Татарское республиканское издательство «Хэтер» выпустило в 2003 году книгу «Все они хотели жить. Фронтовые письма погибших солдат, воспоминания ветеранов войны». Сборник составлен из материалов Мемориального центра татарского села Черемшан его директором Н.С.Фроловым и включает фотографии, документы и другие разнообразные свидетельства свершенного и пережитого, что выпало в военные годы на долю татар и русских — жителей одного только из бесчисленных российских уголков.

Красноречивее всего сухие цифры, приведенные в изданной в Казани книге.

Население Черемшанского района Татарской АССР на начало войны — 42 тыс. человек.

На фронты Великой Отечественной, в трудармию, на торфоразработки и т.д. через райвоенкомат за годы войны мобилизовано 19852 человека.

С войны деревни и села района вернулись инвалидами только I и II гр. — 1209 человек.

8534 черемшанца не вернулись. Могилы черемшанцев покрыли всю Европу. Из 2097 официально зарегистрированых могил находятся:

Под Москвой — 513

Под Ленинградом — 394

Под Сталинградом и на Дону — 118

Под Орлом и Курском — 159

В Крыму — 9…

Украина — 267

Молдавия — 20

Белоруссия — 64

Литва — 39

Латвия — 79

Эстония — 21

Австрия — 11

Германия — 105

Венгрия —26

Польша —84

Чехословакия — 16

Румыния — 9

Югославия — 11

Финляндия — 5

Испания — 1

Публикуем (в сокращении) воспоминания Г.Х.Юнусова из этой серии.

Гайса Харисович Юнусов

За ценой — не постояли

На фронте с 30 апреля 1942 г. по 10 мая 1945 г. Военная специальность — минометчик, артиллерист, с декабря 1943 г. — санинструктор. Три ранения (два тяжелых), одна контузия. Награды: орден Отечественной войны, орден Красной Звезды, орден Славы III степени, две медали «За отвагу». Почетный гражданин города Остров. После войны окончил педагогический институт, работал директором школы.

Из нашей семьи воевали трое. Первым в феврале 1942 г. ушел брат Махмут, 1921 года рождения, воевал танкистом, погиб под Тулой. 20 марта 1942 г. на трудовой фронт забрали отца. 30 апреля мобилизовали меня. В ноябре 1943 г. на фронт ушел младший брат, 1926 года рождения. В семье остались мать и еще трое детей — 14, 11 лет и одного года, была еще бабушка. Ту партию мобилизованных, в которой был и я, 250 человек, отправляли через Чистополь.

Шли до города пешком 3 дня (лошадей не дали — начиналась посевная). В Чистополе посадили на пароход и отправили под Ижевск в лагерь формирования, где начали готовить из нас минометчиков. Голод здесь был не меньший, чем в печально знаменитых марийских Суслонгерских лагерях. Далее в течение двух месяцев учебу продолжили во Владимирской области (Юрьево Поле), а в сентябре в качестве командира минометного расчета отправили на передовую под Можайск. Здесь был первый бой, потом передвинули под Великие Луки. По дороге сильно бомбили, полдивизии погибло под этой бомбежкой в эшелонах. Дальше шли пешком не менее 200 км, больше ночью.

В первом же бою под Луками был ранен, даже выстрелить из своего батальонного 82-мм миномета не успел. Пуля прошла между позвоночником и пищеводом.

Отлежал 3 месяца в госпитале, после которого снова отправили на фронт — под Смоленск, теперь уже артиллеристом знаменитой 45-мм пушки, которая всегда шла вместе с наступающими. Определили меня наводчиком, потому что я был единственным, кто знал русский язык: весь расчет был из татар. Мир оказался тесен: даже из Чегодая были трое в нашем расчете. Провоевали 3 месяца. 6 июля 1943 г. меня контузило. Было это уже на Духовщине, мы наступали. Снова два месяца в госпитале.

Вот после этой контузии меня и направили учиться на санинструктора, потому что к строевой службе был уже негоден. Учился в Высшем Волочке. Учебы недолгая — 2 месяца, но закончил я ее «отлично». Сразу же присвоили звание старшего сержанта медицинской службы.

Направили в 146-ю Казанскую дивизию. Тогда она находилась под Невелем в полуокружении. Но вскоре, это уже был 1944 год, удалось освободить и сам Невель, и Пустошку, Выру, Остров, Тарту.

5 августа 1944 г., под Тарту еще раз ранило осколком, но ранение легкое, обошелся медсанбатом. Задача санинструктора и санитаров в бою — вынести с поля боя и оказать раненым первую медицинскую помощь, чаще всего — перевязать, остановить кровь, что мы и делали. Надо правду сказать, чаще всего выносили раненых уже после боя. Трудно было эвакуировать из нейтральной полосы.

Однажды ночью встретил там трех немцев, они занимались той же работой, что и я, отыскивали своих раненых. Я бросил гранату, двое сразу же упали, один побежал. Я за ним. Догнал, сбил с ног, и прикладом автомата — в лоб. Но оказалось, что не убил, только оглушил, притащил в свое расположение, в плен. Может быть, за эти действия, а может, и за другие, на войне всякое бывает, но вскоре дали орден Красной Звезды. Тот немец оказался унтер-офицером, говорили потом, что дал ценные показания нашей разведке. Я понимал, что фашисты — это враги, причинившие столько горя моей стране. Врага надо уничтожать. И все-таки… Если встречал на поле боя раненого немца, не добивал, а оказывал медицинскую помощь, хотя это, наверное, и против Устава…

Санинструктора, как правило, всякий раз брали с собой разведчики. В очередную разведку пошел и я под Либавой. Разведка оказалась неудачной. Даже не дошли до немецких окопов, нас обнаружили и открыли огонь. Четверо разведчиков сразу же погибли, двоих, в том числе и меня, ранило. Ранение было в ногу. Теряя много крови, я все-таки полз и полз. Подобрали наши, но из другой части. А из прежней, где я служил, домой, в Чегодай, отправили «похоронку», поскольку были уверены, что все те шесть разведчиков погибли.

На этот раз в госпиталь отправили далеко — в Соликамск Пермской области, ногу сохранили, хотя и вставал вопрос об ампутации. Она и до сих пор беспокоит. Ранило меня под Либавой 24 ноября 1944 г., а 28 апреля 1945 г. окончательно комиссовали, признали инвалидом.

Да и войне конец, поехал домой. День победы встретил на станции Бугульма. Домой явился 10 мая. Отец был уже дома, а младший брат вернулся только в 1951 г., ему пришлось участвовать в разгроме японской армии на Дальнем Востоке.

Три дня в доме были вроде бы радостными, ведь сын, уже официально похороненный, вернулся домой. Но на четвертый день вижу: мать плачет, кормить семью нечем, отец безнадежно болен, работники — только подростки, но в колхозе на трудодни все равно ничего не дают. Более того, домой пришла комиссия — председатель сельсовета, местный и районный налоговые агенты — описывать имущество за налоговые недоимки, а попросту — за неуплату налога. Семья, действительно, 3 года не платила ни натуральных (мясо, молоко, шерсть, шкуры и т.д.), ни денежных налогов. Имущества, которое можно было описать, т.е. забрать в погашение задолженностей по налогам, в доме, конечно же, никакого не было. Но была корова, единственная кормилица семьи, попытались забрать ее. Я ударил районного агента палкой по голове. Он упал, потерял сознание. Дело оборачивалось совсем плохо. Через 2 часа приехала милиция, прокурор. Меня забрали, грозились судить. Но проверку все же начали. Что же оказалось? По существовавшим тогда законам семьи фронтовиков освобождались от налогов, а налоговые работники просто безбожно воровали и наживались: соберут налог незаконно с семей воюющих красноармейцев, а квитанции выпишут на другую семью. За взятку, конечно, пусть даже и небольшую.

Осень 1945 г. вызвали меня, инвалида 2-й группы, в РОНО и предложили стать военруком в Елховской школе, так как учителей не хватало. Согласился.

Потом работал секретарем сельсовета, женился. И все же вскоре уехал в Среднюю Азию, жизнь у себя в деревне оставалась невыносимо трудной.