П.Эттингер
О
П.В.Кузнецове
Вступительное слово на открытии выставки П.В.Кузнецова
в залах «Всекохудожника» (Всероссийское кооперативное
товарищество «Художник») в 1938 году.
Печатается по рукописи с незначительными сокращениями
…Искусство не хлеб жизни, а соль ее, т.е. то
необходимое вкусовое вещество, без которого пища нашей жизни стала бы
однообразной и пресной. Я не помню, кто автор сей сентенции и при каких
условиях она была произнесена, но несомненно при всей
лаконичности она метко определяет роль и значение искусства в нашем быту. Она
мне пришла на память, когда я вошел в зал «Всекохудожника»
и стал рассматривать выставленные в нем картины Павла Варфоломеевича.
Да, его искусство вливает в наши будни ту струю солнечной радости и цветовой
красоты, без которой они были бы слишком серыми и тяжелыми. Произведения
Кузнецова освежают их ароматом подлинного творческого подъема, расцвета
крупного таланта. И это не впервые. Интенсивность красочного образа, общий
мажор композиции всегда являлись характерной чертой Кузнецовского
творчества и придавали особую притягательную силу его экспонатам на
многочисленных показах русского искусства на протяжении нескольких десятков
лет.
Невольно в памяти воскресает длинная цепь этих
выступлений Павла Варфоломеевича, весь извилистый
путь его художественного развития.
<Представим, что> мы в эпохе жестокой черной
реакции после восстания 1905 года. Часть усталой и придавленной интеллигенции
ищет спасения в символизме, мистике и подобных течениях. Открывается выставка
«Голубой розы», одно название которой свидетельствует о том, что участники ее
не довольствуются естественной реальной раскраской царственного цветка, а
пытаются придать ему новый необычный облик. Как-то в противовес реальному
импрессионизму «Союза русских художников», графизму и
историзму «Мира искусства» молодые художники выступают с новым искусством. Все
они моложе тридцати лет, почти все вышли из московского Училища живописи,
ваяния и зодчества. Возглавляют группу новаторов Сапунов, Сарьян и Павел
Кузнецов, около них — Судейкин, совсем молоденькие тогда Фонвизин и молочный
еще Крымов, славный теперь скульптор Александр Терентьевич Матвеев и некоторые
другие.
Десяток картин Павла Варфоломеевича,
исполненных преимущественно клеевой краской и пастелью, носит названия «Рождение»,
«Увядание», «Любовь». «Белый фонтан», «Озаренная» и т.п. Фонтаны вообще на
данном этапе — один из излюбленных мотивов Кузнецова. Струящаяся вверх и вниз
вода передана с особой музыкальностью, а вокруг фонтанов группируются и
движутся большеголовые женские фигуры в длинных одеждах и новорожденные дети.
Композициям свойственен какой-то фресковый лад, они выдержаны в блеклых
опаловых тонах, в бледно-розовых и серо-голубоватых переливах.
Несмотря на свою вычурность, известную туманность
замыслов и слабое владение формой, кузнецовские
полотна обращали на себя внимание, и одна картина даже была приобретена
Третьяковкой. С первого взгляда было ясно, что перед зрителем недюжинный
природный колорист, один из тех, кто обладает исключительно тонким чувством красок
и безошибочно умеет создавать из них гармоничное целое.
Нелишним <будет> по этому поводу напомнить, что
Павел Варфоломеевич родом из Саратова, города,
которому русское искусство обязано несколькими живописцами, особенно сильными
как раз в области колорита, настоящими мастерами тончайших
красочных сочетаний, как несравненный Мусатов
или лиричный Уткин. Преобладание колоризма в
творчестве ряда саратовских живописцев навряд ли
простая случайность, как не случайность, что в Италии Венеция создала ряд блестящих
колористов, а Флоренция преимущественно только мастеров формы. Тут, вероятно,
входят в игру известные климатические условия, влияние окружения и каких-то
художественных прообразов. В нашем приволжском городе определенное значение вне
сомнения имел и прекрасный Радищевский музей с полотнами и шпалерами
перворазрядных французских <мастеров>. Здесь, конечно, не место
разобраться в этой любопытной проблеме, в общем, еще мало затронутой
искусствоведческой литературой, но было бы несправедливо ее совсем замолчать.
Возвращаюсь к своей теме. Период «фонтанов»,
«рождений» и «увяданий» не был длительным у Павла Варфоломеевича,
<это был>, очевидно, тупик, из которого необходимо было вырваться на
более широкий простор. Поездка в киргизские степи явилась тем поворотным
пунктом, в котором нуждался талант Кузнецова и где он окончательно нашел себя и
свое настоящее призвание. Не впервые в истории искусства поездка на восток, в
экзотические места , по-новому оплодотворяла
творчество живописца и содействовала его полному расцвету. Гоген только в Таити обрел ту декоративность, которая ему мерещилась и не
полностью давалась в Понт-Авене, солнечный
французский Прованс сделал северянина Ван Гога тем, чем он для нас ценен, и мы знаем, как много гений
Делакруа почерпал из пребывания мастера в Алжире и Марокко.
Киргизия, куда направился Кузнецов…
<сохранила еще> быт кочевников с их кибитками и стадами овец…
в первобытных, почти библейских формах. В художнике, не в каждом, но в очень
многих, скрыт своего рода примитив, родственно откликающийся на первобытность
жизненного круговорота, чутко воспринимающий его образы. У Павла Варфоломеевича, которого уже <в самом начале> его
творчества привлекали основные явления человеческого пути: рождение, любовь и
смерть, эта тяга к упрощенным формам быта на фоне девственной природы была
особенно интенсивной и естественной. Он жадно впитывал в себя простор
безбрежных степных полей с их пленительными цветовыми эффектами, картины
несложного хозяйственного обихода с их равномерным темпом, столь далеким от
шумной сутолоки Москвы и Саратова.
И этот новый для художника восточный пейзаж, комплекс
новых мотивов и сюжетов влили новые оздоровляющие соки в его творчество… Равным
образом и колорит Кузнецова отошел от изнеженных
переливов эпохи «Голубой розы» к гамме более насыщенных локальных тонов.
Прекрасная сюита киргизских полотен Павла Варфоломеевича
многочисленна, среди них есть настоящие шедевры, и в целом они, параллельно с
произведениями Сарьяна, впервые влили в наше искусство струю освежающего и сверкающего
ориентализма. Кто не помнит чарующую «Спящую девушку» в кошаре на фоне
золотистой вышивки, фресковый ритм «стад», полные щемящего лиризма «Утро»,
«Вечер» или «Весну в степи»…?
На этом пути Павел Варфоломеевич
достигает зенита своей славы, с которого он не спустился до наших дней. К
сорокалетию он общепризнан, представлен во многих музеях, ему посвящены статьи… Но, конечно, не все приемлют его искусство. Кой-кто не может
ему простить его своеобразие, отсутствие всякого академизма, быть может, и слишком
большого количества великолепных натюрмортов, которые все чаще появляются в его
эвре и в которых его композиционный
дар, декоративное чутье и колористическое мастерство все новые одерживают
победы. При этом не остается глухим и на требования советского времени и
к его задачам, работая над индустриальными сюжетами, мотивами советского
строительства и земледельческой культуры, в чем можно убедиться на текущей
выставке «Всекохудожника».
…И кто у нас, кроме П.В., умеет так писать цветы,
придавая им столько благоухания, мажорного великолепия, такими купами их
изображать без риска излишнего нагромождения? Да и не только у нас. Навряд ли
будет преувеличением сказать, что цветочные натюрморты Кузнецова могут
соперничать и выдержать сравнения с многими западными мастерами
этого жанра.