В.Э. добавил: «Вот и вы за меня пострадали!»

Днем идет детский утренник «Леса».

Вечером тоже «Лес». На спектакль пришел В.Э. и организовал кулисный аврал по уборке помещения. Дело в том, что вчера у нас отобрали все комнаты, выходящие в фойе, и он лишился своего кабинета. Сам помогал перетаскивать какие-то ящики, передвигать шкафы. Все это с какой-то мрачной энергией. Мимоходом сказал мне, что не верит в успех премьеры. Я шучу, что во время бури капитан сам помогает ставить паруса. Он понимает шутку: она ему нравится. Вскоре он сам острит надо мной: — Гладков, не принимайте вида Цезаря! Лучше подумайте, куда нам поместить парикмахера...

Очень люблю его таким.

В газетной статье говорится о собрании труппы 11 декабря, когда я отвечал на статью Г.Мичурина. Тогда В.Э. сказал мне, что я говорил «блестяще». Вот и расплата...

Несколько комично то, что в статейке я назван «неким»: это я-то, который работал в газете с ее основания, где я напечатал много статей, где две статьи и в настоящее время лежат набранные и где я для большинства работников просто «Шура» или «Саша». И вдруг — «некий». Было бы любопытно зайти в редакцию и просто посмотреть им всем в глаза.

Впрочем, черт с ними! Теперь мне там печататься уже не придется.

7 января

Днем решил все-таки пойти в редакцию «Советского искусства». Есть и повод: у меня нет этого номера газеты. Беру Сашу Баранова и Толю Чулкова, своих учеников, «как секундантов», и идем на Страстной бульвар.

А.П.Мацкин⁷ явно смущен и сразу начинает говорить, что он только вчера вернулся из отпуска и понятия не имеет об этой дурацкой заметке. Прочие, с В.К.Эрмансом⁸ во главе, держались виновато-любопытно или натянуто-оживленно. Кто-то сказал: «На войне как на войне»... Я попросил не печатать мои рецензии, так как я больше «не желаю сотрудничать». Эрманс дал мне номер газеты, и мы ушли. Если это было и мальчишеством, то хорошего стиля. Так кончилась моя шестилетняя работа в этой газете, когда-то бывшей мне почти отчим домом.

Вчера на «Даме» разговор с В.Э. о разном.

Алехин занял первое место на турнире в Гастингсе.

8 января

В театре утром и вечером «Лес».

Ночью просмотр учебных работ Училища. Среди прочего «Небо и ад» Мериме, поставленная Плучеком (со Славой Исаевым и Руфой Бригиневич). Жалко, что я не предупредил Вальку: просмотр назначили неожиданно. Для него это был бы биографический этап. В.Э. похвалил его режиссерскую работу. Он интересно говорил о стилевой и тематической эволюции водевиля и о связи его с большой русской комедией.

В.Э. теперь со мной доверчиво прост и почти ласков. Сказал мимоходом: «Вот, если бы побольше было бы вокруг своих людей, вроде вас — было бы легче». Такие вещи меня всегда смущают. Он дал мне билеты на завтра на «Абесалом и Этери» в Большой театр <...>

9 января

Днем неожиданно звонит Н.Д.Оттен, работающий сейчас в редакции газеты «Кино» и просит немедленно придти к нему посмотреть прямо в редакции новый грузинский фильм «Дарико» и тут же продиктовать 300 строк в послезавтрашний номер. «Вы один сможете это сделать». Уж не знаю, почему он решил, что я смогу.

Но с деньгами неважно, сотрудничество в «Сов. искусстве» лопнуло и, нечего делать, я отправляюсь. Редакция сейчас помещается на Кузнецком мосту.

Смотрю фильм и с ходу диктую машинистке не очень плохую рецензию.

Из-за этого я опоздал в Большой театр. Но все-таки пошел на второй акт. Это очень недурно.

В ложе Сталин, Молотов, Ворошилов, Орджоникидзе, Берия, Микоян, Косиор, Постышев, Хрущев, Межлаук, Шкирятов и Керженцев.

В конце артисты и публика устраивают Сталину овацию. Он стоит в ложе, засунув правую руку за обшлаг кителя, с неподвижным лицом, рябой, только отдаленно похожий на свои портреты. Во время спектакля он сидел во втором или третьем ряду ложи за какими-то правительственными дамами.

Вчера он принимал Л.Фейхтвангера. Беседа, как сообщают сегодня газеты, продолжалась более трех часов. В газетах фото: Сталин, Фейхтвангер и зав. отделом печати ЦК Б.Таль⁹, человек со старомодной бородкой. По слухам, он сейчас редактирует «Известия» вместо Бухарина, чья подпись еще стоит под номерами, но который находится под домашним арестом.

10 января

Вчера в «Литературной газете» письмо в редакцию Б.Л.Пастернака в ответ на критику Ставским его строк «кладет под долото / твои мечты и цели»¹⁰.

Хожу по утрам на уроки западных танцев в театр. Преподаватели — наш студент Костя Карельских и его жена. Люба тоже занимается и даже Эраст. <...>

В театре утром «Свадьба Кречинского». Вечером «Горе уму».

Днем был с Л.В. на «Мы из Кронштадта». Я ждал большего...

В газетах продолжают бранить Пастернака: на этот раз за то, что он наивно и чистосердечно высказался не так как надо о книжке Андре Жида.

Немецкие войска высадились в испанском Марокко. Положение в Испании осложняется.

Захожу на «Горе уму» и провожаю после Машу Г. Она, если не шутит, собирается замуж. За кого — не говорит.

А м.б. — это так — кокетство и розыгрыш.

Ночью сижу над бумагами. Мысли о Мейерхольде и символизме (в связи с моими лекциями). Для него это был только один из попутных ветров, а не исток всего, как думают. Когда ветер перестал быть попутным, Мейерхольд переменил паруса.

13 января

Днем на репетиции «Годунова». Репетиция идет в фойе.

Сцена у Пимена. Пимена впервые репетирует Абдулов¹¹. Он в труппе с осени, но еще ничего не играл. Это его первая репетиция в ГосТИМе.

Я немного опоздал. Увидя меня, В.Э. подзывает меня к себе и говорит, что дали денег на окончание строительства нового здания. «Я уже который год даю в “Театральный справочник” адрес: площадь Маяковского».

Он работает хорошо. Показывает Абдулову игру с письменными принадлежностями. «Жест должен быть крупным. Как в Большом театре». О глазах Пимена: «Мудрость, но не рассудочность».

Сцена умывания проснувшегося Григория: «Он мало моется, как после нервной ночи. Я тоже мало мылся после того, как Боярского разделал...»

14 января

Сегодня я звонил Вишневскому и сказал ему, что мне нужно с ним срочно встретиться. Я назвал себя, добавив: «Вы меня, вероятно, не помните?» Но он ответил, что помнит (я имел в виду наше столкновение на диспуте о «Даме с камелиями» весной 1934 года). Я сказал, что я теперь работаю в театре Мейерхольда. Он как-то совсем не удивился и очень любезно попросил меня позвонить завтра под вечер. Ну, что ж, буду звонить завтра, теперь отступать нельзя.

Это смелый шаг, который в случае удачи может помочь В.Э. и театру, а в случае провала наверное скомпрометирует меня перед В.Э. и особенно перед З.Н. ¹²

Поставленная мною себе задача — примирить В.Э. и Вишневского. Он недавно был в Испании. Если бы он написал для ГосТИМа пьесу об Испании, а В.Э. поставил бы ее, то это вывело бы ГосТИМ из репертуарного тупика. Я советовался кое с кем; все отнеслись к этому скептически, т.е. хорошо бы, мол, но ничего не выйдет. Мейерхольды слишком оскорблены выступлением Вишневского тогда против «Дамы», З.Н. злопамятна. Гарин пророчит мне, что Мейерхольды рассердятся и мой «фавор» закончится. Но конец моему «фавору» уже пророчили не раз, а всё обходилось. Кстати, на том злосчастном диспуте всего резче полемизировал с Вишн<евским> именно я, чем снискал себе бурные овации. Почему-то мне кажется, что Вишневский будет заинтересован, а дальше — посмотрим.

Днем и вечером в театре «Горе уму».

15 января

<...> Вечером у Вишневского.

Звоню ему, как сговорились, и он приглашает немедленно приехать. Еду. Он живет в надстройке в том доме в Кисловском переулке, где жил мой школьный товарищ Саша Бакаев. В той же надстройке живет Фр. Вольф¹³ и еще ряд драматургов. В.В. встречает меня приветливо и не выражает никакого недоумения. Я напоминаю ему о нашем «знакомстве». Он кратко говорит: «Я помню». Рассказываю о положении в театре, о работе над «Годуновым» и «Наташей» и ее бесперспективности, о репертуарном тупике и нашей изоляции, о самом В.Э. и его настроении, говорю о «недоразумении» в их отношениях и пр. Говорю долго — часа полтора, и В.В. меня не прерывает почти. Мы сидим вдвоем. Посреди моего рассказа вошла и сразу ушла его жена, художница С.Вишневецкая. Разговор происходит не в кабинете, а в комнате, напоминающей столовую. На яркой скатерти стола большая ваза с огромными апельсинами, которыми он меня угощает. Он слушает с явным интересом, внимательно, видимо соглашаясь с моими оценками и характеристиками. Я беру быка за рога и прямо предлагаю ему помочь найти пути к примирению с В.Э., говорю о пьесе об Испании и пр. Он сразу и легко соглашается с моими фантастическими проектами и сомневается только в реальных путях к примирению с В.Э. и З.Н. Я самоуверенно беру на себя миссию посредничества, немного привираю, что В.Э. как-то хорошо вспоминал о нем, чуть-чуть льщу, и он соглашается на все. Я прошу только дать мне время для подготовки и дипломатии, и он тоже соглашается. Чувствуется его неугасший интерес к В.Э. и то, что его прельщает возможность работы с ним. Он даже говорит, что готов сам сделать первый шаг, когда я ему дам знать, что это будет кстати... Конечно, я тоже немного преувеличил свои полномочия, сказав, что я говорю не сам от себя, а от некой группы актеров. Впрочем, он не спрашивает, из кого она состоит. Кончается разговор более чем дружелюбно. Он предлагает чай. Я отказываюсь. Он чистит апельсин. Я следую его примеру. Еще говорим об Испании, о военной угрозе и т.п. Он относится к военной опасности очень серьезно и высказывает мнение, что лето этого года будет «критическим»...

В общем, я просидел у него больше трех часов. Ухожу, не чуя ног от радости. Если бы мне это удалось — новое сотрудничество Мейерхольда с Вишневским могло бы стать спасением для ГосТИМа.

Захожу по соседству к нашим на Б.Знаменский. Возвращаюсь на трамвае «А».

Насыщенный, трудный день, но я почему-то совсем не устал.

Вернувшись домой, не мог заснуть и долго читал 3-й том Марселя Пруста, который только что вышел.

16 января

Днем в театре на репетиции «Вступления». Вечером на Страстном в Училище показ учебных отрывков, и В.Э. просит меня зайти за ним заранее. «Надо поговорить, а потом пойдем вместе...»

Захожу за час с лишним. В театре чеховский спектакль и З.Н. играет в «Медведе».

В.Э. ждет машина. Он предлагает проехаться до показа, и мы с ним катаемся около часа.

В районе Петровского парка В.Э. останавливает машину и предлагает мне пройтись с ним «по снежку» до табачного киоска: забыл папиросы. Я предлагаю сходить один, но и он вылезает из машины, и мы идем в темноту, где светится предположительно огонек киоска.

Когда мы отошли от машины, В.Э. начинает с того, что высказывает, как он мне доверяет, а потом рассказывает о поразительном проекте, связанном с судьбой ГосТИМа.

У него есть связи в военных кругах. Командующий Московским военным округом Белов даже бывает у него в доме: я один раз встретил его. Знаком он и с Тухачевским, который, как и он, из Пензы. Короче — ему стало известно, что вскоре Тухачевский заменит Ворошилова в должности наркомвоена. И тогда Тухачевский поможет ему сделать ГосТИМ вторым театром Красной Армии (экспериментальным). А это даст нам возможность уйти из-под власти Керженцева в военное ведомство, где В.Э. будет, при поддержке начальства, сравнительно независим. Это пока еще, конечно, строжайший секрет. Знают об этом только военные, он сам, З.Н., Зайчиков¹⁴ и теперь я. Все это должно осуществиться вскоре, когда Тухачевский вернется из Сочи, где он находится или куда собирается в отпуск — точно я уже не помню... Это, конечно, замечательный выход из положения, ибо сейчас все неприятности театра связаны с одиозным отношением Керженцева и Боярского, руководителей ВКИ.

Воспользовавшись его настроением, я делаю разведку насчет Вишневского, соврав, что будто бы я случайно встретился с ним в одном доме и тот очень о нем расспрашивал. В.Э. принял это вполне добродушно, хотя и спросил: «В каком доме?» Я сразу ответил, что у Фридриха Вольфа... Говорим еще о слухах, что ГосТИМ будет на год послан на Дальний Восток. «Что ж, Пушкина, Грибоедова и Лермонтова посылали на Кавказ, почему бы и мне не съездить на Дальний Восток, — говорит В.Э., чуть-чуть шутливо позируя. — Посмотрим, посмотрим...» Я понимаю, что он уже одержим идеей уйти из-под Керженцева.

Возвращаемся в машину, не купив папирос: все это было сделано, чтобы не разговаривать при шофере. <...>

17 января

Несмотря на все наши надежды и проекты, положение театра обостряется с каждым днем.

Сегодня В.Э. опоздал на репетицию «Вступления», так как после неоднократных вызовов Керженцева поехал

к нему. Произошло вновь нечто вроде ссоры. По рассказу В.Э., Керженцев с места в карьер, в вызывающей форме, задал ему вопрос: когда же ГосТИМ начнет ставить советские пьесы, намекнув многозначительно, что это интересует не столько его самого, а кое-кого повыше...

В.Э. говорит о «Наташе». Керженцев делает вид, что он ничего об этом не знает. В.Э. указывает, что пьеса своевременно была послана в ВКИ. «Очевидно, ваш аппарат плохо работает, если вас даже не информировали об этом...» Керженцев тупо повторяет, что правительству ничего об этом не известно. Тогда В.Э. вспылил: «Да, конечно, потому что вы так докладываете!..» После этого он встал и, не попрощавшись, уехал прямо на репетицию. Так что это был рассказ, так сказать, по горячим следам, мне первому... Я спрашиваю, не было ли приглашение Керженцева приехать в ВКИ шагом к примирению — когда К<ерженцев> был назначен в Комитет, Мейерхольд радовался: в 20-е годы они были друзьями и даже на ты, — но В.Э. машет рукой: «Что вы! Это же стена! Он сидит, как главначпупс из “Бани”. Это он меня из садистического бюрократизма вызывал. Чтобы в его аппарате знали, что к нему Мейерхольд явился. А то секретари уважать перестанут. Он вызывает, а я не еду...» И после паузы он добавляет: «И не надо было ездить!»

Вечером прихожу на «Даму», и В.Э. просит меня поехать с ним в Малый театр, где в этот вечер идет юбилейный спектакль Яблочкиной¹⁵. Едем. В.Э. еще берет Серебрянникову и уже освободившегося после

4-го акта Старковского. Я наскоро сочиняю приветствие. В.Э., рассеянно прочитав его, сует в карман. В Малом шел «Лес». Когда мы вышли на сцену и публика увидела В.Э., в зале раздалась овация Мейерхольду, явно демонстративная. Крики: «Слово! Слово!..» Но В.Э. выразительно показал на горло, будто болен, поцеловал Яблочкину и ушел.

Я ушел вслед за ним. Серебрянникова и Старковский остались.

18 января

Со вчерашнего дня подписи Бухарина нет под номером «Известий». Сегодня официально сообщается, что он снят с поста редактора.

Вечером на «Ревизоре» длинный разговор с В.Э. Вспоминая вчерашнюю овацию на юбилее Яблочкиной, он говорит с мрачным мальчишеством: «Каково-то там, в президиуме, чувствовал себя Боярский!..» (Боярский тоже «враг» и едва ли не больший, чем Керженцев. Это действительно мелко-карьеристская фигура, прозванная в Москве «провизором».)

После конца спектакля В.Э. выходит кланяться. В последнее время вызовы его стали бурнее и явно демонстративно сочувственные.

Потом идем с Гариным в «Спорт» и сидим там до закрытия.

20 января

В газетах сообщение Прокуратуры СССР о деле «Параллельного центра». Суд начнется 23-го. Среди обвиняемых: Пятаков, Радек, Сокольников, Серебряков, Дробнис, Муралов¹⁶ и другие. <...>

В перерыве репетиции говорим об этом с В.Э. Он сегодня снова нервен. Рассказывает о Дробнисе, которого хорошо знает. Знает он и Сокольникова, и Радека, которого не любит. Я не раз встречал и слышал Радека и знал жену Дробниса, которая в конце 20-х годов работала в «Теакинопечати»¹⁷. <...>

23 января

Сегодня начался процесс «Параллельного центра». В зале присутствует Л.Фейхтвангер.

По слухам, Бухарин уже с начала января находился под домашним арестом. Он изменился и постарел. Иностранные корреспонденты видели его в последний раз на приеме прессы 3-го ноября. Игорь З. рассказывал, что как-то в конце декабря он встретил на улице Рыкова. Он тоже плохо выглядел, казался жалким, измученным и несчастным. Еще бы! Уже с полгода он и Бухарин живут под непрерывной пыткой страхом.

24 января

В «Правде» передовая «Подлейшие из подлых», о процессе.

Все газеты полны материалами процесса.

Несколько дней стоят страшные морозы. Дни ясные, солнечные, но от холода перехватывает дыхание. <...>

26 января

Радек на первом судебном заседании говорил о связях с Томским, Бухариным и Рыковым. Еще упоминались имена Угланова, Закс, Гладнева, Белобородова, Тивеля и др.

Фейхтвангер заявил, что он считает важным, кроме доказательств вины, также установление мотивов, по которым обвиняемые делают признания. Это бесспорно, и тут самое слабое место в процессе (как и в августовском).

Остается также неразгаданным — мотивы, по которым были совершаемы преступления. Чистая борьба за власть? Но, в отличие от Каменева, Зиновьева, Смирнова и Евдокимова — Пятаков, Сокольников, Радек и некоторые другие обвиняемые нового процесса занимали еще недавно крупные посты, выше которых им не занимать и при любом руководстве. Значит, причины были чисто политические, т.е. программные разногласия со Сталиным. Но в таком случае, почему они так легко во всем признаются и ведут себя как пойманные за руку мелкие воришки? Ведь это же старые политики, видавшие виды. Так уж сразу в камерах Лубянки все раскаялись, т.е. поняли свою неправоту? Это остается непонятным. Ведь им судьба их ясна. Перед глазами пример героев августовского процесса. Пощады ждать не приходится. А если уж надо умирать, то ради чего каяться и унижаться? Откуда эти смирение и покорность? Столько лет борьбы и ненависти, и вдруг все всё поняли и раскаялись. Это остается загадочным.

По словам Х., Троцкий заявил, что в процессе участвуют только «капитулянты», а тех, кто не покаялся во время следствия и «отрицает», на открытый суд не пустят. Может быть, в этом объяснение. Будто бы у него недавно в Париже были выкрадены матерьялы из его личного архива, и он опасается, что они могут быть фальсифицированы и использованы на процессе. Троцкий напечатал в «Нью-Йорк Таймс» статью, где отрицает связь с Радеком, Пятаковым и др. Х. сам не был на суде, но ему кое-что рассказывал его начальник, там побывавший. Радек держится с достоинством и хладнокровно, даже острит и вызывает в зале смех. Внимательно рассматривает сидящих в зале. Такое впечатление, что, того и гляди, поздоровается кивком головы. Еще более-менее достойно держится Пятаков. Сокольников вял и безучастен. Он производит впечатление совершенно разбитого человека. Говорит еле слышно. Есть слух, что он в этом процессе сыграл ту же роль, что в августовском Рейнгольд, а в процессе 35-го года Сафаров, т.е. первым стал оговаривать остальных. Радек даже вступает в пикировку с Вышинским. Шестов похож на провокатора. Муралов назвал его лжецом, когда тот уверял суд, что Муралов организовывал покушение на Орджоникидзе. Из показаний Дрейцера возникло имя старика Раковского. В кулуарах иностранцы рассказывали, что 72-летняя мать Радека, живущая в Польше, послала телеграмму матери Сталина с просьбой пощадить сына. Еще в показаниях мелькнуло имя Сосновского.

27 января

Все утро в Ленинской библиотеке. Читал там 3-й том мемуаров А.Белого «Между двух революций», которые невозможно купить.

Вечером работаю дома и для отдыха читаю неглупую и тонкую (хотя и двусмысленную) книжку Я.Рыкачева. О нем поговаривали, что он недавно арестован, но «Литературная газета» еще не назвала его «врагом народа» и, м.б., это ошибка. Вишневский в «Литературной газете» уверяет, что Радек сознательно «сорвал» в 1923 году революцию в Германии. Это, по-моему, большой перебор. Недавний эмигрант Д.Мирский¹⁸ тоже клянет подсудимых. Вероятно, будучи на виду, невозможно отказаться от подобных публичных заявлений.

Да, днем еще я зашел в ВКИ на открытие Всесоюзного совещания по репертуару. Прослушал бледный, чиновничий и одновременно напыщенный доклад Керженцева и ушел...

Еще о процессе. Объявлено, что заговорщики готовили покушения на Сталина, Молотова, Кагановича, Орджоникидзе, Ежова, Косиора, Постышева и Эйхе. Радек держится развязанно и уверенно. Сокольников — тускло. Он кажется холодным и высокомерным, насколько это возможно <...>

28 января

В газетах сообщается о присвоении Ежову звания Генерального комиссара госбезопасности. Фото Наппельбаума, заметно ретушированное: просто герой-любовник. Алкснис и Орлов назначены заместителями наркомобороны. В «Правде» кровожадные стихи Владимира Луговского «К стенке подлецов!» — о процессе. И еще на 6-й странице внизу скромно-лаконичное, но сенсационное сообщение под заголовком «Хроника»: «ЦИК СССР постановил Генерального комиссара госбезопасности т. Ягоду Г.Г. перевести в запас»...

Скорее всего, это еще одна ступень лестницы, которая ведет в лубянский подвал. <...>

30 января

В газетах — приговор. Расстрел всем, кроме Радека и Сокольникова. Напечатаны последние слова обвиняемых. Они все на редкость стандартны, пожалуй, за исключением речей Радека и Муралова.

Днем с колонной ГосТИМа на митинге на Красной площади¹⁹. Солнце и порядочный мороз. Утром было минус 20^о, а среди дня не выше минус 15^о. Речи с мавзолея говорили Хрущев, Шверник и Комаров.

Вчера после спектакля сидел с Борей Равенских²⁰ в «Национале». Он все-таки славный малый, хотя феноменально малокультурен.

Много разговоров и слухов вокруг опалы Ягоды. Уже говорят об его аресте, хотя то, что он назван в заметке «т.», т.е. «товарищем», это опровергает. Мы научились расшифровывать все подобные нюансы. <…>

Сегодня было общемосковское собрание писателей. Я поздно узнал, а то пошел бы из любопытства. На нем всячески склонялось имя Радека, и не раз поминался Воронский, о котором поговаривают, что он арестован. Лев Никулин заявил, что Пильняк оказывал денежную поддержку Радеку, когда тот был в ссылке. Еще не добром поминался и Иван Катаев²¹, по слухам тоже арестованный.

Много читаю <...>

Прочитал любопытную и талантливую книжку Л.Добычина «Город Эн».

Сегодня во время бессонницы читал только что вышедший последний том огромного романа Пантелеймона Романова «Русь». По-моему, это очень плохо. Ученическое подражание Толстому, гораздо слабее, чем романы Фадеева даже. П.Романов из той многочисленной плеяды писателей, которые имели большой успех у своих современников, но которых очень скоро забудут. Таковы и пресловутый Пильняк, и Федин, и многие другие, которых лень припоминать. Да и Либединский таков. Сейчас, в середине тридцатых годов, П.Романов уже анахронизм. Наши новые «средние» писатели пишут лучше, например, Паустовский, Диковский и другие.

Летом 1927 года П.Романов тоже жил где-то под Каневом, и я его видел на Днепре, когда гонял на лодке. Лицо псаломщика с жиденькой бородкой. Он ходил купаться в полосатой пижаме. Однажды, еще раньше, я слышал, как он на концерте читал свои юмористические жанристские рассказы (которые все же лучше его «проблемных» или «эпохальных» произведений). Читал он на разные голоса, по-актерски, подражая Москвину.

Чтобы утешиться, взял давно любимого «Доминика» Фромантена²². Прелесть! Вот это будет жить и жить. Один из лучших французских романов всех времен.

31 января

<...> Звонок В.Э. Просит придти к нему домой.

Прихожу к 7 часам. З.Н. играет «Даму», и как всегда, без нее он проще и спокойнее.

Все последние дни В.Э. был в неважном настроении: задумчив и рассеян. Снова начал курить. Не курил с Нового года.

Нам нужно было поговорить о НИЛе и прочих делах, но вместо этого мы разговаривали о чем угодно почти три часа. Я спрашивал его о молодом Художественном театре, он отвечал — кратко, но интересно. В конце поговорили немножко и о НИЛе. Как ни странно, В.Э. более оптимистически смотрит на наши перспективы, чем я. Мы даже немного поспорили. Для меня наш тупик ясен и в нынешней ситуации непреодолим. Говорили и о политических злобах дня, так, как об этом говорят обычно: недоговаривая и понимая друг друга с полуслова...

К 10 часам идем вместе в театр. Он сразу направился в комнату НИЛа, где по вечерам, когда играет З.Н., она гримируется и одевается, а я зашел в зал.

Вскоре и он вошел в средние двери, и мы, стоя рядом, вместе смотрим 4-й акт «Дамы».

То ли у меня было возбужденное состояние после разговора с ним, то ли меня в который раз властно захватило очарование ритмов, мизансцен, музыки, графики, силуэта лестницы, фраков и дамских платьев, но во время трагического хода Маргерит, когда она, как подстреленная птица, я вдруг прослезился и должен был отвернуться, чтобы В.Э. этого не заметил. За минуту до конца акта он ушел, тут всегда бывают вызовы, а он любит выходить...

Февраль

2 февраля

Газеты сообщают, что приговор суда вчера приведен в исполнение.

Днем работаю. Вечером снова смотрю «Горе уму». В прошлый раз я видел с З.Н. последний акт, и мне она понравилась в Софье. Но в двух первых она ужасна. Кривляется, прыгает, жеманничает, ни словечка в простоте. Вот актриса, у которой совсем нет собственного вкуса. Она бывает хороша только на самых первых спектаклях, когда она еще, так сказать, «тепленькая» после работы с ней В.Э.

А дальше начинается невыносимый наигрыш. Образец этого — ее сцена с Мологиным в «Ревизоре». Слово «палевое» она повторяет, должно быть, несколько десятков раз, считая это «мастерством». Вообще, у нее есть эта дилетантская манера повторять слова и целые фразы²³.

11 февраля

Франкисты заняли Малагу.

Говорят, что торжественное заседание памяти Пушкина в Большом театре вчера прошло без подъема и довольно беспорядочно²⁴.

В огромном «пушкинском» номере «Правды» лучшее — статья Тынянова «Личность Пушкина». В «Известиях» помещена статья о Пушкине Н.Устрялова²⁵... того самого. Статья не ахти какая, но любопытно. Уж не вступил ли и он в партию, как другой нэповский идеолог Исай Лежнев, сейчас сотрудничающий в ЦО? А вообще — уровень юбилейных статей очень низкий — одни общие места.

Кстати, на днях в «Правде» (кажется, 7-го) был напечатан подвал «В плену буржуазной идеологии» какого-то А.Максимова. Это резко критический обзор журнала «Социалистическая реконструкция и наука» («СОРЕНА»), редактировавшегося Бухариным. Обзор заострен против Бухарина лично. Его статьи и многие другие материалы, напечатанные в журнале за все время его существования, т.е. с 1931 года, характеризуются как «резко враждебные марксизму-ленинизму»! Получается нескладно. Значит, в Москве, под самым носом у ЦК пять лет выходил антимарксистский журнал? Оказывается, «СОРЕНА» печатала какие-то статьи по теории электричества знаменитого священника-философа Павла Флоренского. Я и не знал, что он еще жив и даже печатается²⁶.

Сидел дома, надеясь, что позвонит Л.В., и составляя план книжки В.Мейерхольда «Пушкин и театр». План получился интересным. Л.В. не позвонила.

12 февраля

<...> Сегодня в театре утром и вечером «Лес».

Зашел туда. В канцелярии мне лежит приглашение на 14-е на открытие нового Дома Актера ВТО в надстройке в угловом доме на Пушкинской: в том доме, где я начинал свою журналистскую карьеру в «Рабочей Москве» и в театральных журнальчиках «Новый зритель» и «Современный театр». Будет пушкинский вечер. Подошел к Л.В. и пригласил ее пойти со мной. Она, кажется, обрадовалась <...>

В «Правде» резкая статья об уральском «хозяине» Кабакове. Наверно посадят.

Сейчас это уже не удивит.

Прочитал «Педагогическую поэму» А.Макаренко. Это талантливо, умно, ново. Дарование Макаренко выше, чем других расхваливаемых самородков — Н.Островского и Авдеенко. Книга Островского освящена героической биографией и трагической судьбой автора. А Авдеенко — посредственность.

Дал на машинку план книги «Пушкин и театр».

19 февраля

Утром, еще в полусне, слышу из коридора телефонный разговор соседа художника Левина, из которого узнаю, что вчера умер Серго Орджоникидзе...

А вчера поздно ночью, возвращаясь домой и проходя мимо Дома Союзов, я заметил, что его фасад украшается кумачовыми полотнами и каркасами для портретов. Приостановился, не понимая, к чему это, потом ко мне подошли два человека в хорошо сшитых шинелях и барашковых шапках и очень убедительными голосами попросили пройти. А сегодня там уже лежит мертвый Орджоникидзе.

Приносят газеты с извещением и большим фото в траурной рамке.

Среди прочих интересно фото, снятое каким-то Власиком²⁷ в квартире Орджоникидзе вскоре после смерти. На составленных столах, покрытых простынями, лежит Серго, а вокруг стоят — жена, полная женщина, Молотов, Ежов, Сталин, еще кто-то, кого я не знаю (не названный в подписи к фото), Каганович, Микоян, Ворошилов.

Под правительственным извещением двадцать подписей руководителей партии и правительства. Медицинское заключение о смерти подписано наркомом Каминским, нач. Санупра Кремля Ходоровским, доктором Л.Левиным и дежурным врачом С.Мей... В нем говорится, что с утра Орджоникидзе никаких жалоб не заявлял, а в 17 часов 30 минут внезапно, во время отдыха у себя на квартире в Кремле, почувствовал себя плохо и через несколько минут скончался от паралича сердца. Весь номер «Правды» посвящен Орджоникидзе.

В театре перед репетицией траурный митинг. Самойлов и Килигин читали статьи из «Правды».

На В.Э. эта смерть произвела очень тяжелое впечатление. И репетировал он как-то вяло и неохотно. В перерыве начал говорить о «Борисе» и о том, как можно глубоко читать классику сквозь призму времени современного художника...

Когда выхожу из театра, весь центр — улица Горького и Большая Дмитровка — уже оцеплен и к Дому Союзов движутся колонны москвичей.

Вечером звонок: Арбузов. Он приехал и зовет. Иду. У него уже Исидор с Ольгой. Вскоре появляется и Плучек. Сидим допоздна и говорим о последних событиях: о недавнем процессе, о том, будет ли война, о литературных новостях и сплетнях, о новых пьесах.

Вчера в «Правде» Б.Резников расхвалил дерьмовую пьесу Киршона «Большой день», поставленную Театром Красной Армии и репетирующуюся в Театре им. Вахтангова. В статье дается резкая отповедь «эстетам», заявляющим, что пьеса малохудожественна. «Только слепой может отрицать ее достоинства», — пишет Резников. Шток, как обычно, защищает Киршона. Он собирается вместе с ним писать по пьесе сценарий. Третьего дня на совещании оборонных писателей Ставский заявил, что Радек «сумел в литературе вывихнуть кое-кому мозги» и что «нам надо в этом разобраться». Видимо, предстоят новые проработки.

Все-таки непотопляемость Киршона удивительна. Казалось бы, опала его покровителя Ягоды должна была на нем отозваться. Нет, жив курилка... <...>

20 февраля

Газеты полны статьями об Орджоникидзе. Горе многих неподдельно: он был крупным, обаятельным человеком. Был с театром в Колонном зале.

В «Правде» в числе других некролог высшего генералитета с несколькими десятками подписей и письмо Тухачевского из Сочи.

Л.В. была в театре, но мы не разговаривали.

Почему-то вечером мне показалось, что она должна позвонить. Все из нашей компании собрались у Штоков, и мне много раз звонили и вызывали, но я ждал звонка Л.В. и не пошел. В конце концов, измучась ожиданием, поехал к концу спектакля в театр, сообразив, что сегодня она занята в 3-м акте «Горе уму», и у входа вдруг встречаю ее и Мор-ву²⁸, уже выходящих из подъезда, веселых, смеющихся. Они меня заметили и приостановились, но я почему-то быстро прошел мимо них, чуть поклонившись. Проторчал в театре до конца спектакля и еще сидел часа два в «Спорте» с Женей Самойловым.

Когда ночью проходил мимо Дома Союзов, видел, как в большой черной машине подъехал Сталин и вышел. Он был в длинной шинели, с рукой, заложенной за обшлаг. За ним шли другие члены политбюро, но я смотрел только на него... но тут меня попросили пройти...

21 февраля

Спектаклей нынче нет — день траура.

Сегодня в передовой «Правды» говорится: «За преждевременную смерть нашего родного Серго ответственность несет трижды презренная свора троцкистских двурушников. Она нанесла его нервам и его сердцу непоправимый удар. Это ускорило роковую развязку»... Что это значит? Тут есть намек на нечто реальное. Говорили, что Орджоникидзе очень доверял Пятакову и пытался защищать его. Еще какие-то смутные слухи о родственниках, подвергшихся репрессии²⁹ ... Напечатано большое фото: у гроба Сталин, Ворошилов, Молотов, Каганович, Микоян, Гамарник, Полонский и Якир. Никто не смотрит на покойника, а Гамарник искоса глядит на Сталина.

Вечером снова собрались, на этот раз у Плучека. Впрочем, на этот раз из женщин была одна Лена. Время проводили по-«хурулдановски»³⁰: ели, пили, острили.

Вся Москва гудит про обвал вчера одного из пролетов Старого Устьинского моста. Были человеческие жертвы.

22 февраля

С театром на похоронах и траурном митинге на Красной площади. Речи Молотова, Рухимовича, Ворошилова, Косарева, Хрущева и Берии. Говорят, что, когда Каганович вкладывал урну в амбразуру кремлевской стены, с вдовой Орджоникидзе случился обморок и Сталин, обняв ее, поддержал и утешал. Но мы этого, конечно, видеть не могли, так как стояли далеко. Метелило, как и все последние дни. Сталин был в большой шапке-ушанке.

23 февраля

Вчера вечером в Колонном зале Дома Союзов, где только что стоял гроб с телом Орджоникидзе, открылся Пушкинский пленум правления Союза писателей.

Я ушел после доклада Ю.Тынянова о пушкинской прозе. Атмосфера на пленуме отнюдь не праздничная, а нервная. Много слухов <...>

24 февраля

Вчера днем был на Пушкинском пленуме. Джек Алтаузен произнес гнусную речь о Пастернаке, связывая его политически с Бухариным. Еще отвратительней выступил хороший поэт Дмитрий Петровский (Алтаузен — никакой поэт). Он назвал Пастернака двурушником, «сознательно пишущим шифрованные стихи, обращенные к врагам». За восхваление Пастернака досталось и критикам: Мирскому и Тарасенкову.

Прямо с пленума поехал к Шнейдерам³¹ в Серебряный переулок. Просидел у них до двух часов ночи.

Катерина Николаевна³² читала мне одному свой новый сценарий «Член правительства». М.Я. тоже слушал, хотя, конечно, он уже знает его.

Сценарий мне понравился. Он тоже о судьбе колхозницы, как и сейфуллинская «Наташа», но крепче, талантливей <...>

А сегодня утром мне вдруг позвонил В.Э. и пригласил пойти с ним днем на вернисаж выставки Петрова-Водкина в салон Всекохудожника³³ на Кузнецком. З.Н. нездорова и не может.

Было страшно интересно ходить по залам с В.Э. и слушать его тонкие и острые замечания.

Показывая на одно полотно, где изображены крестьяне, В.Э. сказал: «Вот эскиз к одной из картин “Наташи”...» (в прологе). Больше всего из последних работ художника В.Э. понравились «Девушка у окна» и «Дочь рыбака». При встрече с Петровым-Водкиным они расцеловались. После В.Э. сделал крюк и подвез меня домой на машине.

М.Кольцов телеграфирует из Испании, что уже больше двух недель длятся тяжелые, кровавые бои на юго-востоке от Мадрида. Он называет эти бои самым крупным сражением в гражданской войне.

Введено в действие соглашение о запрещении отправки добровольцев в Испанию.

28 февраля

Сегодня днем на репетиции «Наташи» (4-й акт) В.Э., увидев меня в глубине зала, подсаживается ко мне и все время тихонько комментирует течение репетиции. Он все еще не курит и, хотя заметно от этого страдает, все же за работой кажется счастливым и почти беспечным.

«Как сложен творческий процесс. Делаешь одновременно две работы и видишь, как все найденное в “Борисе” переливается сюда, как в сообщающихся сосудах... Правда, это видно? Да? И тут вдруг запахло пушкинской лапидарностью»³⁴.

Я комментирую, и он доволен. Я угадываю его замыслы, чего он добивается.

В перерывах говорим о «злобах дня» — о критике Пастернака, о выступлении В.Э. на конференции пушкинистов в ВТО, которым он очень доволен сам, и о плане книги «Пушкин и театр» (который В.Э. понравился: по его словам, он уже все время о ней думает), и о сегодняшней статье в «Правде» о политической поэзии, где опять бранят Бухарина и его «влияние» на книжку Селивановского («презренного троцкиста, исключенного из партии») и достается Е.Усиевич³⁵ за покровительство П.Васильеву («оголтелому врагу»). В.Э. спрашивает меня, знал ли я Васильева. Я рассказываю ему об антисемитском скандале в ресторане Дома Герцена, свидетелем которого я однажды был, и о разговорах с Васильевым. В.Э. рассказал мне, что сейчас уже не первый день идет пленум ЦК «об итогах процесса».

Вот где разгадка обострения проработочной кампании в литературе <...>

Вечером на спектакле. Л.В. не вижу. Я уже очень скучаю по ней.

После спектакля пьем пиво в «Национале» с Борей Равенских. Он не глуп, но очень темен и попросту неинтеллигентен. О «девочках» говорит с таким цинизмом, что я начинаю себе казаться каким-то Новалисом.

Март

1 марта

<...> Сегодня в «Советском искусстве» рецензия «Дон Гуан — Царев» — и ни слова о З.Н., игравшей Донну Анну, ни о других исполнителях и даже о постановщике³⁶. Можно подумать, что все это сделал единолично Царев. Действительно — хамство! <...>

2 марта

Днем в театре: возня с разными счетами и актами в бухгалтерии. Зачем мне это надо — быть «материально ответственным лицом»?

Вечером на «Даме» разговор с В.Э. о «Пушкинском» пленуме ССП. Он говорит, что на днях говорил с Б.Л.Пастернаком по телефону, и добавляет, что тот «держится мужественно». Затем он интересуется, знаю ли я Д.Алтаузена? Я рассказываю, что 8 лет назад я был в поэтической группе молодежи, где руководителем был Алтаузен.

«Ну, тогда неудивительно, что вы бросили писать стихи... — шутит В.Э., но сразу лукаво замечает: — А, может, не бросили?..» И треплет меня за волосы: его частый жест.

Пленум ЦК еще продолжается.

Я задаю прямой вопрос о «Борисе Годунове». В.Э. отвечает уклончиво. Что-то вроде «Посмотрим...» Возможно, он сам еще не решил ничего.

Как будто подтверждается слух об аресте Бухарина и Рыкова.

Как я и думал, З.Н. очень расстроена вчерашней рецензией на «Каменного гостя». Об авторе рецензии В.Э. говорит: «Какая-то сволочь».

3 марта

Меня предупредили, чтобы я был осторожнее с формулировками в своих лекциях в Училище, что кто-то готовит на меня письменный донос, который пойдет в газету. Не сомневаюсь, что Альтман с удовольствием напечатает любую пакость, ибо удар по мне одновременно будет нападением на Мейерхольда. А при высоком уровне политической демагогии это может заставить В.Э. отмежеваться от меня. Я смотрю на это трезво и понимаю, что сам В.Э. не в таком сейчас положении, чтобы защищать меня в случае чего. Пастернаку боком выходят похвалы Бухарина. Дружеские отношения Мейерхольда с Бухариным менее известны, но могут всплыть, и тогда польется... Вот почему я уже вторую неделю откладываю свою лекцию в Училище о «Театральном Октябре»: в ее теме все сложно и спорно и поймать меня тут будет просто. К.И.Гольцева ничего этого не понимает и торопит меня.

Я могу многим пожертвовать, но менее всего хотелось бы жертвовать отношениями с В.Э. Возможно, что это самое дорогое, что у меня есть в жизни сейчас.

Как надоели мне все эти Кудлаи, Темерины, Михайловы, Логиновы, Рицнеры — эта мразь, играющая в театре роль «общественности», ибо никакие другие роли все они играть неспособны. Михайлов — чистейший дегенерат, Кудлай³⁷ — тупой подлец, Темерин — хитрый интриган и т.д.

Днем заходил к Лёве и застал у него Всеволода Лободу³⁸, молодого поэта, сына старого партийца, сосланного за «троцкизм» <...>

Настроение сквернейшее...

4 марта

Вчера долго гулял с Х., а потом зашли к нему в его комнатку, заваленную старыми газетами и книгами, среди которых попадаются редкие и любопытные.

Еще о недавнем процессе.

Все дни в суде настроение мрачно-подавленное. Это был не суд, а трагический спектакль. Подсудимые старели на глазах, а Сокольников за дни суда заметно поседел. Главным героем спектакля был Радек. Когда в конце подсудимых уводили, он обернулся, и лицо у него было такое, что кто-то сказал: «Это дьявол, а не человек». И улыбка у него была демоническая. Вышинский говорил свою речь грубо и иногда повышал голос почти до крика. Радек слушал его без обычной улыбки. Когда Вышинский напомнил, что Радек в августе напечатал статью, в которой требовал расстрела Каменева и Зиновьева, Радек вдруг густо покраснел, а потом взял себя в руки и неловко усмехнулся. Другие слушали по-разному. Пятаков большую часть речи сидел, закрыв лицо руками. Некоторые плакали (Строилов ³⁹ и др.). Вышинский как оратор слабее Крыленко: тот действительно говорил, а Вышинский всю речь читал по написанному. Муралов держался с достоинством. Сокольников казался спокойным, но это было спокойствие полумертвеца. Во время своего последнего слова Пятаков казался совсем обессиленным. Радек говорил 40 минут, взволнованно и быстро. Иногда его трудно было понять из-за неправильной русской речи и сильного польского акцента. Все это время Вышинский и Ульрих не сводили с него глаз, как бы гипнотизировали, словно опасаясь с его стороны чего-то непредвиденного. Он намекнул на существование еще одного «параллельного центра», тайну которого якобы унес с собой расстрелянный Дрейцер. Но ведь тогда Дрейцер клялся, что признался во всем. Эта речь Радека звучала, как формула после отрывка сенсационного романа: «Продолжение в следующем номере». Уж не за это ли Радек был пощажен? А, м.б., он нужен для нового следствия с новыми действующими лицами? Ульрих читал приговор под утро, почти в 4 часа. Он читал его очень медленно, минут 15, доведя нервы присутствующих до крайнего напряжения. Перед объявлением наказания Радеку и Сокольникову он сделал паузу. В зале послышались возгласы изумления. Подсудимые сидели неподвижно, только Радек с улыбкой кивнул тоже пощаженному Сокольникову. Пятаков перед расстрелом просил свидания с женой⁴⁰, но ему ответили, что она тоже арестована и не желает его видеть. Он заплакал.

Арестованы: сестра Троцкого и вдова Каменева О.Д.Каменева и в Красноярске сын Троцкого Сергей, в свое время отказавшийся уехать с отцом за границу. Он инженер, работал на машиностроительном заводе. Арестован племянник Зиновьева Закс. Арестованы известный Буду Мдивани⁴¹ и Угланов.

Троцкий устроил пресс-конференцию, на которой присутствовала его заплаканная жена. Он заявил, что Д<жугашвили> является косвенным виновником смерти его двух дочерей и что он хочет теперь пытками и угрозами заставить его сына Сергея дать против него лживые показания.

10 марта

Днем диктовал статью в редакции газеты «Кино». Оказалось, что написал почти 30 страниц — размер явно не газетный.

Снова звонила Гольцева насчет моей лекции. Я опять оттянул на неделю. Надо поговорить откровенно с В.Э. и спросить его совета.

Вечером встретил на улице Гарина. Зашли в пивную на углу проезда МХТа. Эраст быстро захмелел. Есть слух, что законсервирована картина С.Эйзенштейна «Бежин луг».

Расставшись с Э.П., иду в Клуб писателей на вечер Т.Табидзе. На нем присутствуют Р.Альберти и М.Т.Леон⁴². Она очень красива. Читал свои переводы Б.Л.Пастернак. В конце Табидзе читал по-грузински стихи, посвященные Сталину. Был с М.Я.Шнейдером.

11 марта

На репетиции 5-го акта «Наташи».

В.Э. замечательно величественно показал эпизод старика, говорящего на собрании о партии. Роль — нуль. Он все выдумывает на чистом месте. То же и с ролью трактористки, которую репетирует Женя Богорская. В.Э. находит забавные и трогательные детали — как она притягивает старика за шарф, как взволнованно ищет по карманам газету, ее монолог с хождением по комнате... Все это снимает риторику, ходульность. И все детали не мелкие, а выразительные, крупные. Это и есть — мастерство!

В перерыве я рассказываю В.Э. о «Бежином луге». Он про это еще не слышал и узнает от меня первого. Очень взволновался. Несколько раз складывает и раскладывает газету и дважды повторяет: «Что делать, а? Ну, что же делать?..» Вот сейчас записываю, а у меня звучит в ушах его интонация... Рассказывает, что на днях арестован Ю.Славинский, бывший многолетний председатель Рабиса, последнее время директор Всекохудожника. Известно, что он был близким другом Томского, и этого уже вполне достаточно для объяснения причины ареста. Так, не стесняясь, и говорят.

Вся Москва обсуждает таинственную историю со вскрытием гроба Николая Рубинштейна (брата Антона Рубинштейна, пианиста и композитора). Сейчас ликвидируется старинное Даниловское кладбище. Когда был вскрыт гроб, в котором похоронено тело Н.Рубинштейна (вернее, два гроба: дубовый и свинцовый), то вместо скелета нашли хорошо сохранившийся труп в совершенно целой одежде, с розами на груди, которые чуть не пахли. Известно, что тело не вскрывалось и не бальзамировалось.

Ученые ломают головы над загадкой, а старухи твердят, что это не к добру и в 1937-м году обязательно что-нибудь случится. Но что может быть нам страшно, кроме войны?

Сегодня в «Советском искусстве» гнусная статья Евг. Вейсмана «Карлик и солнце», где художник П.Митурич, друг В.Хлебникова, шельмуется за то, что он где-то написал, что он учился эстетике у Хлебникова и А.Эйнштейна. Подразумевается, да и почти прямо говорится, что, мол, — почему не у Сталина?

12 марта

Днем был у Шнейдеров <...> Когда я сидел у них, пришла жена С.М.Эйзенштейна (не знаю точно: м.б., бывшая жена⁴³). Увы, все дурные слухи про «Бежин луг» верны.

Фильм законсервирован решением ЦК за политическую ошибочность и антихудожественность... Да, да, — я раз пять переспросил Аташеву — это так: такова формулировка решения. Она считает, что все это интриги Шумяцкого, старого недруга Сергея Михайловича. Она была взвинчена, нервна, острила с плохо скрытым отчаянием и часто проговаривалась крепким словцом, а-ля Эраст... Шумяцкий, играющий в кино роль диктатора⁴⁴, будто бы повез в ЦК несмонтированные куски и показал их там в неверной последовательности в отсутствие режиссера. Результат — это беспримерное решение. А до конца работы над фильмом оставалось всего 15 съемочных дней. Еще Аташева (Шнейдеры зовут ее Перой) рассказала, что после этого Шумяцкий предложил Эйзенштейну отпуск на три месяца для отдыха, а С.М. ему ответил по телефону: «Вам не удастся сделать из меня Шостаковича!..» А почему, собственно, «не удастся»? Сделают при желании не только Шостаковича, но и кого угодно: Вельзевула или черта собачьего. Разве у нас мало примеров. Но все кажется: с другими можно, а со мной нельзя... Сергей Михайлович собирается к кому-то апеллировать, что-то доказывать. Это наивно, если есть решение ЦК <...>

13 марта

Днем в театре на репетиции «Наташи». Когда я рассказываю В.Э. подробности о запрещении «Бежина луга» за «антихудожественность», он говорит: «Ну, вот, я теперь знаю — меня снимут за режиссерскую безграмотность».

Он охрип после простуды и требует, чтобы на столик положили звонок, в который он будет звонить, когда захочет прервать репетицию и сделать замечание.

В сцене с Богорской все сначала не ладится. Куда-то исчезли Апанова⁴⁵ и Л.В., участвующие в массовке. В.Э. сердится и, забыв про хрипоту, начинает громко говорить о падающей «этике актера»… Но постепенно репетиция разгорается. Несколько раз В.Э. поворачивается ко мне, сидящему сбоку и на один ряд сзади, и тихо говорит: «Трудная сцена! Ох, трудная...» Еще бы! Никакого действия: одна риторика, и притом банальная.

Но все скрашивают изумительные мейерхольдовские показы.

После показа В.Э. идет на свое место, всегда сутулясь и опустив голову, гораздо медленнее, чем шел на сцену. На показ он обычно почти бежит.

В.Э. показывает, как все набрасываются на трактористку, вырывая у нее газету. Сцена становится остро-динамической (на пустом месте!). Недоволен отсутствием энергии у Виноградовой и Апановой. Стремясь расшевелить актрис, лезет сам сзади всех через плечи и головы и, перевалившись через Богорскую, падает животом на стол. Общий хохот. Аплодисменты.

«Я, конечно, сейчас утрирую, но так надо...» (Подойдя ко мне): «Вот, нужно смять прическу актрисе, только тогда она поверит в искусство...»

«Сцена — это математика, но и математика требует темперамента. Все великие люди — люди с темпераментом: Ленин, Павлов... (через паузку): Сталин... Темперамент, но и расчет. Без расчета пропадешь, но и без темперамента никуда не денешься...» (это мимоходно, ставя монолог Богорской).

В.Э. темпераментно показывает. Про колокольчик он уже забыл, конечно.

По ходу действия трактористке аплодируют.

«Аплодисменты вам — это ваш восторг внутренний. Пока вам хлопают, замрите напряженно. Не играйте глупую застенчивость — это мелко здесь...»

«На первый спектакль мы посадим в зал клакеров, чтобы они заразили всех. Так я делал в “Последнем решительном”...» В.Э. снова подходит ко мне: «Здесь каждая мелочь важна, правда?..» Потом спрашивает, видел ли я начало сцены. «Нет? Не уходите, посмотрите, я после перерыва все прогоню...»

В зал входят М.Т.Леон и Р.Альберти. Их все приветствуют дружно и пылко. В.Э. говорит с ними по-французски. Как он красив в такие патетические моменты. Забыт звоночек и не слышно хрипов в голосе.

Нет, не замечаю, чтобы он ко мне изменился. Ни капризы З.Н., ни моя просьба об отставке, ни наветы разной сволочи, — ничто на него пока не влияет. Внимателен и ласков.

В перерыве, проводив испанцев, возвращаемся к невзгодам Эйзенштейна. После перерыва идет весь 5-й акт с самого начала... Он сидит рядом со мной и все комментирует.

Его интересует, нравится ли мне конвейер кумача. «Я решаю эту сцену как фреску-барельеф...» Понимаю, что ему надо спасать мизерный текст и говорю, что он бытовую деталь превратил в обрядовое действо. Это красиво, и на премьере этому могут аплодировать, но... Впрочем, об этом «но» я уже не говорю. Не хочется разочаровывать старика, делающего страшное усилие над собой, ставя эту ерунду. Но он, с его великолепной артистической способностью увлекаться, уже и сам верит, что это хорошо. Странно, что декларативная, мало-действенная пьеса оживила в его запаснике, казалось бы, навеки умершие приемы, которыми Мейерхольд ставил Метерлинка. В этом есть своя логика: те пьесы ведь тоже были бездейственны...

Мимоходом вдруг спрашивает, читаю ли я «Архитектурную газету»? В последнем номере есть интересные высказывания Баженова. Дарит мне американский журнал, где помещено фото из «Белого орла»: он и Качалов⁴⁶.

15 марта

В театре прогон «Наташи» (кроме 3-го акта и двух последних картин 5-го). Кроме своих, присутствуют: Петров-Водкин, Сейфуллина с мужем Правдухиным ⁴⁷, В.Я.Шебалин и почему-то Юзовский.

Я сижу с Юзовским. Он смотрит кисловато, и мне это обидно и горько, хотя и самому не нравится. Когда на сцене нет действующего Мейерхольда, все мертвеет и чуть ли не останавливается. В перерывах в один голос с Юзовским браним Киршона и Боярского. О спектакле не говорим: он, м.б., из такта, а я — чтобы не напрашиваться на критику. Юзовский самолюбив и несколько важен; м.б., он так держится из-за своего маленького роста.

Все идет очень вяло, серо, тускло, актерски бездарно.

Неужели В.Э. не видит, что он вкладывает свой бесценный труд в пустышку?

Ухожу в большой грусти...

<...> Успехи республиканцев на Гвадалахарском фронте. Удары по итало-немецкому экспедиционному корпусу.

В «Литературной газете» странное и гнусноватое письмо в редакцию писателя С.Беляева о том, что он согласен, что он говно... т.е. согласен с критикой, что его роман «Мясо» (написанный вместе с Б.Пильняком)⁴⁸ — «халтура» <...>

16 марта

Днем в фойе беседа о вчерашней репетиции. Сначала В.Э. просит выступить актеров. Все говорят неинтересно, казенно и, пожалуй, неискренне. Как-то мимо. Серебрянникова, пылая гражданскими чувствами, просит, чтобы ее Феклу арестовали в финале. А то-де она не может ее играть. «Я бы ее сослала»... Ну, и так далее, и в том же роде.

Зинаида Николаевна говорит в чем-то верно, но так претенциозно, так бестактно, что ощущение досады от ее речи мешает воспринять «рациональное зерно». Десять раз употребила свое любимое слово «доминанта». «Доминанта пьесы», «доминанта спектакля», «доминанта роли»... Стенгазету мимоходом назвала заборным листком. И т.п. Ей стал отвечать, тоже демагогически, дурак Темерин. В.Э. оказался в трудном положении и все поглядывал на меня, так как привык, что последний год на собраниях черную работу полемики я беру на себя. Но я решил помолчать. Не хочу выступать против спектакля в союзе с Темериными, а защищать всё, во что бы то ни стало, в блоке с Райх — тоже не очень приятно…

В конце концов, В.Э. пришлось все же выступить, и речь его свелась к тактическим маневрам. Он хотел сгладить грубости З.Н. и как-то ее поправить. Все это было довольно тоскливо. Но потом В.Э. не выдержал и заговорил по-настоящему:

«Свердлин хорошо сыграл Нумбаха, хотя это было все же не то, о чем я мечтал. Я мечтал о втором Мамонте Дальском⁴⁹. Это мое большое несчастье, что я стар и так много видел замечательных актеров...»

«Мизансцена — это гармонизация; актерская игра — мелодия...»

«Хороший режиссер может добиться одного и того же и посадив, и подняв актера...»

«Режиссерский театр — это и есть актерский театр...»

Вечером в ГосТИМе «Дама», и В.Э., может быть, ждал меня, но я пошел с Машей в кино. Вернувшись, вдруг <на>писал стихи, которые назвал «Мартовскими строфами». Они посвящены и Л.В., и Т., и Маше Г., и другой Маше — всем подружкам этой весны.

17 марта

Четвертый день идет собрание актива московской партийной организации.

Доклад Хрущева об итогах пленума ЦК. В резолюции говорится, между прочим, о ненужности приветствий по адресу вождей. Т.е. не «вождя», а «вождей». Конечно, почти все разговоры — о бдительности.

Видел Х. По его словам, «Фигаро» пишет, что Орджоникидзе умер не то на заседании, не то сразу после заседания политбюро, где он безуспешно пытался защищать арестованного в Грузии своего двоюродного брата и ряд друзей-земляков. Все может быть...

В передовой «Правды» был на это намек.

В газетах ужасные подробности убийства родными белорусского художника Пэна⁵⁰.

Целый день дома. Пишу и читаю.

19 марта

Постышев переведен с Украины в Куйбышев. Гикало заменен в Минске Шаранговичем⁵¹. Говорят о вражде Постышева с новым фаворитом вождя Ждановым.

В «Правде» подвал Б.Шумяцкого «О фильме “Бежин луг”». В нем говорится, что приказом ГУКФа с 17 марта на студии «Мосфильм» приостановлены все работы по «Бежину лугу» и постановка фильма запрещена. В статье есть и такие перлы: «Характеристика образов нач. политотдела, пионера и отца Степана были взяты постановщиком не из жизни, а в порядке ничем не оправдываемого изыска»! И так безграмотно пишет руководитель нашей кинематографии! <...>

20 марта

Ночью неожиданно для себя написал большое письмо Зинаиде Николаевне о недостатках «Наташи» и опасности провала новой премьеры для судьбы ГосТИМа. Почему — к З.Н.? Да потому, что В.Э. меня поймет верно, а она — это неизвестно, и, следовательно, необходимо раньше завоевать ее. Может быть, ей польстит прямое обращение к ней. Впрочем, не уверен, отдам ли письмо. Еще подумаю.

Четвертого дня рядом с ГосТИМом в Радиотеатре⁵² шел актив наркомсвязи «по докладу тов. Ягоды», как было написано в объявлении. А уже говорили об его аресте!

21 марта

Живу в вихре квартирных ссор с хозяйкой. Задолжал ей, и она делает мне сцены. В водевилях это занятно, в жизни паршиво.

Вечером у меня Лёва с бутылкой «Шамхора». Он слышал, что Бухарин и Рыков были привезены на заседание пленума прямо из тюрьмы и давали какие-то объяснения.

Постановление Совнаркома об ученых степенях и званиях. Не бюрократизирует ли это науку?

22 марта

В театре бываю мало. Скучно там стало. Свое письмо З.Н. я все-таки ей отправил по почте. Посмотрим! Возможны все варианты: от полной опалы и объявления меня предателем до... чего угодно <...>

Вчера открылась вторая очередь метро: Смоленская площадь — Киевский вокзал <...>

Днем 2 градуса выше нуля.

В последней «Литературной газете» огромная статья Ставского о «врагах народа»: перевальцах, Воронском, Б.Корнилове. На днях в «Правде» удар по историкам. «Врагами народа» названы: Невский, Фридлянд, Дубыня, Ванаг, Зайдель, Пионтковский, Далин. Большинство из них было арестовано уже давно: осенью или даже раньше (Невский).

В Испании республиканцы заняли Бриуэгу.

23 марта

Утром зашел на репетицию «Наташи».

Нервная атмосфера. Видно, что В.Э. чем-то раздражен. Я сажусь в глубине зала. В.Э. несколько раз поправляет З.Н. мизансцену. Она вступает в спор. Сыплет словами, в роде своей излюбленной «доминанты». Он молчит. Так несколько раз. Вдруг он ломает карандаш, который держит в руке, бросает остатки на пол и кричит: «Зина, ты меня тянешь в быт!..» Она надувается. Нет, это все не работа. Долгая пауза. Потом В.Э. объявляет перерыв.

Я хочу незаметно уйти, но В.Э. меня замечает и подсаживается. Я рассказываю ему о покаянной речи Эйзенштейна, чтобы отвлечь его от репетиции. Он вздыхает: «Да, очень тяжело стало работать...» Сидим молча. Он задумался. Меня пронизывает острое чувство жалости. Подходит З.Н. Я здороваюсь, она не отвечает. Что-то спросив его (неважное — видно для разрядки), отходит. Продолжаем разговаривать. Завтра на радио премьера «Русалки». В.Э. приглашает меня слушать с ним в студии. Мне это не очень удобно, но я решаю пойти. Наплевать на истерики З.Н., чему быть — тому не миновать...

В это время появляется Таня Литвинова — дочь наркоминдела. В.Э. знакомит меня с ней и просит быть ей «гидом»: объяснить все про ГосТИМ и пр.

После репетиции в театр приходит группа периферийных режиссеров. Им показывают пролог из «Наташи», потом В.Э. беседует. Вся «беседа» состоит из его старых, «дежурных» оборотов и шуток. Интересен только один штрих. Кто-то спрашивает: «Всеволод Эмильевич, вот вы положили начало “Театральному Октябрю”…» В.Э. играет испуг, оглядывается и быстро перебивает: «Нет, нет, я не клал!» Хохот. Все всё понимают. <…>

24 марта

Вчера в «Советском искусстве» гнусная статья о М.Я.Шнейдере «Шеллинг и Шнейдер» по поводу его одной статьи в газете «Кино» («О чести быть кинематографистом»). Ему инкриминируется искажение какой-то цитаты из Сталина, и вся его статья называется «вредными философскими упражнениями». Автор — какая-то Е.Смирнова.

Утром звонок Ани Д. На днях она придет ко мне. Это я выбиваю клин клином...

Вечером иду на радио слушать «Русалку». В.Э. оставил мне пропуск. Мне показалось, что это слабее «Каменного гостя», но есть и чудесные места, например, «Пир». Царев плох. Абдулов посредственен. Райх — ничего. Очень хороша музыка В.Я.Шебалина.

После иду к Б.А.Дехтерёву, куда приходит и Валька <Плучек>. Он показывал нам свои работы, в том числе иллюстрации к Горькому, спорили об эротическом искусстве. Потом позвонили Арбузову и пошли бродить вчетвером по ночной Москве.

25 марта

На активе работников искусства, посвященном итогам февральско-мартовского пленума, Керженцев «признает свои ошибки». Оказывается, главная его ошибка в том, что он мало критиковал себя за то, что когда-то восхвалял Мейерхольда. Неожиданно напал на неприкосновенную обычно Наталию Сац. Говорили, что она была близка с бывшим замнаркомвнудел, а ныне замнаркомсвязи Прокофьевым⁵³. Наверно, Керженцев учуял его возможное (а, скорее всего, и неизбежное) падение вместе с его шефом. Ю.Славинский назван «врагом народа», «дружком Томского». Потеряны все приличия. Он «враг», потому что он «друг». Но всего удивительней, что мало кто замечает эти нелепости и это уже никого не удивляет.

Мне показали текст знаменитого приказа ГУКФ’а №93 от 7 марта: «Запретить постановку кинокартины “Бежин луг” ввиду ее антихудожественности и явной политической несостоятельности». Выговоры директору «Мосфильма» Бабицкому и зам. директора Соколовской. Актив киноработников, начавшийся три дня назад в Доме Кино, говорят, идет при полупустом зале <...>

В ГосТИМе моя некая отчужденность от дел уже вызывает пересуды. Там скверная атмосфера: пессимизм, раздражение, озлобление. Видно, репетиции идут без подъема. Гарин подал заявление об уходе. Его грубый скандал с З.Н. В.Э. заметно растерян и дезорганизован.

Я все ожидаю объяснений с З.Н.

26 марта

Днем зашел на «Наташу». В.Э. мне обрадовался (я последнее время хожу нерегулярно). Говорим о «Русалке». И тут В.Э. меня почти растрогал. Оказывается, он мне приготовил подарок — его режиссерский экземпляр текста «Русалки» с многими пометками, свернутый почему-то в ролик из склеенных страниц. Спрашивает о Цареве. «От него очень трудно добиться простоты». Говорим и о вчерашней речи Керженцева. В.Э. зачем-то просит меня дать ему мою статью о Театре народного творчества.

Сегодня Арбузов уехал в Одессу. Провожали его с Валькой. На перроне Киевского вокзала почему-то одиноко гулял Шкловский и сам себе улыбался.

Новая станция метро «Киевская» очень красива.

27 марта

В «Литературной газете» отчет об общем собрании ленинградских писателей. Атмосфера доносов и проработок.

Н.Заболоцкий выступил против Пастернака. А ему-то зачем? Ведь он сам подлинный поэт. Засвидетельствовать благонадежность? Много раз мелькает имя «врага народа» Бориса Корнилова.

В.Э. как-то с болью говорил о нем. Недавно мне давали прочесть его стихотворение «Елка», которое рассматривается как «вылазка»⁵⁴ <...>

28 марта

Сегодня В.Э. выступал на «активе». Он заявил, что согласен с тем, что в прошлом году, во время дискуссии о формализме, занимал «нечеткую позицию». Потом зачем-то стал бичевать конструктивизм в театре и сказал, что он несовместим с реализмом. И так далее — всё довольно неудачно, т.е. неубедительно. Самое худшее: мне все время казалось, что всем заметно, что он не искренен. Он не трус, нет, но ему хочется заработать себе право на спокойную работу.

Во время его речи Боярский все время что-то записывал. Какое противное у него лицо! Да и Керженцев тоже хорош! Куда делись умные русские интеллигентные лица?

Народу на «активе» было порядочно, и, когда В.Э. начал говорить, в зал вошли все курильщики и кулуарные болтуны. Его выступление, видимо, всех разочаровало — и друзей, и врагов. Для одних он чересчур «кается», для других — маневрирует. Я после постарался поскорее ускользнуть, чтобы не говорить ему сгоряча о своем мнении. Лукавить не хочется, а бранить его будут и без меня.

В «Правде» громят «историческую школку Покровского»⁵⁵. Конечно, Покровский звезд с неба не хватал и много напутал, но ведь его все же очень ценил Ленин. Тенденция ясна: расчищается почва для нового национализма и нужно убрать с дороги это трухлявое бревно.

29 марта

В «Правде» на две с половиной полосы доклад Сталина на пленуме ЦК 5 марта.

Крестинский освобожден от должности замнаркоминдела и утвержден замнаркома юстиции. Это, бесспорно, опала.

В газете «Кино» сняли Вовси и, кажется, арестовали. Врио редактора будет Альтман. У этого мне печататься будет труднее: он считается убежденным «антимейерхольдовцем», и я не раз с ним вступал в споры.

В «Искусстве кино» мою статью читает К.Юков.

В театре утром «Лес», вечером «Горе уму».

Теплый, ясный день. А перед этим почти неделю было пасмурно и дождливо.

Эраст звал меня в пивную, я не хотел, но пошел, взяв еще Сашу Баранова. Он недалек и льстив, но неглуп. Потом зашел на Б. Знаменский. У Лёвки сидел Иван Пулькин⁵⁶. Он и после своей ссылки в Мариинск остался таким же чудаком. Днем, в разговоре с Любой, ее фраза о самоубийстве. Я ответил шуткой «Уже написан Вертер»⁵⁷, а придя домой, стал беспокоиться и звонил ей с некоторой тревогой. Но она уже забыла об этом и была в прекрасном настроении <...>

Перечитал черновик своего письма к З.Н. о «Наташе». Оно убедительно и чисто, но ведь она женщина и станет, читая, думать не над тем, что в письме написано, а над тем, почему я так написал...

Апрель

1 апреля

В газетах заключительное слово Сталина на пленуме ЦК.

Днем пробую работать, хотя весенняя погода тянет шататься по городу.

Вчера во время «Дамы» говорил с В.Э. долго и дружески о внешних делах театра, о выступлении В.Э. на активе, о намеченном большом перспективном докладе В.Э. на труппе. Он просит меня подготовить ему кое-какие материалы. Сам он произвел на меня вчера странное впечатление: смесь неуверенности с наигранной беспечной бодростью, под которой, однако, как легко угадывается, скрывается внутренняя растерянность.

Вечером смотрю «Ревизор» и получаю огромное удовольствие. Эраст с 22-го уже не будет работать в ГосТИМе. Он, хотя и плюется в адрес всех и вся и даже материт старика, но в душе у него скребут кошки. Сегодня он побил рекорды своей злости: обругал даже Н.Эрдмана, которого вообще-то обожает (за то, что тот работает сейчас снова для Александрова⁵⁸). Мичурин тоже уходит, но его не жалко.

Л.В. зачем-то покрасила свои милые русые волосы в рыжий цвет, и я не мог удержаться от соболезнования. Она обиделась. Меня к ней все же тянет.

После спектакля сидел у Эраста в уборной; потом долго гуляли.

2 апреля

<...> Днем на общемосковском собрании писателей в Политехническом музее. Овалов⁵⁹ с пафосом рассказывает, как он в Свердловске в 35-м году наблюдал «подрывную работу троцкиста Селивановского». Сегодня в «Правде» И.Лежнев тоже называет Селивановского «троцкистом». Критиковали и Киршона, но довольно мягко. Я побыл немного и ушел: тягостное чувство...

Вечером у Шнейдеров. Там Жизнева и Роом. Рассказывали про Эйзенштейна. Он и кается, и иронизирует, и держится нарочито-двусмысленно. Весь в броне своей иронии, за которой раненое огромное самолюбие. Ото всех на дистанции. Его продолжают прорабатывать и на фабрике, и на творческой секции. В ближайшее время ему ничего не дадут ставить.

Слухи об аресте Раковского и Б.Таля, еще только недавно заменившего Бухарина.

Унес от М.Я.Шнейдера две папки его статей о кино. Он хочет сделать из них книгу. Среди них есть и неплохие, но насколько же все-таки М.Я. интереснее, и умнее, и глубже в обиходных «салонных» разговорах у себя в Серебряном! В них он тратится по-настоящему, а для статей остается то, что пожиже. У нас, увы, много талантливых и умных людей, которые всё только выговариваются и после которых ничего не остается. И Н.Д.Оттен таков, и А.П.Мацкин тоже.

4 апреля

Проснулся поздно, достал из-под двери «Правду» (мне кладет ее хозяйка), и сразу в глаза бросается сенсационное сообщение на первой полосе: «Об отрешении от должности наркомсвязи Г.Г.Ягоды». В нем все необыкновенно, начиная с диковинного слова «отрешение»...

«Ввиду обнаружения должностных преступлений уголовного характера наркомсвязи Г.Г.Ягоды, президиум ЦИК СССР постановляет: отрешить от должности наркомсвязи Г.Г.Ягоду и передать дело о Г.Г.Ягоде следственным органам. 3 апреля 1937 г. Москва. Кремль. Председ. Калинин, секретарь Акулов».

Перечел раза три: не галлюцинация ли у меня?

Еще 18-го марта Ягода делал доклад на активе Наркомсвязи в Радиотеатре, Лёва был на нем и рассказывал мне. Две с половиной недели назад. Значит, случилось нечто в эти две недели. А, может быть, все было предрешено заранее, в конце января, когда Ягода был «переведен в запас». А в это время арестовывались еще многочисленные близкие сотрудники его в аппарате НКВД, приверженцы и пр. Ведь не так просто арестовать вчерашнего руководителя органов. Глухие слухи об идущих арестах в лубянском ведомстве ходили по Москве последнее время. М.б., и осеннее назначение его в Наркомсвязь тоже было прикрытием задолго рассчитанной операции с изоляцией могущественного главы тайной полиции от «своих людей», от преданной ему охраны, от доверенных подручных на всех ключевых постах.

Еще сравнительно недавно его влияние было в самом зените (или так нам казалось?).

Прошлым летом, когда нам со Штоком заказывали сценарий о канале Волга — Москва, Гиков притащил кучу стенограмм разных ответственных совещаний как материал к сценарию, где Ягода прославлялся вовсю, и в просмотренной нами хронике он маячил чуть ли не в половине кадров.

Все это очень сложно и может отозваться на судьбе Киршона, Авербаха, Афиногенова и других, лично, по слухам, связанных с ним.

Днем на продолжении собрания писателей, где только об этом и жужжат.

Вечером неожиданный звонок Л.В. «Я приду, можно?» Приходит крашеная, вымазанная дешевой косметикой, неискренняя, развязанная и... желанная...

5 апреля

Спал мало, хотя и не провожал Л.В. Разбудили телефонные звонки.

Л. довольно нагло попросила у меня взаймы, а у меня, как нарочно, есть деньги (что бывает теперь не очень часто), и я дал ей полторы сотни...

Днем на продолжении писательского собрания.

В последние два дня с покаянными речами выступали: Мирский, Левидов⁶⁰, Гронский, Пильняк, Афиногенов, Киршон. Странно говорил Шкловский. Другие злорадно нападали. Обнажение скрытых ненавистей и завистей. Подло выступал Пильняк, который все валил на влияние Радека и Воронского, якобы подсказавших ему тему «Повести о непогашенной луне», где он изобразил легенду о смерти Фрунзе. «Троцкистскими двурушниками» названы еще: Грудская, Тарасов-Родионов, Горбов⁶¹. Гайдовский, вчерашний подхалим и лакей Киршона, выступил с разоблачениями своего «шефа», и Киршон в ответ прочел недавнее холуйское письмо к себе Гайдовского под общий смех зала. Киршон вчера выступал самодовольно и по-прежнему высокомерно. В числе прочего, он обвинил в зазнайстве и высокомерии Фадеева. Фадеев отвечал ему спокойно, назвал пьесы Киршона слабыми, но добавил, что он далек от того, чтобы отрицать их положительное значение. Афиногенов говорил жалко и растерянно. Имя Авербаха носится в воздухе, его упоминают в кулуарах, но с трибуны еще не называлось. Говорят, что он где-то на Урале⁶². Ягода женат на его сестре, и вряд ли его минует проработка. Выступал и Ангаров из ЦК. Завтра Ставский будет подводить итоги. Он и П.Юдин⁶³ — главные фигуры проработочной кампании.

Все это противно, но как-то захватывает.

8 апреля

Нет! Есть еще порох в пороховнице!

Сегодня в театре была вдохновенная, гениальная репетиция сцены «Крестный ход» в «Наташе». Таких давно не было. В.Э. работал стремительно, неистово, яростно... Это была одна из тех репетиций, когда он снимает пиджак еще до начала...

Я сидел рядом с ним, и он попутно все время со мной разговаривал, комментируя сделанное.

Записал подробно всю репетицию в блокноте. Она длилась с 12 часов дня до 4-х с десятиминутным перерывом, и работой было наполнено каждое мгновенье. За все время В.Э. ни разу не присел: подходил к своему месту, говорил что-то мне, постоит и снова бегом на сцену. До перерыва он бегал от своего столика на сцену 18 раз и после перерыва еще 43 раза.

А, может быть, еще получится спектакль? Ох, хорошо бы!

10 апреля

Чудные весенние дни. Солнечно и привольно.

Днем на совещании в «Рабочей Москве» о плане изд-ва «Искусство». Меня пригласил придти Оттен. Удачно выступаю, и даже Н.Д. меня хвалит. Сидим в буфете с Сергеем Городецким. Я ранее с ним не был знаком. Странное впечатление. Он как-то ниже своей биографии.

Мятежники понесли поражение под Мадридом.

Кампания проработок в литературе, кажется, затихает. Впрочем, один раз так уже казалось в начале года, а потом шторм забушевал с новой силой.

Но слухов всевозможных много. Особенно, связанных с арестом Ягоды. Будто бы его 6 дней держали дома под охраной не только дома, но и всего квартала, и только потом перевезли на Лубянку. Может быть, в это время «чистили» обслугу Внутренней тюрьмы? Слухи о разных арестах: сын Томского, в Грузии — Окуджава, Б.Мдивани и Л.Гогоберидзе (который пытался застрелиться при аресте) <...>

11 апреля

Днем на репетиции «Наташи». Через две недели должны начаться генеральные, но все сыро, не готово.

Напоминаю В.Э. о «серьезном разговоре», но он опять отвечает уклончиво. Больше не стану теребить его до премьеры. До НИЛа ли ему сейчас?

В «Советском искусстве» статья А.Горюнова «Как пьеса Киршона попала в Театр Вахтангова». Он пишет о низком качестве пьесы, о том, что большинство худсовета и труппы было против, но за пьесу стояли Куза⁶⁴ и директор Ванеева, а руководящие работники ВКИ намекали, что «кому-то, где-то» пьеса очень нравится, — испытанный шантажный метод Киршона. Появление подобной статьи — случай беспрецедентный, ибо только послезавтра должна состояться премьера «Большого дня», задержавшаяся из-за болезни Щукина, который месяц пролежал в Кремлевской больнице. То, что Альтман напечатал статью Горюнова, означает, что он перешел в антикиршоновский лагерь. Киршон накопил себе слишком много врагов своей наглостью и высокомерным хозяйничаньем в драматургии, и теперь, после падения Ягоды, его главного покровителя, ему придется туго. Раньше все его смертельно боялись, а теперь страх исчез.

13 апреля

Днем в театре производственное совещание по «Наташе».

Замечаю, что В.Э. как-то избегает меня. Мне приходит в голову, что З.Н. задумала расправу со мной, как это было когда-то с Басиловым. Повод — мое письмо к ней и ее подозрения в моем «предательстве». Я мог бы не придти на совещание, но Логинова специально предупредила меня, чтобы я был (по линии месткома). На душе погано. В.Э. старается не встречаться со мною глазами. Не знаю, что было задумано З.Н., но получилось вот что. С глупой и грубой критикой пьесы выступил Темерин, и это разозлило З.Н. и, м.б., повернуло ее гнев в другую сторону. Отвечая ему на грани площадной брани, она вдруг говорит, что «критика бывает разная», вынимает мое письмо и читает отрывок из него как образец правильной критики. Я ошеломлен и все тоже. В.Э. бросает что-то писать и поддакивает ей. Я не могу собрать мыслей и отказываюсь выступить. В.Э. говорит хорошо и дважды обращается ко мне за подтверждением. Не могу отделаться от ощущения, что для него похвала мне со стороны З.Н. тоже была неожиданностью. Или — мне показалось, что перед собранием он избегал меня? Так или иначе, но меня, по предложению В.Э., избрали в какую-то комиссию по переделке и уточнению пьесы (это накануне премьеры!) — вместе с З.Н. и Боголюбовым. Не знаю, что мы сможем сделать, но что-то делать надо...

После того, как таким образом повернулось дело в ГосТИМе, я, набравшись нахальства, отправился в редакцию «Советского искусства» к Альтману. Но там я потерпел полное фиаско. Едва я начал говорить о ГосТИМе и Мейерхольде — надо сказать, что он был удивлен моим появлением в своем кабинете, — как он прервал меня и стал говорить о В.Э. так грубо, зло и глупо, что я не выдержал и, наговорив ему резкостей, ушел. Больше мне в сем доме не бывать...

Сколько у Мейерхольда врагов! Но — удивительное дело — больше всего его ненавидят те, кто меньше всего знают, т.е. они ненавидят свое представление о нем, а не его настоящего.

Слух о том, что на днях арестовано несколько десятков крупных чекистов и в том числе начальник охраны Сталина Волович⁶⁵. Вообще-то, это неудивительно: арест Ягоды должен был потянуть за собой многих. Оказывается, Авербах — племянник Свердлова и его сестра, жена Ягоды тоже, стало быть. А один из сыновей Свердлова — видный работник НКВД⁶⁶.

Звонок Берковского. Он предлагает мне написать рецензию в «За индустриализацию» о премьере «Большого дня» у вахтанговцев, причем намекает, что я могу писать, что хочу. Вероятно, он назвал в редакции мою кандидатуру именно потому, что знает мое постоянное отношение к Киршону. Что бы я дал год назад за возможность написать «как хочу» о Киршоне! Но в этой ситуации это почему-то противно. Я терпеть не мог Киршона, но принимать участие в травле его с «гарантией безопасности» не хочется. Впрочем, я согласился посмотреть премьеру и «подумать». Премьера — сегодня. Возьму с собой Машу <...>

14 апреля

Вчера был на премьере пьесы Киршона «Большой день» в Театре им. Вахтангова.

Киршон, сидевший в ложе дирекции и смотревший больше в зал, чем на сцену, может быть доволен — внешний успех как будто есть. П.В.Вильямс придумал много зрительных эффектов. Когда холм с деревьями вдруг превращается в подземный ангар и прямо из-под земли на публику летит, жужжа пропеллером, самолет, в зале вспыхивает овация. И еще несколько раз были аплодисменты посреди действия в соответственных сильно-патриотических местах. Щукин, несмотря на ничтожность роли, играет, как всегда, приятно и крепко. И остальные исполнители тоже. Театр сделал все, чтобы спрятать примитивность драматургии, ее грубую антихудожественную демагогичность, как это обычно делали все театры и с прочими пьесами Киршона. Был обычный, хотя и не бог весть какой, премьерный успех: тема как будто «нужная», и из этого в прежние времена такой мастер рекламы, как Киршон, создал бы невиданный триумф. Посмотрим, удастся ли это ему теперь?

Многие влиятельные критики, на всякий случай, не пришли, чтобы выждать и зарезервировать свое мнение. В антрактах говорили о чем угодно, но не о спектакле: о тяжелой болезни Ильфа, о вчерашней катастрофе на Курской дороге на пригородном поезде с человеческими жертвами и т.д. После спектакля я успел зайти на «Даму» и рассказать о премьере Всеволоду Эмильевичу.

Берковский бегал вокруг меня и уговаривал «раздолбать», но я решил, что писать не стану. Пусть пишут бывшие киршоновские апологеты и холуи.

В то время как на спектакле говорили о тяжелом состоянии Ильфа, он вчера умер в 10 часов вечера. ТБС. Это был очень талантливый человек и, по уверению близких друзей, именно ему принадлежала ведущая роль в авторском братстве: Ильф и Петров. Это большая потеря для нашей литературы <...>

Вечер провел с Плучеком. Лены не было дома, и мы хорошо и откровенно поговорили о многом. Он читал мне отрывки из своего дневника, который он раньше вел. Там есть и про меня. Странно читать о себе в чужом дневнике. Больше всего он удивляется моей книжной начитанности и завидует ей.

Когда я шел к нему и заворачивал с Поварской в Мерзляковский, встретил на углу у аптеки идущих втроем Бабеля, Третьякова и Беспалова. Очевидно, они шли из Дома Литератора, где уже стоит гроб с Ильфом.

17 апреля

В сегодняшнем номере газеты «Кино», наконец, моя рецензия на фильм «Днепр в огне» (Эраст называет его «Днепр в говне», что, конечно, соответствует действительности). Рецензия названа (не мною) «Власть штампа» и почему-то подписана не моей фамилией, а моим старым репортерским псевдонимом «А.Константинов», под которым я много раз печатался в «Советском искусстве». Это, несомненно, сделал сам Альтман, не желающий, чтобы моя фамилия была напечатана в газете, подписанной им как редактором. Мелкая душонка!

Впрочем, мне все равно: статейка средняя и написал я ее только ради заработка.

А в «Советском искусстве» сегодня большая самокритическая, то бишь покаянная статья С.Эйзенштейна «Ошибки “Бежина луга”». Она производит впечатление вымученной и фальшивой. Запрещен фильм Дубсона «Большие крылья», как «идейно-порочный». Не знаю, в чем там дело⁶⁷.

Прочел хороший томик рассказов молодого писателя Вас. Гроссмана «Четыре дня». Из него будет толк.

Среди арестованных с Ягодой (или вслед за ним) чекистов — начальник отдела тюрем, знаменитый основатель Болшевской трудкоммуны Матвей Погребинский.

20 апреля

<...> Партком Союза писателей исключил «троцкистку» С.Виноградскую, старую «правдистку», автора книги о Женни Маркс и воспоминаний об Есенине, б. секретаря парткома Марченко, Дмитриевского и еще кого-то. «Литературная газета» назвала Авербаха «пресловутым». Его самого недавно видели ходящим по Москве, но, кажется, он уже арестован. Слух об аресте директора Малого театра Лядова. Слух об опале Крестинского.

В № 2-м «Молодой гвардии» стихи Владимира Луговского о последнем процессе. Там есть такие строки:

Душно стало? Дрогнули коленки?

Ничего не видно впереди?

К стенке подлецов, к последней стенке!

Пусть слова замрут у них в груди!..

Что бы после ни писал Луговской, ничто не смоет подлости этого стихотворения, невиданного в традициях русской поэзии.

22 апреля

Днем на репетиции «Наташи» (сцена кулацкой вылазки). Но при повторении все идет не так блестяще, как когда В.Э. это ставил. Тогда он один наполнял своим темпераментом сцену, а сегодня была ленивая толпа растренированных, скучающих актеров. От огорчения ушел до конца.

Полвечера ждал звонка Маши и сидел дома, но она не позвонила. Зато позвонил Эраст и позвал побродить. Пошли, шлялись и, после нескольких пивных, забрели в Дом Актера. Там шел какой-то диспут, и с трибуны что-то сладко и велеречиво вещал Таиров. Эраст, уже здорово пьяный, стал кричать ему разные гадости, и я еле увел его в фойе, но там упустил на минутку, и он, выйдя на балкон, начал мочиться с 4-го этажа на улицу Горького.

Перед этим он мне рассказал, что александринцы послали письмо в «Правду» с требованием снять с экранов «Женитьбу». Конечно, м.б., письмо и не напечатают, но с другой стороны, все возможно. Бедняга Э.П. — ему сильно не везет.

24 апреля

Вчера в «Правде» две полосы к годовщине ликвидации РАППа. Резкая статья Юдина об Авербахе и его приспешниках: Киршоне, Афиногенове и Бруно Ясенском, чье имя, кажется, впервые появилось в бранно-разоблачительном контексте. В «Известиях» в подобной же статье рядом с Киршоном лягнули и Мейерхольда, хотя все знают, что не было у авербаховской группки более непримиримого врага, чем В.Э. Я прочитал это только вчера вечером и не знаю, читал ли это В.Э. до репетиции. Может быть, нет: он был сравнительно спокоен. И вообще в проработочной кампании и лихорадке «бдительности» вновь обострение после некоторого короткого затишья. Вчера на собрании писателей В.Вишневский произнес речь с «запросом» правлению ССП о деятельности Киршона, «связанного с троцкистом Авербахом». Вот как оборачиваются литературные споры о драматургии «с потолком» или «без потолка». Они в данное время могут закончиться низким потолком лубянских подвалов. «Литературная газета» в корреспонденции из Ленинграда сообщает об «активе» в Ленгосиздате. Но там имена «врагов» все те же: «контрреволюционер Корнилов», Бескина, Горелов, Майзель... <...>

25 апреля

В театре отменен спектакль и идет просмотр «Наташи» — без единого полного прогона!

Трагический вечер!

Спектакль шел с шести вечера до трех ночи с невероятными антрактами. Монтировка не готова. Это уронило темп спектакля, сместило ритмы, и даже более-менее удачные куски прошли плохо. Как можно было идти на это?

В зале были все свои и много чиновников из Реперткома.

Я перед началом не ждал ничего хорошего, но то, что было, превзошло все худшие предположения и ожидания. Не надо долго искать слов — это был настоящий провал...

Сейчас еще нет сил подробно описывать все это: нервность и упрямый наигранный оптимизм В.Э. (нет, не могу поверить в его слепоту!), истерики З.Н., которую дважды отпаивали водой и валерьянкой, ехидное злорадство Голубовых и Белиловских и иже с ними, растерянность друзей В.Э., бездарность исполнителей, которые все оказались ниже уровня самых плохих репетиций; тупую подавленность мою и Плучека, которого я притащил, чтобы проверить себя (Валя не верил моим рассказам и опасениям: ему казалось до этого, что я преувеличиваю).

Пришел домой под утро словно избитый: физически болит все тело — должно быть, реакция на нервное напряжение. Да, я оказался полностью прав, но, черт возьми! — как бы я предпочел ошибиться!

Что будет? Отложат премьеру надолго и заново станут репетировать? Но возможно ли это психологически после этого страшного вечера? Откуда взять сил и веру в возможную удачу?

26 апреля

Утром, придя в театр, сказал Боголюбову (он, кстати, вчера тоже был ниже всякой критики, хотя до этого иногда репетировал неплохо): «У меня такое чувство, будто мы вчера напились и так набезобразничали, что сегодня мне не хочется никому смотреть в глаза». Он ответил, что у него точно такое же чувство…

Все ходят как пришибленные. В оценке вчерашнего все единодушны: провал.

Смутные слухи о том, что З.Н. заболела. Премьеры 7-го не будет и когда будет (и будет ли) — неизвестно. Никакие репетиции не объявлены. Опасаюсь самого худшего — суровых административных выводов о театре... Хуже всего, что я знаю давно (и не я один) — все причины этого несчастья, все его корни, но был бессилен предупредить. Бессилен перед той инерцией непонимания, легкомыслия, наивной хитрости, которые заставили В.Э. пойти на этот просмотр, и что в конечном счете может быть объяснено, увы, как это ни унизительно, только роковым влиянием З.Н.

28 апреля

Вчера вечером позвонил Плучек и со смехом рассказал, как он по телефону спросил Штока о пьесе Киршона (ТРАМ электриков поставил «Большой день», но сейчас, в острой для Киршона ситуации, они не знают, выпускать ли спектакль). Шток так испугался, что повесил трубку, ничего не ответив. Но смешного тут мало. Исидор дружил с Афиногеновым, участвовал в его «семинаре», подписал договор на киносценарий вместе с Киршоном и т.п. и, конечно, может опасаться, что проработчики приплетут и его к «авербаховской шайке». А с этим шутки плохи. Звонок Любы Ф.⁶⁸ Она грустит. Говорит, что встретила на улице Я.Смелякова, вернувшегося из ссылки, и он довольно уверенно говорил ей, что «снова всплывает». Не очень подходящее сейчас время для бывших ссыльных. Он дружил с Павлом Васильевым, объявленным «врагом народа». Я его помню с осени 29-го года, с кружка начинающих поэтов при «Комсомольской правде». Он там мало читал, а больше слушал, и лисьи черты его остренького лица еще как-то не определились. Я, наоборот, читал много. Однажды как-то он провожал меня до дому. Потом он перешел в кружок литературных ударников при «Огоньке», а я перекинулся в театральную журналистику. В нем всегда была смесь наглости и угодливости. Но человек он способный. Рассказывают, что закончился срок ссылки и у Мандельштама.

Утром дома: читаю и пишу. Завтракаю, как обычно, разведенным в холодной воде консервированным какао и хлебом. У меня несильный насморк и немного болит горло.

Начал писать «Красную площадь»⁶⁹. Вероятно, у меня самый трудный сюжет в мире: полное отсутствие внешнего действия и резких конфликтов: настроения, детали, тонкости, психология...

Днем захожу в ГосТИМ. В.Э. после просмотра в театре не показывался. Спектакли «Дамы» заменяются другими: значит, слух о болезни З.Н. верен. Колеблюсь — не позвонить ли мне к В.Э. домой, и решаю не звонить. Я вроде как оказался прав со своим письмом, и именно потому З.Н. вряд ли будет приятно меня видеть.

Днем на собрании драматургов в СП. Это захватывающе интересно, как роман...

Ночью в клубе МОГЭСа на просмотре «Большого дня» в ТРАМе электриков. Ставил Никуличев. Плоховато, но дело не в этом, а в том, что неизвестно, как решится судьба Киршона. Пока этого никто предсказать не может. Во всяком случае, выпускать в данное время спектакль довольно рискованно.

Город гудит от слухов. Говорят, что арестован директор Большого театра Мутных, еще недавно на «активе» выступавший против В.Э. Еще говорят об арестах видных чекистов: Паукера, Островского, Фельдмана, Лурье и академика Кольцова. Называют еще разные имена. Если даже десятая часть слухов — правда, и то страшно... А.Г.Глебов мне сказал сегодня, что «самое главное только еще начинается»...

Плучековская группа трамовцев пригласила меня на вечеринку в канун 1-го мая. Аня Д. «со значением» пожала мне руку.

29 апреля

Днем на продолжающемся в Союзе писателей собрании драматургов. Клубок страстей, но, боюсь, что меньше всего политических. Под прикрытием политформулировок — сведение счетов. Но запишу подробно, когда все это кончится.

Пока хочу сказать, что фигура В.Вишневского во многом потеряла для меня свое обаяние. Сегодня в «Советском искусстве» его остервенелая статья «Добить троцкистов в искусстве» — о Киршоне и авербаховцах. Это его обработанное выступление на собрании 27-го. В чем-то он, м.б., и прав, но чувствуются и явные нотки мести и сведения счетов за обиды, накапливавшиеся годами. Кончается статья так: «Киршон 14 лет был связан с активом троцкистской организации и средой предателей типа Ягоды. Я считаю абсолютно необходимым всестороннее расследование деятельности Киршона и связанных с ним лиц». Нет никакого сомнения, что Киршон мерзавец и авантюрист, но не думаю, чтобы он был идейным троцкистом. Если бы в свое время троцкисты победили во внутрипартийной борьбе, он мог бы стать троцкистом, ибо в его понимании «руководство литературой» — это система коррупции, привилегий, командования и демагогия о классовой борьбе. Его невозможно психологически представить в оппозиции, и, если бы он мог предвидеть, он давно бы предал Ягоду и др. Кроме того, над Ягодой идет следствие и вряд ли Вишневского познакомили с его материалами. Все это совершенно голословно, но сейчас этого рода демагогия пахнет кровью. Я всегда предпочитал Вишневского Киршону и его компании, но этот подстрекательский визг мне противен. Вишневский из тех ораторов, которые опьяняются собственным красноречием. Надо было видеть и слышать, как яростно Вишневский громил Киршона и как тот его слушал...

В «Советском искусстве» также слащавая статейка В.Шкловского «Воскрешение Анны Карениной», где он туманно говорит об отзвуках Мейерхольда в спектакле МХТ (принципы оформления и пр.). Мы об этом уже говорили как-то с В.Э⁷⁰.

30 апреля

В середине апреля казалось, что проработочная буря утихает, но с тех пор как после ареста Ягоды имя Авербаха стало мелькать в прессе, шторм разразился с новой силой. Уже не поминают Радека и Воронского (т.е. поминают, но не так активно), и авансцену занял отсутствующий (видимо, уже арестованный) Авербах и его приятели Киршон и Афиногенов. И на первом месте — Киршон. На его фигуре сконцентрировалась ненависть и злоба многих (справедливая отчасти), демагогически усиленная такими страшными словами, как «троцкизм».

Три дня — 27, 28 и 29-го — продолжалось общемосковское собрание драматургов, ставшее публичным низвержением Киршона. Ему предшествовало заседание партгруппы драматургов, которая отвергла тезисы отчетного доклада Киршона (он был председателем драмсекции) и поручила выступить с докладом Вишневскому, а Киршон получил слово только в прениях. О выступлении Вишневского я уже писал: оно напечатано вчера в «Советском искусстве». Киршон начал говорить с привычной самоуверенностью и, хотя и пытался полемизировать с Вишневским, но признал, что был «слепцом», что его ослепила дружба с Авербахом, что он только теперь понял, что тот был двурушником. Афиногенов тоже говорил о разлагающем влиянии Авербаха. Погодин присоединил к именам «агентов Авербаха» имена главреперткомовцев Литовского и Млечина. Альтман предостерегает собрание от доверия к «демагогии Киршона и декламации Афиногенова». А.Глебов — не в пример прочим, старый и откровенный противник Киршона — напомнил о дружбе Киршона с «ренегатом» Сольским-Панским⁷¹. По требованию собрания выступил и Литовский, лепетавший о том, что его ошибки как критика не находили воплощения в линии Реперткома. Вот уж не думал я, что увижу в подобном положении своего старого редактора⁷². Туманно что-то подобное плетет и Млечин. Асеев страстно рассказывает, как налитпостовцы травили Маяковского. Киршон старается держаться спокойно, бросает реплики, прерывает ораторов. Афиногенов кажется подавленным и заискивающим. Они сидят в разных концах зала и демонстративно держатся не заодно, а врозь. Правда, еще осенью ходил слух об их ссоре. Ставский признает свою ошибку в том, что он расхвалил «Большой день». Он упоминает как «врагов народа» Бруно Ясенского и Ивана Катаева. Значит ли это, что Ясенский уже арестован? Борис Левин, прямо обращаясь к Киршону, говорит: «Поймите, что вас обвиняют здесь не в ошибках, а в преступлениях»... Юзовский и Алперс к списку авербаховской агентуры присоединяют имя И.Крути, который действительно был холуем Афиногенова. П.Юдин рассказывает, что Киршон еще недавно в личном разговоре с ним возмущался тем, что Юдин назвал в речи на Пушкинском пленуме ССП Авербаха «политическим проходимцем» и защищал его. Это было всего два месяца назад, когда еще не были арестованы Ягода и Авербах. Вторично выступивший Киршон снова вывертывался, спорил с Вишневским и Погодиным и старался, обходя острые углы, свести дело к обычной литературной дискуссии. Ему трудно. Вдруг выяснилось, как много у него врагов. Ему не могут простить его высокомерия, наглости и долгого хозяйничанья в драматургии. Еще Афиногенова кое-кто жалеет, а над падением Киршона только злорадствуют. Но все же какая-то чисто биологическая живучесть Киршона и его необыкновенная энергия ощущаются даже и тут, и если он вдруг будет прощен, т.е. если дело не дойдет до ареста и окончательного политического шельмования, то он еще может взять реванш. Он не выглядит сломленным, как Афиногенов. Но именно потому он и притягивает к себе наиболее бурные волны ненависти: он, действительно, еще не «добит».

Я слушал и смотрел на все это с жадным интересом, словно присутствуя на заседании Конвента в день падения Робеспьера. Масштаб, конечно, иной, но и тут тоже не игрушки, и тут тоже пахнет кровью, и тут тоже кончаются судьбы, а, может быть, и чьи-то жизни.

А на улицах нежный апрель, предпраздничная суетня, красные полотнища, подготовка иллюминации. Весело кричат, играя, дети, магазины переполнены...

Май

3 мая

В газетах постановление о награждении работников МХТ и Большого театра. Тремя подвалами идет статья С.Уранова «О некоторых коварных приемах вербовочной работы иностранных разведок». Так-то оно так, но эта жадно читаемая обывателями статья может еще более развить и так заметную у нас шпиономанию.

Звонок Тани Литвиновой. Звонок Маши. Гуляем с ней на Чистых прудах.

Но это уже вечером. А днем я, как запойный алкоголик, снова потащился на заключительное собрание драматургов. Завтра запишу о нем. Что-то устал.

4 мая

Днем в театре. В.Э. и З.Н. почти сразу после просмотра «Наташи» уехали в Ленинград и до сих пор еще не вернулись.

Спор с Любой о готовящемся крахе ГосТИМа. Она называет меня паникером, а я ее дурочкой. Гарин мне мрачно поддакивает.

Вечером на репетиции «Женитьбы Фигаро» в ТРАМе электриков. Это лучшая режиссерская работа Вали.

Итак — вчера закончилось это напряженнейшее четырехдневное собрание драматургов, ставшее низвержением Киршона и Афиногенова.

Если 27-го Афиногенов драматически лепетал о бессонных ночах и (в отличие от Киршона) говорил, что он давно видел всю гнусность Авербаха, но не выступал против потому, что боялся, что перед ним «закроются двери дома Ягоды», что сразу кончится «легкая жизнь за спиною высокого покровителя», и утверждал, что он еще в прошлом году поссорился с Киршоном из-за его алиментного дела, то вчера он молчал. Киршон снова попросил слова в конце собрания и долго говорил, что он жалеет о том, что... его раньше мало критиковали и не говорили ему того, что сказали в глаза только теперь. Разумеется, это совершенное и малоубедительное лицемерие. Попробовали бы ему раньше сказать хотя бы малую долю того, что сейчас говорится, можно себе представить, как бы он расправился с критиком! Даже у такого человека, как Луначарский, не напечатали статью, где он критиковал пьесу Киршона «Суд». Вишневский был яростен и беспощаден. Пришел его час. А.Глебов прочитал страницу из своего дневника о том, что Луначарский говорил ему, что в смерти Маяковского виновато руководство РАППа. Асеев это подтверждает. На собрании были раскрыты подробности злоупотреблений Киршона и его адъютанта Лернера в ВУАПе. Упоминалось и имя Штока как киршоновского приспешника.

В принятой резолюции ставится вопрос о выводе Киршона и Афиногенова из правления и президиума Союза писателей и обращается внимание партийной организации ВКИ на поддержку Литовским и Млечиным «авербаховской банды» и использование гос. аппарата в групповых целях.

Резолюция кажется сравнительно мягкой после всего наговоренного в эти дни. В кулуарах говорили об исключении из Союза писателей как о минимуме. Но, м.б., это объясняется тем, что общее собрание секции неправомочно исключать из Союза. Вероятно, в несколько иной тональности, это повторится при разборе партийных дел К<иршона> и А<финогенова>. Афиногенов — член парторганизации МХТа, а где числится Киршон, я не знаю. Нависло над ними и худшее — то, что уже случилось со многими. Вряд ли они спят спокойно теперь. Могу себе представить весь ужас этой пытки страхом, пытки ожиданием...

Многие, очень многие, откровенно злорадствуют. Это зрелище мало приятно. <...>

5 мая

Утром в театре, где нет ничего нового.

Оттуда иду к Тане Литвиновой, как мы уговорились по телефону. Особняк в Гранатном переулке. Милиционер косится на мой набитый портфель (он сидит во дворе за калиткой). Горничная, которая была предупреждена, проводит меня по анфиладе роскошных комнат с картинами, коврами, каминами, перед одним из которых лежит большой пес, в простенькую комнатку Тани.

У меня мокрые ноги (галоши протекают), и я думаю, что наслежу.

У Тани беспорядок: разбросанные книги, кисти, краски, эскизы, стаканчики с водой для мытья кистей. Она с жадностью слушает мой рассказ о Всеволоде Эмильевиче.

Я, конечно, его немножко стилизую и совсем ничего не говорю о нынешних бедах — зачем?

Горничная приносит чай и фрукты.

Таня откровенно рада нашему знакомству, а я чувствую себя связанным, хотя и обещаю звонить и приходить. Она провожает меня до Никитских ворот: милая, но еще не понимающая себя и мир вокруг девочка. <...>

6 мая

Утром звонит Лёва и просит обязательно зайти на Б. Знаменский.

Захожу ненадолго на «Лес» и иду.

Лёва взволнован — на днях арестован Валя Португалов⁷³, его близкий товарищ, мой хороший знакомый: неудачливый актер, начинающий поэт, ученик Багрицкого. Причины ареста, конечно, неизвестны: вероятно — какой-нибудь треп. Лёва довольно спокоен, т.е. волнуется, хотя и не слишком. Арестовывали же Ивана П., и никого из товарищей это не задело. Да и Гриша Меклер тоже⁷⁴. И все-таки неприятно. Валька неврастеник и сгоряча может что-нибудь нагородить.

Еду на стадион «Сталинец» на первый в сезоне матч «Динамо» — «Сталинец» в довольно скверном настроении.

Дома устраиваю Лёву на «Горе от ума»⁷⁵ и сам еду домой. Прошлой ночью мало спал, да и за день устал.

Бомбежка Герники в Испании.

В «Красной звезде» на целый разворот статья М.Тухачевского о новом полевом уставе с его фото.

7 мая

Какая-то тоска.

В театре ходят нелепейшие слухи о планах В.Э. Его недруги провоцируют раскол в труппе. Скоро все говно разольется на готовящемся «активе».

В «Правде» заметка «Мальро разоблачает бандита Троцкого». Литвинов и наркомвоенмор Орлов выехали в Лондон на коронационные торжества⁷⁶.

13 мая

<...> Звонила Таня Литвинова. Я все отделываюсь от свидания. Без всяких особых причин, а так просто. К ней не подходят все известные мне варианты отношения к женщинам. От возвышенных романов я излечен надолго,

а приключений иного рода у меня хватает.

Можно было бы ради юмора добавить, что знакомство с членами семей правительственных лиц ныне небезопасно, хотя здесь другой случай...

Вчера в Лондоне состоялась коронация Георга VI.

По всей стране идут партийные конференции. Все следят по сообщениям в газетах, кто еще цел из видных товарищей, так как число слухов растет. В Киеве участвуют: Петровский, Косиор, Любченко, Хатаевич, Затонский. В Тбилиси Берия и Лежава.

К.Престес получил на суде 16 лет тюремного заключения⁷⁷. Думаю, что его 16 лет лучше, чем 10 лет Радека и Сокольникова. <...>

14 мая

Неожиданный звонок В.Э. Оказывается, он уже приехал. Сказал, что З.Н. «нездорова», находится на даче, и просил придти.

Впервые за долгое время иду к нему не с радостью, а принужденно: не знаю, как держаться, если он заговорит о том злосчастном просмотре «Наташи». Но он об этом не заговорил, а я и тем более, конечно. Сказал, что врачи запретили З.Н. некоторое время работать. В «Даму» будет введена другая актриса (?), какая именно — еще неизвестно.

8-го, кажется, он послал из Ленинграда телеграмму Вишневскому с предложением возобновления сотрудничества. Я мог бы торжествовать — это, разумеется, результат моей пропаганды (но и шока от неудачи «Наташи»). Но не поздно ли? То, что в январе можно было осуществить просто и легко, теперь уже труднее.

Вишневский ответил ему, что согласен, но при условии, если Мейерхольд «выступит перед общественностью с открытой критикой своих формалистических ошибок». В.Э. еще не ответил ему, и чувствуется, что такая ультимативная форма согласия для него оскорбительна и неприемлема. Мало того — оказывается, в последнем номере «Советского искусства» Вишневский дал об этом сообщение в стиле «гора пришла к Магомету», а редакция снабдила это заголовком: «Ждем ответа от Мейерхольда». В.Э. советуется, как ему поступить. Я с приездом Арбузова прозевал этот номер газеты, и мне почему-то никто не сказал. Так как инициатива (телеграмма) исходила от самого В.Э., то обижаться глупо: надо пренебречь его «ультиматумом» и попытаться все же наладить отношения. Вишневский сейчас в запале, занят «добиванием» Киршона и горячится. Но, конечно, его ответ неумен и мелок. Я рассказываю В.Э. про выступления Вишневского на собраниях, на которых я присутствовал, и вообще обо всем, что происходит в Союзе писателей и вокруг. Он сказал, что в Ленинграде уже прорабатывают Пиотровского ⁷⁸. Обо всем этом, как и о последних арестах, говорим, ограничиваясь информацией, без комментариев, что по-своему не менее содержательно. По-моему, тут мы понимаем друг друга без слов. Юдин приезжал в Ленинград и навел там страху...

Снова обещал мне на днях подробный разговор о делах НИЛа. Скоро в театре будет общее собрание с докладом В.Э., к которому он готовится. Но он, кажется, и сам еще не знает, каковы те перспективы, которые он наметит.

Волосы его чуть-чуть отросли и торчат непривычным ежиком. Он бледен и кажется усталым.

Уйдя от него — просидел часа два с половиной, — думаю: каков все-таки идиот Вишневский...

МХТ едет на Всемирную выставку в Париж.

На последнем собрании партгруппы Союза Ясенский, защищаясь, объяснял темные стороны своей биографии («легионерство» в Польше, рекомендации Домбаля и дружбу с Авербахом) случайностями и упорно отрицал даже «ошибки», а Киршон уже поливал Авербаха грязью и отмежевывался от него. Вишневский назвал Мирского «грязным врангелевцем». Сегодня в «Правде» Крючков называется «грязным дельцом».

17 мая

Уже несколько дней интенсивно пишу 1-й акт «Красной площади».

Вечером с Алешей на концерте Гаука: 1-я и 9-я симфонии Бетховена. После долго бродим по ночному городу и говорим об искусстве...

Мои ближайшие приятели относятся к истории и политике примерно как к погоде: на плохую досадуют, хорошей радуются, но мало вдумываются в смысл происходящих событий. Я тоже не очень хорошо понимаю то, что происходит: закулисная сторона темна и неясна, а видимая часто отвратительна. Многие ограничиваются тем, что усматривают справедливость в падении Киршона, потому что он был «прохвостом», но ведь Воронский не был прохвостом. Допустим, Киршон — прохвост, Павел Васильев — кулак и антисемит, Авербах — интриган и властолюбец. Но это все им инкриминируется только, так сказать, попутно. А когда говорят о хороших людях, попавших в водоворот расправ, то обычно умиротворенно добавляют: «Лес рубят — щепки летят». Это кажется убедительным, если не задуматься над тем, а нужно ли рубить лес...

Сегодня с утра не читал газет: пришлось рано идти в театр, и только вечером взял «Правду». Во всех областях и республиках идут партконференции, летят секретари, всюду находятся «враги народа». Подвал Кирпотина «Троцкистская агентура в литературе». Главный демон — Авербах; подручные: Либединский, Чумандрин, Макарьев, Горбачев, Пильняк, Болотников, Беспалов, Корабельников. Мимоходом называется и Н.Эрдман. «Врагам» в числе прочего инкриминируется то, что они внушали писателям «преуменьшать роль Сталина в обороне Царицына».

Я далек от высоких политических кругов и не могу судить о политическом и моральном уровне таких людей, как Пятаков, Сокольников, Радек и пр. Допустим, они мерзавцы. Но ведь Ленин работал с ними долгие годы и дольше, чем с иными из нынешних лидеров. Но я очень сомневаюсь в «троцкизме» Авербаха, Ясенского, Киршона и других. Это не люди искусства: карьеристы и честолюбцы, но никакие не «троцкисты». Их, правда, мало кто жалеет. Молча жалеют Ивана Катаева, Воронского, м.б., Афиногенова и еще кое-кого. Иногда обвинения ставятся как-то уж очень по-детски. Мирский, видите ли, обругал Фадеева. Это попахивает сведением счетов. Сводить счеты — черта человеческая, но не там, где это пахнет кровью. А Фадеев, из-за которого хотят снять голову с Мирского, держится как-то в стороне. И он, и Ермилов были ближайшими друзьями Авербаха, но их это все как бы не касается. Или они где-то уже «оправдались»?

Днем я встретил Х., которого давно не видел. Он лопался от желания поболтать со мной, но я торопился. Успел мне только сказать, что в Испании уже сформировано правительство Негрина. Рассказал нечто туманное о причине опалы Тухачевского: какая-то связь с Путной, адъютант Смутный... Все это малопонятно и неубедительно. Или Х. не договаривает, или сам ничего не знает толком, хотя говорит с привычным апломбом.

А между тем наступает лето — то самое восхитительное московское лето, которое я так люблю...

18 мая

Жду прихода В.Э. в театр, чтобы окончательно решить вопрос о моем уходе или об отпуске. Болтаться без дела бессмысленно, а при создавшемся положении из всех прожектов НИЛа и наших совместных с В.Э. литературных предприятий ничего получиться не может. Сам В.Э., как мне кажется, сейчас плывет без руля и ветрил, а впереди рифы и скалы. К.И.<Гольцева> сказала мне, что на меня написан донос по поводу моих лекций, но куда он пошел, она толком не знает, и кто подписал — тоже не знает... или не хочет говорить. Но я догадываюсь. Бесспорно, что на ближайшем «активе» или общем собрании против меня выступят кое-кто из ничтожеств, прикрывающихся партбилетами, или из «общественности». Самое лучшее — под тем или другим предлогом перестать бывать в театре, ибо обороняться при разгуле демагогии невозможно. Хуже всего, если обстоятельства потребуют от В.Э. отмежеваться от меня. Это мне будет больнее всего, хотя я смогу понять всю вынужденность этого поступка.

Я попробовал рассказать о моих опасениях Арбузову, но он ничего не понял, хотя желание «уйти» из ГосТИМа одобряет, но по иным основаниям.

Сегодня в «Правде» достается и И.Альтману. За одну из формулировок какой-то его статьи в «Советском искусстве» ему всыпают по первое число. Газета задает вопрос: что это — «недомыслие или рука классового врага»?.. Не без злорадного удовольствия представляю, как Альтман сейчас где-нибудь в высоких инстанциях клянется, что он просто дурак, а не хуже...

На днях в газетах были разоблачительные статьи об историческом образовании с именами «врагов народа» в этой области. Ими оказались: Зайдель, Моносов, Яковин, Фридлянд, Райский, Рывлин, Дубыня, Ванаг, Лурье, Пионтковский. Походя выбранили и Стеклова и Платонова. Еще статья о «троцкистской контрабанде» в Академическом словаре. Там нашли много цитат из Радека, Бухарина, Каменева и Зиновьева. Приводится любопытная цитата: «Незабвенен Аракчеев был, по мнению стрекозы, и в том, что подготовлял народ к восприятию коммунизма». Салтыков-Щедрин, «Письма к тетушке»! Ничего не скажешь, действительно, со смаком подобранная цитатка!

19 мая

Утром и днем работаю дома. Вечером захожу на «Горе от ума». <...>

Партгруппа ССП подтвердила решение бюро об исключении из партии Б.Ясенского и постановила обратиться к партийной организации МХТа с предложением исключить из партии Афиногенова. Ближайший друг Афиногенова Фадеев назвал его на собрании «пошляком», «буржуазным перерожденцем» и «человеком, не имеющим ничего общего с партией». А театр МОСПС по-прежнему играет пьесу Афиногенова «Салют, Испания!». Афиногенову припомнили и «террориста Пикеля», и «белогвардейского журналиста» Крути. Секретарь ЛО ССП Цирльштейн поставил вопрос об изъятии из библиотек «троцкистских» романов Чумандрина. На днях в Ленинграде исключили из партии О.Берггольц и Ю.Либединского и дали выговор Чумандрину.

20 мая

Вечером в Училище просмотр учебных отрывков. Неожиданно приезжает В.Э. Весь вечер он сидит, надвинув на глаза шляпу (чтобы не светила в глаза лампочка), и потому выглядит веселым и беспечным, хотя нервен и расстроен. Со мной приветлив и ласков, как всегда. В перерывах говорим о разных новостях и слухах. И тут он меня заставил покраснеть. Что-то говорим о Киршоне, и я выражаю удовольствие, что его исключили (или — исключают) из партии. Он молчит. Я что-то добавляю в том же духе. И тогда он говорит: «Не надо радоваться, если при сильном ветре у соседа, вашего недруга, загорелся сарай...» Я смутился, поняв, что сказал глупость, но он после паузы ласково треплет меня рукой за плечо — его привычный жест. <...>

Провожая В.Э., я снова прошу у него найти время для разговора о наших делах. Он рассеянно говорит: «Да, да, обязательно...» — но, кажется, думает о чем-то другом. Идем пешком по очень оживленной предночной улице Горького. Иногда на него оглядываются. От Страстной до Брюсовского путь недолог, и он почти всю дорогу молчит. Говорю один я: идти молча мне почему-то неловко.

У его подъезда он зовет зайти, но как-то вяло, и я говорю: «Поздно, В.Э.!..» — «Да, поздно», — соглашается он тоже как-то вяло. И мы прощаемся.

21 мая

Вчера В.Э. сказал мне, что он сегодня будет репетировать с Шульгиной ее ввод в Маргерит. И я прихожу. Это происходит в большой уборной справа.

Сначала все похоже на похороны, но потом В.Э. увлекается и начинает интересно говорить и показывать. Но затем так же быстро потухает.

Он очень плохо выглядит: осунулся, постарел, землистый цвет лица и, кажется, еще поседел. Вчера, при вечернем освещении, это не так было заметно, и когда я был у него неделю назад, и мы сидели при закрытых от солнца шторах, я тоже не заметил.

Смотрю репетицию и думаю: может быть, это последняя репетиция Мейерхольда, на которой я присутствую. А впрочем, разве я не могу после ухода из театра бывать на репетициях? Ведь я же ухожу без ссоры с ним, как обычно уходили другие...

Вечером гуляю с Лёвой. О Португалове ничего не известно. Он сидит в Бутырках. Передач не принимают. Лёвка тревожится, но не слишком: последний год он как раз редко виделся с Валькой. <...>

Вчера общее собрание коммунистов СП единогласно исключило Киршона из партии (он уже был исключен бюро) «за связь с врагами народа Авербахом и Макарьевым». Обновлено руководство ВУАПа. Директором назначен некий Хесин из Ленинграда⁷⁹.

22 мая

Наконец, долгий разговор с В.Э. Начался он с того, что он предложил мне реорганизовать НИЛ, с тем, чтобы сократить Фейгельман и Тагер, а мне и Секи Сано остаться в штатах театра: мне в литчасти, ему — ассистентом. Я мягко, но решительно отказываюсь, рисую перед В.Э. картину разброда в труппе, ссылаясь на то, что я не умею быть пассивным и обязательно влезу в драку, а сейчас, когда все козыри у демагогов и интриганов типа Кудлая, я своей активностью вызову ярость и подведу В.Э. Рассказываю про то, как меня хотели поймать на лекции о «Театральном Октябре» и всем прочем. Он молча слушает меня. Я говорю долго и убедительно (по-моему).

И еще я с лихой горечью говорю, что во время бури капитаны должны выбрасывать все лишнее, чтобы облегчить ход корабля. Я прошу дать мне «отпуск без сохранения содержания» для моей собственной литературной работы...

Наконец, он соглашается, жмет мне руку и говорит: «Я буду считать вас в своем резерве пока. А там увидим...» — «А там увидим», — повторяю я за ним.

Мне очень грустно, но я стараюсь не расчувствоваться.

Он снова жмет мне руку, потом вдруг крепко целует в губы...

И еще долго говорим с ним о разном.

Утром в «Советском искусстве» появилась статья М.Царева «Почему я ушел из театра Мейерхольда?». В.Э. сказал, что он ушел нынче из дома, оставив З.Н. в слезах. Он бранит Царева, но как-то вяло и подавленно. Вообще — в эти дни он грустен и рассеян. Через несколько дней в театре должен начаться «актив». Можно представить, сколько грязи там разольется с такими общественниками, как у нас. В.Э. жаловался на здоровье З.Н. и на то, что «вокруг все плохо». Он заметно постарел за весну.

Этот разговор был перед просмотром «Бедности не порок» в постановке Плучека на 3-м курсе. В.Э. вошел в зал, взял меня под руку и посадил рядом с собой. Все время со мной тихонько разговаривал. Постановка Плучека ему понравилась. Он похвалил ее после в беседе с исполнителями (Плучека не было), но говорил без обычного увлечения. Папироса часто тухла у него во рту: он забывал про нее, задумываясь...

Вот и конец моей работы в ГосТИМе. Что-то тут будет без меня? Корабли не сожжены и я могу вернуться, если общая атмосфера изменится к лучшему. Хочется все-таки на это надеяться.

Вчера наши летчики высадили на зимовку в районе Северного полюса на льдине группу Папанина.

Общее собрание Академии наук исключило из состава Академии «врага народа» Бухарина. «Правда» бранит «Известия» за то, что в парторганизации редакции не «выветрился бухаринско-радековский-сосновский дух».

Передовая о троцкистах-вредителях на Дальнем Востоке. 44 человека приговорено к расстрелу. В корреспонденции из Свердловска бранят Кабакова, обвиняя его в покровительстве «троцкистам». Видно, и его песенка спета. Франкисты наступают на Бильбао. А «Салют, Испания!» продолжает идти в театре МОСПС, несмотря на травлю Афиногенова.

23 мая

Днем в театре. Разбор дел и архива НИЛа. Должен сдать все до 1-го В.Я.Степанову — хранителю музея. Конечно, все свои записи я возьму с собой.

И еще кое-что, на всякий случай.

В театре утром давали зарплату; наконец я купил себе парусиновые туфли на лето. Увы, опять много должен хозяйке.

Вечер провели с Арбузовым и Плучеком в Парке КиО⁸⁰. Было весело, как всегда, когда мы вместе.

В газетах целые полосы о папанинцах и о высотном полете Полины Осипенко. Вчера открылась московская городская партконференция.

В «Советском искусстве» подвал «Невежда в роли теоретика» о книге Н.Д.Оттена о Рене Клере.

Корпусом набраны два доносных запроса Союзу писателей: о расследовании «дела авербаховца Либединского» и о «политическом лице оруженосца Афиногенова И.Крути», который в годы гражданской войны будто бы редактировал на Юге белогвардейскую газету. Это еврей-то? Сомнительно!

В США вышла новая книга Станиславского о работе актера⁸¹.

24 мая

Уже написан приказ о моем увольнении в «отпуск без сохранения содержания», но еще не подписан.

Андреева со значением жала мне руку.

Вечером на премьере «Женитьбы Фигаро» в ТРАМе электриков. После спектакля все пошли в «Аврору» большой компанией пешком, а я заехал домой, чтобы переодеть рубашку. Когда я пришел, наши уже сидели в ресторане, и я еле прошел: ресторан был переполнен и туда рвались, а швейцар не пускал. Когда я, наконец, прошел, меня задержал Ю.К.Олеша, сидевший с Д.Мирским и с каким-то типом, подозрительно прислушивавшимся к их разговору. Ю.К. его дразнил, называя «Видоком». Острота Мирского (его назвали недавно на проработочном собрании «грязным врангелевцем»): «Ну, хорошо, предположим, я грязен. Но почему “врангелевец”?..» Он старый холостяк, неряшлив, и его манжеты и воротнички обычно не первой чистоты. Уйдя от них, нахожу наших за столиком у окна. Сидим долго и порядком выпили. Чествовали Вальку, который сделал отличный спектакль.

Странное впечатление от лихорадочного ресторанного веселья на фоне этой весны...

Вернулся хозяин комнаты, которую я снимаю, и меня просят ее освободить. Ну, что ж — перемены так перемены! Лето проживу с Лёвой на Б. Знаменском — наши на даче, — а к осени найду еще что-нибудь.

На днях в нашем доме на Б. Знаменском арестовали инженера К. — скромного, неяркого человека, члена партии, но без каких бы то ни было высоких связей. Он казался мне всегда человеком ортодоксальным и даже трусливым. Трудно заподозрить этого чистейшего обывателя в какой-либо крамоле.

25 мая

Есть шутливая поговорка: «Уходя — уходи». Сегодня я впервые за много лет не пошел в ГосТИМ на общее собрание <...>

В Союзе писателей на пленуме правления давали объяснения по поводу «связей с авербаховской бандой» Мирский и К.Горбунов. Мирскому инкриминируется все та же злосчастная статья о Фадееве.

Провожал Аню пешком. Возвращался тоже пешком и все думал о В.Э. и о себе...

Три года я почти непрерывно был рядом с ним, и мне трудно представить, что пойдут дни, недели и месяцы, когда я стану его видеть только изредка. Он относился ко мне наилучшим образом: ценил и любил. Пожалуй, главным мотивом моего «ухода» является страх потерять это отношение в сложной атмосфере

ГосТИМа. Я уже был на грани этого, когда на меня сердилась З.Н. Просто чудо, что этого не случилось. Три дня назад на беседе о «Бедности не порок», уже после того, как В.Э. согласился на мой уход, он все время по-старому обращался ко мне, что-то спрашивал или просто искал моих глаз. И так было всегда, начиная с 1934 года. В.Э. тоже привык ко мне и доверял мне, что, конечно, не пустяки. Он советовался со мной по самым сложным и тонким вопросам. У нас были ночные длинные разговоры наедине, которые я даже не осмеливался записать в дневник, но я их и так не забуду...

Я ушел, но у меня остались кипы моих записей, груда исписанных блокнотов, десятки страниц этого дневника и еще больше в моей памяти.

Сегодня в отчетах о московской партконференции мелькнуло имя Фурера с ярлычком «враг народа». Фурер — это бывший донбасский «садовник» и недавний секретарь МК⁸². На конференции бранили Булганина. Все думают: наверно, сядет. <...>

Оказывается, Б.Ясенский за три дня до объявления его «врагом народа» был избран в партком Союза. Это означает, что проработочная кампания носит в значительной мере истерический и импровизационный характер. В городе бродят страшные слухи об аресте многих видных деятелей, вплоть до членов правительства. Не все они оправдываются, иногда слухи забегают вперед события, и в этом есть нечто фатальное и зловещее.

Уже говорили об аресте Б.Таля, а он, оказывается, делал доклад 20-го о 25-летии газеты «Правда».

26 мая

В газетах фото летчиков, летавших на Северный полюс. Чествование вернувшихся из Бельгии скрипачей — победителей на конкурсе имени Изаи. Узбекская декада. Поездка МХТа в Париж... Все это занимает первые полосы газет. Об этом говорят больше, чем о непрерывном исчезновении людей, увозимых по ночам таинственными «черными воронами». Гениально найденные контрастные штрихи в той исторической драме, которая разыгрывается сейчас в кабинетах Кремля, в комнатах ЦК, в обкомах и наркоматах и в лубянских и бутырских камерах. Замечательная режиссура! Куда до нее Мейерхольду! Так уж повелось этой весной: на первых страницах газет папанинцы, летчики, лауреаты, а на последних страшные разоблачительные материалы. Расчет достигает цели. Камуфляж действует...

В последние дни в городе снова разгул слухов. Аресты, аресты, аресты... Называют имена, которые страшно повторять. Говорят об этом вполголоса или шепотом, оглянувшись, и не переспрашивают. Так ли это? Посмотрим! Зато лихорадочно всматриваются в фото президиумов конференций, в списки участников торжественных приемов. Вчитываются в строки проработок и изобличений.

В оголтелом выступлении на президиуме СП Ставский обвинил Мирского в том, что он «пытался выбросить Фадеева из советской литературы». Каким же образом? Критикой одного из его романов, видите ли. Видно, слова потеряли всякое значение, а люди здравый смысл. Как можно «выбросить писателя» с помощью одной статьи? Сейчас «Литературную газету» редактирует Л.Субоцкий. Бывший редактор А.Болотников, при котором проработочная кампания заваривалась, уже сидит. Завтра сядет Л.Субоцкий...

Иногда все происходящее кажется лишенным всякого смысла. Или — какой-то неизвестный нам, страшный смысл во всем есть?

27 мая

Приказ подписан и вывешен. В театре сенсация.

Позвонил сегодня В.Э. и попросил разрешения придти — нечто вроде прощального визита. Он говорит: «Конечно, приходите...» Иду со странным чувством.

Сидим в столовой за низким круглым столиком. В.Э. в домашней куртке и белоснежной рубашке с неизменной бабочкой. Приносит бутылку вина и свои любимые зеленые бокалы. Говорим о разном: о бестактности Вишневского, о наступившей «эре парадности в искусстве», в которой ему нет места, и о том, что «его реализм — иной, другой». Он думает о возможности постановки «Грозы», «если З.Н. оправится от травмы»...

Как раз в этот момент входит З.Н. Она за это время пополнела и обрюзгла. Непривычно ненакрашена, в простом халатике. Вяла, равнодушна. Вошла, еле поздоровалась, прислушалась к разговору и, ничего не сказав, ушла...

Еще говорили о Шекспире. В.Э. мечтает, как он будет ставить его на сцене нового здания ГосТИМа. Он связывает надежды на ренессанс своего театра с завершением строительства. «Вот и вы тогда вернетесь...»

Конечно, возникает разговор и о разных страшных слухах, но тут он вскоре замолкает.

Встаю, прощаюсь. Он провожает к дверям.

28 мая

Сегодня над Москвой пронесся сильнейший ливень с грозой и вихрем: просто — буря...

Уже начал постепенно перевозить свои книги и папки на Б. Знаменский с помощью Лёвы и Вовки Лободы.

В театре привожу в порядок архив НИЛа для сдачи. Забавный старик В.Я.Степанов давно уже зарится прибрать это к рукам. Он идеальный архивариус. Под напускной ворчливостью и педантизмом — милейший и добрейший человек.

В наркоматах идут «активы». В Наркомземе Чернов доложил «активу» о разоблаченном вредительстве. Тоже и Межлаук на «активе» Наркомтяжпрома.

Г.Борн — автор книжки «Единственный и Гестапо», сотрудник Наркоминдела, немецкий эмигрант, объявлен шпионом⁸³. В этом хоть есть некое правдоподобие.

В Испании бои на севере, в Бискайе. В Женеве открылся чрезвычайный пленум Лиги наций.

В театре ко мне подошла Л.В. «Я на вас обижена!» — «За что же, Лидочка?» — «За то, что вы уходите. У меня не будет друзей в театре...» — «Найдутся, Лидочка...» Сказала, что ее зовут сниматься в новом фильме Александрова «Волга-Волга». Съемки на Волге и Каме. Экспедиция едет на специальном пароходе. Там она выскочит замуж за администратора или помощника оператора. И на этом все кончится. Талантлива, привлекательна и мещанисто неумна. Брала у меня разные книжки и, наверно, ни одну не прочла. И все-таки — жаль...

29 мая

Понемногу начинаю восстанавливать утерянные журналистские связи. Надо же как-то зарабатывать. В «Советском искусстве» отношения безнадежно испорчены. Зато зовут в газету «Кино» и в «Рабочую Москву». Юзовский предлагает рекомендовать меня писать рецензии в «Литературной газете». Как-то встретил Ф.Ваграмова ⁸⁴. Зовет работать в штате журнала «Народное творчество». Намечается флирт с «Вечеркой» и журналом «Искусство кино».

В.Радомысленский⁸⁵ зовет в Студию Станиславского. Неплохо было бы поближе познакомиться с педагогической работой К<онстантина> С<ергеевича>, пока он жив, но не очень хочется служить. Да и В.Э., м.б., обидело бы мое поступление туда.

В «Правде» большая речь и фото Косиора. Конечно, две трети ее о бдительности. Целая полоса — юбилей Чавчавадзе. Снова полярники и Полина Осипенко. С 1 июня снижаются цены на ширпотреб и ткани. Хорошо живется советскому народу. <...>

31 мая

Ночевал на Б. Знаменском в нижней комнате на составленных креслах.

Ночью долго говорили с Лёвой.

Он пишет по заказу статейки для «Нового мира», для «Литературной учебы» и для «Красной звезды», а также готовится писать роман о Бестужеве-Марлинском.

Сегодня он был в редакции «Красной звезды» и видел, как из разных статей вычеркивали фамилию Тухачевского. С ним что-то неблагополучно. А всего три недели назад в «Красной звезде» печатался его большой портрет. Правда, он с тех пор из замнаркома стал командующим Приволжским округом. Но, м.б., это была только первая ступенька лестницы опалы? А куда, в какие подвалы ведут эти лестницы, мы за последний год узнали.

Лёва думает именно так. Что-то такое носится в воздухе.

Сегодня в городе распространилась и другая сенсационная весть: третьего дня из Парижа в Москву выехал А.Куприн... <...>