Елизавета Ренне

Love story Элизабет Проби и адмирала Чичагова

На старинном Смоленском кладбище в Санкт-Петербурге, в так называемой лютеранской части, где с XVIII века хоронили католиков, лютеран, протестантов и приверженцев англиканской церкви, привлекает внимание усыпальница, при входе справа от главных ворот. Даже сейчас, в полуразрушенном временем и людьми состоянии, ее внушительные размеры, простые и благородные пропорции классицистического портика заставляют прохожего остановиться, подойти ближе, вглядеться в сохранившиеся детали декора и с трудом поддающуюся прочтению английскую надпись на фронтоне: «My Bliss for ever I have buried here the 24 of July 1811» («На сем месте 24 июля 1811 года навеки я схоронил мое блаженство»).

Усыпальница в виде античного храма была спроектирована по желанию безутешного вдовца адмирала Павла Васильевича Чичагова (1767 –1849) архитектором А.И.Мельниковым. В ней находилось исполненное скульптором И.П. Мартосом в 1812 году замечательное надгробие. Чтобы спасти этот выдающийся художественный памятник от грозившего разрушения, его в 1934 году перенесли в Музей городской скульптуры. Теперь он занимает почетное место в Благовещенской усыпальнице Александро-Невской Лавры и считается одним из последних шедевров Мартоса в жанре мемориальной скульптуры¹. Огромная, почти трехметровая пристенная гранитная стела на ступенчатом постаменте украшена мраморным барельефом с профилем жены П.В.Чичагова, Елизаветы Карловны, урожденной Элизабет Проби. Под ним два сердца, скрепленные вместе. На светлом — надпись: «My only treasure», на черном — «Poorest P». Под ними стихотворная эпитафия на английском языке: «O! The tender ties / Close twisted with the fibres of the heart / Which brocken, break them; and drain the Soul / Of human joy; and make it pain to live, <are> far / And is it than to live: when such friends part. / Tis the survivor dies» («О! узы нежные, сплетенные с биеньем сердца, которое разбившись, умолкает и иссушает радость человеческой души и в муку превращает жизнь. А стоит жить, когда друзья такие расстаются? Тогда и переживший умирает»)².

На краю саркофага помещена фигура прекрасного бронзового юноши, который, опираясь на колонну, держит в левой руке дневник. Огромный бронзовый лев у ног юноши на нижней ступени постамента охраняет покой могилы. Могилы ли? Никакой бронзовый лев, ни грандиозный замысел несчастного П.В.Чичагова, в который вложено столько чувства, ни совместная художественная работа архитектора и скульптора не смогли оградить покой и целостность захоронения. Часть мемориального комплекса стала экспонатом музея, другая — продолжает разрушаться. Нужно совершить усилие, чтобы мысленно воссоздать этот памятник глубокой, преданной и страстной любви русского адмирала, первого русского морского министра и дочери английского морского офицера, любви, которая выдержала испытание временем, смогла преодолеть национальные различия, предубеждения родных и препоны, чинимые императором Павлом I. Переживший жену на 38 лет, Павел Васильевич хранил память о ней до последнего вздоха. Он умер в Париже, в доме своей дочери Екатерины, в замужестве графини дю Бузе, 10 сентября 1849 года. В своем завещании Чичагов распорядился скромно похоронить его в местечке Со (Sсeaux) под Парижем, где он жил с 1822 по 1842 год и где у него на руках умер в 1826 году брат Василий. Он просил детей положить на его гроб черное бархатное платье жены, которое берег специально для этой цели.

В Со бережно сохраняют могилы самого Павла Чичагова, его брата Василия и дочери Екатерины. Дом, в котором он жил, до сих пор называют “La maison de l’Amiral” и гордятся тем, что этот выдающийся человек осветил жизнь города своим присутствием.

Печальная романтическая история стала предметом недавно появившейся в Англии книги Джоанны Вудс, во многом основанной на мемуарах П.В.Чичагова, его переписке с графом С.Р.Воронцовым, письмах Элизабет Проби, сохранившихся на ее родине, свидетельствах современников и различных документах³. Воспроизведенные в книге портреты Элизабет Проби, хранящиеся в частных собраниях в Англии, в свою очередь заставили ещё раз обратиться к перипетиям жизни Чичаговых и к истории русско-английских художественных контактов в связи с определением личности на одном из женских портретов Государственного музея изобразительных искусств им А. С. Пушкина.

В ГМИИ им. А.С. Пушкина это произведение попало в 1928 году из Эрмитажа и по традиции считается «Портретом Екатерины Пемброк» работы Генри Реберна, правда со знаком «?»⁴. Авторство шотландского портретиста уже давно подвергалось сомнению, тогда как имя изображенной, закрепившееся в литературе с конца XIX века, не вызывало вопросов⁵. Все же, сравнение с портретами графини Пемброк и возраст изображенной заставляют усомниться в правильности определения модели.

Традиция связывать картину с именем Екатерины Семеновны Воронцовой, в замужестве леди Пемброк, восходит к знаменитой выставке русского портрета, организованной Дягилевым в Таврическом дворце в 1905 году и изданию «Русские портреты XVIII–XIX столетий» великого князя Николая Михайловича⁶. И в каталоге выставки, и в издании великого князя она опубликована как «Портрет гр. Екатерины Семеновны Воронцовой, леди Пемброк» работы Реберна, то есть так, как ее воспринимали в собрании Воронцовых-Дашковых, из которого она попала в 1920 году в Эрмитаж, а оттуда в 1928-м — в ГМИИ. Вообще на выставке в Таврическом дворце было представлено, помимо рассматриваемого, еще четыре портрета из собрания Воронцовых, приписывавшихся кисти Реберна, по крайне мере два из которых, а именно С.Р.Воронцова и Джорджа Пемброка теперь считаются работой Томаса Лоуренса и копией с Уильяма Оуэна соответственно. Такие ошибки возникали не только из-за слабого знания британской живописи, но и довольно часто встречающегося своеобразного отношения к фамильным портретам, напоминающего наше отношение к семейным фотографиям, когда мы зачастую не узнаем в альбомах лиц дальних родственников и предков.

Необходимо отметить, что самое раннее упоминание картины как портрета Екатерины Пемброк находится в «Описи 39ти картин масленными красками отправленных по приказанию Их Светлостей К.Воронцовых в Мошны в феврале 1855 года»⁷. В ней под № 210 указано: «Портрет Леди Пемброк. Голова в маленьких буклях, в белом платье с высокой тальей и в темном бурнусе на красной подкладке, отделанном черным тюлем. На холсте. Выш. 1 арш. 1 верш. Шир. 14 верш.». Описание и размеры, составляющие в переводе на сантиметры 75 х 63, соответствуют полотну из ГМИИ. Тем не менее нельзя забывать, что Александр Гревс, который составил «Опись» в 1855 году, скорее всего, никогда не видел Екатерину Семеновну. Дело в том, что Екатерина Семеновна, с раннего детства проживавшая с отцом-дипломатом в Англии, приезжала в Россию лишь летом 1802 года, когда несла фрейлинскую службу в Павловске при вдовствующей императрице Марии Федоровне. Существует довольно обширная иконография облика графини, охватывающая период от двух лет, когда ее вместе с братом Михаилом зарисовал Ричард Косуэй Гуттенбрунн, до пятидесяти девяти лет — на портрете работы сэра Фрэнсиса Гранта (1810–1878) 1842 года. Наиболее близкими к интересующему времени представляются два изображения, относящиеся к первому десятилетию XIX века. Это рисунок 1801 года Томаса Хифи (1775–1835), где она изображена в возрасте 18 лет, и уже упомянутый портрет работы Томаса Лоуренса, исполненный 1808–1810 годах, в промежутке между выходом замуж за графа Пемброка в 1808 году, когда ей была 25 лет, и рождением двух детей: дочери в 1809 и сына в 1810 году. Несмотря на различие художественного почерка Хифи и Лоуренса, разницу в возрасте (почти в десять лет) и в положении барышни и замужней женщины, можно уловить и в рисунке и в картине общие присущие графине в эти годы характерные, округлые, мягкие (позднее к 50-ти годам сильно заострившиеся) черты лица. Они, при внимательном рассмотрении, явно отличаются от деталей лица старшей по возрасту дамы на портрете из ГМИИ. Последний датируется (по прическе и платью) 1804 –1806 годами, самое позднее 1809 годом⁸. Именно прическа, с забранными наверх и заколотыми бантом волосами и пышными завитками, начесанными на лоб и виски, а также платье с высокой по моде талией оставляют впечатление схожести этих портретов. Женщине на портрете уже явно за тридцать, и таким образом она никак не может быть дочерью Семена Романовича Воронцова, какой она предстает на близких по времени портретах Хифи и Лоуренса.

В то же время рассматриваемый женский портрет оказывается удивительно схожим с изображением молодой англичанки Элизабет Проби, будущей жены адмирала П.В.Чичагова. К счастью, ее лицо на миниатюре, созданной еще до отъезда в Россию в 1799 году, исполнено в том же ракурсе, что позволяет отметить не изменившиеся со временем соотношения между глазами и носом, дугами бровей, увидеть тот же рисунок рта, очень индивидуальный, ярко выраженный абрис лица, широкого в скулах и резко сужающегося к подбородку. Повторена та же линия короткой шеи и плеч, поворот головы. Только с годами располнела фигура, щеки оплыли, и лицо потеряло свойственную юности хрупкость. Его выражение приобрело спокойную уверенность и умудренность, но сохранило тот же решительный характер, проявляющийся в линии рта. Схваченные разными художниками в разное время черты, столь похожие между собой, безусловно, должны принадлежать одному человеку. Но если даже сомнение остается, снять его помогают биографические подробности.

Элизабет Проби (1774–1811) родилась седьмым и последним ребенком в семье морского офицера Чарлза Проби (1725–1799) и Сары Поунол (1741–1783). Некоторое представление о них и их положении в обществе дают портреты, исполненные сэром Джошуа Рейнолдсом. В 1769 году Чарльз Проби командовал английским флотом в Средиземноморье, а с 1771-го исполнял обязанности управляющего доками в Чатэме, ставшем особенно важным морским стратегическим центром в период военных столкновений, сотрясавших Европу в конце XVIII века. Возможно, быстрой и успешной карьере Чарлза способствовало положение старшего брата, 1-го барона Кэрисфорта, а затем возвышение его сына Джона Джошуа Проби, 1-го графа Кэрисфорта, ставшего в 1772 году владельцем Элтон-холла в Англии и обширных поместий в Ирландии, членом тайного совета Ирландии и палаты общин в английском парламенте⁹. С 1771 года семья Чарлза Проби переехала в более вместительный и солидный дом времен королевы Анны «недалеко от доков, с росписью над потолком парадной лестницы, комнатами для слуг и помещением для кареты». Все дети получили строгое воспитание и хорошее образование. Мальчики учились в Вестминстере, в одной из лучших лондонских школ, девочки, как было принято, обучались дома, они хорошо говорили по-французски и музицировали. Ранняя смерть матери в 1783 году, когда Элизабет не исполнилось еще девяти лет, сблизила членов семьи, особенно девочек, на плечи которых легли заботы о доме и об отце. Попавший к ним в 1795 году русский морской офицер Павел Васильевич Чичагов был очарован гостеприимной и дружелюбной атмосферой дома, свободной и достойной манерой обращения и умным живым разговором дочерей Чарлза Проби, привыкших к общению с коллегами отца, которых им нередко приходилось принимать. П.В.Чичагову было в это время уже около 30 лет. Сын прославленного адмирала, Василия Яковлевича Чичагова, он закончил в Петербурге Морской корпус и с ранних лет был приучен к суровым морским условиям. Впервые он увидел Англию пятнадцатилетним юношей во время похода русской эскадры в Средиземное море, когда состоял адъютантом своего отца. В 1792 году он вместе с братом Петром провел в Англии около года, изучая английский язык и занимаясь в военно-морском училище в Портсмуте¹⁰. Теперь, в 1795 году он волею судьбы снова оказался в Британии в качестве капитана 66 пушечного корабля «Ретвизан», пострадавшего во время совместных англо-русских военных действий против французов. В соответствии с договоренностями между союзными странами он получил от своего начальника вице-адмирала Петра Васильевича Ханыкова «приказание ввести корабль в Чатамский док, обшить его медью и устроить совершенно на английский образец». В течение долгих месяцев Павел имел возможность наблюдать за работами в доках. Искренне восхищаясь накопленным англичанами морским опытом, их порядками и профессионализмом, он признавался относившемуся к нему с большой симпатией С.Р.Воронцову: «… имею пред глазами ежедневное производство работ, касательно кораблестроения, и деятельно уже более еще, нежели умозрительно вижу, сколь далеко находимся мы со флотом своим от подобия исправного флота…»¹¹ Его страстная заинтересованность в пополнении знаний, желание вникать во все профессиональные детали не могли не вызвать интереса и уважения управляющего доками Чарлза Проби, который стал приглашать к себе в дом задержавшегося в Чатэме почти на год симпатичного и умного русского. П.В.Чичагов вспоминал: «… я нанял квартиру в городе, сколь было возможно, поближе к эллингу, и явился к начальнику порта... Это был флотский капитан, свыше 80-ти лет, по имени Проби … Он был вдов уже с давнего времени, и семейство его состояло из двух сыновей, находившихся в отсутствии, и из четырех дочерей, их коих только две были замужем. Общество их было приятно, благодаря царившему в нем тону довольства. Девицы были музыкантши, младшая дочь более другой. Так как я очень любил музыку, то гармония послужила к нашему сближению, и я нашел так много соотношений между чувствами и склонностями этой девицы с моими, что с каждым днем более и более привязывался к ней… Наконец, несмотря на все мое предубеждение против женитьбы, я почувствовал действительно, что мне весьма трудно будет расстаться с мисс Елизаветой Проби; я думал даже, что без нее не буду счастлив... »¹² Но предложение руки и сердца, сделанное Павлом Васильевичем перед самым отъездом в Россию и с радостью встреченное мисс Проби, вызвало негодование ее отца, решительно отказавшегося выдать дочь за иностранца и иноверца. Вопреки обстоятельствам молодые люди поклялись друг другу в любви и преданности и продолжали обмениваться письмами. Казалось, все препятствовало их союзу: и воля отца, и реакция императора Павла I, сперва воспротивившегося браку, говоря, что «в России настолько достаточно девиц, что нет надобности ехать искать их в Англию»¹³, и то преследовавшего Чичагова, вплоть до лишения всех отличий и помещения в Петропавловскую крепость, то награждавшего его и повышавшего в чине. Все же свадьба состоялась в 1799 году, после смерти Чарлза Проби, благодаря активному содействию русского посла в Лондоне С. Р. Воронцова. Дипломат по природе, Семен Романович, убеждая влиятельных лиц в России отпустить Чичагова в Англию для бракосочетания, приводил в качестве весомых доводов возможность использовать родственные связи невесты с влиятельной политической фигурой, лордом Кэрисфортом и его женой, приходившейся сестрой лорду Гренвиллу, игравшему важную роль в министерстве Питта. По случаю бракосочетания своих подопечных в русской посольской церкви на Грейт Портланд-стрит он устроил обед, на который не преминул пригласить именитых родственников. Православный обряд состоялся на следующий день после венчания в старой англиканской церкви в Беддингтоне 5 ноября 1799 года. «Какой подарок нам, обожаемый отец мой, дозволение именовать вас нежнейшим прозвищем, какие только даются у людей. Память о нем я сохраню на всю мою жизнь, которую посвящаю сладостной заботе доказать вам, насколько я превзойду заповедь, повелевающую нам лишь чтить отца своего… я принадлежу навсегда и всецело тому, кто дозволил мне иметь счастье, называться его сыном… »¹⁴

Когда Чичагов с женой, наконец, отправился в Петербург летом 1800 года, в России наступали самые мрачные дни павловского царствования, особенно тревожные для иностранцев английского происхождения в связи с резко ухудшившимися отношениями с бывшей союзницей — Британией. Павла Васильевича волновала в этот момент не только судьба жены, но также С.Р.Воронцова, попавшего в опалу, и его детей Михаила и Екатерины. Еще с борта «Ретвизана» он писал Воронцову: «Я очень хорошо знаю, что никто не в состоянии лучше Вас оценить жертву, приносимую моей женой тем, что она мне сопутствует, не чувствовать сильнее вас все благо жить в земле свободной.… Дай Бог, чтобы какое-нибудь великое событие свершилось в этот промежуток времени, и чтобы добродетель, дарования и честь, доныне гонимые и униженные, заняли свои места: тогда я еще раз обнял бы вас в стране свободы… Это, однако же, грезы, рассеивающиеся при пробуждении, а при нас остается угнетение и гонения. Раз Вы приняли решение не возвращаться более в страну ужасов, в которой играют бытием и счастьем более тридцати миллионов душ, я спокоен насчет Вашей участи, но желаю знать, столь же твердо Вы решились оставить при себе детей ваших: ибо тирания, не гнушающаяся никакими средствами, когда она может делать зло, в особенности же мстить, употребляет яд, если не может биться оружием явным. Могли бы, может быть, в виде снисхождения, оставить Вас в покое, требуя присылки Вашего сына. Знают о Вашей нежности к нему; знают также, что это будет вернейший залог, чтобы заставить Вас возвратиться на Вашу несчастную родину…»¹⁵ Близкие и очень доверительные отношения графа Семена Романовича с Чичаговым сохранялись всю их жизнь, о чем свидетельствуют письма Павла Васильевича, составившие целую книгу многотомного архива Воронцовых. Письма графа, в которых он делился самыми сокровенными и небезопасными с политической точки зрения мыслями, Чичагов уничтожал по просьбе самого Воронцова. Заботам Павла Васильевича поручал Воронцов в 1801 году своего сына, будущего генерал-губернатора Новороссийского края и наместника в Бессарабии и на Кавказе, но в то время, юношу девятнадцати лет, который с младенчества жил и воспитывался в Англии и теперь вернулся в Россию на государственную и военную службу. Михаил Семенович Воронцов всегда, даже когда Павел Васильевич стал адмиралом и был приближен ко двору, в социальной иерархии находился неизмеримо выше Чичагова. Несмотря на разницу в положении, их отношения оставались почти родственными. Павел Васильевич называл детей Семена Романовича своими братом и сестрой. Елизавета Чичагова состояла в постоянной переписке с Екатериной Воронцовой. Озабоченный будущим дочери, Семен Романович еще в 1797 году из Англии добился для нее фрейлинского звания. Свои обязанности ей пришлось исполнять при дворе Марии Федоровны в Павловске лишь в то единственное лето 1802 года, когда они с отцом приезжали в Россию. Вернувшись в Лондон, она вскоре вышла за муж за графа Пемброка и навсегда осталась в Англии. Приезд в Россию Катеньки Воронцовой, как называла ее Елизавета Чичагова, был для англичанки большим утешением, поскольку ее страстному желанию посетить родину, казавшемуся возможным благодаря предполагавшейся служебной поездке Чичагова для ознакомления с крупнейшими портами Европы, не суждено было осуществиться. Александр I, приблизивший к себе молодого, способного, инициативного, не подверженного коррупции морского офицера, предпочел иметь его под рукой, встречался с ним два-три раза в неделю, назначил его сначала вице-адмиралом, затем заместителем морского министра, а потом и главой Адмиралтейского департамента.

В соответствии с изменением статуса Чичагова и улучшением его материального состояния, расширялся круг общения семьи. Если раньше Елизавета Чичагова в основном поддерживала отношения с англичанами, женами архитектора Камерона, предпринимателя Гаскоина и его дочерьми, миссис Далримпл и миссис Поллен, докторами Роджерсоном, Лейтоном и Крайтоном, с семьей адмирала Грейга, жившего поблизости на Васильевском острове¹⁶, то теперь дом адмирала превратился в один из центров светской и политической жизни Петербурга, куда стремились попасть высокопоставленные русские и иностранные дипломаты. Граф Жозеф де Местр, назначенный в 1802 году представителем Сардинского короля в Петербурге, писал в одной из депеш, что ему удалось попасть в дом Чичаговых, хотя он считался одним из самых труднодосягаемых. Он сообщал, как был поражен холодным взглядом Элизабет и страстной привязанностью к ней Павла. «Она англичанка и, глядя на нее, я постоянно вспоминаю французское сравнение англичанок с Везувием, покрытым снаружи снегом и кипящим внутри», — констатировал дипломат, ставший близким другом адмирала¹⁷. С 1805 года Елизавета Чичагова начала бывать при дворе, особенно часто в летние месяцы в Павловске. Осенью того же года доктор Роджерсон в одном из писем С.Р.Воронцову сообщал о Чичаговых: «…он смягчился, стал более гибким и хорош во всех отношениях, хорошо исполняет свои должностные обязанности, она, наконец, здесь натурализовалась и настолько в согласии со страной, что случись ей неожиданно вернуться жить в Англию, она будет отирать слезы…, ее здоровье в порядке, и останется хорошим, если у нее не будет большей детей»¹⁸. В 1807 году император назначил Павла Васильевича, после четырех с половиной лет управления флотом, полноправным министром и полным адмиралом, что вызвало образное замечание П.В. Завадовского: «…Чичагову ветер дует в паруса»¹⁹. Именно в этот наиболее благополучный период, как представляется, скорее всего, и мог быть написан портрет Елизаветы Карловны Чичаговой, жены адмирала и матери троих дочерей, родившихся соответственно в 1801, 1803 и 1807 годах. К сожалению, дальнейшую жизнь Чичаговых осложнили страшные психологические переживания Павла Васильевича и беспокойства, связанные с частым нездоровьем Елизаветы Карловны в России, о чем он регулярно сообщал в письмах С.Р.Воронцову.

Чичагов, преклонявшийся перед гением Наполеона и убежденный в его военном превосходстве, был искренним противником войны с Францией. Как и М.И.Кутузов, он поддержал императора в необходимости подписания Тильзитского договора (26 июня — 8 июля 1807г.), чем навлек на себя недоброжелательство и непонимание многих. 23 июля 1807 года он писал С.Р.Воронцову: «Другое очень счастливое событие для России в целом, и для меня в частности, окончание этой войны, которая если бы не закончилась сейчас, ввергла бы нас в величайшую катастрофу — разрушения, голод, чуму, не считая кровопролития и величайшего позора, как неизбежного последствия»²⁰. В то же время неизбежным последствием Тильзитского мира стал разрыв отношений России и Англии и антианглийская континентальная блокада, в которой Россия бок о бок с недавним противником Францией выступала против бывшей союзницы. Любопытен пассаж из письма Жозефа де Местра королю Сардинии, написанного в январе 1808 года и относящийся к Павлу Чичагову: «[Он] для меня неразрешимая проблема, а я не знаю никого мудрее меня. Он друг Франции, бюст Бонапарта находится у него на столе, он целый день ругает англичан, и в то же время нет ни одного англичанина, который бы не посещал его дом. Французы, с другой стороны, никогда там не бывают, если только это не положено по их рангу. Вот уже почти семь лет как я слышу бесконечные сарказмы в адрес Англии, но его жена, англичанка до мозга костей, никогда никак не реагирует, кроме как особой улыбкой, которой будто сообщает: «Говори, говори, мой дорогой друг, я то в курсе дела»²¹. Все же в январе 1808 года Елизавета Карловна не без грусти записала в своем дневнике: «Павел уехал в Выборг и на другие объекты с Понтоном [французский инженер, присланный Наполеоном] и пьемонтским офицером. Печаль разлуки усугубляется мыслью, что его миссия связана с необходимостью защитить побережье от англичан. На то воля Божия»²².

Чичагов глубоко переживал неудачу с задуманным им планом во время русско-турецкой войны (1806–1812), который предусматривал прорыв Черноморского флота в Босфор и высадку там десанта. План не был осуществлен в полном объеме из-за несогласованности действий с англичанами, хотя турецкой эскадре все же был нанесен серьезный урон. Итоги русско-шведской войны 1808–1809 года, сложности, с которыми пришлось столкнуться русским войскам, чтобы выйти к побережью Ботнического залива, занять Финляндию, овладеть укреплениями Гангута и Свеаборга, ясно демонстрировали неподготовленность русского флота на Балтике и неотложность принимаемых Павлом Васильевичем мер по его модернизации. Реформы продвигались с трудом, отношения Чичагова с министрами обострялись. «Его боятся, потому что он настаивает на порядке, и ненавидят за то, что он не позволяет, чтобы крали в его ведомстве», — сообщал в Сардинскому королю Ксавье де Местр²³. Придворные интриги, постоянное переутомление и беспокойство за здоровье жены, отразились на его собственном моральном и физическом состоянии. Его преследовали головные боли и депрессия, в марте 1809 год он провел три недели, не выходя из комнаты. Его здоровье вызвало тревогу даже у Александра I, который лично посетил больного. Смерть горячо любимого отца 4 апреля только ухудшила его состояние. Адмирала Василия Яковлевича Чичагова отпели в Александро-Невской лавре в присутствии императора и похоронили со всеми воинскими почестями под пушечные выстрелы. В этот мрачный период произошло одно неожиданно приятное событие. По случаю свадьбы великой княжны Екатерины Павловны с принцем Ольденбургским происходили различные награждения, и Елизавета Карловна Чичагова получила орден св. Екатерины 2-й степени, что свидетельствовало о признании ее безупречной репутации²⁴.

В сентябре 1809 года Павел Васильевич, у которого появилась навязчивая мысль покинуть Россию, получил от императора бессрочный отпуск с выплатой ежегодно десяти тысяч рублей. Тем не менее он настоял на отставке, распродал имущество и отправился со всей семьей во Францию. Его поступок вызвал недоумение многих. Близко знавшая и любившая Чичаговых Роксана Струдза записала: «Адмирал Чичагов, все еще очарованный славой Наполеона, пожелал увидеть поближе предмет своего обожания. Вопреки усилиям герцога де Висенса [Коленкура] и желанию императора, он настоял на отставке и приготовился ехать в Париж. Его жена, более здравомыслящая, была не в состоянии отговорить его от этой замечательной глупости. Моя грусть при их отъезде еще усиливалась тем, что мадам Чичагова не скрывала фатального предчувствия, которое ее переполняло. Мы расстались, рыдая»²⁵.

Предчувствия не обманули Елизавету Карловну — она умерла 24 июля 1811 года в Париже. Ее смерти предшествовала неуютная жизнь в стране, находившейся в состоянии войны с ее родиной, безнадежные мечты получить паспорта для путешествия в Англию, переезды с квартиры на квартиру, очередная тяжелая беременность, из-за которой было отложено возвращение в Россию и, как обычно, тяжелые роды, закончившиеся на этот раз смертью матери и ребенка. Чичагов, находившийся на грани безумия, во всем винил себя. В одном из писем сыну Михаилу Семен Романович Воронцов сообщал: «Получил письмо от бедного Чичагова, после его возвращения в Россию. Письмо разрывает сердце. Я никогда не видел такого горя, такого отчаяния, какое он испытывает по поводу кончины жены, обвиняя себя в ее смерти, так как он считает, что если бы он остался в Петербурге, Лейтон, который хорошо знал конституцию его жены, оказал бы ей лучшую помощь, чем несведущие французские медики. Если ты еще ему не написал, сделай это и скажи, что ты надеешься, что из любви к почившей, он должен сохранить себя, чтобы посвятить образованию детей, которых она ему оставила. Он в таком отчаянии, что я опасаюсь за его жизнь, или, что еще хуже, что он сойдет с ума»²⁶. Екатерина Пемброк и Семен Романович, а потом и сестры Элизабет Проби позаботились о судьбе дочерей Чичагова, которых он сразу после смерти жены отправил в Англию. Забальзомированное тело жены адмирал перевез в Петербург и похоронил в мавзолее на Смоленском кладбище.

Дальнейшая судьба адмирала оказалась полной драматизма. Он принимал участие в войне 1812 года и, увы, вошёл в военные анналы тем, что возглавлявшаяся им армия упустила отступавшего из России Наполеона. Как писал П.Бартенев, «случайностью поставлен он начальником сухопутных войск; но призванием его было — море. У преданных старых наших моряков имя его (до позднейшего времени опальное и редко поминаемое) ценится очень высоко. Утверждают, что все лучшее заведено в нашем флоте Чичаговым»²⁷. Бартенев писал это в 1881 году, публикуя переписку Чичагова с С.Р.Воронцовым уже после того, как уже были частично опубликованы донесения Чичагова императору Александру I, также по-иному освещавшие события. Но каково должно было быть самому Чичагову, чьи реформы и борьба с коррупцией и взяточничеством вызывали недовольство и непонимание, чье имя склонялось недоброжелателями, чье положение после 1812 года выглядело столь двусмысленно? В 1814 году он перевез в Англию прах жены и захоронил его рядом с церковью в Беддингтоне, где всего 16 лет до этого проходило их венчание. В 1815 году он покинул Россию и жил преимущественно во Франции. В 1834 году Чичагов отказался вернуться, когда Николай I призвал домой всех русских, пребывавших в чужих краях, был лишен пенсии и чинов и окончательно разорвал отношения с Россией, приняв английское гражданство. В течение многих лет он работал над мемуарами, впервые увидевшими свет после его смерти на французском языке в 1855 году и в русском переводе частично в 1885.²⁸ Сейчас, когда переизданы его «Записки»²⁹, можно смело повторить за П.Бартеневым: «Чичагов принадлежит к скорбному списку Русских людей, совершивших для Отечества несравненно менее того, на что они были способны и к чему были призваны»³⁰.

Образ Елизаветы Карловны Чичаговой, каким он рождается из свидетельств современников, писем, биографических деталей, удивительным образом соответствует портрету в московском музее. Жена русского адмирала оставалась «до мозга костей англичанкой», ее любили друзья и уважали коллеги мужа за добрый нрав и твердый характер, ее принимали при императорском дворе и даже наградили орденом св. Екатерины (что способствует определению датировки портрета). Он должен был быть исполнен до того, как Е.К.Чичагова получила орден, то есть до весны 1809 года, иначе художник изобразил бы ее со знаком отличия или лентой. В июле 1807 года у нее родилась третья дочь, Екатерина, что, как всегда, было чревато для ее здоровья тяжелыми последствиями и требовало длительного восстановления. По времени событие совпало с ухудшением отношений с Англией, когда проживавшие в России англичане в срочном порядке вынужденно покидали страну, в том числе и художники, например Роберт Кер Портер, приглашенный Чичаговым для работы в 1805–1806 годах над картинами для Адмиралтейства³¹. Как уже говорилось, наиболее подходящим временем для написания портрета представляется 1805 или 1806 год, то есть когда Елизавета Карловна перешла тридцатилетний рубеж.

Чичаговы находились в близких, почти родственных отношениях с семьей С.Р.Воронцова, поэтому логично, что портрет мог оказаться у Михаила Семеновича и просто как подарок, и, при отъезде Чичаговых за границу в 1809 году, как память о доброй английской знакомой, в жизни которой такую важную роль сыграл его отец.

Картину по стилистике, безусловно, можно отнести к английской живописи. В период с 1800 по 1809 год Екатерина Карловна не выезжала за границу. Таким образом, портрет написан в России, где между 1804 и 1807 годами побывало несколько британских художников: Уильям Аллан, Роберт Кер Портер и Джеймс Сэксон. Из них троих, пожалуй, наиболее подходящей кандидатурой является последний, который, как точно известно, работал в Петербурге в 1804–1805 годах. Тот факт, что портрет ошибочно приписывали кисти шотландского портретиста Генри Реберна, не случаен. Джеймс Сэксон (1772? — после 1819) художник не столь блестящий, как Реберн, и малоизвестный даже в Британии, применял живописные приемы, которые напоминают манеру знаменитого шотландца³². Самое примечательное, что из его работ, исполненных в России, известны портреты доктора И. Х. Роджерса, доктора Лейтона и предпринимателя Чарльза Гаскоина³³. Все три были близко знакомы с П.В.Чичаговым, и их деятельность связана с Адмиралтейским департаментом. О Роджерсе во «Всеобщем журнале врачебной науки» значится, что он в 1803 году определен Флота Главным Доктором, что он дружил в Петербурге с врачами Роджерсоном, Вилье, Крейтоном, Галловеем, «особенно же с Министром Морских сил Адмиралом Павлом Васильевичем Чичаговым». Насколько тесно связано имя флотского доктора Лейтона с семьей Чичаговых, ясно из переписки Павла Васильевича с графом Воронцовым. Чарльз Гаскоин приехал в Россию по приглашению Екатерины Великой при содействии адмирала Самуила Грейга и С.Р.Воронцова, для реорганизации Олонецкого и Петрозаводского заводов и для налаживания производства знаменитых карронских пушек для русских военных кораблей. Он владел чугунолитейным заводом, позднее известным как Путиловский и Кировский. В его семье и с его дочерьми проводила время Елизавета Карловна Чичагова. Вполне естественно, что она также могла оказаться среди тех, кто позировал художнику Сэксону. Все четыре портрета объединяет своеобразная, совершенно определенная манера, проявляющаяся в общей постановке фигуры, написании век, диагональных мазках штриховкой киноварью на щеках, в уверенной, мастерской, но несколько скучноватой живописи. Если согласиться с авторством Джеймса Сэксона, то портрет можно датировать более точно — 1805 годом, так как позднее художника не было в России до 1819 года. Можно предположить, что Сэксон писал и самого адмирала в 1804 году. Портрет в адмиральском мундире работы неизвестного художника, хранящийся в Эрмитаже, имеет на обороте надпись, свидетельствующую о том, что он является копией, сделанной в Эдинбурге в 1824 года с оригинала 1804 года, к сожалению, без указания имени художника.

Портрет Елизаветы Карловны Чичаговой в ГМИИ им. А.С.Пушкина и ее романтизированный профильный барельеф, исполненный в мраморе И.П.Мартосом, единственные известные в настоящее время в России изображения этой удивительной женщины. Они воскрешают ее облик, напоминают о романтической истории любви и, пожалуй, что важнее, заставляют всмотреться в интереснейшую страницу истории конца XVIII — начала XIX века, времени становления российского флота, надежд и начинаний, связанных с воцарением Александра I, заставляют задуматься о резких поворотах сложных русско-английских отношений, отражавшихся на судьбах конкретных людей, в том числе любопытнейшей исторической фигуре — Павле Васильевиче Чичагове.

Обретение портретом нового имени, Елизаветы Карловны Чичаговой, и определение его автора, Джеймса Сэксона, дополняют мозаику разнообразных, но часто разрозненных сведений о русско-британских художественных контактах, в истории которых немалую роль играли личные знакомства и связи, как это происходило с П.В.Чичаговым, оказывавшем покровительство не только английским морякам, но и художникам.

¹ Художественное надгробие в собрании Государственного музея городской скульптуры. Научный каталог. Т. 1: Благовещенская и Лазаревская усыпальницы / Под общ. ред. В.Н.Тимофеева. СПб., 2004. С. 103-104.

² Пер. с англ. Е.П.Ренне.

³ Woods J. The Commissioner’s Daughter. The Story of Elizabeth Proby & Admiral Chichagov. London, The Stonesfield Press, 2000.

⁴ Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Каталог живописи. М., 1995. С.648.

⁵ Так, напр., хранитель английской живописи в ГМИИ И.А.Кузнецова высказывала по этому поводу сомнения, что отражено в каталоге выставки: Незабываемая Россия. Русские и Россия глазами британцев. XVII–XIX века. М., 1997

⁶ [Николай Михайлович, вел. кн.] Русские портреты XVIII — XIX столетий. Т.II. Ч. 2. СПб., 1906, С. 43; Каталог 1905, №№ 1036, 1037, 1038, 1039, 1041.

⁷ РГАДА. Ф.1261 Оп. 1. Д.3040. Сведения любезно предоставлены А.А.Галиченко.

⁸ Приношу глубокую благодарность Ю.Плотниковой за, как всегда, точную и квалифицированную консультацию.

⁹ Любопытно, что сын сэра Джона Проби, Джон Джошуа (1751–1828), 1-й граф (лорд) Кэрисфорт, после смерти красавицы жены Элизабет Осборн в 1783 г., нуждаясь в перемене мест, совершил путешествие в Россию со специальной миссией. Хотя миссия не предполагала долгого пребывание в Петербурге, лорд Кэрисфорт, влюбившийся здесь в жену неаполитанского посла герцога Сьерра Каприоло, Марию Аделаиду дель Каррето ди Камерано, пробыл в России почти год. Во время одной из встреч с Екатериной II он указал ей на отсутствие в собрании Эрмитажа картин Рейнолдса, с которым был дружен. Вернувшись в Англию, он заказал Рейнолдсу для Потемкина повторение своей картины «Змея в траве» (Национальная галерея, Лондон). Позднее художник исполнил для императрицы «Младенца Геракла, удушающего змей», а для Г.А.Потемкина «Воздержанность Сципиона»

¹⁰ В письме к русскому послу в Лондоне С.Р.Воронцову от 3 июня 1792 г. А.А.Безбородко пишет: «Двое сыновей Василия Яковлевича Чичагова по дозволению Ее Величества отправляются для практического научения морскому делу в Англию. Я прошу ваше сиятельство удостоить их вашей благосклонности и покровительства и быть им руководителем в добром намерении их» (Архив князя Воронцова. М., 1879. Кн. XIII. С.260.

¹¹ Чичагов П.В. Записки адмирала Павла Васильевича Чичагова, первого по времени морского министра. С предисл., прим. и заметками Л.М.Чичагова. М., 2002. С.600.

¹² Там же. С. 598 и 600.

¹³ Там же.С.642.

¹⁴ Архив князя Воронцова. Кн. XIX. С.18. Здесь цит. русск. Пер. из: Чичагов П.В. Указ. соч. С.676.

¹⁵ Архив князя Воронцова. Т.19. С.19. Здесь цит. рус. пер. из: Чичагов П.В. Указ соч. С.676.

¹⁶ 31 мая 1804 г., напр., доктор Роджерсон писал С.Р.Воронцову в Лондон: «Мадам Чичагова провела неделю в Ораниенбауме с мадам Камерон, и последнюю неделю она находится у Гаскоинов в Колпино» (Архив князя Воронцова. Кн XXX. М., 1884. С.222).

¹⁷ Woods J. Op. cit. P.138.

¹⁸ Архив князя Воронцова. Кн. XXX. М., 1884. С.226.

¹⁹ Письма графа П.В.Завадовского к братьям графам Воронцовым // Архив князя Воронцова. Кн. XI. М., 1877. С.310.

²⁰ Архив Воронцовых. Кн. XIX. С.166.

²¹ Correspondence Diplomatique de Joseph de Maistre. Paris, 1858. P.308. Цит по: Woods J. Op. cit. P.171.

²² Woods J. Op. cit. P. 168.

²³ Цит. по: Юлин В.А. Адмирал Павел Васильевич Чичагов. Исторические портреты // Вопросы истории. 2003. №2. С.55.

²⁴ Там же. P.181.

²⁵ Mémoires de la Contesse Edling. Moscow, 1888. P. 38-39. Цит по: Woods J. Op. cit. P.183.

²⁶ Архив Воронцова. М., 1880. Кн. XVII. С.199.

²⁷ Письма П.В.Чичагова к графу С.Р.Воронцову / Предисл. П.Бартенева // Архив князя. Воронцова. Кн. 19. М. 1881.

²⁸ Mémoires inédits de l’amiral Tchichagoff. Paris, 1855; Leipzig et Paris, 1862; Записки адмирала П.В.Чичагова // Русская старина. 1888. Т.58.

²⁹ Чичагов П. В. Записки…

³⁰ Архив князя Воронцова . Кн. XIX. М., 1881. Там же.

³¹ Ренне Е.П. Художник сэр Роберт Кер Портер в России // Наше наследие. 2002. №62. С. 151-163.

³² Dictionary of National Biography; Кроль А.Е. Из истории русско-английских художественных свзей начала XIX века. Портрет И.Х.Роджерса (Джонатана ) работы Д.Саксона // Труды Государственного Эрмитажа. [Вып.] VI. Л., 1961. С. 383-388.

³³ Ренне Е.П. Портрет Чарльза Гаскоина в собрании Государственного Эрмитажа // Россия—Англия. Страницы диалога. Краткое содержание докладов V Царскосельской научной конференции.СПб., 1999. С. 110-113.