Сейчас, когда со дня Великой Победы прошло 60 лет, так важно услышать, почувствовать, увидеть подлинное о войне. Она была страшной. Я не воевал, но бомбы и мины на меня сыпались, горевшие деревни, убитых и раненых я видел…

Когда я первый раз просматривал многочисленные рисунки раненых Нины Яковлевны Симонович-Ефимовой (это было в начале 1950-х годов), сделанные ею в московском Первом разборном госпитале в 1941–1942 годах, я не мог скрыть тяжелое впечатление от увиденного. Отбирались работы для экспозиции. Поверженная армия? Мне казалось, давать эти рисунки на выставке тяжело, трудно. Война была позади, но еще так близко позади. С годами эти живые, неприукрашенные образы войны, их оголенность, сглаживались в моем сознании и появлялось другое: вот это и есть настоящие герои, раненые отступающей армии, привезенные в госпиталь с подмосковных полей. Это они защитили Москву, не дали с ходу овладеть ею! А сколько осталось их там, в полях. И мое отношение к рисункам освобождалось от неудобства смотреть на страдания людей. Образ же художника Нины Яковлевны Симонович-Ефимовой возрастал и ширился ее гражданским и личным мужеством. Рисунки поражают смелостью, лаконичностью, остротой формы, живой правдой. Вся жизнь госпиталя: тяжелейшие перевязки, ампутации, кровь и крики, зов о помощи — видна в этих рисунках. Задача художника — живо и правдиво выразить увиденное. Я думаю, что Нина Яковлевна не только рисовала, но как заботливая мать ухаживала за ними, писала им письма. Художник не забывала и медперсонал — портрет хирурга, сестры… Невольно вспоминаешь «Севастопольские рассказы» Толстого. Помните ответы раненых в госпитале? Толстой тогда почувствовал — их нельзя победить. И ЭТИХ не победили. Вот что написано на обороте некоторых рисунков: «Курилин, защитник г.Калинина. Четырнадцать ран (осколки) в обеих руках и ноге. Восемь месяцев на фронте». И еще: «Квасков. Три месяца. Раненный в голову. Жил, спрятанный у колхозницы в оккупированной немцами деревне». И адреса, адреса…

Посмотрим же вместе рисунки, вспомним героев-солдат, художника и помолчим...

 

Победители

 

Рисунки и письма Н.Я.Симонович-Ефимовой

 

Известная художница Нина Яковлевна Симонович-Ефимова (1877–1948) и ее муж, замечательный скульптор Иван Семенович Ефимов (1878–1958), во время Великой Отечественной войны остались в Москве, отказавшись от эвакуации. Каждому из них было за шестьдесят лет. Они жили зимой у Красных ворот, в доме 19 по Садово-Спасской улице, возведенном в начале XX века предпринимателем Афремовым, летом — на Новогиреевской улице, вблизи Измайловского парка (в письмах — Измайлово), в доме, построенном перед войной художниками Ефимовыми, Фаворскими, Кардашевыми для жизни и работы вдали от суеты московского центра. При доме был небольшой сад, где во время войны художники занимались огородничеством. В настоящее время в доме организованы мемориальные мастерские художников Ефимовых и Фаворского.

Сын Ефимовых, Адриан Иванович (1907–2000) — гидрогеолог-мерзлотовед, во время войны был командирован в Забайкалье.

Его жена — геолог-палеонтолог Екатерина Александровна Рейтлингер (1914–2004) в 1941 году была эвакуирована с двумя маленькими детьми (Наташей и Леной) в город Касимов. С ней поехала Поля (Пелагея Григорьевна Антипова) — молочная сестра Ивана Семеновича.

 

Нина Яковлевна — Адриану Ивановичу

 

Москва — Забайкалье

21 августа 1941 года

 

<…> Ивану Семеновичу вчера от МОССХа предложили устроить у него в мастерской на Масловке хранение картин художников. Оборудуют как следует, песок и пр. Это прекрасно. Тогда и мои картины туда пристроим. Для меня гибель картин, конечно, хуже собственной смерти, которая все равно должна наступить, а картины, думаю, такого свойства, что пригодятся вообще.

Мой эскиз «Бой» приняли к выставке, то есть как эскиз, а теперь надо картину. К первому сентября… <…>

 

Москва — Забайкалье

26 августа 1941 года

 

<…> Вчера Владимир Андреевич прочел нам то, что он написал для «Советского Искусства»¹. Очень хорошо. Когда напечатают — пришлю.

Сравнение двух войн — империалистической и этой. О славянском народе и целях Искусства. В той — все было не ясно, смутно, цель? за что? А в этой — все поставлено на карту, вся русская история, все русское Искусство.

Мы делаем кукол для фронтовых спектаклей², получается, кажется, не плохо, особенно Мамай. Вчера был репортер из «Вечерней Москвы» — снимал Мамая со мной, а И.С. за лепкой рыцаря с Ледового побоища. Нет мужчин-актеров! Говорят, их много, но мы-то их поймать не можем. Актрису нашли (ничего, хорошая).

До свиданья, у нас эту неделю затишье, не ходили в щель³. Ложимся рано, встаем рано — в пять часов.

Мама

 

¹ Владимир Андреевич Фаворский (1886–1964) — художник-гравер, выдающийся книжный иллюстратор, муж племянницы Нины Яковлевны. Упомянутая статья В.А.Фаворского не была опубликована и не сохранилась.

² Ефимовы подготовили постановку пьесы Н.П.Смирнова-Сокольского «Сон в руку», сделали для нее куклы и репетировали эту пьесу с актерами-кукольниками фронтовой бригады. Особенно выразительной была кукла «Скелет Мамая на скелете коня» (собственность Музея Государственного центрального театра кукол — далее ГЦТК).

³ …не ходили в щель — то есть в бомбоубежище во время налетов на Москву вражеской авиации.

 

Москва — Забайкалье

13 сентября 1941 года

 

Ты напрасно нас жалеешь, что мы здесь! Мы хорошо поживаем, просто весело. Готовим веселую программу для прифронтового театра. Актриса талантливая попалась, даже очень. Актер тоже ничего себе. Второго актера найти не могли, так Иван Семенович решил, что поедет. Я тоже. Теперь хлопочем, чтобы ехать вчетвером. Нам очень хочется. Правда холода начались, но, может быть, будет еще тепло, да и мы ведь игрывали и зимою на улице. Ну, а там не все на улице. Ив<ан> С<еменович> закалился от холода, обтирается холодной водой с открытым окном или на улице, даже под моросящим дождем еще недавно, к ужасу окружающих.

Ив<ан> С<еменович> решил ехать и учить роли, но сам в то же время увлекся лепить барельеф — «Дружинница выносит раненого из боя»¹.

Поэтому на репетициях я учу за него. Вероятно, придется мне играть, а ему говорить. Куклы получились интересные, ими можно хорошо сыграть.

Мы потому давно не писали тебе, что заняты ежеминутно, пока не стемнеет. Репетиции у нас. А когда уходят актеры — в полутьме я убираю кукол, и в полной тьме — обедаем. Мы совсем не зажигаем света — некогда сделать хорошее затемнение — у нас по три окна в комнатах — трудно. Встаем зато рано, как только светает, еще не совсем светло. Ложимся в 9, в 9.30. Делаем кукол, в 10 приходят актеры — и до темноты. Сегодня решили начать в 12 часов — и вот у меня время на письмо. Но еще не все куклы закончены.

Нам помогают: два ученика Ив<ана> С<еменовича> и разные девицы и дамы. Все они, если не следить за каждым шагом, сделают не так. Иногда ночуют у нас. Так что кавардак вовсю. Если пройдет на просмотре, я буду счастлива, потому что у нас все очень сыро. Должен быть первый просмотр — сырой репетиции прогонной, и второй — уже законченный. Еще не было ни одного.

Третий день репетируем с музыкой — аккордеон (среднее между баяном и фисгармонией), так что шум от нас веселый на всю окрестность. Девицы довольны.

<…> …отвезли посылку для Кати. Очень печально, что ты печалишься. Я думаю — все обойдется хорошо.

Мама.

 

¹ Ефимов изменил намерение и сделал объемную скульптуру (Гипс. 25x25x30: мемориальная мастерская художников Ефимовых) на ту же тему.

 

Москва — Забайкалье

31 декабря 1941 года

 

<…> У нас сейчас играет Мария Вениаминовна¹ — разучивает перед концертом, который завтра в 12 ч. дня, так что она уже все знает, но упражняется. Очень хорошо играет. Иногда легко, быстро так звуки следуют, сливаются, как капли в одну струю. Похоже, как когда начинают доить молоко, то струи молока так звучат о ведро. Вж-ж-ж, вж-ж-ж — а это целая масса быстрых ноток. Иногда что-то звенит, иногда катается по всему роялю — быстро и ровно, как эльф.

Все вдруг повторилось у нас — ряд событий. Леля² в больнице, а Юдина играет на ее рояле, а мы слушаем. Повторилось как-то и время восемнадцатого— двадцатого годов... Мария Вениаминовна начала играть у нас вчера — осталась ночевать, и сегодня играет — говорит, много сделала, и ей у нас хорошо работать. Правда, тихо, как на дне колодца. К нам никто не звонит (в дверь), и почти никто — по телефону. Некому.

Осенью Елена Ивановна³ приходила — печь пирожки уезжающим. У нее не шел газ. Теперь у них пошел газ — да и все уехали, кто из родных мог уехать. Я вчера к ней сбегала утром — получилась у нас телеграмма от Кати — беспокоится об ее здоровье. Между тем, она писала.

Мария Вениаминовна играет финал какой-то вещи — редкие — медленные — звуки трогательно расставленные один от других. Оказался Лист.

Мария Вениаминовна осталась у нас еще на ночь — играть. Идти домой ей уже поздно, хотя на сегодняшнюю ночь распоряжение — ходить можно до 3-х часов ночи, но без трамваев ей трудно. Трамваи до 10 часов.

Итак — скоро с Новым Годом. Я тебе писала — поздравляла — недели 2 назад, — чтобы ты получил к этому сроку.

Целую много раз. А желаю — всем встретиться, и без войны, и в начале года, а не в конце его. Будь здоров. Давно от тебя ничего нет, и это страшно.

Мама.

 

¹ Мария Вениаминовна — Мария Вениаминовна Юдина (1899–1970) — выдающаяся пианистка, друг художников Ефимовых, в 1930-е гг. и во время войны часто играла в квартире на Садово-Спасской на концертном рояле Елены Владимировны Дервиз (cм. ниже).

² Леля — Елена Владимировна Дервиз (1890–1975) — пианистка, дочь Владимира Дмитриевича Дервиза, племянница Н.Я.Симонович-Ефимовой.

³ Елена Ивановна — Елена Ивановна Рейтлингер (1892–1964), мать Е.А.Рейтлингер.

 

Нина Яковлевна — Екатерине Александровне

 

Москва — Касимов

23 января 1942 года

 

…Я хожу без ума рисовать в госпиталь военный¹ — уже 10 дней. Два альбома изрисовала, начала живопись — коридор, полный ранеными на кроватях. Я рисовала лица раненых бойцов. Замечательные лица, и такие есть красавцы, такие богатыри. Прихожу домой, рассказываю — Ив<ан> С<еменович> не решается идти туда, от моих рассказов и рисунков у него уже дрожат руки. Видела одного (здорового) партизана — вошел с докладом. Красота. В открытом полушубке, весь увешан оружием — винтовка, автомат, револьвер, нож, сабля, патроны и пр. (термос) — он сказал уходя: «Я считаю, что мы бессмертны, тов. начальник». Ловко повернулся и вышел…

 

¹ Зимой 1941–1942 гг. Н.Я.Симонович-Ефимова по заданию Московского отделения Союза художников рисовала портреты раненых бойцов и медицинских работников в Первом разборочном госпитале Москвы в Лефортове. Она выполнила более 80 рисунков, некоторые из них находятся в Государственной Третьяковской галерее (ГТГ), остальные — в мемориальной мастерской художников Ефимовых. В госпитале, кроме Н.Я., работали и другие художники, в частности И.И.Машков.

 

Нина Яковлевна — Адриану Ивановичу

 

Москва — Забайкалье

25 января 1942 года

 

Милый Адриан, почему-то получается, что дня четыре проходит, и больше — и мы не пишем.

Я еще все хожу в госпиталь — изрисовала два альбома — портреты бойцов — очень замечательные лица. Теперь начала масляными красками общий вид коридора с кроватями больных. В госпитале был доклад — об их системе разборочного госпиталя — это новая система, очень удачная при той массовости войны, как теперь. Этот доклад иллюстрировался выставкой, где, кроме фото, и рисунки художников. Я сделала им две акварели, которые и висят. Закутанный в меха боец, как египетская мумия, конверт меховой. Виднеется только лицо, выглядывающее, как птенец в гнезде. Кругом мех. Если администрации понадобится мой интерьер — коридор, — я сделаю им повторение. Они очень внимательны к художникам — там нас много, комендант дал распоряжение кормить нас. За это я согласна дать им какой угодно процент работ. Разрешили везде ходить и все рисовать (в палатах, в операционных, ванне, и пр.). Очень интересны лица, когда их только что привозят с фронта. Их быстро раздевают, но я успеваю нарисовать. Потом моют, стригут, оперируют или перевязывают, кормят и распределяют в другие госпитали или города. Порядок удивительный, организация крепкая, и отношение к больным всегда внимательное и ласковое. Я очень счастлива, что попала в число этих художников.

<...>

От Кати твоей были недавно письма — и нам, и Елене Ив<ановне>. Вчера с оказией послали посылочку — мыло, спички и пр.

Ив<ан> С<еменович> все не решался идти в госпиталь, но вчера пошел, и там один боец дал ему мысль группы: сестра, после первой перевязки, на поле, дает пить раненому, и сам нарисовал и очень хорошо. Ив<ан> С<еменович> все выдумывал из головы, сидел дома как сыч, никуда не ходил. Я его изругала за скульптуру и за упорство ничего не искать в жизни, т.е. сидеть без впечатлений. Он пошел со мной, и, конечно, сразу его скульптура выиграла, и еще получил новую тему. Потому что там видишь удивительные лица — симпатичные, молодые. А у него были какие-то жилистые, неприятные.

<...> У нас необычайные морозы : –30, –40 градусов. Жжет, щиплет. Но в квартире у нас сносно. У многих ниже нуля. Но мы хорошо заделали окна и пр. Маруся Фаворская¹ шлет печальные письма. О Никите² нет сведений.
Мы сделали новую программу спектакля для бойцов. Созданная бригада ездила по фронту. Наша была режиссура, постановка, куклы. Вышло весело, красиво. Сейчас в этой бригаде воцарился другой художественный руководитель (мы же его и устраивали), который перевернул все мое вверх дном. Такова моя театральная судьбина. Горевая. Жаль спектакля — оригинальный был, а теперь насаждается эстрадная банальщина, больше человеческого плана, не кукольного.

 

¹ Маруся Фаворская — Мария Владимировна Фаворская (урожд. Дервиз; 1887–1952) — художница, жена В.А.Фаворского, сестра Е.В.Дервиз, племянница Н.Я.Симонович-Ефимовой.

² Никита — Никита Владимирович Фаворский — старший сын В.А.Фаворского, художник. В 1941 г. пошел на фронт добровольцем. В том же году погиб. Симонович-Ефимова в 1938 г. написала портрет Никиты (собрание семьи Фаворских). В 1947 г. Нина Яковлевна вспоминала: «До сих пор, вот уже шесть лет, помню его счастливую, светлую улыбку, с которой он прощался с нами, уходя на войну (он уходил по своей воле, и Судьбе угодно было, чтобы он пока не вернулся)».

 

Москва — Забайкалье

6 февраля 1942 года

 

Милый Адриан,

Опять я давно тебе не писала — заработалась в Госпитале. Целый день там рисую, а приду — чай пью долго, в кухне так тепло — в комнате у стола холодно — и не пишется. И рисунки, сделанные за день, долго рассматриваем. Но теперь скоро у меня будет время — вчера в союзе (МОССХ) меня разругали вдрызг. Неприлично разругали. А зря. Рисунки, как раз, хорошие и неизмеримо лучше, чем у всех других. Но те им больше нравятся (председателю, несчастному строгановцу). Ну, ладно, когда-нибудь посчитаемся. Пока не получила официального отчисления — я все же упорно хожу, т.е. сегодня пошла и сделала три портрета по просьбе политрука и несколько набросков. И завтра пойду.

Я там кончила живопись — коридор с бойцами. И у меня около 70 рисунков бойцов. Сильные есть вещи (почему-то этому критику понравилось окрестить их «слабыми»). Такова моя судьбина. Пока хожу рисовать — мне жаль время, а потом пойду в Комитет искусства искать «управы». Почему-то, когда я делаю что-либо с увлечением, хорошо и продуктивно, меня ждет в конце, вместо одобрения, дубина по голове.Само по себе это не так существенно, потому что вещи не делаются хуже от глупого мнения, но работать после не так ловко, тем более, что я жду, что МОССХ меня отзовет (этот госпиталь МОССХом шефствуется).

Вот. От Кати сегодня с оказией посылка нам! (Мы ей — она нам). Грибы сушеные!!! Нога телячья!!!! Крупа!!! Все это весьма будет вкусно. У нас еще держится запас измайловской картошки (купленой, свою съели). И действует и газ, и электричество (не сглазить бы). У многих этого нет. У нас поэтому и тепло. Я все еще сплю в коридоре, но хочу переехать в вашу комнату. Сейчас не имеет смысла спать в коридоре. Я ушла туда из-за окон. Там и вторая кровать для случайных ночлежников в виде Наташи¹, Ляли², и др. У Ляли температура ниже нуля.

Ну, целую тебя много, много раз. Ты мне снишься маленьким. Мама. Целую.

 

¹ Наташа — Наталия Николаевна Симонович (1890–1942) — математик, племянница Нины Яковлевны.

² Ляля — Аделаида Яковлевна Дервиз (урожд. Симонович; 1872–1945) — сестра Н.Я.Симонович-Ефимовой

 

Москва — Забайкалье

24 февраля 1942 года

 

<…> Мы живем нормально.

Тут у нас собирается быть вечер, посвященный памяти Серова, на котором я должна читать. Но вечер все откладывается.

Собрать надо рисунки, кое-что, что осталось в Москве Серовского — у нас, у Оли¹ , Ляли. Все это было по бомбоубежищам. Собрали, окантовывают. Будет еще говорить Юон, Кончаловский², еще кто-нибудь. Я хочу повесить свою «Домоткановскую залу», «Липы» (офорт).

Я сделала в госпитале 13 карандашных портретов персонала по заказу политрука. Их просят для украшения Ленинской комнаты в день Красной Армии. Политрук указывает мне, кого рисовать — это отличники их работы, хотя там все очень хорошо работают. Я испытываю большую художественную радость, их рисуя. Вместе, конечно, со страхом, что не выйдет. Но все выходит.

Сегодня день рождения Ив<ана> С<еменовича> (ты не забыл?) — 64 года, сделаю кисель — отметим! Еще я ознаменовала праздник тем, что вымыла пол в кухне…

Я сплю в коридоре, нахожу, что это очень уютно, — по обе стороны кровати стоят голубые петрушечные ширмы³ — живописно… <…>

 

¹ Оля — Ольга Валентиновна Серова — дочь В.А.Серова; у нее и у Ляли (А.Я.Дервиз) сохранились произведения художника, которые экспонировались на вечере памяти В.А.Серова в ГТГ в 1942 г.

² Константин Федорович Юон (1875–1958), Петр Петрович Кончаловский (1876–1956) — живописцы, одни из самых признанных советских художников.

³ Речь идет о ширмах для кукольного театра (см. примеч.3 к п. от 17 марта 1942 г.).

 

Москва — Забайкалье

17 марта 1942 года

 

Милый Адриан,

Третьего дня был концерт Марии Венияминовны. Мы с него прямо пошли не домой, а к Серовым, чтобы прочесть вторую половину моей рукописи о Серове, которую надо будет дочитывать в Оргкомитете, для художников. У Серовых остались ночевать. На другое утро, оттуда — на Масловку, взять вещи нести в МОССХ для женской выставки, которая все же будет. Таким образом, пришли с концерта, так сказать, уж на другой день, в 3 часа. Все же это утомительно, но ничего. У нас ночевала две ночи Наташа Симонович. Вид у нее скверный — держится, кажется, одним своим духом — с удовольствием дает уроки математики. Но это в Богородском, и холодно. У нас еще морозы, иногда с ветром. Я написала портрет Орлова, химика, Егора Ивановича. Ольга Георгиевна купила его. Теперь остаток превратить в картошку. Я хочу писать его второй раз, еще, для выставки. Он живет близко от нас.

Катя нам пишет, довольно часто, о детишках. Мы отвечаем, посылаем картинки.

Получили письмо от кукольника из Воронежа, приятеля Беззубцева¹, учителя языков. Он задумал сделать для кукол Фауста — вернуть его в свое лоно². Я одобряла его идею. Эдак, придется возвернуться к театру!³ Вчера он уже прислал рукопись. Мы начали читать, но еще прочли мало, не успели. Я читала вслух, пока Ив<ан> С<еменович> тер редьку. Мы по вечерам едим редьку, втроем, натираем тарелку глубокую горой. Это очень вкусно. Солим, немного льняного масла. С хлебом.

Да, так о Фаусте, а то я отвлеклась. Стихами написал. Но мне кажется, Фауст должен говорить стихом, но не такого размера, у него (Лубяновского — кукольника) немного лубочный размер стиха. Надо будет перечитать Гетевского… <…>

 

¹ Беззубцев — Николай Максимович Беззубцев (1885–1957) — кукольник, педагог.

² …вернуть его в свое лоно — Гете написал «Фауста» под влиянием виденной им в Страсбурге в театре марионеток средневековой пьесы «О беспутной жизни и ужасном конце знаменитого волшебника Иогана Фауста».

³ …возвернуться к театру — в послереволюционные годы Ефимовы увлеклись созданием кукольного театра, в котором они были одновременно и мастерами кукол, и режиссерами, и актерами, ставили пьесы своего оформления и даже своего сочинения. Всего они дали около полутора тысяч спектаклей в клубах, школах, театрах, различных учреждениях, на городских площадях, ездили со своим театром по Тамбовской и Липецкой губерниям, на агитбарже по Волге. Они сделали около 100 кукол, часть из которых находится в настоящее время в Музее Государственного центрального театра кукол, остальные — в мемориальной мастерской художников Ефимовых.

 

Москва — Забайкалье

26 марта 1942 года

 

…Как жаль бывает, что тебя тут нет. У нас жизнь хотя своеобразная, но живописная, и со светильничками у нас уютнее, чем с холодным электричеством. Мы сделали быстро и очень хорошо из двух устойчивых баночек. В пробке две дырочки, в одной трубочка жестяная для фитиля из ниток. Свет — вроде вербного «барашка». Работать можно. Было бы хуже, если бы не было газа. А газ горит отлично. Я работаю и стряпаю на кухне. Ив<ан> С<еменович> работает в комнате, там холоднее, но он хорошо работает. Я кончила рукопись о Серове¹ . Буду читать второй раз, первое чтение было очень удачно. Я сижу спиной к газовой плите. Там булькает, пока пишу, суп. Окно кухонное закрыто снаружи фанерой. Оставлено отверстие квадратное внизу. Из него свет — красивый. Голландский. Темнота яркая. Красивая. До шести можно не зажигать светильник. Уютно.

Ив<ан> С<еменович> писал — мы купили гуся. Он хоть дорогой, а это выгодно. Из потрохов мы делали отличный рассольник четыре раза. Вообще, раз на 12 хватит. У нас осталась манная крупа на заправку. А тут, прямо удивительно, выдали по карточкам огурцы! Как на заказ для гуся. Нам везет, ты так и знай, и не сокрушайся, не бойся за нас. Мне только жаль, что ты не с нами. Но поскольку это невозможно, то нечего об этом думать. …

 

¹ Имеется в виду рукопись книги «Воспоминания о Валентине Александровиче Серове». Нина Яковлевна знала Серова лично. В большой семье Симоновичей, где было шесть человек своих детей, продолжительное время воспитывались В.А.Серов, племянник Аделаиды Семеновны Симонович, педагога и общественного деятеля, и О.Ф.Трубникова, впоследствии жена Серова. Члены семьи Симонович неоднократно служили моделями для Серова («Девушка, освещенная солнцем», «Портрет М.Я.Львовой», «Н.Я.Дервиз», «Ниночка» и др.). Серов оказал большое влияние на творчество Ефимовых. Книга Н.Я.Симонович-Ефимовой была издана только в 1964 г. ленинградским изд—ом «Художник РСФСР».

 

Нина Яковлевна — Екатерине Александровне

 

Москва — Касимов

26 апреля 1942 года

 

Милая Катя, расскажите Поле, чтоб посмешить ее, об изобретениях моих в стряпне. Взять хорошо промерзлую, как кусочек льда, картошку, обварить ее, предварительно щеткой вымыть от грязи в нескольких теплых водах. С нее начнет слезать кожа, как с персика, большими кусками. Ничего что картошка черная, как чугун, она из-под кожи вылезает вроде сливы, гладкая. Картошку, понятно, варю — суп, на отдельное кушанье недостаточно. А вот кожу! Тут я изобрела замечательно. Ив<ан> С<еменович>, Леля, Наташа — не нахвалятся. Размалываю в машинке, поджариваю на рыбьем жире — несколько капель из экономии. Смешиваю с двумя ложками муки и наливаю не воду, а рассол от селедки (нам выдали в феврале, и я ее замариновала с перцем и уксусом). И получается настоящий форшмак, всякий скажет — с селедкой! Получается блин, жарю на касторовом масле. Вы не представляете, как вкусно! Мы много пьем — по восемь чашек подряд. Питаемся, собственно, водой.

Но у нас уютно, и мы живем бодро. Я писала вам, что сделала портрет профессора Е.Орлова? Портрет симпатичный. Он у его дочери.<…>

 

Нина Яковлевна — Адриану Ивановичу

 

Москва — Забайкалье

<Апрель 1942>

 

<…> Тут у меня была неприятная история, но теперь, кажется, исчерпалась благополучно: чтобы снять с питания сколько-нибудь членов МОССХа надо было исключить их из МОССХа. В список этих, как я называю, плевел, которые надо выполоть, попала и я. Но устроена была выставка работ за последние четыре года этих художников. По десять вещей. Я отнесла Наташеньку (спящую), пейзаж в Ново-Гирееве, «Стадо» из Малого Ярославца, «Ночная уборка метро» и «Начальница станции метро». И четыре рисунка раненых и портрет Ив<ана> С<еменовича> (акварель).

Вещи неплохие. Вообще, выставка получилась весьма приятная вся (МОССХ неудачно для себя составил список). Комиссия, из ареопага художников (Кончаловский, Машков, Кузнецов¹ и пр., и пр., и пр.) высказалась удовлетворительно, и очень многие удивлялись, что я, вообще, сюда попала. (Но это продолжение моего зимнего разговора с председателем МОССХа.)

Сегодня эту выставку разобрали, а там уже повесили других. Вот эти, что-то, показались мне похуже. После комиссии художников и искусствоведов еще будет решать Правление, и будет общественное обсуждение. Так-то. Пока еще этого завершения не было, ничего нельзя сказать наверное, но, по-видимому, я не попаду под выпалывание. Кроме физической стороны — обедов — тут есть моральная сторона — обедами не исчерпывается отношение к МОССХу, и это неприятно. Сколько спектаклей мы им делали даровых, и вообще... Только что недавно был мой удачный доклад о Серове...

 

¹ Илья Иванович Машков (1881–1944) — живописец, один из основателей «Бубнового валета», засл. деят. искусств РСФСР (1928), педагог.

Павел Варфоломеевич Кузнецов (1878–1968) — живописец, засл. деят. искусств РСФСР (1928).

 

Москва — Забайкалье

17 августа 1942 года

 

Милый Адриан, не знаю, бывают ли у тебя, но у нас бывает много хороших моментов. Во-первых, в саду чудесно все разрослось. Вьюнки долезли до балкона. Это целая пелена, или ихтиозавры, вытянувшие толстые шеи и покачивающиеся. Цветы розовые. Горох — это бушующая стихия. Каскады толстых горошин свешиваются с жердей, и кругом море кудрявой зелени с усиками. Мы каждый день съедаем десяток своих крепких огурцов, колючих, душистых... Тут сейчас в природе удивительная тишина. Когда не лают вдалеке собаки (мы любим эти звуки) — то тут тишина, не нарушаемая ничем. Ни голосов, ни гармоники, ни мычанья, ни детского плача. Так тихо, что кажется ты оглохла, и потрясешь головой, чтобы согнать с ушей пелену, которой нету. На рябине гроздья ягод, на хмеле шишки. Крупные незабудки, которые я пошвыряла весной с гряд — цветут из травы, из-под кирпичей, и это в сто крат красивее…

О серьезном стараюсь не думать — это новая этика — экономить силы. Думать — все равно ничего не надумаешь. Не прорицатели же мы все! Вчера я начала одну картину¹ — не знаю, смогу ли довести до конца. Я привыкла писать с натуры — она меня подхлестывает. Ну, постараюсь. Ив<ан> С<еменович> продолжает киснуть, впрочем, как будто — выкарабкивается… <…>

 

¹ Речь идет о картине «Расстрел» (собственность школьного музея в Пархомовке Харьковской области), тема ее описана в следующем письме.

 

Москва — Забайкалье

21 августа 1942 года

 

<…> Ты спрашиваешь, какая Москва? Да, она спешащая, как ты и представляешь, но это имеет сейчас вид далеко не прежний. Спешат медленно. Лица побледневшие, похудевшие. В смысле фигур — это лучше. Все стройные. Вместо 6 человек в метро на лавочке всегда сидят 8, и свободно. Лица страшноватые, особенно у пожилых. Это как было в девятнадцатом году. Та стала худенькая, как была барышней; та — стройная дама, а у этой — талия как у черкешенки. Сейчас стало некогда видеться — боишься прийти на обед, помешать… <…>

Меня очень впечатляют сейчас дети. Многие белые как бумага, а веселые. Поэтому, когда я задумала для соцсоревнования, предложенного МОССХом, картину — я решила сделать веселого, милого ребенка (до одного года), розовенького. Он доверчиво смотрит на зрителя, протягивает ручки и смеется, глаза голубые. Он на руках у матери, а рядом старик спиной, руки связаны — их расстреливают. Вокруг поле ржи, снопы. Фон — грозовое сизое небо. Вдали ярко освещенная деревня. Горизонт очень низкий, под ногами почти. Сбоку направлены два ружейных дула... Но центр — ребенок. Трудно написать, потому что я привыкла писать с натуры, которая меня подхлестывает. Я уже подмалевала, размер 1,5х1,1 м… <…>

 

Нина Яковлевна — Екатерине Александровне

 

Москва — Забайкалье

10 февраля 1943 года

 

<…> Наши дни стали проходить в странном занятии — подкладывании полешек в печурку и поддержании в ней огня. Атмосфера в квартире все же холодная. Круглые сутки горит печурка, а холодно... В кухне существовать можно, но, конечно — темно, черно, пещерно. Мы вдруг стали троглодитами. Потому что газ идет только по ночам. Я дежурю ночью, чтобы при его помощи постирать, сварить и пр., и кроме того, он иногда потухает. Нельзя оставить без надзора. Леля встает в 6 утра, и тогда я иду спать...

Вообще, в феврале стало сразу много хуже. Главная причина в газе и в том, что совсем перестали топить дом. Раньше — хоть чуточку, хоть иногда — подтапливали котел, и теплота батарей, едва ощутимая рукой, уже изменяла атмосферу.

Ну, ждать весны уж не так много.

 

Нина Яковлевна — Адриану Ивановичу

 

Москва — Забайкалье

12 февраля 1943 года

 

<…> Война — это как стихия, надо считаться с этим, как с Природой, и делать свою жизнь независимо от этого, то есть именно зависимо, но стараясь все же делать как можно лучше и больше. Как в половодье, не пойдешь по протоптанной тропинке, а обойдешь иначе. Цели те же, а пути иные, и большие обходы. Досадовать уже и не стоит. Только применяться.

Ив<ан> С<еменович> худеет, и у него психоз: обычай не есть без меня и не более меня. Между тем — мне и не надо, я мало изменилась и бодрее его. А он худой, белый, вялый — и не ест без меня, и все меня пичкает. Я ему доказываю, что он больше ростом, что мужчины, вообще, теперь хуже переносят безвремение, — ничего не помогает. Глупо безумно это. Я ругаюсь с Ив<аном> С<еменовичем>. Такая уж у меня миссия! <…>

 

Москва — Забайкалье

14 февраля 1943 года

 

Я была вчера на докладе художников, об их поездке на фронт. Это было так интересно, что ничего интереснее я никогда не слушала. Говорили пятеро, все были в разных местах. Один приехал к началу штурма Сталинграда, это его родной город, он хорошо ориентируется в нем. Другой — в окрестностях Сталинграда, где были заключены в кольцо неприятеля. Третий — под Миллеровом перед осадой, четвертый из-под Великих Лук. Они рисовали на морозе, при ветре, скорчившись в землянках, переезжали, были в боях, так что действия их прямо геройские.

У одного разбомбили поезд, потом немцы разбомбили поезд, в котором ехали пленные итальянцы — случайно. На поле сражения — мертвые — и все не белые, не зеленые, а яркие, розовые, румяные. Смерть застигла их в действии, а мороз так и заморозил. Итальянцы имеют не воинственный вид — маленькие, с большими черными глазами. Немцы — крупные и упитанные. Итальянцы гоняются азартно и терпеливо за петухами — не для того, чтобы съесть, а чтобы выдрать перьев из хвоста, так как у них на головном уборе плюмаж, поистрепавшийся. Немцы прикрепляют рога на автомобили (бычьи) и вешают передние ноги лошадей. На поле битвы лежат прекрасные лошади-брабансоны, бельгийские. Связисты, когда им надо воткнуть кол для телефонного провода, а земля мерзлая, втыкают с размаха кол в бок мертвой лошади — хорошо держится кол в ребрах...

Один художник высказал мысль, что театральным художникам надо побывать на фронте, потому что обстановка часто театральная, и так не выдумаешь. Ему часто казалось, что он видит большую сцену. Какой-нибудь большой темный коридор в старинном доме, со сводами, и освещен одной коптилкой. Или ночное небо боя. Синими морскими волнами выстрелы артиллерии, розовые трассирующие выстрелы. Это и мы тут видели — поразительно красивое небо — вечером и ночью — если не думать о несчастьях от этого, — то пышнее всяких фейерверков. Я сделала в прошлое лето большую пастель. Она висит у нас здесь, в Москве....

В Великих Луках боя не было видно, потому что все в этажах домов, за фундаментами, уцелевшими стенками. Но в Сталинграде он видел бой совсем рядом — блиндажи немцев в высоких берегах реки. Видно, как подбегает боец, бросает гранаты в отверстия и через несколько секунд оттуда поднимаются две руки, а за ними и другие. Ноги вылезших еле бредут, а кистями поднятых рук машут почему-то. На месте деревень — иногда пустое поле, занесенное снегом, и множество железных кроватей и самоваров. Часто — печки лишь остались на четырех столбах, и в печках чугуны, кругом ухваты.

Десятки тысяч пленных бредут почти без конвоя. Их кормят — куда же им бежать? Дикое зрелище — в русских снежных полях — итальянцы! В одном колхозе девица возила в бочках воду на итальянских мулах — Навзикая?¹ <…>

 

¹ Навзикая (Навсикая) — в древнегреческом эпосе дочь царя феакийцев Алкиноя и царицы Ареты. Навзикая, по наущению богини Афины, отправилась к реке в повозке, запряженной мулами, в сопровождении рабынь стирать одежду и встретила там Одиссея

 

Москва — Забайкалье

21 апреля 1943 года

 

<…> Зиму пережили — теперь надо достойно жить лето.

Сегодня у нас день проходил бурно: с утра Ив<ан> С<еменович> получил хороший заказ. Это его вылечило от меланхолии. Он ходил в Комитет Искусств, и уже заключил договор¹. Придя, он отправился в булочную, и там мальчишка украл у него карточки на хлеб, за последние 8 дней декады. Там и Лялина и Лёлина — итого 4 рабочие карточки.

Ну, ничего, бывает и хуже. В подобного рода злоключениях есть и какая-то доза удовольствия. Вероятно, что не случилось хуже; и что — не зазнавайся; и что Поликратов перстень²; и что наука вперед.

Но Ив<ан> С<еменович> вернулся из булочной бледный как полотно. Он любит хлеб, и ест много. Ну, да и неприятность шока. А меня что-то это не взволновало. Мы получили хороший паек (взамен обедов), и чересчур даже сыты — прямо тяжело. Пусть и мальчишка сыт будет (который украл). Он, в общем, две с половиной тысячи выиграл....

 

¹ ...заключил договор — имеется в виду договор на создание Ефимовым горельефов (архитектор Душкин) для станции метрополитена «Павелецкая» на темы героического времени Отечественной войны (цемент с мраморной крошкой. 200х200).

² Поликратов перстень — перстень, брошенный Поликратом в море в качестве жертвы богам за свое благополучие.

 

Предисловие И.И.Голицына

Публикация Е.А.Ефимовой и И.И.Голицына

Примечания Е.А.Ефимовой