© Гладков А.К., наследники, 2013

 

Александр Гладков

Из дневников

Продолжение. Начало см.: Наше наследие. №№ 106, 107.

1 9 3 7

Июнь

1 июня

В «Правде» на 6-й полосе под заголовком «Хроника» напечатано: «Бывший член ЦК ВКП(б) Я.Б.Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством». И далее тут же, под общим заголовком, информация об открытии в Ленинграде плавательного бассейна и о начале приема в московские школы.

Вероятно, Гамарник оказался скомпрометированным

находящимся в стадии следствия делом Рыкова и Бухарина. Он занимал крупнейший пост — начальника Политуправления Красной Армии. Красивый человек с черной бородкой — я видел его в президиумах на собраниях и однажды был на его докладе. Когда я сидел у Миши Шульмана в маленькой комнатке на Никольской и уговаривал его пойти директором Студии Хмелева, а Миша собирался идти начальником Краснознаменного ансамбля песни¹, он мне восторженно говорил о нем: «Ян Борисович, Саша, это такой человек... такой человек!..» Кажется, он покровительствовал Шульману в этом назначении. Сообщение называет его «бывшим» членом ЦК. Когда же его успели исключить? Об этом не сообщалось. Потому, должно быть, «бывший», что «мертвый»².

Вчера А.Куприн приехал в Москву. Это тоже неплохая декорация к происходящему спектаклю, вместе с папанинцами и Полиной Осипенко <...>

2 июня

Сегодня опять целый день с Алексеем и Валькой. Ездили купаться на водную станцию «Динамо» на Воробьевых горах. Обедали там же в ресторане-поплавке.

Вечером звонок М.Я.Шнейдера — он на днях приехал из Крыма. Зовет в гости. Иду. У него еще Абрам Роом.

Весь город говорит о новых арестах в командовании армии и в правительстве. Как-то это связано с самоубийством Гамарника. Называют еще 15–20 первостатейных имен. Все думают, что на днях будет специальное правительственное сообщение. А в «Правде» передовая о снижении цен.

Пустынный ночной Арбат. Только у входа в «Прагу» пьяный скандал...

5 июня

<...> Со всех сторон говорят об аресте Тухачевского, Рудзутака³, Эйдемана, Крестинского, Карахана, Розенгольца и др. В «Правде» передовая «Беспощадно громить и корчевать троцкистско-правых шпионов». Слово «шпионы» указывает на особый характер инкриминируемых преступлений, т.е. имеет в виду военных и дипломатов.

В «Литературной газете» большая статья Берия о грузинской литературе, где Элиава назван «врагом народа». Речь выдержана в таком тоне: «Пора Паоло Яшвили взяться за ум...» В Минске исключен из ССП Александрович. Ленинградский писатель С.Колбасьев — «шпион».

6 июня

<...> В.А.Шестаков рассказывал, со слов художника Мешкова, как произошел арест Рудзутака. Это было 24-го вечером. За ним приехали на дачу, когда у него были в гостях художники А.Герасимов, П.Шухмин и Мешков. Рудзутак любил живопись и дружил с художниками. Кажется, и сам баловался (как Ярославский и Бухарин). Его вызвали приехавшие люди в штатском. А вскоре художники увидели в окне, как он вышел с ними, одетый в длинное пальто, совершенно спокойный, почему-то оглянулся и сел в открытую машину. Обыска не было. Его арест один из самых непонятных — он никогда не принадлежал ни к какой оппозиции, как большая часть ныне опальных деятелей.

7 июня

Наконец сдал все дела НИЛа В.Я.Степанову.

Днем с Арбузовым на футболе, вечером у Штока. Разговоры всё о том же...

Газеты продолжают превозносить полярников. Из опубликованного доклада Хрущева на московской партконференции можно узнать, что за три дня до своего самоубийства Гамарник был избран в члены президиума МК. Стало быть, и тут события развивались стремительно. Рассказывают, что Эйдемана вызвали запиской из президиума конференции в Доме Союзов и тут же арестовали.

Когда я шел поздно ночью домой, то в каждой встречной машине мне чудились энкаведисты, а машин и в самом деле было что-то слишком много для этого часа.

Московская летняя ночь. Для многих вот такие ночи — конец всему: карьере, жизни... У нас во дворе тоже в одну из последних ночей снова были «гости».

Лёва ждал меня. Долго разговаривали с ним <...>

8 июня

Новая сенсация — и самая неожиданная.

В «Правде» статья без подписи «Профессор — насильник-садист» о знаменитом терапевте Плетневе. Три колонки с необычайной историей о том, как Плетнев когда-то искусал в грудь пациентку и потом старался от нее избавиться. Тут же мелодраматическое письмо пострадавшей Б., полное проклятий в адрес Плетнева. Обращает <на себя> внимание, что преступление было совершено еще три года назад, что вопрос об отношениях Плетнева и Б. разбирали разные организации тоже давно. Из этого следует вывод: кому-то и зачем-то понадобилось именно теперь скомпрометировать профессора Плетнева, вдруг вытащив на свет это дело... ⁴ Когда-нибудь узнаем это.

Вечером с Машей на концерте Клары Юнг в «Эрмитаже»⁵. Она мила. Ушла с работы, готовится в вуз. На заводе, где работает ее брат (военном), в одну ночь арестованы: директор, главный инженер и секретарь парткома.

9 июня

Новые слухи об арестах военных. Белов назначен в Белоруссию вместо Уборевича.

Газеты сообщают о тяжелой болезни М.Ульяновой.

«Правда» сообщает о начале следствия по делу проф. Плетнева. Отклики на это «дело». Письмо студентов исторического факультета о «врагах народа» среди преподавателей. Хорошие ребятки! Упоминаются: Фридлянд, Лурье-Эмель, Ваганян, Дубровский и Лелевич. Из названных я встречал Лелевича. Он дружил с Логиновой, которая в 30-м году заведовала редакцией «Советского искусства» (женой известного безбожника Ант. Логинова). Я раза два-три бывал у нее дома и однажды встретил там Лелевича: маленького, щуплого, волосатого человечка с выдвинутой челюстью и тихим голосом. Он был самым образованным из рапповцев первого призыва. В отличие от Авербаха, Киршона и пр., он, кажется, был настоящим «троцкистом». Я слышал, что он уже расстрелян⁶ <...>

10 июня

Ездил в Загорянку. Новая зимняя дача подвигается. В сооружении нее есть и моя толика — я дал денег отцу из полученных за сценарий «Волга — Москва». Наши пока живут в старой. Купался, валялся на пляже, читал...

В «Правде» под названием «Вражеская вылазка» статейка о книге Е.Тарле о Наполеоне, вышедшей еще с предисловием Радека. В ней Тарле припоминают, что Рамзин намечал его в министры иностранных дел⁷ <...>

Врачи клеймят позором проф. Плетнева. Уже с неделю подвалами печатается переводная книга Роуана «Разведка и контрразведка». Вряд ли подобный инструктаж нужен для тех, кто обязан ловить шпионов: скорей это для разжигания общей шпиономании. А для чего нужна она — не нашего собачьего ума дело...

После трех недель прохлады сегодня началась сильная жара.

11 июня

Ну вот, — напряженное ожидание разрядилось.

Сегодня в газетах сообщение об аресте и суде над Тухачевским, Якиром, Уборевичем, Примаковым, Корком, Эйдеманом и Путной. Их обвиняют в измене и шпионаже. «Все обвиняемые признали себя виновными». Рассмотрение дела начинается сегодня. В числе судей: Буденный, Блюхер, Белов, Алкснис, Каширин, Дыбенко, Ульрих, Горячев.

Итак, под судом весь цвет высшего командования Красной Армии. Все оглушены, хотя уже отвыкли удивляться. Слухи об опале некоторых ходили, но не обо всех.

Еще сенсация. В «Правде» заметка «От редакции», где говорится, что автор вчерашней статьи о книге Тарле «Наполеон» предъявил к автору «непомерные требования, как к марксисту, а Тарле не марксист. За его ошибки отвечает двурушник Радек». И добавляется, что из «немарксистских» книг о Наполеоне книга Тарле лучшая и ближе к истине⁸…

Льва можно узнать по когтям. Авторство Сталина несомненно. Никто другой не решился бы реагировать так быстро и прямолинейно. Да и слог его.

12 июня

Вчера днем уехал к Арбузову в Кратово и вернулся только сегодня к ночи. Провели вдвоем прекрасный день: купались, катались на лодке, ночью, лежа, фантазировали о замыслах новых пьес...

Газеты прочел, только вернувшись в город.

Все подсудимые приговорены к расстрелу⁹.

В «Правде» резолюции митингов и отклики на суд занимают пять полос.

Стишки Безыменского: «Беспутных Путн фашистская орда, гнусь Тухачевских, Корков и Якиров в огромный зал советского суда приведена без масок и мундиров»... И так далее.

13 июня

Приговор вчера приведен в исполнение.

Умерла М.И.Ульянова.

Рассказывают, что к разоблачению группы Тухачевского привели аресты еще в прошлом году Д.Шмидта, Путны и Примакова. Еще говорят об опале Агранова (НКВД), Балицкого (НКВД), Левандовского, Горбачева, Муклевича и аресте большой группы немецких политэмигрантов.

Может быть так, а может быть и совсем не так.

Во всех последних событиях процент наветов и преувеличений так велик, что и реальным преступлениям плохо верится...

Днем с Арбузовым купались на Воробьевых горах. Потом были на матче «Спартак» — ЦДСА.

Вчера с упоением читал превосходный дневник Жюля Ренара в альманахе «Год девятнадцатый» <...>

Москва ждет испанских футболистов — знаменитую команду басков. Будет несколько матчей.

15 июня

Под вечер встретил у памятника Тимирязеву Виктора Кина¹⁰.

Нас когда-то знакомил Кикодзе. Посидели, поговорили. Он настроен фаталистически-беспечно: или это была поза перед малознакомым, в сущности, человеком. Он с горечью говорил о Вишневском, вспоминал М.И.Ульянову. Вспомнили и Платона¹¹. О его судьбе он узнал от меня <...>

Снят с поста наркомвнешторга Розенгольц, о котором уже ходили дурные слухи. В некоторых случаях они опережают, как это было замечено, события. Будто бы Тухачевского арестовали почти сразу же по прибытии в Куйбышев. Его назначение было уловкой: в Москве он мог сопротивляться аресту (как?). Якира арестовали в поезде по дороге из Киева в Москву. Там провожали с почетом, а в Москву доставили под конвоем. Тоже и Уборевича. Про Гамарника говорят, что он застрелился при аресте и что его застрелил Ворошилов в своем кабинете при бурном объяснении. Эйдемана вызвали из президиума московской партконференции и тут же взяли. На той же конференции кому-то предоставили слово. Его нет. Оказывается, его забрали в перерыве, когда он вышел купить папирос, и даже не сообщили председателю.

18 июня

Днем сидел над «Красной площадью». Пишется трудно. Сюжет пьесы кажется удивительно пресным по сравнению с тем, что происходит вокруг.

Под вечер позвонила Лида Бл-ко, и я, под насмешливым взглядом Лёвки, сел бриться.

Проболтали с ней весь вечер. На столе бутылка «Цинандали» и какое-то вкусное солоноватое печенье. Ушел около двенадцати. В огромном доме, где она живет, за последние недели многие жильцы переменили свои удобные и комфортабельные квартиры на камеры Лубянки и Бутырок. В лестничном пролете, где живет Л., опустело три квартиры. Глав семей забрали, а семьи предпочитают оставаться на даче. Им, вероятно, предстоит выселение¹².

Визит в Москву Мунтерса¹³. На завтраке в его честь был Сталин. Москвичи жадно читают сообщения, в которых перечисляются участники официальных приемов, стремясь найти подтверждение или опровержение сенсационных слухов.

Слухов этих с каждым днем больше. Жертвы репрессий — уже не только бывшие оппозиционеры или «правые» или «левые» уклонисты, а люди никогда ни с какой оппозицией не связанные. Например, Рудзутак. Если все эти люди участвовали в одном общем разветвленном заговоре, как внушает пресса, то можно удивляться, что этот заговор потерпел неудачу: ведь в числе заговорщиков были руководители НКВД, армии и ряд влиятельнейших государственных деятелей. Допустим, Сталин опередил их и первым нанес удар, обезглавив заговор. Но в том-то и дело, что заговорщики были схвачены не в одну ночь, а постепенно, на протяжении многих месяцев. Логика говорит, что первые аресты в конце лета прошлого года должны были заставить их действовать — и после явной опалы Ягоды в аппарате органов оставалось (судя по дальнейшим арестам) много его приспешников. Но они почему-то преспокойно сидели в своих кабинетах и в президиумах различных совещаний и ждали, пока их схватят. И это — бывшие подпольщики, каторжане, конспираторы, люди действия и силы! Все это непонятно. Непонятно и другое — во имя чего им нужно было бороться с нынешним руководством? «Реставрация капитализма»? Но каким образом эти люди, плоть от плоти советского строя и партии, могут быть в ней заинтересованы? Борьба за власть? Но большинство из них занимало достаточно высокие посты, и при любой иной комбинации руководства они остались бы примерно на тех же постах, достаточно высоких. Даже простой старик-печник, кладущий печи в новой даче, отрывая от газеты полоску на самокрутку и прочитав на оторванном куске про эту версию — то, что так называемые «враги народа» хотели отдать земли и фабрики «помещикам и капиталистам», матерясь, смеялся над этим. Все это кажется бессмысленным. Но история не может быть бессмысленной. Матерьялы обоих больших процессов и дела Тухачевского ответа на эти вопросы не дают, а только еще больше все запутывают. Зачем? Почему? Все объяснения непрочны и неубедительны, нелогичны по самому примитивному понятию. Где разгадка? И чем больше вдумываешься в это, тем все кажется темнее и непонятнее. Но где появляются вопросы, там когда-нибудь найдутся и ответы.

19 июня

Вчера в «Красной звезде» Лёвкина статья о Горьком — «Вдохновитель и передовой боец советской литературы».

А в «Комсомольской правде» — письмо вдовы Якира, в котором она отрекается от мужа и проклинает его¹⁴.

Юренев назначен послом в Берлин. А о нем уже говорили как об опальном и арестованном. Теперь такие случаи постоянны. О Борисе Корнилове в Ленинграде начали писать как о «враге народа» за несколько недель до его ареста. Бывает и наоборот. Совершенно ясно, что перемещения военных с одного поста на другой делались уже в предвиденьи их ареста (в Киеве не так просто было <бы> взять Якира — его там любили). Мне показывали номер «Ленинградской правды» от 12 мая с большой статьей об Якире и его портретом. А портрет Тухачевского в «Красной звезде» перед его снятием? Хотели усыпить бдительность? Очевидно, допускалась возможность их сопротивления. Но его не было, кажется, ни в одном случае, и это лишний раз доказывает «странность» этих «заговорщиков».

Встретил П.Удалова. Он сотрудник Военной академии, и хотя его должность там невысока, но он давно служит и привык наблюдать. По его словам, после ареста Корка там было взято много профессоров и преподавателей. Он беспартийный, но тоже дрожит.

Летчики Чкалов, Беляков и Байдуков вылетели в беспосадочный полет через Северный полюс в Америку.

20 июня

Провел в Загорянке полтора дня. Купался, загорал и флиртовал на пляже с некоей медсестрой Шурой.

Еще читал дневники графини С.А.Толстой. Это не очень интересно — графиня явная графоманка.

Днем жарко, а вечерами почти прохладно.

Третьего дня к маме приходил за цветочными семенами один профессор с соседней улицы, а вчера ночью за ним приехали и «взяли» его.

21 июня

Загорянка. Пляж. Маленький мальчик с большим родимым пятном над глазом, которому в ухо во время купанья попала вода, прыгает на одной ноге и кричит:

— Мышка, мышка, вылей воду на зеленую колоду...

Кругом песок, дальше луг. Серебряное зеркало реки. За мостиком в пионерском лагере звучит горн.

Вчера в 19 ч. 30 м. наши летчики сели близ Портлэнда в Америке. В приветствии им от политбюро нет имен Антипова и Чубаря. И сразу всякое лезет в голову. Зато есть имя Ежова, хотя он и не член политбюро. А только на днях Чубарь и Антипов несли вместе со Сталиным урну на похоронах М.И.Ульяновой. А, впрочем, долго ли?..

22 июня

Только сегодня вечером вернулся в город, и то только потому, что боялся прозевать билеты на матч с басками. Мне обещал их достать И.З. Он не обманул и принес их <...>

Неожиданно звонок В.Э. З.Н. на даче, а он приехал на денек. Зовет зайти. Иду.

Говорим о многом. Третьего дня к нему на дачу приезжали Эйзенштейн и Вишневские. Итак — он примирился с Вишневским, но не поздно ли? В какой-то мере это и моя работа… В.Э. считает Вишневского талантливым, но неумным и «темным». 18-го он снова выступал на «активе» ВКИ. Говорил об эстрадном репертуаре, ибо эстрада будет оружием № 1, если начнется война. Его слушали с недоумением и даже с раздражением. «Актив» шел при полупустом зале: надоело — лето, футбол и пр. Пили винцо.

Во Франции отставка правительства Блюма и кризис Народного фронта. В газетах, заполненных Чкаловым, сообщается о присвоении званий Героя Советского Союза комкорам Смушкевичу и Павлову, комдиву Штерну и комбригу Колпакчи. Это явно за Испанию.

23 июня

Утром занес Арбузовым билеты на футбол.

Едем с Руфой на водную станцию «Динамо» на Воробьевых горах. Она неглупа и хорошенькая, но мне с ней почему-то ужасно скучно. Были там до вечера: обедали, гуляли. «Вечер решал, не в любовники выйти ль нам?»¹⁵

И, кажется, решил отрицательно.

В газетах речь Чубаря на съезде архитекторов. Значит, он цел и отсутствие его фамилии под приветствием — случайность.

Ночью читал недавно вышедшие мемуары Немировича-Данченко «Из прошлого»¹⁶. Занимательно и неглупо, но никакого сравнения с книгой Станиславского: эгоцентричней и мельче¹⁷. По адресу С<таниславского> масса шпилек. Н<емирович->Д<анченко> все время почему-то называет его Алексеевым¹⁸.

Все последние дни жарко, а сегодня странная духота: небо в тончайшей дымке и никакого движения в воздухе.

24 июня

На матче Испания — Москва. То есть баски — «Локомотив». Баски выигрывают со счетом 5:1.

Чудесный день. Приподнятое настроение международного матча, 90 тысяч восторженных зрителей, удивительно красивая и тонкая игра басков — все это было прекрасно. После недавнего падения Бильбао¹⁹ москвичи особенно горячо приветствуют своих гостей.

На стадионе масса знакомых. Среди них Миша Светлов в новом модном костюме: худой, бледный и ласково-печальный. С ним хорошенькая брюнетка, похожая на пончик с изюмом. Располневший, с красным носом и наголо обритой головой, с сияющими маленькими глазками Миша Шульман. Он начальник александровского ансамбля песни и пляски и на днях, счастливец, едет с ним в Париж и Прагу. Ему покровительствовал Гамарник, и я рад, что у Миши все обошлось благополучно. Я спросил его: не было ли у него «служебных неприятностей»? Он улыбнулся и, пожимая мне руку «со значением», отрицательно покачал головой.

Слух, что арестован Аркадьев, недавно снятый с должности директора МХТа.

27 июня

Матч баски — «Динамо».

Баски снова выиграли, но со скромным счетом 2:1. Наши играли крайне грубо, но стремительно; баски — с обычным изяществом и мастерством <...>

В «Советском искусстве» статья Бернгардта Райха об Афиногенове под страшным названием «Враг советского театра»²⁰. Мало того, что крутится какое-то страшное колесо, люди еще сами что-то подкручивают. Чем это кончится? Рассказывают, что бывшая жена Киршона снята с должности редактора многотиражки МХТа, хотя все знают, что они давно разошлись и стали почти врагами.

В последнее время Киршон жил с известной красоткой Нонной Белоручевой, женой Марьясина. О ней, шутя, говорили в литературном кругу: «Мы еще увидим небо в алмазах! Мы еще будем жить с Нонной Белоручевой!»

29 июня

<...> Вечером с Машей на «Маленькой маме» с Франческой Гааль²¹. Чудесная актриса! Ее романс — прелесть! Потом Маша показывает мне, где она живет. Захожу на минутку и ухожу: жарко, лень...

Газеты по-прежнему полны Чкаловым и Шмидтом.

Слухи: разгром Плехановского института, где переарестовано все руководство во главе с Лацисом и часть профессуры, такой же разгром в Красном Кресте, где одно время работали Раковский и Енукидзе, арестован писатель В.Зазубрин²², Ю.Либединский на днях исключен из партии, среди военных продолжаются аресты и тому подобное.

Июль

3 июля

<...> Гуляли с Х. по бульварам. Его рассказы.

Самоубийство, в ожидании ареста, начальника ТАСС Далецкого²³.

Много арестов в НКИДе, в органах, среди военных. Слухи об аресте Киршона. Слух о Ломове (Оппокове), командующем Тихоокеанским флотом Викторове. Не то арестован, не то снят Ян Агранов. О нем тоже слух о самоубийстве.

Х. рассказывает, как его Радек звал работать в свое «бюро», но он не пошел и считает теперь себя мудрецом. Радек ему был несимпатичен. Сталин долго к нему хорошо относился за его бесстыдную, но скользкую лесть.

4 июля

Днем у меня Тося К.

Вечером с Таней и Мишей Сухаревым в «Национале». Потом увел Мишу ночевать к себе.

После непрекращающихся разговоров об арестах ночная Москва кажется зловещей и каждая встречная машина — «такой» машиной. На днях у нас в доме «взяли» еще одного соседа <...>

5 июля

На футболе с Машей, ее братом Павлом и его женой Верой. Против басков на этот раз играла сборная команда «Динамо» (Москва, Ленинград, Тбилиси). Баски выиграли со счетом 7:4. Это лучшая игра сезона. Возвращались на машине Павла <...>

Сегодня в «Советском искусстве» резчайшая статья Адр. Пиотровского²⁴ «Фальшивый замысел» о спектакле А.Дикого «Мещане» в ленинградском БДТ. Он упрекает

Дикого в оригинальничании, режиссерском своеволии и прочих грехах, но тоном разоблачения криминала. За всем этим чувствуется некая нервность общей обстановки. В № 1 «Театра» Б.Алперс изобличает Мейерхольда в «формализме» в постановках пьес Островского.

6 июля

Днем заставляю себя работать. Жарко.

Вечером у Доси Каминской на встрече бывших хмелевцев. Шел с интересом, а ушел со скукой: какие-то все неинтересные. Живут только своими делишками и притом крохотными. Хмелев недавно вступил в партию. Еще неизвестно: будут ли слиты студия Хмелева и ермоловская студия? <...>

Сообщено, что закончился новый пленум ЦК, где утверждено положение о выборах. По слухам, говорили опять и о бдительности...

7 июля

<...> Слухи. Арестован директор филармонии Кулябко, который был близким другом Тухачевского и его рекомендовал в партию. Объявлен врагом народа секретарь парткома Театра им. Вахтангова, человек с восточной фамилией... позабыл ее. Будто бы арестован знаменитый Бела Кун, когда-то вместе с Землячкой проводивший жестокие репрессии в Крыму и теперь сам попавший в их колесо. У него лично всегда была недобрая слава, но сейчас и «злые» и «добрые» (как Енукидзе, например) — все в одной куче. Анатоль Гидаш²⁵ женат на его дочери и у него партийные неприятности. Рассказы об арестах в провинции ссыльных меньшевиков, правых и левых эсеров, анархистов и др.

9 июля

<...> «Правда» пишет о вредительстве на киевском радио: будто бы в прошлом году после чтения приговора Зиновьеву и Каменеву исполнялась траурная музыка, а при передаче приговора группе Тухачевского радио было совсем выключено. Может быть, это все случайные накладки-совпадения, но теперь всякое лыко в строку и кто-то сводит счеты и убирает недругов.

13 июля

Встретил В.Е.Рафаловича. Он рассказал подробности об аресте Аркадьева. Рафалович — завлит МХТа. М.П.Аркадьев был снят совершенно неожиданно еще в начале июня. Никто ничего не ждал. Вечером Рафалович был в театре, и вдруг начались звонки. Немирович-Данченко и другие искали Аркадьева. Срочное дело. Вдруг вошел в кабинет, где сидел Рафалович, М.П.Аркадьев, взял какие-то папки и ушел. После М.П. говорил, что Керженцев зовет его своим заместителем. Москвин, Хмелев жалели об уходе М.П. и думали хлопотать об его возвращении. Еще дней через 10, накануне отъезда М.П. в Кисловодск, к нему вечером сговорились придти Рафалович и Радомысленский. Они пришли врозь. Когда в подъезд вошел Рафалович, из лифта вышел смертельно бледный Веня и сказал, что он пришел пять минут назад, а перед этим М.П. вышел купить пирожных и его взяли прямо на улице и пришли потом с обыском, приказав всем посторонним уйти. А на другой день к кисловодскому поезду приехали с цветами провожать М.П.Хмелев и другие актеры, еще ничего не знавшие. Рафалович из страха никому ничего не сказал ²⁶.

Еще он рассказывает о близости Б. к Е-ву <Бабеля к Ежову? — С.Ш.>. Не знаю уж, почему В.Е. так со мной откровенничает: наверно, просто нужно выговориться, а я человек сторонний. В.Е. человечек неважный, впрочем, не хуже многих.

14 июля

<...> В одиннадцать тридцать вечера по радио передали, что самолет Громова сел вблизи Лос Анжелеса.

Вчера на Красной площади был спортивный парад. Сталин стоял на трибуне мавзолея.

Говорят, что убитый недавно в Испании генерал Лукач — это наш общий знакомый, круглый и веселый добряк Мате Залка²⁷, так примелькавшийся по коридорам Дома Герцена и всевозможным заседаниям.

Из разных рассказов. В парторганизации учреждения, где посадили начальника, на собрании секретарь парткома предложил исключить из партии б. секретаря арестованного. Мотивировка — «за связь с врагами народа». Никто не решается возразить. Но приятель секретаря просит слова и говорит, что он считает это правильным, но у него есть еще предложение — исключить с той же мотивировкой К. (секретаря парткома), который тоже долгие годы сотрудничал с ним по работе, негодяя и рептилию, вероятно, одного из виновников ареста начальника. Тоже все согласны. Исключают единогласно обоих. К. поражен: механизм сработал против него. Это его погубило: вскоре посадили и его по зловещей непреодолимой инерции.

В Москве в поисках объяснения множеству арестов рассказывают, как нечто достоверное, странную легенду о том, что будто бы Лаваль²⁸ или французская разведка передали Сталину список в 2 тысячи имен немецких шпионов в СССР. Я это слышал уже не раз. Но арестовано уже куда больше, да и сомнительно, чтобы крайне правый Лаваль или кто-либо по его поручению стал делать подобные услуги коммунистическому государству. Но такая неглупая женщина, как К.Н.Виноградская, например, в это абсолютно верит.

Зачем я все это слушаю и записываю? Наверно, по тому же психологическому закону, по которому тянет заглянуть в пропасть...

16 июля

Сегодня ночью взяли брата Лёву. Вернее, увезли его уже утром, в половине десятого. Были отец и я. Вчера он вернулся поздно, усталый. Мы поговорили в нижней комнате, и он поднялся к себе спать. Около трех позвонили: «Проверка документов». Двое военных, дворник и управдом Ольга Владимировна Брюль. Я показал паспорт. Мне его вернули. Разбудил еле-еле Льва. У него взяли паспорт и показали ордер. Обыск длился всю ночь, хотя был очень бестолковым. Взяли мешок его бумаг и какие-то книги. Несколько томов Л.Д.Т<роцкого> даже не заметили. Пока звонили куда-то и просили прислать машину, отец догадался приготовить яичницу. Лёва съел ее и ушел с ними, в сером плаще и брезентовых туфлях. Не догадались посоветовать ему переобуться. Уехала машина. Сидим с отцом молча. Через полчаса приехала с дачи мама. Это избавило меня от того, чтобы везти им в Загорянку страшную весть.

Мои бумаги не посмотрели. Лёва был растерян и как-то очень грустен. Ему разрешили написать мне доверенность на его гонорар в «Новом мире» и «Литературной учебе», сказав со смешком: «Пригодится передачи делать!» Грубы эти люди не были, скорее равнодушны. Машина пришла на Малый Знаменский, но мне не позволили проводить его до нее. Смотрел в окно, как его уводили. Мы обнялись и расцеловались в квартире.

Тяжело было сидеть с матерью и отцом, и надо было предупредить друзей. Я позвонил Вовке Лободе, и мы назначили встречу на площади Свердлова. Я пошел пешком. Он меня уже ожидал. Рассказал ему. Оба думаем, что это связано с Португаловым, арестованным в конце апреля. Затем зашел по соседству на Копьевский к Арбузовым. Его тоже нужно было предупредить — мало ли что, в последнее время мы часто встречались. Он должен был узнать это сразу. У него был Плучек.

День прошел нелепо. Поехали на финальный матч весеннего футбольного первенства, сидели в кафе «Спорт», снова зашли к Арбузовым. Ушел один. Тихий, прохладный вечер. Дома пусто. Беспорядок. Стучит будильник.

17 июля

Страшно устал за вчерашний день, но не мог заснуть в Лёвкиной комнате и перебрался вниз на составленные кресла. Пробовал читать Мопассана, потом все-таки заснул. Но вот пришел день: обыкновенный летний московский день и надо вставать, как-то прибраться, что-то переставить, пить чай, гладить брюки. Собрал оставшееся...

Позвонила Таня и позвала обедать. Алексей и Валька поехали на дачу.

Все время кажется, что нужно что-то обдумать и понять, но что собственно?.. И зачем я это пишу?

Вечером взял среди Лёвкиных книг записки декабриста Лорера и читал полночи.

18 июля

На дворе ко мне соседи не подходят и стараются не встречаться глазами. Лёва — это уже четвертый из нашего двора за это лето...

В газетах награждение Ежова орденом Ленина. Город Сулимов в области Орджоникидзе переименован в Ежово-Черкесск. Стало быть, Сулимова уже нет²⁹. Республиканцы наступают на Мадридском фронте.

Вышел за хлебом и встретил на углу Арбата Б.Ф.Малкина. Он был когда-то левым эсером и у него на лице печать обреченности³⁰. Поговорили с ним минут пять о Мейерхольде и почему-то о деле писателя Шухова³¹.

19 июля

Человек, увы, так устроен, что он не может не думать. Но как все делается грустно и непонятно, когда раздумываешь и над случившимся с братом, и над тем, что происходит вокруг <...>

20 июля

Вечером был у Арбузовых. Домой возвращался с Плучеком. Шли вместе до Никитских ворот, потом он к себе на Мерзляковский, а я к себе на Знаменку. Так вот, у Никитских ворот Валя, мой многолетний товарищ, простодушно посоветовал мне пока меньше бывать на людях. Можно понимать это и так и эдак: как угодно можно понимать. Ладно. Учту дружеский совет. Кстати, он и Алексей мне сами больше не звонят. Звонит только Таня. Нет, я далек от того, чтобы подумать что-нибудь эдакое. Это случайность, на которую я в новых своих обстоятельствах обратил внимание. А раньше не обратил бы. Вот и все.

21 июля

Я и не думал, что так люблю брата. Лёвка, Лёвка...

Упрекаю себя: кажется, что где-то как-то я мог бы повлиять на него и тем спасти. Но это, конечно, бессмысленно. Ведь никакой логики в его аресте нет. Из всего его круга он был самым тихим и неразговорчивым. Другие болтали куда острее. Но ведь и это тоже не вина.

22 июля

Встретил Мишу Садовского. В Малом идут бесконечные открытые и закрытые партсобрания. Ищут «следов вредительства» двух директоров: С.Амаглобели, который директорствовал до начала зимы, и Лядова, его сменившего. Труппа ГосТИМа на гастролях в Ростове и Донбассе. В.Э. сидит в Москве и ждет окончания Габриловичем нового варианта инсценировки «Как закалялась сталь». Получив ее, поедет репетировать. Миша тоже слышал, что Шульгина неплохо сыграла Маргерит.

На днях в «Советском искусстве» статья о «вредительской работе» б. начальника управления искусств Ленинграда известного Рафаила. Говорят, что арестован Я.Ганецкий³², друг Парвуса и Ленина, спасший последнего при аресте в Австрии в 1914 году. В последнее время он был директором Музея революции. Я встречался с ним в странной обстановке, когда он на предыдущей ступени опалы был никем другим, как директором ГОМЭЦа (Объединение эстрады и цирка). Вот уж действительно «цирк», как сказал бы Зощенко.

23 июля

Вдруг вспомнил, что давно не видел Машу. Пошел к ней и не застал. А соседка мне сказала, что у нее «беда»: «Взяли брата, того, который директор», т.е. Павла. И не позвонила, гордая девчонка! Впрочем, чем тут хвастаться? Вот совпадение! Почти в одни и те же дни у нее и у меня арестованы братья. Они могут встретиться и познакомиться где-нибудь на Лубянке или в Бутырках. В последний раз я видел Павла на футболе <...>

24 июля

Был в Загорянке <...> Мне тяжело на даче. Мама втихомолку плачет, а отец молчит, задумавшись. И к вечеру является мысль: ведь за мной тоже могут придти. А почему нет? Так уж лучше, чтобы все это было там, на московской квартире, без родителей. Незачем привлекать внимание к ним, к даче.

25 июля

Под вечер пришла Нора с цветами. Сегодня день Лёвиного рождения. У них с Лёвой был уговор, что она придет в этот день сама к нему. Она ничего не знала. И пришла. Он был бы счастлив.

Мы сидели с ней в полутемной столовой, и она держала в руках цветы. Минут через сорок ушла. Так и ушла с цветами в руках.

26 июля

Забавная штуковина жизнь. Сейчас я вспоминаю дни середины лета, когда я ушел из театра и хандрил, как дни самого полного безоблачного счастья. Вот бы только вернуть те дни, — разговоры с Лёвой перед сном и жест, с которым он ставил на круглый стол принесенную бутылку «Шамхора»...

Стараюсь больше читать, чтобы меньше думать. Прочел «Военную тайну» Гайдара. Неплохо, но есть какая-то едва уловимая фальшь. Перечитал «Фиесту» и «Прощай, оружие». Читаю из Лёвкиных книг воспоминания декабристов. Ждет очереди роман Олдингтона «Все люди враги».

27 июля

Позвонил и пришел Игорь. Он потрясен Лёвкиным арестом и немного сам не свой. Я и не подозревал, что он такой неврастеник. Разговаривал, оглядываясь на окно, завесил телефон, а когда я пошел его провожать, на каждого второго прохожего показывал, говоря, что это агент. Рядом с ним я выгляжу уравновешеннейшим из людей. Он тоже думает на Португалова <...>

28 июля

С легкой руки Леонида Утесова вся Москва этим летом поет французскую песенку «Все хорошо, прекрасная маркиза...»³³.

<...> Зашел к М.Я.<Шнейдеру>. Он мне читал опыты прозы. Умно, но сухо <...> Блистательно умный и остроумный разговорщик, он тускнеет, когда пишет. Салон — вот его призвание, но в наши дни салон штука опасная³⁴.

29 июля

Наш земляк и, кажется, дальний родственник Уд<ал>ов, всю жизнь бывший кадровым военным, потом перешедшим на педагогическую работу в одну из военных академий, затем ставший там заведующим библиотекой, человек обычно сдержанный и малоразговорчивый, как все его коллеги, в этом году ходивший по краю гибели, как будто он был пиратом или содержателем притона кокаинистов, встретившийся мне случайно в книжном магазине на Арбате, вдруг вылился рассказами о том, что ему пришлось этим летом слышать. Мы свернули в Плотников переулок, потом вышли на Пречистенку и пошли к Девичьему полю, а он все говорил и говорил <...> Многое он знает со слов своего близкого приятеля, личного секретаря Гамарника, почему-то еще не арестованного, а только переведенного в резерв.

Всего не запишешь, но вот кое-что. Почти весь май Гамарник пролежал больным дома с обострением диабета. Когда Тухачевский уезжал в Приволжский <военный> округ, он приезжал к нему прощаться. 31 мая вечером в НКО стало известно, что опечатан кабинет зама Гамарника Осепяна, а через час опечатали кабинет Г. и сейфы его секретарей (сразу после самоуб<ийства> Гамарника). 31 мая после полудня на квартиру к Г. приехал Блюхер и разговаривал с ним наедине. Тот был взволнован разговором. Домашние уже знали об аресте Уборевича, но от Г. это скрыли. Возможно, Б. ему рассказал. В пятом часу вечера приехали от Ворошилова Булин и Смородинов (управляющий делами НКО). Они говорили с ним минут 15. Когда они вышли из комнаты, но еще стояли в передней, раздались два выстрела. Они бросились обратно. Г. был уже мертв, и из виска сочилась кровь. Оказалось, что они приезжали ему сообщить о его снятии. Секретарь Гамарника узнал об этом, когда приехал в Красково на дачу. Ему рассказала жена, услышавшая сообщение по радио. А рано утром к нему приехал перепуганный шофер. В Москве им разрешили навестить вдову Г. В тот день Г. лежал в кабинете под простыней. Жена Г. была испугана и отмалчивалась. Слова «враг народа» еще не произносились. Кое-что рассказали шоферу дочь и домработница. Вдова всё звонила в НКО насчет похорон, но с ней не хотели разговаривать.

Он говорил и говорил, и я даже не мог вставить про Лёву. Он бы испугался и пожалел о своей откровенности.

Никого из крупных военных не «брали» дома или на службе, видимо, чтобы исключить сопротивление: их сначала куда-то отправляли, и уж потом арестовывали, когда не было личной охраны.

30 июля

Наконец видел Машу. Она меня очень удивила. На вопрос о брате, она насупилась и ответила: «Раз взяли — значит виноват...» Но когда я ей рассказал про Лёву, то заплакала. Разумеется, я не стал с ней философствовать и делать исторические обобщения. Довольно и с меня одного этой совершенно ненужной обузы. Как изуродованы у нас самые естественные человеческие чувства!

31 июля

После большого перерыва виделся с Х. Встретились случайно. Он был уязвлен тем, что ничего не слышал о Лёве. Ведь он претендует на то, что знает всё. Бродили по бульварам.

Многое из того, что он рассказывает, совпадает с тем, что говорил Игорь. Волна репрессий не сходит на нет. Круг арестованных становится все шире. Это уже не только начальство, партийная элита, но и средние звенья хозяйственников, студенты, обыкновенные врачи и инженеры. Х. говорит о том, что сейчас автоматически срабатывает карательная машина, если ее питает сырье самых неправдоподобных доносов. Посадить можно всякого, если на него завелась в органах бумажка и пошла ходить по столам. Никто не возьмет на себя ее остановить. Аппарат НКВД, по его словам, это взбунтовавшийся робот. Но это касается общей массы репрессируемых, а на главных есть план, умысел и расчет <...>

Август

2 августа

<...> Вечером заходит Игорь, и мы с ним идем смотреть новый фильм «На Дальнем Востоке» по Павленко. Очень плохо, но когда с экрана звучит старая каторжная песня об осенней ночи, черной, как совесть тирана, то меня вдруг прошибает слеза³⁵. И потом долго эти слова звучат во мне.

Игорь рассказывает о самоубийстве Лукьянова и Файнберга, об аресте наркоминдельца Неймана, близкого человека к Литвинову. Слухи о Бубекине, Чернове, Хатаевиче, Крыленко и об опале Шумяцкого.

После кино кружим с ним вокруг Никитского бульвара, чтобы сбить со следа воображаемых агентов (кому мы нужны, чтобы за нами следить?), и расстаемся. Всегда любил одиночество, но теперь не очень приятно возвращаться в пустую квартиру. Идешь и смотришь, кто на дворе, оглядываешься на шаги, всматриваешься в кусты.

3 августа

У меня нет обиды на друзей, мгновенно исчезнувших с горизонта. Есть только удивление: так вот, как это бывает... У Маши начались экзамены, и я ее почти не вижу. Никогда еще я не жил так однообразно: сплю, читаю, работаю дома и в Ленинской библиотеке. Денег мало, но нет желания иметь больше.

И думаю, думаю. Война в Испании разрушила миф о непереносимых ужасах войны: великий пацифистский миф Барбюса и Ремарка. Она снова приучила многих к мысли, что война — это не мировой катаклизм, не трагедия человечества, а одно из состояний жизненных будней. Именно в этом, а не в возможном поражении республиканцев, ее огромное реакционное значение в истории ХХ века. После того, как она закончится, еще больше забряцает в Европе милитаризм, еще наглее и самоувереннее станут генералы с погонами всех цветов.

4 августа

Безоблачная синева неба, звенящий воздух, размягченный асфальт. Лето продолжается, москвичи стремятся за город, и иногда трудно представить, сколько десятков тысяч дышит спертым парашечным воздухом тюремных камер.

Ко мне сегодня зашел Вовка Л<обода>. Читал свои новые стихи. Он способный, но еще какой-то гимназист. Недавно ездил к отцу в Александров. Тот редкий экземпляр: пишет про себя в анкетах «Я троцкист». И еще цел, но надолго ли? <...>

Сегодня вдруг позвонил Плучек. Стал развязанно шутить над тем, что я стал анахоретом. Я оборвал разговор. Не по доброй воле я анахорет <...>

5 августа

Смотрю в кино «Ша нуар»³⁶ гаринскую «Женитьбу». Есть обаятельные талантливые эпизоды, но все же не удалось Гарину выскочить из-под мейерхольдовских крыльев: он еще весь под ними, хотя и фрондировал против старика, когда снимал картину <...>

6 августа

<...> Под вечер захожу к Маше. Павел арестован не один. В ту же ночь взяли еще нескольких инженеров с его завода. На партсобрании их уже называют «врагами народа». Маша сурова, напряжена, задумчива. Что-то решается сейчас в ее головке. И это больше, чем размышление о судьбе самого любимого из братьев, гордости этой настоящей хорошей рабочей семьи, члена бюро райкома. Разговор о комсомоле. Жена Павла сразу уехала с ребенком к родным в Каширу, и в окна справок ходят сестры. Он, как и Лёва, сидит в Бутырках. Наверно, Лубянка переполнена.

7 августа

Вечером снова у Маши, потом захожу в Серебряный переулок к М.Я.Шнейдеру. <...> Появляется К.И., только что приехавший из Ташкента. Там тоже идут непрерывные аресты, а в Таджикистане арестовано все поголовно партийное и советское руководство. В провинции аресты заметнее, чем в Москве. В учреждениях стоят пустые кабинеты начальников и всюду плачущие и дрожащие от страха секретарши. Наводнение доносов. Беспрерывные собрания с разоблачениями.

Слух об арестах в Москве польских политэмигрантов. В конце июля забрали Бруно Ясенского.

М.Я. называет то, что происходит, «чумой». Ушли с К.И. вместе.

8 августа

Нет, это не «чума». Чума это всеобщее бедствие, одевающее город в траур. Это налетевшая беда, которая косит, не разбирая. Это, как бомбежка Герники: несчастье, катастрофа. Но это несчастье не притворяется счастьем, во время него не играют беспрерывно марши и песни Дунаевского и не твердят, что жить стало веселее. Наша «чума» — это наглое вранье одних, лицемерие других, нежелание заглядывать в пропасть третьих; это страх, смешанный с надеждой («авось, пронесет»), это тревога, маскирующаяся в беспечность, это бессонницы до рассвета, но это еще — тут угадывается точный и подлый расчет — гибель одних уравновешивается орденами других, это стоны избиваемых сапогами тюремщиков в камерах с железными козырьками на окнах и беспримерное возвеличивание иных: звания, награды, новые квартиры, фото в половину газетной полосы. Самое страшное этой «чумы» — то, что она происходит на фоне чудесного московского лета, — ездят на дачи, покупают арбузы, любуются цветами, гоняются за книжными новинками, модными пластинками, откладывают на книжку деньги на мебель в новую квартиру, и только мимоходом, вполголоса, говорят о тех, кто исчез в прошлую или позапрошлую ночь. Большей частью это кажется бессмысленным. Гибнут хорошие люди, иногда нехорошие, но тоже не шпионы и диверсанты. Кто-то делает себе на этом карьеру. Юдин и Ставский такие же карьеристы, как и погубленные ими Авербах и Киршон³⁷.

На днях арестована Лидия Густавовна Багрицкая (Суок)³⁸. Боярский назначен директором Художественного театра после снятия и ареста Аркадьева. Когда-то он на заре карьеры Ежова работал с ним в Акмолинске и ползет вверх. Это тип беззастенчивого карьериста <...>

9 августа

Был в Загорянке и опять уехал вечером. Днем я там относительно спокоен: купаюсь, брожу, читаю, а к ночи меня охватывает какая-то маниакальная тревога. Кажется, что вот сейчас, в эту минуту, там, в Москве за мной придут, а я здесь, и не знаю. И меня тянет туда. Так тянет бездна. Какое-то удивительное чувство: нет, не страх, а что-то другое... Усталость от напряжения? Ожидание? Жажда решения, разрядки? И еще мучительно не хочется, чтобы взяли при маме. Невыносима мысль о прощании. Лучше уж там, в Москве. И я поздно вечером, как лунатик, бреду к платформе <...>

Слухи об аресте акад. Державина и наркомфина Гринько. Сегодня в «Известиях» статья Крыленко. Значит, он цел. В Испании убит вождь ПОУМа Андреас Нин ³⁹. Когда-то он мирно жил в Москве, работал в Профинтерне и даже был членом художественного совета ГосТИМа. В.Э. его хорошо помнит: у нас был о нем разговор.

10 августа

Снова Ленинская библиотека, книги, одиночество. У меня почти никто не бывает и телефон молчит. Это иногда тяготит все же... Питаюсь как попало. Бульонные кубики надоели. Покупаю масло, паштет из печенки, помидоры, булочки по 36 копеек и уничтожаю все это с крепчайшим чаем. Изредка жарю на электрической плитке яичницу с колбасой. Чаю выпиваю очень много. Иногда балуюсь пивом. Раза два-три ходил обедать в Дом Печати. Там всегда много знакомых: скучные и однообразные дураки. Недавно открыл в кухне утюг и теперь часто глажу брюки и галстуки. Все лето хожу в трикотажных спортивных голубых рубашках с короткими рукавами, которые мамой поочередно стираются. Чуть-чуть отпустил усы. Читаю очень много: не пропускаю ничего из новинок, все литературные журналы и 4-5 газет. В моем распоряжении оба этажа нашей квартиры, но я живу внизу и сам не знаю, почему не устраиваюсь. По-прежнему сплю на составленных креслах. Ощущение непрочности, временности, ожидание какой-то перемены.

Сегодня бродил по бульварам и встретил нескольких знакомых. Снова слухи об арестах писателей. Будто бы взяли Д.Бедного. В Союзе писателей зловеще ведут себя, инсинуируют и запугивают Ф.Березовский и Бахметьев; двусмысленно-угрожающе: Фадеев, Вишневский, Ставский. Исключен из партии Безыменский⁴⁰ .

11 августа

<...> Перечитываю «Былое и думы» Герцена. Это куда выше прозы Гейне. Наверное, я раньше не мог оценить эту книгу по-настоящему, но зато теперь наслаждаюсь, смакую, тяну. Пером Герцена следует описать наше время, но когда и кто осмелится?

12 августа

Целый день с Игорем в Загорянке. Бродили с ним по лесным и полевым дорогам и говорили, говорили, говорили... Он умен, хотя мы на многое смотрим по-разному и всегда спорим. Жарко, как в середине июня. Купались и загорали. Совсем ночью вернулись: он в свою Тарасовку, я в Москву.

В числе прочего спорили и о том, как оценивать исторически то, что происходит. Он вспомнил фразу жирондиста Вернье «Революция пожирает саму себя». Т.е. — заложено ли это все в природе вещей и является ли закономерным? Или это насилие над революцией, м.б., даже измена революции? Он склоняется к первой точке зрения, я думаю, что верна вторая. Оба мы опасаемся, что страну впереди ждет своеобразный бонапартизм. Игорю нравится уклон в патриотизм, народность. Он пророчит, что скоро Сталину понадобится церковь.

13 августа

<...> В только что вышедшем № 6 «Знамени» незамысловатый и наивный роман Э.Синклера «Но пассаран!», который, однако, читается с волнением, потому что там про Испанию, а Испания и ее борьба — это одна из подлинностей в нашем озверевшем и изолгавшемся мире. Она аккумулировала наши лучшие чувства, хотя, должно быть, и там хватает своего вранья и предательств. Даже, судя по нашим газетам, можно узнать, что и там ищут троцкистов и тому подобное⁴¹ <...>

16 августа

Месяц, как Лёвка в тюрьме. И почти месяц, как я не встречался с большинством из приятелей, с которыми был неразлучен почти до середины июля <...>

17 августа

Под вечер вернулся с дачи, пошел за хлебом и на Арбатской площади встретил Х.

Арестован наркомсвязи Халепский и вместо него назначен чекист Берман. Пост наркомсвязи — это почти вестибюль Внутренней тюрьмы. С него прямо на Лубянку попали Рыков, Ягода, Халепский. Любопытно, что ждет Бермана? Случайность это или чья-то игра ума?

Вместо Гринько наркомфином назначен Чубарь. Х. интересно рассказывал об исторической подоплеке дела Тухачевского. Многое правдоподобно. История это длинная и начинается с советско-польской войны.

О Леваневском ничего не известно⁴².

Третьего дня в «Правде» удар по издательству «Академия». Оно названо «кормушкой врагов народа». «Гнилой либерализм» и пр.⁴³

18 августа

Говорят, что в Переделкине арестован В.Правдухин, муж Лидии Сейфуллиной, который весной приходил с ней на репетиции «Наташи»: пьяница, охотник, типичный русак. Когда его увезли черной ночью, она упала на землю и истошно выла.

Арестованы кинооператоры Цейтлин и Иоселевич за какие-то оргии с несовершеннолетними девочками. Политический террор так осточертел, что все говорят об этом, хотя их преступление просто буколическая идиллия по сравнению с тем, в чем сейчас обвиняют вчерашних руководителей государства <...>

19 августа

Встретил на Тверском бульваре П.Орешина, о котором уже говорили, что он сидит, и даже печатно называли «врагом народа» <...>

20 августа

Осень. Книжные магазины полны подростками, покупающими учебники, футбольные матчи начинаются уже не в семь, а в шесть, а затем и в пять, пыльная листва бульваров стала яркой и праздничной, на Арбатской площади продают арбузы — все как полагается, словно мир не треснул пополам этим проклятым летом <...>

21 августа

Утром позвонил приехавший из Ленинграда Э.П.Гарин и сказал, что вечером зайдет <...>

Настроение у нас одинаковое: недоумение перед тем, что повсюду делается. Он числится актером Большого драматического театра в Ленинграде и должен на «Ленфильме» ставить «Поединок» по Куприну. Он побаивается этой работы и не хочет ее, но студия заставляет. Рассказывает, что в Ленинграде на днях арестованы А.Д.Дикий и Адриан Пиотровский, и там же в гостиничном номере К.Н.Виноградской на ее глазах застрелился ее любовник — инженер или директор большого завода, ждавший ареста. Я даже не знал о существовании такого, хотя К.Н. была со мной откровенна. Или он появился в самое последнее время? Говорили еще о многом <...>

22 августа

Днем с Машей в кинотеатре «Художественный» на «Шахтерах». Когда-то сценарий этой картины, написанный А.Каплером, назывался «Садовник» и прославлял донбасского хозяина Фурера, но сейчас сам Фурер уже «враг народа». По слухам, он застрелился, ожидая ареста⁴⁴.

В фойе перед началом вижу стоящего в очереди за мороженым Афиногенова. Он заметил меня, но отвел глаза: должно быть, многие теперь при встрече делают вид, что не узнали. Тогда я сам подошел к нему. Он явно обрадовался и долго тряс мне руку, словно я был его близким приятелем. Обо всем говорили в общей форме, избегая уточнений. Он сказал, что сидит на даче и пишет дневник⁴⁵. Потом начал говорить, что самое главное — было бы на что жить, и как-то горячо. Познакомил его с Машей. Он был один (уже в этом признак неблагополучия). Показался мне похудевшим, словно еще выросшим, одет в полуморской синий китель.

25 августа

Позвонила Марина Португалова (жена Вальки) и рассказала, что в окне справок Бутырской тюрьмы ей сказали, что Валентин «выбыл на этап». Это может касаться и Лёвы, так как, вероятно, у них одно общее дело. Говорила она почти иносказательно, и я плохо понимал. Потом она пришла сама и рассказала все подробно. Надо думать, что Валька отправлен в лагерь и, следовательно, осужден. Сейчас никого не выпускают и не оправдывают, но все же нас это очень расстроило — уже нет места надежде, хотя бы и несбыточной.

Мне нужно было зайти по делу в ГосТИМ подписать какой-то акт. Там много актеров. Очень мне обрадовался мой бывший подопечный Женя Мюльберг. Настроение у всех плохое.

Вышел из театра, поднимаюсь по улице Горького — навстречу К.Н.Виноградская. Сразу понимаю, что рассказанное Гариным правда: она выглядит почти страшно. Небрежно запудренное лицо осунулось. Под глазами синяки. Как-то необыкновенно мне обрадовалась и, волнуясь, тут же стала все рассказывать. К рассказу Г. прибавилось несколько страшных подробностей. Условились о встрече.

26 августа

Вчера вечером ездил в Загорянку рассказать о Португалове. Мама плачет.

В «Известиях» статья, резко критикующая проект нового здания ГосТИМа⁴⁶. Это еще один удар по Мейерхольду, бесспорно. <...>

Поиски Леваневского все еще продолжаются, хотя почти ясно, что надежд нет.

В Испании неуспех на Северном и успех на Восточном фронте.

27 августа

Под вечер долгий разговор с отцом. Он смотрит на все очень мрачно. Ему кто-то рассказал о возможности высылки из Москвы всех, связанных с репрессированными. А почему нет? Все может быть. И худшее также может быть.

Угнетенность, грусть, почти тоска.

Как смешно сейчас думать, из-за какой ерунды я приходил в отчаянье прошлым летом.

Днем встретил на улице Горького Цетнеровича47. Веселый и возбужденный, он шел подписывать договор к Мейерхольду. Должен быть сорежиссером инсценировки «Как закалялась сталь». После двух-трех встреч с В.Э. он уже готов думать, что в ГосТИМе все прекрасно. Как умеет наш старик гипнотизировать людей! Какую власть имеет его обаяние, его расположенность к человеку! П<авел> В<ладиславович> отлично должен помнить, как обычно кончались в последние годы подобные приглашения (Грипич, Майоров и др.), но вот снова верит и радуется. Я его не стал разочаровывать. Может, и в самом деле все обойдется и старик со своим театром снова всплывет. И если он меня опять поманит пальцем, разве я не брошусь к нему?

30 августа

Ольга Владимировна сказала мне (разумеется, по секрету), что обо мне справлялись в домоуправлении. Кто-то из милиции. Но они, конечно, скажут, что из милиции. Спрашивали, где я работаю и вообще. Рассказал об этом Игорю. Он перепугался. Не знаю еще, скажу ли маме и отцу. Или все-таки сказать? Или, если что произойдет, пусть всё будет неожиданным — так легче. Ожидать всего страшнее.

Сентябрь

1 сентября

Среди ночи проснулся от шагов по асфальту у входной двери. Явственно слышал. И как будто несколько ног. Было еще темно. Ждал. Встал и оделся. Но звонка нет. Еще подождал. Вышел во двор. Никого. Но я действительно слышал. Разделся, заснул.

Несколько дней подряд шел дождь, но во всем еще чувствовалось лето. Воздух был пряно тепел и листва зелена. Погода изменилась в одну ночь. Ветер стих. Небо безоблачно. Но в какой-то чересчур отчетливой ясности воздуха, в ровной, но умеренной жаре вдруг показалась осень, и сразу листва запестрела красным, желтым, золотым.

Этим летом кончилась моя юность. Смотрю вперед без радости, но не без любопытства <...>

2 сентября

<...> Вчера исключен из Союза писателей Афиногенов. Видимо, это предшествует аресту.

3 сентября

Эти дни — бессонница, ожидание, почти не ем, пропал аппетит. Почти как в конце июля. Какая унизительная штука — страх <...>

Захожу к Виноградской, живущей у Ромма⁴⁸ в проезде Художественного театра. Ее рассказы о смертях в ее жизни. Снова разговор об аресте Афиногенова. А он сидит у себя на даче и пишет, вернее, пытается писать пьесу.

Вчера в газетах под заголовком «Хроника» сообщается о самоубийстве 30 августа бывшего председателя Совнаркома Украины А.Любченко. Говорят, в последний раз Любченко видели в Москве на заседании президиума ЦИК в середине июля. Он сидел рядом со Сталиным и чему-то смеялся, говоря с ним. Ему было 40 лет, и он занимал этот пост с 33-го года <...>

4 сентября

У меня еще хватает мужества, чтобы бриться по утрам.

5 сентября

Ночью читал дневники Лорера и прислушивался к звукам во дворе. Предчувствие превращается почти в галлюцинацию. Засыпаю только под утро.

Вчера смотрел в кино «Петра Первого». Не умно и посредственно <...>

Перед пленумом ЦК ВЛКСМ был арестован Василий Чемоданов (КИМ)⁴⁹ и много секретарей комсомола на периферии и в национальных республиках. Многих тут же на пленуме исключали и арестовывали. Пленумом руководил Каганович. Вокруг Косарева полно арестов, а он все держится⁵⁰.

6 сентября

<...> Позвонил М.Я.Шнейдер и позвал к себе. Пошел. У него опять Маргарита Барская⁵¹ и турецкий художник Аби. Барская кокетничала со своей тяжеловесной непосредственностью, М.Я., умиляясь на нее, хихикал, а Аби изредка мрачно острил. Мне стало тягостно, и я ушел <...>

7 сентября

«Где сердце друга, хитрых глаз прищур?..»⁵² Нет, дело даже не в том, что мои приятели боятся, но беда моя и тоска моя вносят какой-то неприличный диссонанс в этот великолепный мир героических перелетов, физкультурных парадов, стадионов и патриотических фильмов. Они живут в этом мире и без его признания не заработают себе на кусок хлеба с маслом. И мой вид их раздражает, он почти непристоен, как непристойно появляться на бал с унылой рожей.

8 сентября

<...> Встретил Штока. Он сделал второй вариант сценария о своем чудаке, но и его отклонили. Гиков снял наши фамилии с титров фильма о канале Волга — Москва, который, все-таки, выходит на экраны. Я спросил его о Киршоне, но он вдруг страшно испугался и прекратил разговор. Недруги инкриминируют ему дружеские отношения с ним и Афиногеновым <...>

Слышал, что Голодед не был арестован, а после стычки с доверенным Сталина Маленковым покончил жизнь самоубийством. Из Киева слух, что Любченко, перед тем, чтобы застрелиться, застрелил сына и жену⁵³.

В седьмой книжке «Знамени» исступленно лирически обнаженная поэма С.Кирсанова «Твоя поэма» о смерти его жены Клавы Кирсановой. Пожалуй, после «Смерти пионерки» Багрицкого в нашей благополучной поэзии впервые чья-то живая боль <...>

9 сентября

Встретил Пильняка. Значит, он не сидит. А о нем тоже говорили. Я знаком с ним шапочно, но поклонился, и он ответил. А, может, это был не он? Нет, он. Но ведь его уже называли в газетах врагом народа.

В «Комсомолке» статья о «вражеском засилье» в Детиздате. Фашистами и шпионами оказались директор Цыпин⁵⁴ (тот, что был в «Вечерке») и его жена, редактор «Сверчка» Олейников (тот самый, талантливый поэт), главный редактор Лебедев и др. <...>

10 сентября

Мама иногда приезжает в город днем и заходит, когда меня не бывает дома. У нас уговор: ложась спать, я прячу в уборной ей записку, а утром, если ночь прошла благополучно, вынимаю ее, и так до другой ночи. Ведь во время обыска мне написать ей не дадут. А она может зайти и не знать, что меня взяли. Записки пишу бодрые, нежные. Это придумала сама мама.

11 сентября

Очень плохие слухи. Ладно! Не буду думать!..

Навсегда запомнить летнее утро, когда я проснулся на дачной террасе, где спал, и увидел, как мама тихо метет пол и плачет о Лёве, думая, что ее никто не видит.

13 сентября

Весь день с Машей. Вечером у ее родных. О Павле ничего не известно. Братья о нем говорят более чем странно: «Просмотрели мы Пашку...» Можно подумать, что они верят, что он «враг». Или это так при мне? Или (еще вероятней) тут тоже берегут свой гармоничный, хотя и выдуманный, мир? Или это полуосознанный инстинкт самосохранения?

14 сентября

День МЮДа⁵⁵. На трибуне мавзолея Сталин, Молотов, Микоян, Чубарь и др.

Крыленко снят с наркомюста РСФСР, но оставлен наркомюстом СССР. Наркомюстом РСФСР назначен Антонов-Овсеенко, о котором уже ходили всякие слухи. А интересно, собственно, что сейчас делает юстиция?

Партгруппа ССП вчера разбирала дело о защите поэтом А.Твардовским в Смоленске некоего Македонова, «агента троцкистско-авербаховской банды»⁵⁶. Могут исключить.

Встали чудесные, безбрежно-ясные, теплые дни. Рынки завалены фруктами и цветами.

18 сентября

Звонок Юзовского. Говорит, что рекомендовал меня на разные дела в отдел культуры «Рабочей Москвы» и мне оттуда будут звонить. Что ж, спасибо! <...>

Павленко и Эйзенштейн пишут сценарий об Александре Невском. Это мой святой. Мои имянины праздновали в день его памяти. Вечером звонок Любы Ф<ейгельман>. Просит зайти. Она, бедняга, все еще без работы: ей живется нелегко. Откуда-то знает про Лёву.

Возвращаясь от нее, прошел ночью улицу Горького от бульваров вниз. Она полна эффектными блондинками, пьяными командировочными, машинами с компаниями. Шумно, почти как днем. За мной увязалась и долго шла рядом проститутка. Из ресторанов гремят модными мелодиями джазы. Но во всем какая-то лихорадочность и непрочность. Или это мне так кажется?

19 сентября

В «Известиях» фельетон братьев Тур о пьяных дебошах А.Дикого, Орешина и композитора Мосолова. Тут же речь Вышинского на съезде союза работников суда, оголтело-проработочная, грубо-угрожающая.

Слух об аресте (в который раз?) Карахана и Семеновой. <...> Реставрируют Храм Василия Блаженного. Вышел толстый том «День мира»⁵⁷.

21 сентября

В Загорянке. Жарко, как в июле. Плаваю, загораю и читаю Герцена и «Историю Молодой России» М.Гершензона.

Ночью слушаю из Парижа трансляцию нашего краснознаменного ансамбля, где начальником Миша Шульман. Сложное сплетение чувств.

Странное дело — как мне ни трудно одиночество, я все же предпочитаю его семье. Мне душно в маленьком мирке взаимных забот, мне мешает слишком близко слышащееся рядом со мной человеческое дыхание. Я могу болеть острой тревогой за судьбу семьи и почти тяготиться ею.

23 сентября

Ходил в Музей новой западной живописи для очерка в «Рабочую Москву». Когда-то я пропадал там⁵⁸.

Разбирая старые книги, валявшиеся за ванной, нашел там свой ранний дневник с 1926 года по 1931 год. Я был уверен, что он потерян. Довольно интересно, хотя и сверхнаивно.

24 сентября

Ясная и жаркая погода кончилась. Льет дождь. Но только чуть-чуть начали желтеть березы.

Встретил Килигина. Он второй сезон ничего не играет. Ругательски ругал ГосТИМ. Подсчитали с ним, что за три года в Москве закрыто 10 театров только из числа заметных.

Предчувствия Вени <Радомысленского> оправдались. Вчера в «Сов. искусстве» напечатано, что он «освобожден от работы» в Студии Станиславского <...>

25 сентября

Полдня провел с Виноградской. Она немного пришла в себя, но говорит, что уверена, что больше не сможет работать по-прежнему. И верна себе — от идеализации своего погибшего любовника уже постепенно начинает переходить к тому, что она в нем, «может быть, ошиблась». Хотя я его и не знал, но уверен, что дело не в нем, а во времени. Но Катерину Николаевну так и тянет прижиматься к государству <...>

26 сентября

Сдал очерк в редакцию. Лучшую его часть написал прямо в редакции, на краешке стола, пока ждал секретаря редакции Р.Лерт. Взял еще задания <...>

27 сентября

Обедал в Диэтическом ресторане (б. Филиппова) на улице Горького и встретил там Варшавского. Оказывается, Радомысленского не только сняли с работы, но и исключили из партии «за связь с врагом народа» Аркадьевым.

Потом зашел к Виноградской. Она говорит, что этот год был и самым счастливым и самым несчастным в ее жизни. Уже стилизует свое несчастье.

Встречи с Рудерманом, Долматовским, Норой, Олешей. У Юрия Карловича большое несчастье. Его приемный сын Игорь (сын его жены), талантливый юноша, заболел шизофренией и 15 сентября, на глазах у матери Ольги Густавовны Суок, выбросился из окна 5-го этажа, разбившись насмерть. Незадолго до этого была взята его тетка, вдова Э.Багрицкого и многие отцы и матери его школьных товарищей.

29 сентября

<...> Встретил в театре Февральского, который сказал, что на днях арестован Сергей Третьяков. Мы разучились за этот год удивляться, но на этот раз оба удивлены. Третьяков! И тени фронды в нем не замечалось. Впрочем, он часто ездил за границу, когда-то участвовал в правительстве ДВР...

30 сентября

В «Рабочей Москве» на 4-й полосе напечатан подвалом мой очерк о Музее новой западной живописи. Давно уж я не печатался. Кажется, с весны.

Купил по этому случаю арбуз.

Октябрь

2 октября

<...> Шатался по букинистам и вдруг купил мемуары А.Белого «Между двух революций», почти не попадавшиеся в продаже. Говорили даже, что эта книга была изъята.

Встретил на Арбатской площади В.Я.Шебалина. Стояли с ним минут 20. У меня в руках был арбуз, что его почему-то смешило. Он пишет симфонию и заканчивает скрипичный концерт. Говорит про себя, что находится в опале из-за «строптивости характера».

Еще встреча на Гоголевском бульваре с Б.Л.Пастернаком. Он меня узнал и приветливо заговорил. Сразу, не понижая голоса, начал говорить об «ужасном времени» и, довольно спокойно, о своем возможном аресте. Удивительный человек!

Вся Москва говорит о таинственном деле — убийстве доктором Афанасьевым-Дунаевым своей жены Амираговой⁵⁹.

3 октября

У Виноградской. Ее рассказы о жизни С.Третьякова перед арестом. Желание взять все от жизни до наступления старости, ссоры с женой, сплетня, что будто бы он живет с дочерью Таней, его сухой тиранический эгоизм, страшная нервность и прорывающийся страх и растерянность. Он предвидел свой арест. Какие-то нити, идущие от его участия в правительстве ДВР, были криминалом, и он это знал. Его измена (Катерина Николаевна так и говорит — «измена») мелка и заурядна и ниже его масштаба человека и деятеля... Допустим, это так, но откуда это все может знать милейшая К.Н.? Я спросил ее об этом, но она ответила уклончиво. И я вспомнил, что ей нравилась «Закономерность» Вирты⁶⁰.

Арестованный нач. автомобильного управления Дыбец обвиняется только в том, что ему в 20-м году при вступлении в партию рекомендацию дал Бухарин. До этого он был анархо-синдикалистом.

6 октября

Утром звонок Лины Войтоловской. Она просит меня написать статью об исполнении Б.В.Щукиным роли Ленина в новом фильме М.И.Ромма «Восстание»⁶¹ для готовящегося сборника. Фильм мне покажут, как только он будет смонтирован, и тогда надо будет написать в срочном порядке. Вот, и фильм еще не кончен, а уже сборники о нем готовятся. Шедевры теперь планируют заранее. Я согласился. <…>

9 октября

Звонок Гарина, приехавшего на несколько дней из Ленинграда. Он репетирует в БДТ роль бандита в «Думе про Британку»⁶² и готовится к съемкам «Поединка». Жаловался, что «Ленфильм» возражает против исполнения им роли Ромашова, так как будто бы он для нее стар. В Ленинграде сейчас находится ГосТИМ. Он слышал, что репетиции «Как закалялась сталь» идут неважно. В.Э. работает вяло, а Цетнерович слишком робко. <…>

10 октября

Встретил в Диэтическом ресторане за обедом Арбузова. Он собирается идти с Плучеком и Дехтеревыми на фильм о канале Волга — Москва (тот самый, который зачинали со Штоком прошлым летом). Иду с ними. Все-таки любопытно. Ясик приносит известие, что арестован Шостакович. Все подавлены. Надо позвонить вечером Шебалину: проверить. После кино они все едут к Дехтеревым, а я отказываюсь и иду домой. В фильме от наших замыслов, разумеется, мало что осталось <...>

11 октября

Мое существование сейчас гораздо более призрачно и относительно, чем бесспорное и абсолютное существование Андрея Болконского и Наташи Ростовой.

12 октября

Вчера ездил в Загорянку. Наши уже устроились на новой даче. У них очень хорошо. За окном лил дождь, а у них в ярко освещенном деревянном домике тепло и уютно.

На обратном пути в вагоне громкий и откровеннейший разговор двух пьяных о том, что лучше война, чем когда всех сажают, и что «продали Ленина». Они сидят в конце вагона и кричат так, что постепенно все переходят в другой конец из осторожности. Когда поезд приходит в Москву, я не ухожу сразу, чтобы посмотреть, что с ними будет: донесет ли кто-нибудь, и заберут ли их (народу в вагоне было все-таки довольно много). Нет, никто не донес, и они уходят с вокзала, пошатываясь и поддерживая друг друга. <...>

Снят Бубнов и на его место назначен некий Тюркин⁶³ <...> В Париже умер Вайян Кутюрье⁶⁴. Меня с ним однажды знакомил В.Э.

13 октября

Слух о Шостаковиче не подтверждается, слава богу.

Днем с неба падала какая-то белая крупа: не то снег, не то град. Сыро и холодно, а у меня нет демисезонного пальто. Хожу в плаще. Шляпу повесил на гвоздик. Ношу свою старую меховую черную кепку. Она и плащ — сочетание изумительное. Но это пустяки. Важно лишь одно — что с Лёвой?

14 октября

Наш дом снова пострадал на прошлой неделе. Взяли старичка профессора. Оргия арестов не утихает. Оптимисты считают, что к выборам все затихнет. Выборы назначены на 12 ноября. Логики в этом мало, но верить хочется. А пока что арестован на вокзале вернувшийся с триумфальных парижских гастролей со своим ансамблем Миша Шульман, которому я так завидовал летом.

Вчера в «Правде» сообщено, что в политбюро введен Ежов. Рухимович арестован и на его место назначен М.Каганович. <...>

На улице Горького начали сносить и передвигать дома от угла проезда Художественного театра вверх. На дверях «Бутербродной», что напротив Брюсовского, висит объявление: «Сегодня, по случаю сноса дома, бутерброды не продаются». Есть еще юмор в юморовницах, как сказал бы В.Я.Шебалин.

15 октября

12 часов дня. Только что принесли радиограмму из Владивостока от Лёвы. Сообщает, что здоров, и спрашивает о здоровье. Второе, разумеется, иносказание: мол, целы ли? Больше ничего, но и на этом спасибо. Мы узнали об его отправке в конце августа. Значит, он был в дороге около полутора месяцев. Впрочем, кто знает, сразу ли ему удалось телеграфировать. В тюрьме он сидел немногим больше месяца. Всё говорит о том, что у него не самостоятельное дело, а, скорее всего, он был осужден по делу Вали Португалова, арестованного за два с половиной месяца до Лёвы.

В начале вечера у меня был Ясик Дехтерев, а потом я еду в Загорянку. Приехал почти ночью и едва достучался. Они уже ложились спать. Мама взволнована. Уехал на предпоследнем поезде и опоздал на метро. Кое-как добрался до Центрального телеграфа и дал Лёве телеграмму, что все здоровы.

17 октября

Утром звонок Оттена. Я уж было обрадовался: подумал — новое задание. Но тон у него какой-то странный. Еду с дурным предчувствием (он кратко просил меня заехать в редакцию). Оно оправдывается.

Н<иколай> Д<авидович> спрашивает меня, правда ли у меня брат «враг народа». Он был знаком с Лёвой и говорит об этом, насколько это возможно, осторожно и мягко. Но этими самыми невероятными словами. Я рассказываю ему все и даже про телеграмму. Он молчит и обещает позвонить, когда «руководство» решит, как быть с моим сотрудничеством в газете. Но мне уже ясно, что все решено.

Из редакции иду пешком в ГосТИМ. Я уже знал, что театр вернулся.

В.Э. ходил в шубе по фойе — в театре холодно. Он мне обрадовался и звал заходить на репетиции. Сказал, что увлекся и выпустит спектакль к празднику. В помещении театра идет ремонт. Главную роль играет Валя Назарова. Я спросил о здоровье З.Н., и В.Э. ответил: «Так себе...» Как мне сказали другие, З.Н. пока в работу не вмешивается. Его позвали к телефону, и он ушел. Еще болтал с Назаровой, Исаевым, Козиковым, Кельберером, Степановым, Барановым и др. Как всегда, когда В.Э. сам ведет репетиции, настроение довольно бодрое.

Под вечер приезжает отец и снова рассказывает о тревожных слухах о выселении из Москвы семей, где есть репрессированные, и даже о конфискации квартир и дач. После его отъезда является неврастеник Игорь и еще подбавляет порцию разных дурных слухов и предчувствий. Он считает, что нужно самим уезжать из Москвы, пока не выслали, что Москва сейчас — это огромная мышеловка, где погибнешь и пр. Сам он решил переехать в Калугу, где у него семья. Я с ним спорю, что, по-моему, наоборот, в провинции будешь больше на виду и пр. В Москве же проще затеряться. Но после его ухода остается ощущение неуверенности и тоски.

19 октября

Днем был на Кузнецком в изд-ве «Искусство», где подписал соглашение на статью о Щукине. Все может сорваться, конечно, если и сюда дойдет слух о брате.

Оттуда иду на Чистые пруды в редакцию «Рабочей Москвы». Утром звонил Оттен и просил зайти. Н.Д. ведет меня в кабинет какой-то редакционной шишки, и я рассказываю ему о Лёве. При этом присутствует Р.Лерт, знающая меня с 1930 года, когда я еще был репортером. Все молчат, потом шишка говорит, что они посоветуются с редактором и позвонят мне. Все ясно. Сотрудничество в «Рабочей Москве» кончилось, едва начавшись. Разумеется, никакой обиды у меня на них нет. Они боятся за себя. Сейчас в редакциях так же шерстят, как и везде. Как раз сегодня «Правда» отчитывает «Вечерку» за статью И.Эльвина о выборах в Америке, характеризуя ее как «политически двусмысленную». Н.Д. любезнейше провожает меня до двери и на прощание говорит, что слух о Лёве дошел до них от Варшавского <...>

20 октября

Переношу вниз книжный шкаф и разбираю книги. Днем звоню В.Э., но его нет дома, и разговариваю с З.Н.

21 октября

Днем работал над щукинскими материалами в Музее Театра Вахтангова.

Вечером заходит Игорь. По его словам, на другой день после заметки в «Правде» Эльвин был снят с работы, а ночью арестован.

22 октября

Утром на имя мамы пришли два доплатных письма от Лёвы. Надо было заплатить 80 к., а у меня в кармане всего 8 к. Почтальонша не верит мне в долг и уносит письма. Днем, продав букинисту несколько книг, иду за ними на почту, но их опять унесли. И только вечером я их получаю. Письма из Владивостока, из пересыльного лагеря. Написаны с промежутком в два дня, почти одинаковые по содержанию (очевидно, для страховки). Лёва осужден на 5 лет за «контрреволюционную агитацию» и ждет отправки в постоянный лагерь. Письма хорошие, бодрые.

Совсем под ночь еду в Загорянку и остаюсь там ночевать.

23 октября

День, как и все последние, теплый, солнечный. Вообще, осень в этом году стоит чудесная.

Днем встреча с Б.Ф.Малкиным, которого недавно бранили в газетах за «срыв» выпуска плакатов к выборам. Он директор Изогиза, а в прошлом левый эсер и... друг Ленина, что никакой гарантии безопасности ему в нынешние времена не дает: скорее, наоборот. Очевидно, «ожидание» стоит ему большого напряжения: он на себя не похож.

В Испании плохо. Отдан Хихон.

Межлаук утвержден зампредом Совнаркома и начальником Госплана.

26 октября

Вечер и ночь у Лиды Б. Как мы смотрели из-за штор на машины во дворе, увозившие арестованных. История с выбросившейся из окна женщиной, видимо, женой увезенного. Она, конечно, разбилась. С Лидой истерика. Этого не забыть.

И как я потом шел через мост, и солнечное осеннее утро, и Кремль, и багрец и золото Александровского сада.

27 октября

Яркий солнечный день. Продал букинисту кое-что из книжного старья и чувствую себя Крезом. И сразу покупаю новинки: «Драмы» Синга, «Байрон»

Моруа и второй том романа Ю.Слезкина «Отречение», в котором есть аромат времени.

Все газеты заполнены на три четверти постановлениями о выдвижениях кандидатов в депутаты. Зачем-то печатаются похожие друг на друга, как две капли воды, стандартные тексты постановлений. Гораздо было бы интересней прочесть подробные биографии будущих депутатов. Во многих округах одновременно выставляются кандидатуры Сталина, Молотова, Кагановича, Ежова, Ворошилова, Жданова, Андреева. Постышев, об опале которого давно поговаривают, выставлен от Куйбышева. Выставлены чекисты Фриновский, Заковский, Реденс, Берман, Люшков и др. Выставлены: Вышинский, Щербаков, Косиор, Блюхер, Чубарь, Дыбенко, Стецкий, Г.Димитров, Г.Петровский (об опале которого тоже поговаривали), Микоян, Угаров, Хрущев, Маленков, Булганин, Межлаук, Егоров, Поскребышев, Шолохов и др. Выставлен и наш (друг В.Э. и З.Н.) Иван Панфилович Белов — он сейчас в Белоруссии.

Вчера гулял с Х. Его редакция переехала в новое помещение на Тверском бульваре напротив памятника Тимирязеву. Наркомюстом РСФСР после Антонова-Овсеенко назначен В.Дмитриев. Х. опровергает «бродячие сюжеты» об арестах на вокзале в первую минуту по приезде и Антонова-Овсеенко и Миши Шульмана, которого он, оказывается, знает. Бубнов арестован. Это уже точно. Арестован и Н.А.Милютин, один из членов первого Совнаркома, тоже друг Мейерхольда <...>

Что еще нового? На острове Врангеля найден прилично сохранившийся труп мамонта. Умер писатель Алексей Чапыгин. Завершается установка рубиновых звезд на башнях Кремля. «Краткий курс истории СССР» под редакцией Шестакова напечатан уже тиражом 5 миллионов.

Вечером звонит Лида. Говорит, что не может ночевать одна в квартире, и просит придти. Иду. Она собирается переехать к тетке в Киев.

29 октября

С утра стоит густой белый туман. Ничего не видно с другой стороны улицы. Сквозь туман с утра виден оранжевый шар солнца, потом он исчезает <...> Утром на нашей дороге у шлагбаума платформы Лось крушение. Из-за него и продолжающегося тумана весь график сбит <...> Почти остановилось в городе движение троллейбусов и автобусов. Трамваи идут медленно, непрерывно звоня. Люди переходили площадь, держась за руки, как дети.

В шести шагах уже ничего не видно. В жизни не видел подобного <...>

Опять много слухов <...> После ареста директора «Мосфильма» Соколовской (жены Яковлева, тоже объявленного «врагом народа», одесской подпольщицы в гражданскую войну) там идут непрерывные скандалы. Выяснилось, что Райзман из подхалимства с ней жил. Александров всячески отмежевывается от своего арестованного друга оператора Нильсена (я знаю его жену, маленькую актрисочку), поливает того грязью и всем говорит, что тот его гипнотизировал. Нильсен объявлен шпионом⁶⁵. Положение Шумяцкого тоже очень поколебалось после ареста Нильсена и Соколовской. Снова приходится круто и Н.Эрдману. Его сценарий по «Женитьбе Фигаро» для Александрова забракован. Дескать, «выхолощено революционное содержание». Так заявил на каком-то обсуждении В.Б.Шкловский. Ему бы поблагороднее было помолчать, а то в теперешней горячке от таких формулировок недалеко до беды. Газета «Кино» на днях назвала Эрдмана «контрреволюционным пасквилянтом».

Ноябрь

2 ноября

Радиограмма от Лёвы с его новым адресом: «ДВК Нагаево, почтовый ящик 3». Сразу к карте. Бухта Нагаево находится на Колыме. Дорога туда морем. Это очень далеко. Там суровейший климат. Бедный Лёвка! Кроме прочих трудностей и опасностей — цинга.

Еду в Загорянку. Как ни странно, мама скорее рада. Все-таки какая-то определенность. Есть куда собирать посылки, а значит, есть и о ком заботиться.

3 ноября

Зашел сегодня к М.Я.<Шнейдеру>. Он читал мне свою очень резкую статью о книгах Б.Шумяцкого. Ну, что ж, статья верна, но если ее напечатают, то это будет означать, что Шумяцкий на самом деле в опале — а чем это сейчас пахнет для старого большевика, тоже известно, — и тогда стоит ли устраивать танец на его поминках? А если он вывернулся и вышел из опалы, то статью просто не напечатают. Литературная полемика хороша в другие, более спокойные времена. Вот Мирский осмелился критиковать роман Фадеева «Последний из удэгэ», его обвинили в диверсии, он исчез и, м.б., уже погиб⁶⁶. Будущий историк советского кино не простит Шумяцкому многих преступлений (один «Бежин луг» чего стоит), но время ли теперь сводить эти счеты? М.Я. со мной спорил, но, кажется, все же заколебался. Прибегала М.Барская, пощебетала что-то о своих снах и убежала.

4 ноября

Утром звонок В.Э.Мейерхольда. Говорим о том и сем. Жалуется на усталость. Зовет придти завтра на прогон «Одной жизни». Невесело шутит: «Посмотрите, а то запретят...» <...>

5 ноября

На прогоне «Одной жизни» в ГосТИМе. Прогон шел при пустом зале: комиссия приняла меня за работника театра, а Кудлаи и Рицнеры, хотя и косились, но ничего не сказали. Сидел в сторонке слева. В.Э. дважды подходил ко мне, как бывало. Прогон длился почти пять часов (вместо трех). Оформление готово, но монтировка не налажена. Обстановка до капли воды напоминает злосчастный просмотр «Наташи» 25 апреля. По словам студентов, накануне они работали всю ночь, освобождая помещение от старых декораций и размещая части оформления «Одной жизни». Холодно. Театр еще не отапливается. Перед началом В.Э. командовал монтировкой в пальто и берете. Подойдя ко мне, он вспомнил репетиции «Зорь» в холодном зале б. Зона.

И при всем этом — спектакль есть. Кто-то звонит, допишу завтра...

6 ноября

Спектакль есть.

Он совсем не такой, как я ожидал. Он трагический. В нем есть подъем: он не минорен и уныл, но он трагичен. Ни на волос той «парадности», которую В.Э. так бранит в большинстве спектаклей других театров в последние годы <...>

После конца сижу с молодежью.

Где-то заседает комиссия с Всеволодом Эмильевичем.

Как ни странно, комиссии спектакль понравился. Председатель Василевский сказал, что «спектакль приемлем». Критиковали отдельные (и лучшие) эпизоды спектакля, такие как «Казнь», «В бараке», «Смерть Сёмы» и др. Театру предложено показать спектакль после праздников, т.е. 11–12 ноября, устранив отмеченные недостатки. Мейерхольд согласился, но как-то безрадостно (по словам Вали Назаровой).

Сегодня целый день в Ленинской библиотеке. Встретил там Х. Он рассказал, что на днях арестован Виктор Кин. Последнее время он работал редактором «Журналь де Моску». В молодости он был в подполье в Приморье, потом корреспондентом ТАСС в Италии и Франции. Х. его хорошо знал по ТАСС <...>

11 ноября

Эти дни снова хожу на репетиции в ГосТИМ. В.Э. сам позвонил мне и пригласил. Репетиции идут неровно, но с блестками истинного творчества <...>

14 ноября

Сижу на репетициях В.Э. <...> Многое превосходно. Вчера в театре был Вишневский. Поздоровался со мной.

Помнит <...>

18 ноября

<...> Звонок Жени Мюльберга, что на завтра назначен прогон «Одной жизни» для комиссии ВКИ, но приказано никого не приглашать. Он уверен, что если я позвоню В.Э., то он меня пригласит, но я решаю не ходить. Спектакль я видел, и маячить на глазах у моих недругов не хочу (Кудлаи и пр.).

19 ноября

Вчерашний прогон прошел нервно. Комиссия назначила обсуждение на сегодня в ВКИ, пригласив только режиссуру, художника и директора. Вчера и сегодня в театре были производственные совещания, на которых В.Э. делал замечания.

20 ноября

На этот раз обсуждение в ВКИ было очень резким. И это несмотря на то, что В.Э. выполнил указанные на прошлом просмотре замечания. Особенно непримиримо говорил Керженцев, который фактически дезавуировал оценку предыдущей комиссии. Решено, что В.Э. будет снова переделывать. А потом опять покажет спектакль ВКИ. Прямо после заседания В.Э. поехал к семье Н.Островского, чтобы, по его словам, получить новый импульс к работе и борьбе за спектакль. Намечен новый срок выпуска — к выборам.

Мне каждый день звонит Женя Мюльберг и рассказывает обо всем, что делается.

22 ноября

<...> Вечером у меня Мюльберг. По его словам, В.Э. кажется бодрым и энергичным. Но я не верю в это: просто он, когда нужно, умеет казаться. Десять раз в день подхожу к телефону, чтобы позвонить ему, и не решаюсь.

24 ноября

А большой город живет своей шумной жизнью. Страх перед происходящим и непонимание так велики, что об арестах говорят сравнительно мало — разве уж очень доверяющие и близкие люди. Даже в пострадавших семьях стараются плакать потихоньку. Об исчезновении родных и знакомых молчат. Узнают на работе, соседи — начнутся вполне реальные неприятности, которые тоже неизвестно чем могут кончиться. Иногда кто-нибудь в компании брякнет о новом слухе «взят такой-то», и все делают вид, что не слышали, или какой-нибудь самый отъявленный дурак начнет <говорить>, что это не случайно и этого-то следовало ожидать.

Идет подготовка к выборам. Газетная демагогия. Марши и песни по радио, плакаты. Улицы полны толпой. В магазинах не протолкаться. И со стороны какому-нибудь Фейхтвангеру все это, наверно, кажется нормальной кипучей жизнью. Но каждую ночь из тюрем в длинных составах идут на север и восток эшелоны вагонов, и каждую ночь опять наполняются тюремные камеры.

Снова тревожные слухи о выселении с конфискацией.

25 ноября

Целые дни читаю в Ленинской библиотеке. Очень интересна книга И.Тэна о Наполеоне. Он разрабатывает теорию, что диктатором может быть всегда чужак, иноплеменник. М.б., потому, что он не связан сентиментальными узами с управляемым народом и свободен от жалости. Наполеон — корсиканец. Кемаль — полугрек. Гитлер — австриец, т.е. о Гитлере — это уже мое продолжение его мысли. Сталин тоже.

26 ноября

Умер Сулейман Стальский.

Вовка сказал мне в библиотеке, что восстановлены в партии Безыменский и Либединский.

28 ноября

<...> Вокруг беды. У Мейерхольда неудача со спектаклем. ГосТИМ снова в тяжелейшем положении <...>

Слухов по-прежнему много <...> Говорят, что в тюрьмах при допросах бьют. Будто бы на это есть высшая санкция, подписанная Сталиным и Ждановым. При мысли об этой подлости кровь кипит в жилах <...>

Декабрь

3 декабря

Газеты битком набиты материалами к выборам. «Правда» сегодня печатает длинное стихотворение Джамбула «Нарком Ежов» <...> Мне очень интересно, с какими лицами читали этот низкопробный лубок сами герои, С<талин> и Е<жов>. У Ежова на фото странное выражение глаз. Не удивлюсь, если он окажется психопатом. Все это так гадко и мизерно, что глазам своим не веришь, когда читаешь.

4 декабря

Сегодня в ГосТИМе замена. Вместо «Одной жизни» идет «Горе от ума» (бывшее «Горе уму»). Это, видимо, означает, что премьера официально запрещена. Долго думаю: позвонить В.Э. или сейчас это бестактно <...>

5 декабря

В Ленинской библиотеке встречаю в курилке А.В-ова. Последнее время я его постоянно встречаю тут. После разных преамбул он рассказывает, что пришлось уйти из редакции, так как арестовали его приятеля, зав. отделом. Подробности чистки в «Комсомолке» после ареста Бубекина. По его словам, Косарев уже давно висит на ниточке, и только личное расположение Сталина его спасает. Сейчас в Ленинской библиотеке можно заметить много людей, читающих разные странные книжки и, видимо, не знающих, куда девать свой досуг. Я пригляделся к ним и узнаю сразу: они резко отличаются от завсегдатаев. Это «снятые» и «ушедшие сами». Они скрывают от соседей свою вынужденную безработицу и просиживают в читальне целые дни.

8 декабря

<...> Видел Х. Заговор против Сталина действительно существовал. Будто бы Тухачевского разоблачила французская разведка, так как ей стало известно, что его группа ориентируется на военный союз с Германией. Арестованный еще летом директор Большого театра Мутных, бывший работник ПУРа, должен был организовать арест членов политбюро во время какого-нибудь торжественного спектакля. Так уверяет Х. Однако я сомневаюсь.

9 декабря

<...> Со странным чувством проходишь сейчас мимо здания НКВД на Дзержинской. Сколько в этих стенах бывшего страхового общества «Россия» и внешне ничуть не зловещих, заключено тайн, политических загадок, скрыто злодеяний и преступлений. Все москвичи знают, что в части здания, выходящей во двор, находится знаменитая Внутренняя тюрьма, а где-то в подвале расстреливают.

В Москве есть еще большие политические тюрьмы: Бутырская, Лефортово, Таганская, Матросская Тишина и др., но это — самая главная и секретная. Прохожие инстинктивно избегают проходить по тротуарам мимо здания и переходят на другую сторону.

10 декабря

<...> Все думаю о версии Х. о «заговоре». Поверить в это мешает простейший здравый смысл. Если «заговор» был, то, судя по арестам, его силы значительно превышали силы Сталина: руководство армии, органов НКВД, ключевые посты в правительстве, ЦК нац. партий. Допустим, Сталин опередил заговорщиков. Но аресты продолжались долго и уж, конечно, во всяком серьезном заговоре должен быть запасной центр и параллельные группы. Даже арест Желябова не помешал Народной Воле убить царя при их наивных организационных средствах. М.б., «заговор» и был, но небольшой и локальный, а все прочее, так сказать, детонация. Это правдоподобней, но возникает новый вопрос — может ли с чисто логической точки зрения называться «заговором» выступление большинства ЦК против меньшинства, — хотя бы даже потенциальное, зреющее выступление — ведь по любым конституционным законам большинство право...

12 декабря

Выборы! Улицы в красных флагах. Из радиорупоров с крыш несутся мелодии Дунаевского и попурри оперетт. Снежная, нарядная зимняя погодка. Наш избирательный участок помещается на улице Коминтерна в доме «Крестьянской газеты»⁶⁷. Рано утром приехала голосовать мама. Часам к 11, по пути в библиотеку, зашел и я. Организация отличная, вся процедура разработана прекрасно. Никаких очередей, ни минуты задержки. Мы избирали Булганина и И.М.Москвина <...>

14 декабря

Утром в газетах сообщение Комитета искусств об итогах октябрьских спектаклей в театрах СССР. После хвалебного перечня названий и театров говорится: «Лишь театр им. Вс. Мейерхольда не дал юбилейной постановки...» и далее резко оценивается спектакль «Одна жизнь» как проникнутый «безнадежным пессимизмом и обреченностью». И кончается это так: «Поэтому ВКИ эту постановку, как политически ошибочную, не разрешил».

Звонок Гарина. Потом он заходит. Сначала, разумеется, говорим о Мейерхольде. Мы оба думаем, что ГосТИМ может не выжить сейчас. У него тоже неудачи: снят из плана «Поединок» и он сам снят с роли в спектакле «Дума о Британке» «за формализм». У него болят глаза. Видимо, это от пьянства. Он много пьет. Провели с ним почти весь день и пили «Шамхор». И он тоже слышал, что Тухачевского выдала французская контрразведка в пику немцам.

16 декабря

<...> «Правда» сегодня пишет, что на каком-то собрании в Академии наук акад. Фесенков «смазал роль врагов народа, орудовавших в астрономии». Фесенков отстранен от руководства Астрономическим советом. Итак, «враги народа» появились уже и в астрономии. Там они тоже хотят «вернуть помещиков и капиталистов»? На Луну, что ли? <...>

Встретил на улице Горького Х. Прошлись немного. Как всегда, рассказы. <...> Обстоятельства бегства из Афин нашего б. посла Бармина таковы. Зная о расправах в Москве, Бармин стал бояться за себя. В Афины пришел советский пароход, и капитан стал настоятельно приглашать Бармина на борт судна «выпить чаю». Бармин заподозрил ловушку и отказался. Секретарь парторганизации посольства тоже настаивал на визите, а то, мол, обидятся. Но, зная о том, как часто наши пароходы увозили из-за границы похищенных нашими агентами людей, Бармин категорически отказался ехать на судно и, убедившись, что дело на самом деле неладно, поехал во французское посольство и попросил себе визу во Францию. Сейчас он в Париже. Х. с ним хорошо знаком.

17 декабря

Сегодня в «Правде» статья Керженцева «Чужой театр», полная злобы, политических инсинуаций и передержек. Малая доля правды в ней густо сдобрена всевозможной клеветой. «В те дни, когда наши театры показали десятки новых произведений... отразившие величайшие проблемы строительства социализма, борьбу с врагами народа — театр им. Мейерхольда оказался полным политическим банкротом»... Далее соответствующим образом препарируется весь путь Мейерхольда, начиная с дореволюционных лет. Поминается посвящение «Земли дыбом» Троцкому. Кстати, в тексте посвящения стояло «Красной Армии и первому красноармейцу — Л.Троцкому». Но ведь Троцкий-то тогда на самом деле был вождем Красной Армии — это исторический факт и этого никуда не денешь. Дальше Керженцев говорит о репертуаре ГосТИМа, вспоминает книгу «Гоголь и чорт» Мережковского (конечно, названного «белоэмигрантом», хотя, когда вышла книжка, никакой белоэмиграции не было ⁶⁸). Тут набросана куча таких слов, как «формализм», «трюкачество», «выверты» и пр. Еще дальше: «Присяжными поставщиками В.Мейерхольда оказались господа Эрдман, Третьяков и др. Мейерхольд еще хвастал, что поставит пьесы теперь разоблаченного шпиона Бруно Ясенского, исключенного из Союза писателей поэта Корнилова и тому подобных господ». «Окно в деревню» — «карикатура на советскую деревню», «Командарм» — «издевательство над нашей армией», «Выстрел» Безыменского — «троцкистская контрабанда». Дальше говорится, что Мейерхольд «добивался постановки пьесы “Хочу ребенка” врага народа Третьякова, которая являлась вражеской клеветой, пьесы Эрдмана “Самоубийца”, защищающей права мещанина на существование». Тут Керженцев припоминает какое-то выступление З.Н.Райх в защиту этой пьесы и называет его «вражеской вылазкой» и «антисоветским». Дальше идет столь же пахучий разбор «Одной жизни»: «Основной темой спектакля является фатальная обреченность бойцов революции» и «В результате получилась политически вредная и художественно беспомощная вещь»... Ну, как тут не вспомнить, как мне сказал В.Э. весной: «Я знаю, за что меня снимут — за режиссерскую безграмотность». «Систематический уход от действительности, политическое искажение ее, враждебная клевета на нашу жизнь привели театр к полнейшему идейному и художественному краху, к позорному банкротству» и «Он сделал себя чужеродным телом в организме советского искусства. Разве нужен такой театр советскому искусству и советским зрителям?»

Конечно, судьба театра уже решена. Но это еще полбеды. Хуже всего, что инкриминируемые В.Э. действия («троцкистская контрабанда», «вражеская вылазка», «антисоветское выступление» и др.) в нынешнем 1937-м году вполне достаточны для расправы с ним лично. Разве резче говорилось об Авербахе, Воронском, И.Катаеве и др.? Становится жутко, когда подумаешь, что может ждать В.Э.

Днем захожу в театр, надеясь увидеть В.Э., но его нет. Пишу и отправляю по почте В.Э. сочувственное письмо. М.б., неосторожно, но иначе я не могу.

18 декабря

Сейчас в Москве «Мейерхольд» — это тема номер один. Вчера в «Известиях» и в «Советском искусстве» тоже антимейерхольдовские высказывания Гольденвейзера и Хмелева. Насчет Гольденвейзера не знаю, а от Хмелева я много раз сам слышал восторженные слова о Мейерхольде, и ему не простится это угодничество.

Заходил в театр. У актеров настроение паническое. Это событие затмило и слухи о новых арестах и все остальное. Одновременность антимейерхольдовских выступлений в разных газетах доказывает организованность кампании. Сегодня «Известия» печатают гнусные интервью с Царевым, Садовским, Чкаловым.

Сегодня в ГосТИМе мне сказали, что уже получена бумага о передаче нового здания Филармонии.

19 декабря

Утром звонок В.Э. Он получил мое письмо и благодарит. Просит зайти в театр <...>

В.Э. ходит по фойе в шубе и с тяжелым портфелем в руках. Он очень плохо выглядит, подавлен, растерян и как-то дряхл. На голове шапка. Из-под нее торчат седые волосы. Постояли с ним, облокотившись на прилавок гардероба, затем ходили по фойе, потом сидели на одной из первых (справа) скамеек в фойе. Повсюду нас окружали актеры и студенты. В.Э. брал меня под руку и уводил, но нас снова окружали. Я спросил, будет ли вечером играть З.Н. Он сказал, что она в ужасном состоянии, но постарается играть. Он сказал, что утром позвонил Станиславскому. Тот не знал о статьях против В.Э. Домашние от него скрыли. Когда я уходил из театра, В.Э. сидел в фойе на скамеечке, а вокруг него молча сидели молодые актеры, словно ожидая, что он что-то скажет, но он молчал, опустив голову, и все сидели неподвижно.

Я купил в кассе билет за 20 р. на вечерний спектакль «Дамы». У кассы стояла очередь, но я, воспользовавшись старыми связями, купил, зайдя сбоку.

Вечером на «Даме». У входа давка с перепродажей билетов спекулянтами. Многие не попадают. Почти премьерная публика. Есть и журналисты.

Первый акт З.Н. играла слабо, второй очень хорошо, третий начала слабо и кончила прекрасно, а 4-й и 5-й — блестяще. Садовский⁶⁹ волновался, но был мил. Когда после 4-го акта стали вызывать В.Э., З.Н. испуганно и довольно громко сказала «Нет! Нет!», но стали топать ногами, крики продолжались, и В.Э. пришлось дважды выйти. Он раскланялся из глубины сцены справа, из-за игорного стола. А после конца Садовский объявил, что В.Э. нет в театре. Но он был. В антрактах <я> был за кулисами с ним. Прощаясь, он крепко сжал мне руку.

20 декабря

Пресса продолжает бомбить Мейерхольда. Кроме нескольких интервью, все статьи подписаны псевдонимами или без подписи. Сегодня бранят В.Э. за его речь на вчерашнем партсобрании в театре (которое было днем, когда я ушел).

Днем снова зашел в ГосТИМ, чтобы купить билет на послезавтрашнюю «Даму», и опять говорил с В.Э. Его особенно оскорбила статья в «Литературной газете», где есть фраза: «Мейерхольд лопнул, как мыльный пузырь»⁷⁰ и где о нем говорят, как о выразителе «авербаховщины в театре», что вообще уже полный бред — В.Э. и Авербах были злейшими врагами. Сказал мне, что у него нет ни копейки сбережений и почти нет денег <...>

21 декабря

Все мысли о Мейерхольде, и мне не работается и не читается.

Днем захожу опять в ГосТИМ. Я заметил, что В.Э. радуется, увидев меня, и понимаю, что ему легче разговаривать со мной, чем с другими: ведь я уже вроде человек сторонний. Завтра начинается «актив». Спрашиваю В.Э., не придти ли мне, но он даже замахал руками: «Нет, нет, вас мои недруги особенно не любят и сразу обрушатся. Да вы не бойтесь, вас и так не забудут, но лучше не высовываться...» Опять вспомнил фразу из «Литературной газеты», что он «лопнул, как мыльный пузырь». «Меня это добило. Может, это только кажется мне, что я с вами разговариваю, а меня нет, ведь я уже лопнул...» И продолжает развивать эту тему в своей обычной гротесковой манере. В это время Костя Карельских пришел в театр с породистой собакой, и В.Э. с преувеличенной серьезностью стал ее щупать и осматривать и даже присел на колени, чтобы заглянуть ей под веки. «Я ведь знаток собак. Ну, что ж, могу собаководом стать. Ведь где-нибудь нужны собаководы. Я даже догадываюсь — где...»⁷¹

Ко мне подходит П.В.Цетнерович и, отозвав в сторону, спрашивает совета, не попросить ли ему В.Э. написать письмо в редакцию, что он, П.В., никакого отношения к постановке «Одной жизни» не имеет (в статье в «Советском искусстве» было сказано: «постановка В.Мейерхольда и П.Цетнеровича). «Вы же знаете, Александр Константинович, какой я сопостановщик рядом с Мейерхольдом. Ему все сойдет, а у меня будут неприятности...» Я спросил у П.В., возражал ли бы он, если б спектакль разрешили, и согласился бы, чтобы его имя стояло на афише? «Ну, конечно, но ведь это совсем другое дело...» Тогда я, стараясь держаться спокойно, сказал ему, что если он, П.В.Цетнерович, и останется в истории русского театра, то только потому, что он где-то когда-то помогал Мейерхольду, и что он может просить В.Э. о чем угодно, но что такая просьба опозорит его до конца его дней. Он был смущен и стал что-то лепетать.

Вечером зашел к Виноградской. Она посвежела и поздоровела с осени, хотя и говорит, что неважно себя чувствует. Ее откровенные рассказы о юности, о том, как она была в вахтанговской студии, о гипнотической властности Вахтангова, о том, как он однажды приказал ей раздеться догола и она подчинилась.

22 декабря

В ГосТИМе начался «актив». В.Э. должен выступать первым.

Вечером на «Даме с камелиями». Спектакль шел, как никогда, с необычайным подъемом. Публика премьерная, масса актеров, художников, журналистов. З.Н. играла превосходно, я бы сказал, вдохновенно. После конца тут же на сцене потеряла сознание. Овации были страшные. Кричали: «Мей-ер-холь-да!» и топали ногами, но В.Э. не вышел. Когда Миша Садовский объявил, что Мейерхольда нет в театре, раздались крики: «Неправда! Он здесь! Передайте ему привет! Браво! Браво!» Я смотрел 1-й, 3-й и 4-й акты, а остальное время сидел с В.Э. за кулисами. Наш разговор ночью записал в блокнот.

Ушел из театра со Штоками. Ольга Романовна смотрит спектакль впервые. Она потрясена. Захожу к ним, и мы долго еще просидели, говоря о Мейерхольде <...>

23 декабря

В ГосТИМе продолжается актив. Пресса громит Мейерхольда за вчерашнюю речь на партсобрании⁷². «Мейерхольд встал в позу благородного героя и призывал все беды на свою голову, рассыпался в комплиментах перед вполне здоровым, крепким коллективом театра». Коллектив вполне показал себя. Против В.Э. выступили: Темерин, Субботина, Абдулов, Вейланд Родд, Рицнер, Богорская (которую я привел в театр), В.Громов. В «Советском искусстве» напечатано «Открытое письмо Мейерхольду» Б.В.Щукина, не слишком ругательное, половинчатое, с комплиментами. В нем он вспоминает хвалебно Гарина — Чацкого⁷³. Враждебные интервью с Любимовым-Ланским⁷⁴, Светловидовым⁷⁵, Свободиным, который год назад хотел поступить в ГосТИМ. Мейерхольд и юбилей Руставели — вот две темы последних номеров газет. Еще в «Советском искусстве» большая статья без подписи «Искусство, враждебное народу» с небывалым набором ругательств и инсинуаций. Все-таки любопытно, что самые пахучие статьи идут под псевдонимами или без подписи. Значит, какие-то борзописцы берегут свои «честные имена».

В одном из наших разговоров в эти дни В.Э. сказал, что месяц с лишним тому назад ему сказали, что я арестован. Он мне позвонил, чтобы проверить. Да, вспоминаю, в начале ноября он звонил, и я тогда еще не мог понять — зачем? Я ему ответил, что, наверное, спутали меня с братом. Он посмотрел мне в глаза и потрепал за плечо, как бывало.

24 декабря

Утром снова в ГосТИМе на «Лесе», а вечером опять «Дама».

Газеты печатают речь Микояна, произнесенную 21-го на юбилее НКВД и полную восхвалений Микояна. Говорят, что Карахан за несколько часов до расстрела был формально разведен с М.Семеновой по личному указанию Сталина⁷⁶.

Агония ГосТИМа продолжается. То, что его судьба еще официально не решена, возбуждает много толков и даже надежд. Но градус поношений Мейерхольда в прессе все повышается. Слава богу, хоть юбилей Руставели частично вытеснил антимейерхольдовские матерьялы <...>

25 декабря

Днем ноги сами понесли меня в ГосТИМ. У выхода из театра встречаю В.Э. Он просит проводить его на Брюсовский. Идем. У телеграфа переходим улицу, чтобы посмотреть витрину какого-то восточного магазина. Я, по привычке, хочу перебежать перед идущим сверху автобусом. В.Э. удерживает меня за рукав пальто.

— Вы что думаете — я вам жизнь хотел спасти? Просто мне не хочется, чтобы про вас написали, что вы покончили с собой, запутавшись в своих связях с Мейерхольдом...

Эта формула несколько раз мелькала в газетах в этом году. Помнится, так сообщили о смертях Томского и Гамарника. Говорит это В.Э. серьезно, но в глазах искорки смеха.

Спрашивает, что говорят о нем в Москве. Рассказываю о слухах насчет Александринки.

— Короче — высылают? Нет, Ленинград — это слишком близко. Они меня, наверно, куда-нибудь в Алма-Ату⁷⁷...

— В.Э., а где бы вы предпочли работать — в опере или в драме?

— Я, как Хлестаков — в любое богоугодное заведение, только не в тюрьму...

Я замечаю, что он сегодня свежо выглядит.

— Да, потому что побрился.

У дома на Брюсовском зовет меня зайти пообедать. Мне трудно с ним расстаться, и я иду.

Пока накрывают на стол, говорим о разном. Он относится ко мне с приязнью и доверием. Он чувствует мое отношение к себе, как женщина чувствует чью-то влюбленность. Он и ведет себя со мной, как женщина, заинтересованная в ощущении своей власти, немного играя себя сам, чуть кокетничая, чуть позируя, очаровывая своей искренностью и даже в эти трагические дни.

К столу З.Н. не выходит. Детей тоже нет. Теперь я понимаю, почему В.Э. зазвал меня: чтобы не обедать одному.

Говорим о его литературных планах. Я брякаю, что теперь самое время за них взяться.

— Нет, это уж когда все кончится. Никогда не умел два дела сразу делать. Меня, когда я пол мету, даже к телефону не зовут.

Уходит к З.Н. и зовет ее выйти, но возвращается один. Рассказывает о своем трудном материальном положении. За квартиру надо доплатить 18 тысяч (кому? в кооператив?). У него нет ни копейки сбережений. Придется продавать машину.

Приходят, один за другим, Зайчиков и какой-то старый адвокат, фамилию которого я не разобрал. Адвокат рассказывает об обстоятельствах падения б. наркомздрава Г.Каминского⁷⁸, которого В.Э. знал.

Потом разговор возвращается к положению театра. В.Э. рассказывает о собраниях актива. От него все время требуют новых и новых покаяний, причем степень их максимальности с каждым днем возрастает. В.Э. вовсе не хочет упрямиться. Он понимает, что самокритика входит в правила игры, но он старается обойтись тем минимумом, который можно совместить с остатками самоуважения. Но недалекие актеры (большей частью бездарные) считают, что упрямство В.Э. губит театр и осыпают его упреками, в том числе люди, обязанные В.Э. буквально всем. Предательство части труппы — самый печальный штрих драмы крушения театра. Находятся глупцы, которые надеются, что В.Э. уберут, а театр сохранят: точно кому-нибудь нужен театр Мейерхольда без Мейерхольда.

— Да, я сам теперь вижу — театр надо закрыть, — говорит В.Э. — Разве это труппа? Все предатели!..

Пьем коньяк. Ухожу уже в сумерки.

27 декабря

Кончается страшный, нелепый, таинственный, трагичный и бессмысленный 1937-й год. Когда-нибудь о нем будут писать романы и исследования, поэмы и драмы. Историки разберут страшные архивы (если они сохранятся) и ничего не поймут: почему вдруг в такой талантливой, здоровой, молодой и сильной стране оказалось так много преступников и притворявшихся друзьями и патриотами врагов. Почему самые умные и смелые были побеждены самыми тупыми и трусливыми. Много тайн и загадок принес этот год, и все ли их разгадает будущее? Не знаю, в чем виноваты Бухарин и Тухачевский, но я знаю, что брат Лёва ни в чем не виноват, и знаю, что мой великий учитель Всеволод Эмильевич Мейерхольд, имя которого запятнано и унижено, неизмеримо выше, глубже, благороднее тех, кто сейчас его поносит. Может, близкие Бухарина и Тухачевского думают так же.

Советские люди дрейфуют на льдине у Северного полюса, огибают на крылатых кораблях без посадки половину земного шара, советские люди в зашторенных кабинетах на Лубянке избивают и мучают, добиваясь чудовищных признаний, таких же советских людей, тянутся на восток и север бесконечные составы теплушек, набитых советскими людьми, и их с пулеметами на крышах охраняют другие советские люди. А в городах в ресторанах гремят джазы, на сценах театров страдает Анна Каренина, типографии печатают в миллионах экземпляров стихи Пушкина и Маяковского, и десятки миллионов людей голосуют за невысокого коренастого человека с лицом, тронутым оспинками, и желтоватыми глазами, человека с солдатскими усами и рыбацкой трубкой, именем которого совершались все подвиги и подлости в этом году.

28 декабря

Почти каждый день хожу в ГосТИМ на хорошо знакомые спектакли, которые, наверно, больше никогда не увижу. Сознание, что каждый спектакль может быть самым последним, придает им горькую прелесть, хотя они и идут в слабейших составах. Агония театра длится уже одиннадцать дней. Ежедневно раскрываю утром газету, ожидая прочесть в ней постановление о закрытии театра, но его всё почему-то нет.

Вчера смотрел «Ревизора» (увы, без Гарина), сегодня «Свадьбу Кречинского» (тоже без Юрьева и Ильинского). Завтра снова пойду на «Даму», а послезавтра на «Лес».

Снова мороз.

29 декабря

Страшный мороз. Днем в Ленинской библиотеке. Вечером снова на «Даме». Сижу с Таней. Смотрю подряд, кроме 3-го акта, который провожу с В.Э. за кулисами. На спектакле множество знакомых: Б.А.Дехтерев с Володей и Филипповским, Арбузов, Шорин с Аней, Таня Литвинова и др. Нос к носу столкнулся с Варшавским. Не поздоровались.

Сидим с В.Э. на куче декораций у входа в уборную З.Н.

— Скоро уже ничего этого не будет, — (жест на декорации). — Я всегда изумлялся, как быстро можно разрушить театр. Через две недели ничего нигде не найдешь. Как испарится всё. Я это испытал уже... кажется, в двадцатом году... Создавали, тащили, собирали и — фью! — (свист) — ничего, как у Гофмана, помните?

Я ничего подобного у Гофмана не помню, но киваю головой.

Мимо нас проходят загримированные актеры и как-то боком косятся на В.Э. Не все даже здороваются. Раньше, бывало, когда В.Э. вот так затевал с кем-нибудь за кулисами разговор, все старались прислушаться или попросту подходили и окружали его, а сегодня мы сидим вдвоем. Подошел, было, Зайчиков и отошел. Впрочем, он играет Сен Годана и занят ролью.

В.Э. озабочен тем, что Кудлай забрал стенограмму последнего актива и исказит ее своей правкой. Верный себе, он фантазирует, что, должно быть, сейчас Керженцев и Кудлай сидят над стенограммой и штудируют речь В.Э., чтобы на нее ополчиться. Мимо проходит администратор Локтев, В.Э. вскакивает и подзывает его.

— Скажите, Локтев, вы не знаете, Кудлай забрал стенограмму?

— Вряд ли, В.Э. Кудлай просил меня устроить его сегодня в цирк.

— В цирк? Слышите, Гладков? — Мейерхольд неповторимым жестом разводит комически руки, как-то удивленно выпячивая губы — так он всегда изображает беспомощное удивленье. Я невольно смеюсь. При всем своем ничтожестве, Кудлай — одно из главных действующих лиц разыгрывающейся драмы и его пребывание сегодня в цирке — острый трагикомедийный штрих. И я чувствую, что В.Э., несмотря ни на что, как художник, гениально понимающий трагикомедию и гротеск, сам любуется этим штрихом.

А в нескольких шагах от нас измученная, больная, вдохновенно-взволнованная З.Н. играет умирающую Маргерит, может быть свой последний спектакль в жизни.

В.Э. сегодня в черном костюме. Руки почти все время в карманах брюк. Разговаривая, раскачивается, причудливо и гибко сутулясь. Сбоку его фигура необычностью ракурса напоминает его самого на портрете Шерлинга⁷⁹.

— Да, который раз в жизни я должен все начинать сначала. Вы знаете мою биографию. Сколько у меня было таких падений?

— По-моему, семь, В.Э.

— Нет, восемь...

Он вытаскивает из внутреннего кармана пиджака и показывает мне белый конверт с какими-то документами.

— Вот я все приготовил и ношу с собой... Тут секретное письмо из МК партии, одобряющее линию «Выстрела» и «Рычи, Китай!», точный текст знаменитого посвящения «Земли дыбом» и... рецензия Керженцева на этот спектакль, кончающаяся пышным славословием Троцкому. И еще разное. За театр больше бороться не стану, а за партбилет еще поборюсь.

Подбежавший Локтев зовет его к телефону. Мейерхольд так стремительно уходит, как будто этот звонок может что-то решить, изменить. Через пять минут он возвращается. Снова подходит Зайчиков и начинает что-то рассказывать. Но В.Э., кажется, его не слушает, думая о чем-то своем. Антракт. В.Э. уходит к З.Н. в уборную, которую раньше занимал мой НИЛ. А я иду в фойе.

Спектакль идет с огромным успехом. Конечно, особенные овации после 4-го и 5-го актов. Снова крики: «Мей-ер-хольд!», но В.Э. не выходит. Он очень любил раскланиваться, но в данном случае вызовы его имеют специфический оттенок, и он это понимает⁸⁰ <...>

30 декабря

Днем заходил на «Горе уму». Знаю спектакль почти наизусть, но ноги сами влекут меня в ГосТИМ. Каждый спектакль может быть последним.

Под вечер у меня Валя Назарова и Руфа Бригиневич. Провожаю их и забредаю к Штокам. Там Арбузов и Тоня Максимова. Разные сплетни о том и сем. Все меня зовут встречать Новый год. Но я отказываюсь. Буду один дома.

Дехтеревых, наконец, прописали у нас, и на днях они переезжают. Кончилось мое одиночество <...>

31 декабря

В «Литгазете» сегодня отрывок о 1905 годе из нового романа в прозе Б.Л.Пастернака. Он написан от первого лица и автобиографичен. Это настоящая большая проза. По сравнению с прежними прозаическими вещами Пастернака здесь повествование, рассказ берет верх над процессом «виденья мира», если так можно сказать. И манера более свободная, менее напряженная и сгущенная. Скорей бы он был закончен. Осточертели разные «Хлебы» и «Сыновья трудового народа» ⁸¹.

Днем в библиотеке. Встретил там Х., которого давно не видел. Расспрашивает о Мейерхольде. Как всегда, сам интересно рассказывает. Оказывается, когда умер Фрунзе, Зиновьев предлагал Сталину пост наркомвоена. Он хотел отодвинуть Сталина от партийных дел. Но Сталин оказался хитрее и отказался. Тогда Зиновьев предложил Лашевича. А Сталин выдвинул Ворошилова, который с тех пор стал преданным ему человеком. Одно время Сталин хорошо относился к Тухачевскому, который активно реформировал армию, и примерно год назад думали, что тот заменит Ворошилова. Потом вдруг все переменилось. Как ставку выиграл Ворошилов, неизвестно. Это эпизоды из многолетней борьбы «унтеров» и «офицеров» (как говорит Х.), и Сталин долго держал по отношению к ней нейтралитет. И еще многое другое. Правда ли это? Трудно сказать. Но, конечно, Х. многое знает. <...>

Проверил по телефону свой болтливый будильник, поставил на плитку чайник и снова за книгу.

Год назад в этот час я сидел рядом с В.Э. Его рука лежала на моем плече, и со мной первым он чокнулся, подняв бокал. Ему, Лёве и родным — мои мысли на исходе этого злосчастного года.

Продолжение следует