Владимир Козлов

Рефлекс цели

Среди материалов архива И.С.Зильберштейна находится его машинописная выписка из пятого издания сборника статей, докладов, лекций и речей академика И.П.Павлова 1932 года издания¹ (копия сделана много позже). Выписка пространная, на 4,5 страницы, но мы все же рискнем привести из нее продолжительные цитаты, учитывая, какое значение она имеет для темы нашей статьи.

«Анализ деятельности животных и людей приводит меня к заключению, что между рефлексами должен быть установлен особый рефлекс, рефлекс цели — стремление к обладанию определенным раздражающим предметом, понимая и обладание и предмет в широком смысле слова…

Из всех форм обнаружения рефлекса цели в человеческой деятельности самой чистой, типичной и потому особенно удобной для анализа и вместе самой распространенной является коллекционерская страсть — стремление собрать части или единицы большого целого или огромного собрания, обыкновенно остающихся недостижимыми…

Беря коллекционерство во всем его объеме, нельзя не быть пораженным фактом, что со страстью коллекционируются часто совершенно пустые, ничтожные вещи, которые решительно не представляют никакой ценности ни с какой другой точки зрения, кроме единственной, коллекционерской, как пункт влечения. А рядом с ничтожностью цели всякий знает ту энергию, то безграничное подчас самопожертвование, с которым коллекционер стремится к своей цели… Сопоставляя все это, необходимо притти к заключению, что это есть темное, первичное, неодолимое влечение, инстинкт, или рефлекс. И всякий коллекционер, захваченный его влечением и вместе не потерявший способности наблюдать за собою, осознает отчетливо, что его так же непосредственно влечет к следующему …

Что рефлекс цели и его типическая форма — коллекционерство — находится в каком-то соотношении с главным хватательным рефлексом — пищевым, можно видеть в общности существенных черт того и другого. Как в том, так и в другом случае важнейшую часть, сопровождающуюся резкими симптомами, представляет стремление к объекту. С захватыванием его начинает быстро развиваться успокоение и равнодушие. Другая существенная черта — периодичность рефлекса. Всякий знает по собственному опыту, до какой степени нервная система наклонна усвоять известную последовательность, ритм и темп деятельности. Как трудно сойти с привычного темпа и ритма в разговоре, ходьбе и т.д. И в лаборатории, при изучении сложных нервных явлений животных, можно наделать много и грубых ошибок, если не считаться самым тщательным образом с этою наклонностью. Поэтому особенную силу рефлекса цели в форме коллекционерства можно было бы видеть именно в этом совпадении, обязательной при коллекционерстве периодичности с периодичностью пищевого рефлекса…

Рефлекс цели имеет огромное жизненное значение, он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас. Жизнь только того красна и сильна, кто всю жизнь стремится к постоянно достигаемой, но никогда не достижимой цели, или с одинаковым пылом переходит от одной цели к другой. Вся жизнь, все ее улучшения, вся ее культура делаются рефлексом цели, делается только людьми, стремящимися к той или другой поставленной ими себе в жизни цели…»

Честно говоря, впервые узнав из выписки Зильберштейна эти мысли Павлова, я испытал чувство даже не смущения, а смятения. Откровенно физиологическая интерпретация знакового общественного, духовного, идеологического явления в человеческой истории, каковым является коллекционирование, собирательство чего-либо, вызывала несогласие, активный протест. Много лет занимаясь историей частного коллекционирования в России, в основном письменных исторических источников, в том числе собирательской деятельностью таких коллекционеров, как графы А.И.Мусин-Пушкин, Н.П.Румянцев, Ф.А.Толстой, скромный чиновник П.Я.Актов, авантюрист А.И.Сулакадзев и др., мне казалось, что я постиг и смог объяснить своим читателям не только результаты, но и движущие мотивы их собирательства. Два первых названных выше графа собирали свои коллекции в России и за рубежом в соответствии со своим пониманием патриотизма, политических интересов России. Третий граф мечтал быть просто богатым коллекционером-меценатом,чьи собрания должны были изумлять не только российскую, но и зарубежную просвещенную публику. Да и коллекционером-то по большому счету его назвать нелегко, это скорее богатый меценат-любитель, «чохом» купивший рукописное собрание князей Голицыных, хранившееся в их знаменитой подмосковной усадьбе «Архангельское». П.Я.Актов представлял собой тип собирателя, блестяще описанного в рассказе А.Франса «Мендель-букинист», — это фанатик, это «коллекционер-алкоголик», все свои средства тративший ради приобретения «раритетов», в научной ценности которых он блестяще разбирался. Для Сулакадзева истинного понимания своих приобретений не существовало — ему было важно не просто удивить,но поразить современников своими подлинными и мнимыми раритетами, а потому он собирал все, что казалось необыкновенным ему и его доверчивым доброжелателям — от чучела экзотического для России крокодила, до действительно ценных рукописей, случайно попадавших ему под руку. Сегодня, подводя черту под собирательской деятельностью этих и других коллекционеров, мы можем сказать, что в ее осадке оказалось немало ценного, того, что могло просто погибнуть. И потому мы мерим их вклад в сохранение прошлого не столько мотивами их коллекционирования, сколько ее реальными результатами.

Но все же рассуждения Павлова задевают своей внешней простотой и, безусловно, для гуманитария трудно принимаемой внешней циничностью объяснения возвышенного. Я уловил в этих рассуждениях пять жестких положений: 1) коллекционирование есть желание к обладанию чем-либо; 2) коллекционирование как сфера духовной жизни человека на самом деле ничем не отличается от стремления любого живого существа, в том числе человека, получить пищу; 3) коллекционирование — это дремучий первобытный животный инстинкт; 4) как и любой инстинкт, он обладает свойством периодичности, выражающимся в форме триады: стремление к достижению обладания чем-либо — успокоение от достижения обладания этим чем-либо — новое стремление к обладанию новым чем-либо. О пятом положении рассуждения Павлова я скажу чуть ниже в связи с прояснением отношения к этим рассуждениям самого Зильберштейна.

Итак, согласно Павлову все действия, по крайней мере представителей животного мира, есть ничто иное как коллекционирование. Белки собирают орешки, хомяк — зерно, человек — пивные банки, кружки, пробки, книги, рукописи, монеты, ордена, картины, почтовые марки и т.д. И все эти объекты собирательства, все мотивы их коллекционирования — это некий рефлекс, главный, по меньшей мере, в животном мире, сопрягающий все остальные рефлексы.

Конечно, это мировоззренческая позиция, которую нам не дано ни объяснить, ни критиковать. В машинописной копии текста размышлений Павлова отсутствуют какие-либо пометы Зильберштейна , хотя на полях его рукой старательно отмечаются страницы упомянутого выше издания трудов Павлова, по которым сделана выписка. Однако свое мнение о мыслях Павлова он выразил на отдельном листе. Прочитав их, он записал: «Когда я захотел разобраться в природе своего увлечения, на которое затратил так много времени, все средства, все заработки, — мне помог И.П.Павлов».

И здесь я вынужден вступить в область даже не предположений, а всего лишь догадок. Неужели ученый-гуманитарий — филолог, литературовед, историк мог согласиться с «физиологической» концепцией Павлова, согласно которой поэт, художник всего лишь «коллекционируют» свои произведения, а актер — свои роли, следуя первобытному рефлексу? Ведь такое понимание уничтожает, лишает мотивации любое проявление духовной жизни человека, делая его подчиненным инстинкту. Однако, нет, пятое положение теории Павлова гласит приблизительно следующее: рефлекс цели является движущей силой человеческого прогресса к некоей идеальной цели, увы, никогда не достигаемой человеком и обществом, но всегда желаемой и всегда отдаляющейся.

К какой же цели стремился И.С.Зильберштейн в своей собирательской деятельности вообще и в коллекционировании письменных документов в частности? Ответ на этот вопрос дает он сам в своей опубликованной статье «О гибели личных коллекций». «Убежден, — пишет он здесь, — что в душе почти каждого человека заложена любовь к миру прекрасного — к художественной литературе или изобразительному искусству, к музыке или песне, к театру или к творениям народных умельцев. И нужно порой немногое, чтобы эта любовь стала неотъемлемым спутником всей сознательной жизни.

Случилось так, что с молодых лет я был одержим любовью к русской литературе и к русскому изобразительному искусству, уже с той поры ставшими для меня бескрайним океаном прекрасного.

Именно в поисках еще не выявлявшихся реликвий отечественной культуры уже в те ранние годы я увидел назначение своей жизни…»²

Итак, увлечение «прекрасным» — российской культурой — поставило перед Зильберштейном цель: собирать «еще не выявленные реликвии отечественной культуры». Если такое увлечение «прекрасным» — «предметом в широком смысле слова», по Павлову, есть ничто иное как рефлекс, а сбор «реликвий отечественной культуры» — цель этого рефлекса, вероятно, мы сможем понять, почему ученый-гуманитарий Зильберштейн согласился с физиологической концепцией идеологии коллекционирования Павлова. Возможно, в глубинной трактовке этого явления Павлов был прав, но для Зильберштейна важнее было понять целеполагание усилий своей жизни и их предметность: собирание неведомых памятников истории отечественной культуры.

В том числе и их письменной, вернее — рукописной и книжной составляющей.

Известно, сколь много сделал Зильберштейн для возвращения в Россию рукописного наследия российских эмигрантов в результате зарубежных командировок, официально санкционированных властью.

В письме на имя Генерального секретаря ЦК КПСС М.С.Горбачева от 30 января 1986 г. их результат и способы формирования привезенных им документов он охарактеризовал следующим образом: «Смею также сообщить следующее: делаю все наивозможное для возвращения на Родину тех реликвий русской культуры, которые в силу разных обстоятельств оказались за рубежом. Так, в результате трех моих поездок во Францию (первая — в 1966 году, а вторая и третья –в 1975 и 1978 годах по командировке Министерства культуры СССР) я отправил через наше посольство в Париже большое количество автографов, редчайших книг, документальных материалов, произведений изобразительного искусства, которые поступили в 17 музеев, архивов, отделов рукописей и отделов редких книг наших государственных библиотек. Причем за единственным исключением отправленное на Родину было получено безвозмездно. Так, например, в Центральный партийный архив передал два ранее остававшихся неведомыми автографа В.И.Ленина, неизвестное в печати интереснейшее письмо А.М.Горького, отправленное В.И.Ленину в 1908 году, а также два других интереснейших документа, имеющих отношение к В.И.Ленину… В Центральный государственный архив литературы и искусства СССР отправил около 18 тысяч документов, а также свыше ста работ русских художников, в том числе 44 эскиза костюмов и эскиз занавеса, исполненных М.В.Добужинским к «Ревизору». В Государственный музей Л.Н.Толстого передал 20 автографов писем Льва Николаевича к Виктору Лебрену, который был первым его секретарем…».

Следует понимать, что официальная собирательская деятельность Зильберштейна была строго ограничена идеологическими и политическими канонами: было бы трудно представить, что ЦК КПСС санкционировал его командировки или прислушался к его предложениям, связанным с приобретением документов, например тех деятелей российской эмиграции, которые не скрывали своего отрицательного отношения к советской власти. Даже тот же Лифарь вызывал в аппарате ЦК КПСС подозрения как не совсем понятная личность, нуждавшаяся в особой проверке на лояльность к СССР.

Личная коллекция Зильберштейна — это то,что отныне и навека в РГАЛИ будет называться собственно «Коллекция И.С.Зильберштейна», стратиграфия которой среди фондов и коллекций архива уже закреплена архивным шифром. Даже если согласиться с Павловым в том, что коллекционирование есть ничто иное как первобытный рефлекс, связанный с достижением определенной цели, все равно у этого рефлекса и у этой цели есть приземленные, возникающие под воздействием обстоятельств человеческой жизни, мотивы. История коллекционирования давно знает некоторые из них, являющиеся типичными.

Первый мотив собирательства обычно бывает связан с основной творческой деятельностью коллекционера. В этом случае коллекция рассматривается как важное подспорье для такого творчества. «Пригодность» для него того или иного объекта собирания является побудительным мотивом его приобретения.Типичным примером действия этого мотива является рукописная коллекция Н.М.Карамзина, в которой каждый документ предназначался для использования в «Истории государства Российского».

Как историк российской литературы, российского искусства, как крупнейший собиратель произведений российского искусства, Зильберштейн рассматривал документальное наследие отечественных литераторов и деятелей искусства необходимым пособием в своей исследовательской работе и важным дополнением своей грандиозной коллекции живописи.

«Литературное наследство», одно из самых выдающихся явлений в истории советской археографии и литературоведении, поддерживавшееся энтузиазмом и деловитостью Зильберштейна, давало сильнейший стимул для его собирательской деятельности, результаты которой немедленно становились доступными читателям этого фундаментального издания. Именно по этой причине значительную часть коллекции Зильберштейна составили произведения, письма, дневники, фотографии русских писателей XIX — первой половины XX в. В их числе: И.С.Аксаков, Л.Н.Андреев — его дневник за 1897 г., письма, фотографии; И.Э.Бабель, К.Д.Бальмонт, А.А.Блок, И.А.Бунин — документы периода жизни писателя в эмиграции, дополненные материалами его жены, В.Н.Буниной-Муромцевой; В.Я.Брюсов, П.А.Вяземский, А.И.Герцен, З.Н.Гиппиус — ее стихи и обширная переписка с российской литературной эмиграцией; Ф.Н.Глинка, Н.В.Гоголь — его письма Ф.Н.Беляеву, П.А.Вяземскому, литератору В.А.Панову; М.Горький — его статьи, письма, ранние фотографии, запрещенные издания; А.С.Грибоедов — его письмо В.К.Кюхельбекеру; Ф.М.Достоевский — материалы о его пребывании на каторге; Б.К.Зайцев, Н.А.Клюев, А.И.Куприн, О.Э.Мандельштам, В.В.Маяковский, Н.П.Огарев. В.Ф.Одоевский, И.В.Одоевцева, Б.А.Пильняк, Н.А.Полевой, Я.П.Полонский, А.М.Ремизов, Е.П.Ростопчина — ее письма Ю.Н.Бартеневу; М.Е.Салтыков-Щедрин, А.В.Сухово-Кобылин, А.Н.Толстой, Л.Н.Толстой, Ф.И.Тютчев, М.И.Цветаева, П.А.Чаадаев, А.П.Чехов.

Но даже и среди этих ценнейших материалов выделяется часть документов, связанных с жизнью и деятельностью И.С.Тургенева за рубежом. Кроме примечательного автографа И.С.Тургенева, представляющего собой копию фрагмента поэмы А.С.Пушкина «Цыгане» и рукописной копии его дневника за 1882–1883 гг., полученного из архива А.М.Ремизова, здесь находится более 60 писем Тургенева его современникам: П.В.Анненкову, Н.А.Герцен, А.П.Голицыну, Альфонсу Додэ, Н.А.Орлову, Жорж Санд, декабристу Н.И.Тургеневу, А.А.Фету и другим лицам. Они дополняются письмами к Тургеневу Эмиля Золя, Проспера Мериме, Жорж Санд — 7 писем; Гюстава Флобера — 13 писем и др. Здесь же находятся переписка и другие документы, связанные с деятельностью семьи Луи и Полины Виардо.

Кстати говоря, в коллекции имеется немало автографов и других выдающихся зарубежных деятелей культуры: Оноре Бальзака, Анри Барбюса, Шарля Гуно,Антонина Дворжака — его письмо П.И.Чайковскому; Александра Дюма-старшего, Андре Мазона, Проспера Мериме, Станислава Монюшко, Аделаиды Патти, Ромена Роллана, Камила Сен-Санса, Вальтера Скота, Оскара Уайльда, Анатоля Франса.

К сожалению, об источниках этих поступлений в коллекцию в большинстве случаев можно судить лишь предположительно. Ими могли быть букинистические магазины Москвы и Санкт-Петербурга, личные собрания известных знатоков книги и коллекционеров — современников Зильберштейна — В.Г.Лидина, Н.П.Смирнова-Сокольского, И.И.Трояновского, А.Г.Шибанова, П.Д.Эттингера. Кроме того, работа в «Литературном наследстве» открыла Зильберштейну возможность установления связей с наследниками и владельцами многих архивов российских литераторов. Так, у сестры Л.Н.Андреева Р.Н.Андреевой (в первом замужестве Оль, во втором – Верещагина) им был приобретен дневник Л.Н.Андреева и другие документы, о чем свидетельствует лист записи, приложенный к дневнику.

Не исключены и прямые зарубежные поступления в коллекцию через зарубежных знакомых Зильберштейна. Еще в 1925 г. в доме историка и пушкиниста П.Е.Щеголева он познакомился с французским славистом Андре Мазоном. Их последующая переписка преимущественно связана с передачей через Мазона для «Литературного наследства» копийных материалов И.С.Тургенева, что не исключает приобретения через Мазона и подлинных документов писателя. Во время первой поездки в Париж в 1966 г. Зильберштейн познакомился с известным парижским букинистом А.Я.Полонским. В 1960-е гг. тот не раз приезжал в Москву и Санкт-Петербург. Скупая здесь сотнями невостребованные тогда советской публикой редчайшие российские издания XIX — 30-х годов XX в., он вывозил их в Европу и продавал по фантастически высоким ценам. Например, книгу Л.Гроссмана «Жизнь и труды Достоевского» 1935 года издания он предлагал покупателям за 480 франков. Зильберштейн осуждал за это ловкого коммерсанта-букиниста: «Торговлю книгами, — записал Зильберштейн на одном из листов своего архива, — в основном советскими изданиями 1920–1930-х годов, он превратил в наглый и безудержный грабеж, — с полным основанием за границей его именуют “букинистический бандит”. Литографированные списки продаваемых им книг весьма примечательны ценами, — они свидетельствуют о том, что почти на каждой книге, полученной в Ленинграде и Москве, Полонский наживает свыше тысячи процентов». Тем не менее «рефлекс цели» заставлял Зильберштейна поддерживать контакты с этим человеком. Об этом свидетельствует письмо парижского книжного магазина О. Блезо Полонскому с предложением приобрести третье издание романа Тургенева «Дым» с дарственной надписью автора, адресованной Полине Виардо. Полонский переслал Зильберштейну это предложение магазина Блезо.

Дополнением, а вернее всего «сопровождением», к коллекции живописи, переданной Зильберштейном в Государственный музей изобразительных искусств, стала вторая часть его рукописного собрания, связанная с материалами деятелей искусства. Среди них оказались письма: Л.С.Бакста к Л.Б.Бернштейну и В.Ф.Нувелю, Балакирева к Ц.А.Кюи, А.Н.Бенуа к разным лицам, В.Ф.Комиссаржевской к К.А.Сомову, Е.Е.Лансере к разным лицам, К.С.Малевича к М.О.Гершензону, В.А.Серова к И.Э.Грабарю, К.А.Коровину, В.Ф.Нувелю, К.А.Сомову и др., К.А.Сомова к разным лицам, И.Ф.Стравинского к разным лицам, автографы, фотографии, рисунки В.Э.Борисова-Мусатова, В.М.Васнецова, В.В.Верещагина, М.А.Волошина, М.А.Врубеля, Ц.А.Кюи и др.

Большая часть этих писем, и прежде всего художников «Мира искусства», была приобретена, как свидетельствует архив Зильберштейна, у А.А.Сомовой-Михайловой, дочери А.И.Сомова, известного коллекционера и сестры художника К.А.Сомова. Возможно, что переписка А.Н.Бенуа была получена Зильберштейном от старшей дочери художника А.А.Бенуа-Черкесовой, с которой он не только переписывался, но и встречался в Париже. На основе материалов архива Зильберштейна можно допустить, что источниками пополнения этой части его собрания могли стать художник и искусствовед С.П.Яремич, коллекционеры И.И.Рыбаков и его дочь О.И.Рыбакова, Г.С.Блох, Н.Е.Добычина, И.М.Степанов — в Санкт-Петербурге; И.И.Трояновский и Н.И.Харджиев — в Москве; Л.А.Гринберг и И.С.Гурвич — в Париже.

Своего рода бриллиантом в этой искусствоведческой части собрания Зильберштейна оказались материалы, связанные с И.Е.Репиным. Их свыше 170 документов, в основном периода его вынужденной эмиграции после 1917 г. Прежде всего это письма художника бывшему петербургскому театралу и меценату В.И.Базилевскому за 1920–1928 гг. Они дают подробную картину жизни и деятельности Репина, раскрывают его критически-грустное отношение к происходящему в советской России. Историю приобретения этой части репинского эпистолярного наследия записал сам Зильберштейн: «Эти письма получены мною от Любови Павловны Якушевич, а она купила их для меня у дочери Базилевского в сороковых годах, после Отечественной войны 1941–1945 гг.»

Другую часть репинского эпистолярного наследия составили 38 писем художника за 1893–1929 гг. к его ученице В.В.Веревкиной. В 1948 г. эти письма были присланы ею И.Э.Грабарю для издания в очередном томе «Художественного наследства», посвященном Репину. Вероятно от Грабаря или К.И.Чуковского, готовившего их к печати, эти письма и поступили в собрание Зильберштейна.

Третья часть репинского эпистолярия представлена его письмами к М.Горькому, А.В.Луначарскому, художнику И.И.Похитову.

Второй мотив собирательства носит протестно-прогностический характер. В этом случае коллекционер словно предвидит, что некие объекты его интереса, не волнующие его современников, либо откровенно не принимаемые, преследуемые официальной властью, рано или поздно, но будут востребованы в будущем. В России до недавнего времени это был очень опасный для коллекционеров мотив собирательства. Автор статьи в силу обстоятельств в 1970-е гг. собственными руками с помощью верного товарища вынужден был уничтожить неплохую коллекцию собранного им рукописного «самиздата» и «тамиздата». Разорванная на мельчайшие клочки, она была похоронена в дворовом мусорном баке, обезопасив незадачливого собирателя и продемонстрировав его пренебрежение протестно-прогностическим мотивам собирательства.

Констатировать, что в бывшем СССР протестно-прогностическое, альтернативное официально принятым канонам собирание произведений искусства, материальных предметов (наград, оружия, знаков отличия и т.д.), документальных источников, было опасным делом, значит, не сказать почти ничего. Такое альтернативное коллекционирование, даже в рамках собирания наград Российской империи (что может быть еще более святым для гражданина не только России, но и любой другой страны, чем собирание овеществленных свидетельств всегда трагических для людей военных конфликтов), представляло опасность не только для коллекций, которые просто могли быть изъяты как вредные, пропагандирующие чуждые, ушедшие в прошлое идеалы и ценности, но и для их владельцев, являвшихся в соответствии с этой официальной логикой, носителями этих идеалов и ценностей.

Многомудрый Зильберштейн-коллекционер, прекрасно знавший общий вектор и все его составляющие развития российской культуры (в том числе и эмигрантской), конечно же, вынужден был помнить о «табу», которое негласно существовало в СССР в отношении идеологии собирательства.

И все же следы пренебрежения этим «табу» мы можем обнаружить в его коллекции в виде группы документов историко-политического характера конца XIX — начала XX в. В их числе записки Григория Распутина, возможно, полученные через или от П.Е.Щеголева. Эмигрантского происхождения оказались письма А.В.Амфитеатрова, М.А.Бакунина, П.К.Кропоткина, П.А.Лаврова; извлечения из переписки Г.А.Лопатина с В.Л.Бурцевым; наброски статьи и письма П.Н.Милюкова; письма Б.В.Савинкова и текст одного из его выступлений; воспоминания В.Н.Фигнер о Софье Перовской. Эти и подобные им материалы были получены Зильберштейном из Франции от основателя «Агентства по охране авторских прав русских писателей, композиторов и художников» Л.Б.Бернштейна, (большинство этих материалов имеет экслибрис Бернштейна). Зильберштейн переписывался с ним с 50-х годов прошлого века, а после его кончины в 1962 г. сотрудничал с его сыном Михаилом.

Третий мотив собирательства — меркантильно-прагматические соображения коллекционера. Объекты своего интереса он может частично рассматривать как отложенные вложения на «черный день» для себя и своих близких. Так размышлял, например, Актов, заботясь о будущем своей жены. Он трагически ошибся: став вдовой, она предложила слишком высокую цену за доставшуюся ей по наследству коллекцию. И оказалась перед организованным сообществом петербургских собирателей. Результат известен: часть коллекции была употреблена на «обвертки» в петербургских бакалейных лавках, другая распылилась от Киева до Новосибирска³. С другой стороны, коллекционер может что-то собирать из случайно оказавшегося в его поле зрения «про запас», в надежде на перепродажу или обмен ради получения основного объекта своих главных интересов.

Возможно, что с последним обстоятельством связано наличие в коллекции Зильберштейна документов, подписанных Екатериной II, Александром I, Николаем II, А.А.Аракчеевым, М.С.Воронцовым, А.А.Закревским, А.В.Суворовым, письма князей Гагариных, Н.М.Карамзина, материалы, вышедшие из-под пера А.А.Лабзина, Д.А.Милютина, А.П.Оболенского, автографы Наполеона I, Дж.Гарибальди. Судя по всему их поступление в коллекцию связано с архивами и коллекциями П.И. и Ю.Н. Бартеневых, оказавшихся в распоряжении известных ленинградских букинистов-антикваров А.С.Молчанова, И.С.Наумова, Э.Э.Эйдимиллера.

Таким образом, в собирании рукописных материалов Зильберштейн оказался в высшей степени прагматичным человеком. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что каждый из собранных им рукописных раритетов имеет немалую материальную ценость, он все же в первую очередь рассматривал их как важное подспорье в своей литературоведческой и искусствоведческой работе, причем в рамках той проблематики, которую ему разрешало время. Этот прагматизм собирателя просматривается и, например, в такой детали. Многие из собранных документов имеют пометы коллекционера, указания на их источники поступления, к ним приложены вырезки из аукционных каталогов — явное стремление подтвердить подлинность того или иного документа. Значительная часть материалов транскрибирована и перепечатана, тексты на иностранных языках снабжены переводами на русский. Однако все это вовсе не значит, что собирание рукописного наследия отечественной культуры Зильберштейн рассматривал как дело подсобное, второстепенное, но, наоборот, указывает на самостоятельный интерес. Не случайно он признавался: «И дело это для меня не менее важное, чем тома «Литературного наследства» и «Художественного наследства».

Как и всякого коллекционера Зильберштейна волновала судьба собранных им коллекций. Сохранение их целостности означало сохранение знакового явления в духовной жизни современной России, связанного с именем именно данного собирателя, и одновременно — с сохранением в едином комплексе художественных и документальных свидетельств о тех явлениях духовной жизни прошлого России, которым были посвящены коллекции. Распыление коллекций после ухода из жизни их собирателей — это всегда выстрел в их спины, это расстрел памяти о них. Зильберштейн с горечью писал о судьбе архива Тургенева, который по завещанию П.Виардо был распределен между ее наследниками, в результате чего многие тургеневские материалы бесследно исчезли. Он не раз выступал с защитой целостности частных коллекций, например В.В.Ашика, С.Л.Макарова, и с горечью констатировал духовный урон от распыления известных коллекций, принадлежавших балерине Е.В.Гельцер, певице Л.А.Руслановой и др.

В 1973 г., когда в Государственном музее изобразительных искусств состоялась выставка живописи западноевропейской части коллекции Зильберштейна, в предисловии к ее каталогу он писал, что собиратель должен сам позаботиться о дальнейшей судьбе своей коллекции: «И если коллекция (я, конечно, имею в виду не только собирание картин и рисунков) стала значительной и представляет интерес художественный или мемориальный, исторический или познавательный, научный или общественный, почти неизбежно одно решение: она должна стать собственностью Родины, взрастившей нас, сделавшей возможным развитие того, что стало потребностью нашего сердца»⁴.

Судьба оказалась благосклонной к собраниям Зильберштейна. В 1985 г. его коллекция живописи была передана в дар государству и положила основание Музею личных коллекций. Сегодня в другое государственное хранилище — Российский государственный архив литературы и искусства — перемещено рукописное собрание Зильберштейна. Здесь же уже находится значительная часть его богатейшего личного архива с документами, вышедшими из-под пера В.М.Бехтерева, И.И.Бродского, Д.С.Лихачева, А.Н.Толстого, К.А.Федина, И.Л.Андроникова, И.Э.Грабаря, К.М.Симонова и др. Жизнь прожита не напрасно, и когда через столетия по воле времени, как водится, может исчезнуть памятник на могиле собирателя, останется главный памятник, который он сам создал себе и российской культуре — живописное и рукописное собрания Зильберштейна.

¹ Павлов И.П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных. Условные рефлексы // Сборник статей, докладов, лекций и речей. Изд. 5-е. Л., 1932. С. 267-271.

² Зильберштейн И.С. Невосполнимое? О судьбе личных коллекций // Литературная газета. 1985, 23 января.

³ Подробнее об этом в: Козлов В.П. О рукописях П.Я.Актова // Памятники культуры. Новые открытия: Ежегодник. 1982. М.; Л., 1984. С.123-134.

⁴ Западноевропейский рисунок и живопись из собрания И.С.Зильберштейна. Каталог ГМИИ. М., 1973. С.16.