<олотого> Р<уна>» пробы автотипией с моих вещей. Отчаянно плохо. В 11 ч<асов> в Париже. — Чтение Казановы возбудило меня, и я получил какое-то юношески бодрое настроение. Встреча с Валеч<кой> и Б<акстом> самая трогательная. Завтрак у Булоня при сплошном смехе.

С Мавриным, который все еще «законная жена» С<ережи>, в Grand Palais [Большом дворце], и Сережа — впопыхах распаковки. Представлено 12 больших зал. — Рядом в «Salon d’Automne» [«Осеннем салоне»] отличные вещи: бодрые, крепкие. Как бы нам не сесть в лужу. — Познакомился с безголосым бледным Судейкиным¹⁶³ (у него сифилис) и с мужичонкой Кузнецовым, который на мой вопрос, как его зовут по отчеству, объявил, что его просто зовут Поль. Мой версальский адрес записал русскими буквами. Поза! Сережа какой-то рассеянный и бестолковый. Я в ужасе от затрат. Но все делается. С коллегой Салио, Б<акстом> и С<ережей> в Bon Marchй [Бон Марше] выбирать материал для фризов. С<ережа> с Б<акстом> все время грызутся. Б<акст> фантазирует и довольно бездарно. С<ережа> протестует, но тут же уступает. Я возмущен, что обивка залы Левицкого и иконной стоит 4000 рублей! Это в такой момент, когда все художники мрут с голоду. Я стараюсь, но, вероятно, напрасно их облагоразумить. Ездили к Я<ремичу> смотреть мои вещи, но не застали его. Он и Ш<ервашидзе> оказались в отеле. Обедали у Булоня. Снова хохот. Затем в Cafй de la Paix [кафе «Мира»]. Жутко было подниматься в 12 ч<асов> по темной лестнице мимо двери, за которой мертвец.

25 сентября. Мытье палитры. Все увещеваю себя встряхнуться и прогнать иссушивающие заботы. Да, если бы не семья! Утром начал маслом на ватмане «Bassin de la Couronne» [«Бассейн Короны»]¹⁶⁴ с пышными каштанами позади. Яркий день. Начато удачно. Днем спал, а с 3 ч<асов> начал этюд на туи с fer а сheval’а [с подковообразной площадки]. Дома ничего не могу делать, так поглощен живописью, а между тем необходимо написать массу писем.

26–30 сентября¹⁶⁵. Забросил дневник благодаря возне с выставкой. Изложу вкратце все важное, что произошло за последнее время. И во-первых, отмечу три смерти: Сезанна, Стасова¹⁶⁶ и Тароватого. Выставка вышла на славу. Устроена она прелестно, что касается ensemble’а [целого], но все же я упрекаю Сережу и Бакста за безумное транжирство, вдобавок очень невыгодное для картин. Начать с того, что 2 залы стоят (обивка) 5000 рублей, между тем, они были бы ничуть не хуже, если бы обивка была не парчовая, а шелковая. Такая же глупая трата на вечный бакстовый боскет, которым он здесь все равно никого не удивил и который вышел очень тщедушным. Еще глупость: фризы из трельяжа. В некоторых комнатах я убедил Сережу их снять, но в большинстве они остались и придают ужасно дешевый тривиальный вид. Невозможно было их мне убедить заменить трельяж трафаретной живописью¹⁶⁷. — Как всегда, Сережа был жестоко несправедлив. Он отвел лучшие места своим новым фаворитам Кузнецову и Судейкину, но петербуржцев, которых он не любит, загубил, во-первых, уже тем, что он не взял самых значительных вещей, а затем он развесил то, что взял, самым скученным и бестолковым образом. Добужинского он совсем не захотел вешать, насилу убедил. Под мои вещи он дал одно целое панно, но все же это оказалось слишком мало, и мне пришлось ограничиться версальскими вещами, а всю «Бретань» спрятать. Отношения мои за время выставки с С<ережей> не испортились с виду, хотя по обыкновению он старался отовсюду меня оттирать. Был в недоумении от заметки в «Новом времени», в котором было сказано, что он и Бенуа устроили выставку¹⁶⁸. Никогда мне с ним ничего не сладить, ибо он всегда будет меня бояться. Сам я, впрочем, теперь так очерствел, что мало страдаю от самых вящих его несправедливостей. Устройство выставки шло обычным порядком. Сережа пренебрегал всем, не ездил с визитами в нужные места, но просиживал дни, развешивая картины и до смерти мучая обойщиков. Как всегда, все до последнего момента казалось хаотичным, а потом вдруг устроилось и облагообразилось. Дни устройства были самые веселые. Постоянно бывали там: чета Гиршман¹⁶⁹, Салио, И.А.Морозов¹⁷⁰, А.П.Боткина¹⁷¹, американец Крэнд, И.И.Щукин, который все безобразно ругал; позже: Аргутинский и несносный Грабарь. С французскими художниками ни с кем не сошлись, если не считать беседы за обедом в Cafй de Paris [Парижском кафе] c Руо¹⁷² и М. Де Тома. — Моя обязанность заключалась в прогуливании рецензентов и критиков, что не помешало появиться целому ряду идиотских отзывов. Открытие произошло 15-го в присутствии президента. Вышло смешно, глупо, но так именно, как следует. Пара коротышки Фальера под ручку с кривой старухой Нелидовой¹⁷³ была до нельзя комична. Они подвигались в предшествии городовых и сопровождаемые Сережей, который что-то мямлил. Он снова забыл представить членов комиссии Фальеру, и этого ему И.А.Морозов и Гиршман не простят. Когда есть случай поплавать в grandeur’ах [почестях], Сережа все забывает и лишь силится самому блеснуть. Нелидова инсинуировала по адресу молодых декадентов, но Ф<альер> был благодушен. Вся выставка была обой<дена>.

1—13 октября. <Дневниковые записи отсутствуют>*

* В дальнейшем пропуски отдельных чисел календаря означают, что дневниковые записи Бенуа в эти дни отсутствуют (примеч. ред.)

14 октября. Приехал Аргутон. Обедал с московскими тузами в «Cafй de Paris» [«Парижском кафе»]. Морозов купил у меня две картины.

15 октября. Открытие выставки¹⁷⁴. Я с Аргутинским ездили к Бриану¹⁷⁵. Фальер. Посол. Сережина бестактность: не представлены Греффюль и Лепин¹⁷⁶.

18 октября. Обед, данный француз<скими> художниками нам и шведам. После обеда концерт и сидение с москвичами за чаем.

22 октября. Почти все мои вещи проданы. — Думаю ехать лишь на месяц в П<етер>б<ург>. — К сожалению, хорошее настроение отравлено странным поведением Атицы: ссоры, придирки, будирование¹⁷⁷.

23 октября. Был у меня утром Минский посоветоваться насчет своей статьи о русском искусстве.

25 октября. Нас выбрали в Sociйtaires [членами] Салона. Серов и Малявин забракованы! П.Кузнецов прошел лишь по настоянию Сережи¹⁷⁸.

26 октября. Обед у Лалика с Детайлем¹⁷⁹, <Клэреном>¹⁸⁰ и проч. Грабарь от них в восторге. Лалика драгоценности надоели: приторностью.

28 октября. У графини де Греффюль в Bois Boudran [Буа Будран]¹⁸¹. — Рассказы Сережи в вагоне о Бенкендорфе¹⁸². — Кабинет L<ouis> XIV [Людовика XIV]. Павлин. Прогулка. Projections lumineuses [Кинематографический сеанс]. Gaffe [бестактность] Хитрово¹⁸³. — [нрзб.] — Я не завтракал. Сласти. Остроумие Бенкендорфа. Его сон. Ненависть (хамская) Щербатова к французам. — Довез Бенедита до дому.

30 октября. Завтракал у Ферзенов. — С ними в Musйe des Arts Decoratifs [Музее декоративного искусства]. Восторг от готики.

31 октября. Бенедит на выставке выбирает вещи для Luxembourg’а [Люксембурга]. Всего ассигновал на в<ыста>вке 1000 фр<анков>. Мою «Купальщицу» хочет за 500 фр<анков>. Я отказываюсь. Сережа злится. Обед у Вострякова¹⁸⁴. Гнусное впечатление. Морозов хочет переменить <«Fontaine»> [<«Фонтан»>] на «Купальщицу». Я медлю в надежде на Третьяковку. Решаю не ехать в П<етер>б<ург>, чтобы здесь работать.

1 ноября. Обед franco-russe [франко-русский] (приглаш<ение> Щукина). Беседа о Венеции с Sanchelle <Hensaux> [Саншель <Энсо>]. Встретил Диму и Мережковского.

2 ноября. Грабарь меня интервьюирует для биографии. Надоел безмерно. Все, даже про меня, лучше знает.

3 ноября. Вечером у Мережковского. Очень примирительный тон, но ругань за выставку: «Родина при смерти, а вы еще ногами топчете»!

4 ноября. С женой и детьми к Бальмонтам на Mйtro [метро]. — Оттуда на выставку.

5 ноября. Дурацкий концерт на выставке. Сережа страшно занервничал. Провал. — «Купальщицу» у меня покупает Третьяковка.

7 ноября. Вечером у меня Боткин, Остроухов¹⁸⁵ и проч.

8 ноября. Готовлю свою лекцию. Завтракал у Голубева. Там doctor Possart [доктор Поссар](!), специалист по барокко и болонцам. Давно пора ими заняться. Утром напрасно прождал Диму на выставке.

9 ноября. С С.И.Щукиным¹⁸⁶ и Грабарем после завтрака у Дюрана в Лувре. Пуссен. — С.И.Щукин с сыном¹⁸⁷ у меня на gouter [полднике]. Затрещал меня до полусмерти своими восторженными объяснениями, вообще же мил. — Вечером читал свою лекцию Аргутону и Салио. Встретил в Лувре Неустроева¹⁸⁸.

10 ноября. Моя лекция на выставке. Шум на «Колониальной». — С С.И.Щукиным и Грабарем к Воллару смотреть акварели Гогена и к Дюран-Рюэлю (где выставлен «Le Viol» Дега¹⁸⁹). Старый безбожник ругался на Гогена: «Fumisterie» [«Надувательство»]. Вечером у Гаушей¹⁹⁰ с Боткиными. Послал довольно резкое письмо Рябушинскому за возвращение заказанной рукописи¹⁹¹.

11 ноября. Последний день выставки. Обед у Боткиных. Вечером с Грабарем, Яремичем, Аргутоном и Локкенбергом¹⁹² — в Folie Bergиres [Фоли Бержер] на дурацком балете и борьбе. Последнее вижу в первый раз. Довольно увлекательно. Завтракал с Аргутинским у <Маулерова>.

12 ноября. Обедал у Боткиных. У меня обедал Дима. Вечером у меня раут: Гауши, Боткины etc [и т.д.]. Днем завтрак у Henri [Анри]¹⁹³, данный Арсену Александру¹⁹⁴, со скучнейшей компанией: Востряковым, Гиршманом, Грабарем. Сережа иначе не умеет. — С Гиршманом чуть не поссорился из-за отправки моих вещей в Берлин. Аргутон уехал в Лондон. [нрзб.] (Марсеру¹⁹⁵) передал мне, что Тенишева меня ругательски ругает за то, что я не принял картин Рериха на выставку¹⁹⁶. А я-то как старался из-за них!!

13 ноября. Завтракал у Де Тома с Девальером¹⁹⁷. Уютная квартира. — На выставке лекция Maus’а¹⁹⁸ о Salon d’Automne [Осеннем салоне]. — Уборка выставки. Приехал Монтескью¹⁹⁹ — в отчаянии, что опоздал.

14 ноября. Уехали Боткины, Гауши, Гиршманы. — С Бакстом и Любовью П<авловной> прошлись по Lafayette [Лафайет]. Уже между ними начались сцены. Зашел к comtesse de Lafond [графине де Лафон]. Очень мила. Помешал дальнейшему собеседованию визит princesse de Murat [княгини де Мюра]. Степан в восторге: выменял у Шервашидзе дивный рисунок Б.Перуцци²⁰⁰. Таскал меня с женой к себе. Отогревались грогом в кафе на углу площади у памятника Нею²⁰¹.

15 ноября. Обедал у Девальера²⁰². С Де Тома и Салио в «Cafй Napolitain» [«Неаполитанском кафе»]. Красавица M-me Catulle Mendes [м-м Катулл Мендес]²⁰³.

16 ноября. <Борд> угостил нас ложей в Gaite <нрзб.>. «Nos bons villageois» [«Наши славные сельские жители»]. С Бакстом, Мавриным и <Бордом> в «Cafй Napolitain» [«Неаполитанском кафе»]. В мое отсутствие приходил Моро²⁰⁴, жаловался, что ему не платят. Около 5 ч<асов> был у Ш.Герена²⁰⁵. Очень приятное впечатление, но «масочный класс».

17 ноября. Днем у графини Лафон. Познакомился с мужем графини. Зарисовал портрет принцессы де Конде. Заходил к H.de Regnier [А. Де Ренье], но не застал. Утром Протопопов²⁰⁶ взял у меня 200 фр<анков> в долг.

18 ноября. Были на мессе в St Sulpice [Сен Сюльпис]²⁰⁷. С <Дивоглем> к Сереже. Встретил Хитрово. Сережа по-своему рассказал свой скандал с Моро и прочими кредиторами. Его спас Салио. — Рассказ о посещении им Бриана (для наших орденов). Вернулся Аргутон из Лондона. Приехал вечером к нам.

19 ноября. Работаю над «Оранжереей».

20 ноября. Обедал у Ферзенов и после этого с Аргутоном в «Pelleas et Melicande»²⁰⁸. Надоела. Потребность формы в музыке. Днем с Сережей и Бакстом у Монтескью в «Pavillon des Muses» [«Павильоне муз»]. Кабинет M-me de Castiglione [м-м де Кастильоне]. Безвкусие обстановки. Блеск разговора. Выкрики.

21 ноября. Накупил в Rue de l’Odйon [улице Одеона] на 51 фр<анк> рисунков и картинку d’Arthois [д’Артуа]²⁰⁹ за 60 фр<анков>. Вечером были у меня Дягилев, Салио, Де Тома, Бакст, Яремич, Аргутон. За обедом Полли Бартельс. Накричал на него за его бестактность.

22 ноября. Был в обществе В<еликого> К<нязя> Владимира и Вел<икой> Княгини²¹⁰ в собраниях Дусэ²¹¹ и Гендикля²¹². Полный восторг. В глазах до сих пор искрятся краски Ватто, Латура, Шардена. — Сидел у Бакста. Маринушка²¹³ больна.

29–30 ноября. Конец ноября проболел. Меня замотал Аргутинский, и даже, когда я уже лежал, он приходил ко мне каждый вечер и просиживал до поздней ночи. Все же тронут такой привязанностью. Подбиваемый им, купил много рисунков и даже картинку — пейзаж (J. d’Arthois [Ж. д’Артуа]) за 60 фр<анков>.

2–5 декабря. Все это время было очень заполнено всякими визитами; бывали у меня и французы: Герен, Салио, Де Тома и П.Л.Моро, но обо всем этом не пишу, ибо не имел времени вовремя заносить в дневник, а теперь все спуталось. Ренье, с которым свидание мне устроил Де Тома на выставке, обещал тоже быть и надул самым циничным образом. Общее впечатление: здесь корней не пустить.

8 декабря. Завтракал у Голубева. Он мне передал пересланную от С.Маковского статью мою, принятую было для «Страны»²¹⁴, но затем отказанную. Все штуки Рериха? Написал об этом Сереже в Берлин. Был на собрании у Мережковских. Белый пел свои стихи. Довольно мерзко.

10 декабря. Очень заинтересован affaire <Syveton> [делом <Сиветон>], печатающ<им>ся в «Journal’е» [«Журнале»].

11 декабря. Был у Щукина. Там вся литература.

12 декабря. Сережа через Маврина прислал мою копию со своего возмущенного письма Максиму Ковалевскому и письмо Валечки, хлопотавшего за меня. Тронутый этим, я написал ему письмо, с «приложением» статьи²¹⁵. Авось поместит. Но как мне не везет!

13 декабря. Лекция Мережковского в Ecole des langues orientales [Школе восточных языков]. 14 слушателей. В лекции много блеска (по-русски). — Вечером с Ратьковым на «Education d’un prince» [«Воспитании принца»]. Дурацкая пьеса, но Гарнье играет гениально. Ели устрицы у Прионье. Это мне стоило 35 фр<анков>.

14 декабря. Были у нас вечером Мережковские, Дима и Андр<ей> Белый. — Уверяют, что «во Франции все кончено». Ужасно их потрясла грандиозность выставки автомобиля. Говорить нечего, что это симптоматично. — Дима утверждает даже, что все французы некультурны. Я все же настаиваю, чтоб М<ережковский> посеял здесь свои идеи. На что же они приехали? Вообще закулисная сторона их апостолизма ужасно мелка. Я все более и более ухожу в скептицизм²¹⁶. Вечером были Зедделеры и Mme Эпштейн²¹⁷. Смотрели японцев.

15 декабря. Голубев свел меня в отдел рисунков Лувра (Guiffrey [Гиффрей]²¹⁸, Demon [Демон]²¹⁹, Le Prieur [Ле Приёр]²²⁰). — Смотрели «Recueil Vallardi» [«Кодекс Валларди»] (звери, Пизанелло²²¹), который Г<олубев> собирается издать. С.Маковский здесь. Г<олубев> убеждает не ссориться для общего дела. Он из Маниловых. Для меня же клика Рерихов и комп<ания> — гибель всего нашего культурного дела. Музыкальный вечер у Девальеров. Ехал туда с Салио. Подбивал его устроить лекцию Мережковского.

16 декабря. Вечером были Степан и Шервашидзе. — Я убеждал последнего променять мне своего Кастильоне²²² и вазу. — С первым согласился.

18 декабря. Увлекаюсь изучением коллекции рисунков Лувра.

20 декабря. С женой и Потаташкой (зашли за ней на Catechisme [урок катехизиса]) ходили покупать игрушки для маленьких. Продрогли в магазине на rue Rivoli [улице Риволи]. Днем был Монтескью. Застал меня как раз в ужасном беспорядке при примерке волшебного фонаря. Обедал Степан, и с ним был в Gaite Montparnasse [Гетэ Монпарнас]. Дивный комик Danrit [Данри] (auvergnat [овернский], надгробная речь). Холодно.

21 декабря. Потаташку вырвало в школе. Мы подумали, что вчерашние орехи. Весь день рвало. На ночь дали касторки. Я вечером был один у Л.П.Бакст. — Там Mlle Попова²²³. Днем был у Доше. Странно встретить еще одного представителя культа детства. Восхищается <нрзб.>. — Показывал свой детский театр с отличными куклами и 2 серии фантастических историй для волшебного фонаря. Лучшее, что он сделал. Пропадает драгоценный человек. Живет, скорее, роскошно. Совсем седой. Масса детей. Жена ужасно подурнела.

22 декабря. У Потаташки, оказывается, скарлатина. Вот я и в тюрьме. — Со дня на день может приехать Сережа, надо готовиться на выставку, а тут становись сиделкой (при двух меньших, которых мы отделили). Предвидятся огромные траты, между тем, мы, по случаю елки, порядочно растряслись. Смотрю на все фаталистически. Иногда прохватывает паника. — Вечером был у меня Койранский (Ал<ексан>др Арнольдович)²²⁴. Очень много наивен и скороспелка. Все понимает, все чувствует и все же как-то я ничему в нем не доверяю. Ругает Москву. Пришли Шервашидзе и Степан, но сбежали в ужасе, узнав о болезни.

23 декабря. Был в St Sulpice’е [Сен Сюльпис]. Грустно видеть пустующий клирос (отсутствует разогнанная семинария). Купил елки (маленькую для больной). — Провозился весь день с ребятами. Акица очень неосторожна. Все время нарушает карантин. — Потаташкина болезнь идет нормально. Высыпало и сильный жар. Писал письма. Кончил мемуары Mme d’Aulnoy [м-м Онуа]. 2-й том менее интересен. Лишь временами забавные анекдоты. Вечером явился Маврин от Сережи, звать на обед. В ужасе от скарлатины. Берлин отнесся к нам несочувственно. Legion d’honneur [орден Почетного легиона] получим Бог знает когда. Сережа здесь на 2 недели, устраивает весной концерты русской музыки²²⁵.

24 декабря. Одевал детей. Украшали елку. Вечером пришел контрабандой Степан. Дети были в восторге от подарков. Леля получила Epicerie [бакалейный магазин], а Кока в 10-й, если не в 20-й, раз заводной поезд. Налет меланхолии из-за болезни старшей сообщал своеобразную поэзию торжеству. Ате в комнату отправили маленькую елочку, изрядно украшенную. — Убит граф Игнатьев²²⁶.

25 декабря. Письмо с книжкой от Рильке с Капри²²⁷. — Акица решила взять к больной garde-malade [сиделку]. Я очень недоволен: колоссальный расход. Не спорил, ибо на все махнул рукой. — Снова принялся за живопись. Днем с малышами ходили гулять и были у Пантеона; заходили в дивный

St Etienne du Mont [Сент Этьен дю Мон]. Гроб Женевьевы окружен свечами, но молящихся очень мало. Какая красота!

26 декабря. Рябуш<инский> прислал гонорар 130 фр<анков> за забраков<анные> статьи (по моему требованию, т.к. они были заказаны)²²⁸. Это несколько утешило. Работал все утро.

27 декабря. Выпал мелкий снег. Участливые письма от Mme Бакст и Бальмонт, но, странное дело, ни малейшего участия от французов, других русских друзей²²⁹. У Потаташки началось шелушение.

28 декабря. Веду сразу три акварели: Канал с chaise а porteurs [портшезом], «La prйsentation» [«Выход»] и «Une Nymphйe» [«Место, посвященное нимфам»]. — Мешают дети, перемена в освещении. — Явилась снова робость. — Забыты все обещания свободы и смелости. Много неумения (безнадежного). Днем ходил к St Sulpice’у [Сен Сюльпису] и зарисовал по дороге дворик. Был на набросках в Коларосси²³⁰. Читаю биографию Буше. Вечером Леля срисовывала мой рисунок.

29 декабря. Ночью думал, что захворал: тошнота, бессонница. Весь день скверно чувствовал, но от слабительного полегчало. Все же работал. Возился с детьми. Читаем с Лелей (очаровательная девочка, очень похожа характером на меня) «Le mauvais genie» [«Злой гений»] comtesse de Segur²³¹. Главный герой англичанин Mister Georgey [Мистер Джорджи], обожающий индюшек (turky). Очень темный день. Снег. Не выходил. Нас беспокоят скачки в температуре больной, но доктор утешает, что нормально.

30 декабря. На мессе в St Sulpice [Сен Сюльпис]. — Не устаю любоваться дивной церковью! Дома начал красками 2 акварели, но взял ложный путь. Благодаря усердию Акицы, комната, где спят малыши, убирается 2 часа, и все это время они сидят у меня и, хотя премило занимаются, но мешают. Адские траты. Постоянная (и ненужная) топка во всех комнатах. У меня опять начинается финансовый сплин. Днем изучал квартал вокруг St Gervais [Сен Жервэ], Hфtel de [особняк] <нрзб>. На лестницу не пустил консьерж. Из кафе разговаривал по телефону с Сережей²³². Он поругался с С.Маковским в Берлине. Устраивает концерты. Недоволен Берлином. Венецианская выставка на волоске, т.к. он уже поругался с deputato [депутатом] Fradeletto [Фраделетто], ее покровителем. Надеется на Греффюльшу. У Потаташки 37,5 вечером.

31 декабря. Утром работал. Путаюсь в деталях. Нужно начать снова и совершенно просто. Мечта о декоративном эффекте картины. — Днем опять по Marais²³³. Иногда дождило. — Масса жидов и даже русских. Видел дом отца Бренвилье, осматривал стекла и <нрзб.> в St. Gervais [Сен Жервэ]. На Academie [Академию] опоздал. После обеда пошел за играми для больной. Акица дала мне 5 фр<анков>, но я их куда-то потерял (на днях потерял 4 фр<анка>). — Это очень расстроило. Положительно какая-то бесовщина, ибо я никуда их не мог ни спустить, ни заложить. По возвращении застал у нас Степана. Приготовили грог. Вино подарено marchand’ом de vin [торговцем винами], гостин<е>ц — мароны²³⁴ принес Степан. Все это не предзнаменование ли?

Буду продолжать в клеенчатой тетрадке с нумерованными страницами.

Публикация и комментарии Г.А.Марушиной, И.И.Выдрина