Петр
Навашин
Искусство писать письма
Публикуемые впервые письма
относятся к периоду жизни К.Г.Паустовского со второй женой — Валерией
Владимировной Навашиной-Паустовской (1896–1975) и адресованы ей и моему отцу —
Сергею Михайловичу Навашину-Паустовскому (1924–1998), приемному сыну Валерии
Владимировны и Константина Георгиевича.
Сергей Михайлович был сыном (от
первого брака) Михаила Сергеевича Навашина, предыдущего мужа Валерии
Владимировны, а после их развода (в начале 30-х годов) Михаил Сергеевич дал согласие
на то, чтобы его сын воспитывался в семье бывшей жены и ее нового мужа.
Подобный поступок отца в
отношении собственного сына многим показался, мягко говоря, странным, хотя тому
были свои причины.
Валерия Владимировна искренне
привязалась к маленькому Сереже и не хотела с ним расставаться, а Михаил
Сергеевич с опаской смотрел в будущее, поскольку он был
профессором-цитогенетиком, а над учеными этой специальности стали сгущаться
зловещие тучи. Да и Константин Георгиевич искренне полюбил мальчика, принял его
как сына, а позже официально усыновил.
Родной же отец М.С.Навашин
сохранял дружеские отношения со своей бывшей женой, а с Константином
Георгиевичем был долгие годы приятелем.
Сергей Михайлович говорил мне в
шутку, что у него было два отца — «один физический, а другой — духовный».
Удивительно, что полные трагизма
события исторического масштаба (репрессии, война, смерть близких людей) лишь
штрихами отображены в тексте писем.
Что это — уход от реальности,
желание создать свой мир и отключиться от жизненной правды?
Действительно, в письмах, в
основном, рассказывается о повседневных событиях, рыбной ловле в Солотче,
литературной работе, хлебе насущном… Но за всем этим
сквозит постоянная забота и беспокойство о близких.
А при более внимательном их
прочтении чувствуется твердый внутренний стержень художника, знаменитая
честность Паустовского и полное неприятие лицемерия, в то же время камерность и
определенная интимность, свойственная его творчеству, ощущается и в письмах. А
кто сказал, что литератор должен быть трибуном, борцом и вождем масс?
По-моему, он
прежде всего должен быть творцом и нравственным человеком. Сочетание этих
качеств рождает бескомпромиссность интеллигента. Вот почему мне всегда
казалось, что К.Г.Паустовский и А.Д.Сахаров — явления одного порядка, а тихие
голоса этих немолодых людей оказались громче шумной многоголосицы иных
правдолюбцев.
В ходе скромных рассуждений хочу
напомнить банальную истину, что никто не знает события лучше, чем очевидец.
Поэтому, мне
кажется, что в этом предисловии к письмам К.Г.Паустовского домой из рязанской
Солотчи стоит привести фрагмент воспоминаний моего отца — С.М.Навашина.
(Воспоминания С.М.Навашина частично опубликованы в журнале «Мир Паустовского»,
2000, № 15-16.) К сожалению, ему не удалось в полном объеме написать о
пережитом — он был крайне занятой человек: академик, руководитель крупного
научного центра, до последних дней продолжавший трудиться в медицинской науке.
К тому же, мысленно возвращаться
в те годы отец начал только под старость, а после ухода Паустовского из семьи
Сергею Михайловичу было больно вспоминать прошлую жизнь, и лишь близкие люди
знали, что он приемный сын писателя.
«С трепетом вспоминаю я и нашу жизнь в Солотче, под Рязанью. Наши прогулки по
лесным чащам и бесконечным полям с манящими далями, рыбалки, встречи и дружбу с
местными жителями мне никогда не забыть… Радость каждодневного открытия и
узнавания этих невообразимо прекрасных мест для меня, совсем еще юного
человека, была редким счастьем. И Константин Георгиевич умел ждать эту жизнь в
Солотче и делиться счастьем бытия на рязанской земле со всеми людьми — через
свои книги.
Летом и осенью мы жили в старом
запущенном саду художника-академика И.П.Пожалостина, в маленькой баньке.
Р.И.Фраерман со своей энергичной женой в тогдашней иерархии всегда занимал
более благополучное положение, а потому размещался в бельэтаже дома
И.П.Пожалостина. Наш быт был очень скромным, приземленным. Но Паустовский любил
эти контрасты между городской и деревенской жизнью.
Вставали мы очень рано, у нас
была лодка, и мы отправлялись на рыбную ловлю с очень простым, даже по тем
временам, рыболовным оснащением. Это была не охота, а скорее — общение с
природой. Я помню, как мы плыли по протокам, соединяющим Черное озеро и озеро
Сегден — оно поражало Константина Георгиевича своим необычным названием. Вокруг
стояли гигантские папоротники и росли грибы-акселераты, и казалось, что мы
где-то в тропиках…
Нас часто сопровождал Вася Зотов,
мой местный друг, знавший все тропинки, полянки и перелески. После войны он
стал нашим постоянным проводником. Позже его назначили председателем сельского
совета. Он стал прототипом героев многих рязанских рассказов Константина
Георгиевича.
Паустовский очень любил общаться
с солотчанами: это и бабушка Матрёна, и лесник Алексей Дмитриевич Желтов, и
главврач местной больницы, и аптекарь — он подарил нам первую советскую
«Фармакопею» (она у меня сохранилась). Константин Георгиевич с удовольствием
читал и рассматривал это оригинальное издание — руководство по приготовлению,
хранению и дозировке лекарств.
Радостью очарования рязанскими
пейзажами писатель всегда хотел поделиться и со своими московскими друзьями.
Помню, как уже в лучах славы приехал элегантный Константин Симонов на каком-то
неведомом модном автомобиле. Паустовский преподал ему урок рыбной ловли
(Симонов, оказывается, даже не знал, как насаживать червя на крючок), заставил
разуться и ходить босиком, спать в палатке, вставать на заре…
И, уезжая, Костя сказал, что за несколько дней, проведенных с нами, он
наконец понял, что такое настоящая жизнь…
И потом еще и еще приезжали наши
друзья, и среди них, помню, изнеженный Альберт Гендельштейн, кинорежиссер, зять
Утесова. (Тогда начиналась работа над фильмом «Лермонтов».
Литературным консультантом был Ираклий Андроников.)
Паустовский всех принимал, как старожил и представитель благословенной
рязанской земли…»
В солотчинских письмах
Паустовского постоянно ощущается симпатия автора к случайно встреченным простым
людям — рыбакам, лесничим, крестьянам, — писателю интересен любой человек, если
он естествен и самобытен.
Читая эти письма, мы встретим
много писательских имен, недавно «сброшенных с корабля современности» (как это
уже бывало в нашей стране) и возможно проявим интерес к этим литераторам, а там
и откроем их книги заново.
Кроме литературных достоинств,
письма Константина Георгиевича интересны с исторической точки зрения и
напоминают мне старые черно-белые фотографии, где узнаются почти забытые лица,
воскресает былое во всем своем многообразии, вплоть до бытовых подробностей.
Паустовский любил писать письма и
делал это блистательно, продолжая тем самым классическую эпистолярную традицию,
к сожалению, почти утраченную в наши дни.
Действительно, зачем писать
письма в век интернета и мобильной связи? — удивится молодой человек XXI века.
А мне становится жутко — что
останется от нашего поколения? Как смогут судить внуки современных молодых
людей о характерах, страстях и слабостях своих дедов и бабушек? Ведь не пошлют
же они потомкам SMS в XXII век!
Хочется лишь верить, что
искусство писать письма не станет в недалеком будущем исключительно
экзотическим занятием.
И последнее. Автор этих строк,
как и многие его ровесники, стал замечать, что после перестроечной
публицистики, победного шествия постмодернистов и литературных
экспериментаторов, они испытывают почти физическую тягу к русской классике и
книгам Паустовского, в частности. Может быть, действительно — «грядут иные
времена»?