«Я считаю, что все это должно быть в РГАЛИ...»

Беседа в Российском государственном архиве литературы и искусства

В 1941 году постановлением Совета Народных Комиссаров в Москве был образован Центральный государственный литературный архив (ЦГЛА). В 1954 году, в соответствии с содержанием своих материалов, он стал называться Центральный государственный архив литературы и искусства (ЦГАЛИ) СССР. В 1992 году, в период крушения советской системы, архив получил свое современное название — РГАЛИ. О белых пятнах в его истории, а также о некоторых вопросах, и сегодня волнующих широкую общественность в связи с Архивом литературы и искусства, беседа нашего корреспондента с Натальей Борисовной Волковой, возглавлявшей это учреждение начиная с 1963 года.

— История Архива литературы и искусства не раз освещалась в печати: еще в первом выпуске архивного сборника «Встречи с прошлым» была опубликована фундаментальная статья И.Л.Андроникова об архиве «Хранители правды» (1970); в 1988 году выходит справочник «Центральный государственный архив литературы и искусства СССР», подготовленный силами самих сотрудников архива. Издания последующих лет в основном повторяют версию, изложенную в этих работах. Не может быть сомнений в добросовестности и талантливости авторов этих трудов. Однако, согласитесь, многое в них поневоле приходилось обходить молчанием. Например, историю архивного спецхрана. Расскажите, пожалуйста, о нем подробнее.

— В истории спецхрана как в капле воды отражена вся «потаенная история» не только нашего архива, но и вообще архивного дела в нашей стране. Казалось бы, для архива литературы и искусства существование «отдела секретных фондов», как раньше назывался спецхран, или «архивохранилища специальных фондов», как он стал именоваться позднее, — странно, так как ясно, что не чертежи военных объектов он в этих фондах хранит. Однако атмосфера засекреченности, утвердившаяся в стране еще в сталинские годы, делала необходимость подобного подразделения в ЦГЛА, а затем в ЦГАЛИ на протяжении десятилетий само собой разумеющейся и не подлежащей обсуждению.

Исходя из исторических условий, в деятельности архива по ограничению доступа к своим материалам и последующей передаче их на общее хранение можно условно выделить четыре периода. Первый — со времени возникновения ЦГЛА в 1941 году до середины 1950-х. В эти годы примерно 10% материалов архива находится на секретном хранении. Допуск к ним разрешается в соответствии с инструкциями НКВД (впоследствии — МВД) СССР, в ведении которого до 1958 года находились Главное архивное управление СССР и все центральные государственные архивы. (Выпущенный в 1951 году «Путеводитель» по архиву через несколько лет практически теряет свое значение из-за отсутствия в нем материалов секретного хранения, здравствующих лиц, чрезмерной краткости описания многих фондов.)

Вместе с тем нельзя не отметить, что, поскольку архив входил в систему НКВД — МВД, из него не изымаются ни материалы репрессированных лиц, ни учреждений, ликвидированных по политическим соображениям. Так, в 1948 году при передаче в ЦГЛА наследия С.М.Эйзенштейна был обнаружен архив расстрелянного в 1940 году В.Э.Мейерхольда. Это был один из тех архивов, судьба которого сложилась не менее драматично, нежели судьба его владельца. История его такова. После ареста Мейерхольда в июне 1939 года архив, чудом спасенный от конфискации «органами», до 1941 года сохранялся у его приемной дочери Татьяны Сергеевны Есениной (дочери С.А.Есенина и З.Н.Райх). Хранение архива «врага народа» было делом очень опасным; Т.С.Есенина прятала его за деревянной обшивкой стен своей дачи в Горенках. После начала Великой Отечественной войны, немецких бомбежек, в связи с возможной перспективой отправиться в эвакуацию Т.С.Есенина попросила С.М.Эйзенштейна сберечь архив ее отчима, что тот и сделал, проявив незаурядное мужество и немедленно перевезя архив на грузовике на свою подмосковную дачу в Кратово. Там архив тайно сохранялся до смерти Эйзенштейна, причем при жизни кинорежиссера об этом знали всего два-три человека. При разборке бумаг скончавшегося в феврале 1948 года Эйзенштейна его жена Пера Аташева обнаружила материалы Мейерхольда и позвонила в ЦГЛА. Следуя примеру Эйзенштейна, архивисты переместили архив Мейерхольда к себе до лучших времен. Само собой, руководство архива, в лице его тогдашнего начальника В.И.Попова, не могло не сообщить об этом в НКВД, но оставить архив опального режиссера у себя на хранение, разумеется, без права его использования, оказалось возможным.

Еще за год до описанного события, в 1947-м, ЦГЛА принял из Театрального музея им. А.А.Бахрушина (и конечно, опять-таки на спецхран) архив Государственного театра им. Вс.Мейерхольда, закрытого в 1938 году. В начале 50-х годов из того же Бахрушинского музея, после случившегося там пожара, приведшего к гибели некоторых материалов, были получены архивы театров МХАТа 2-го, закрытого в 1936 году по личному указанию Сталина, и Московского государственного еврейского театра, ликвидированного после убийства в 1948 году, как мы теперь знаем, сотрудниками госбезопасности его художественного руководителя С.М.Михоэлса.

Следующий период в истории спецхрана падает на 2-ю половину 50-х годов, период так называемой оттепели, наступившей после XX съезда КПСС и перехода архивов из ведения МВД в подчинение Совета Министров (1959). Несмотря на свою кратковременность, этот период сыграл очень большую роль в рассекречивании материалов архива. С отменой прежних инструкций значительно облегчается доступ к прежде закрытым материалам. В ЦГАЛИ рассекречиваются и передаются на общее хранение документы фондов «Пролеткульта», литературных объединений «Кузница» и «Литературного центра конструктивистов», редакций журналов «Красная новь», «На литературном посту», «Пролетарский авангард», «Рабочий журнал»; доходит очередь и до фондов театров МХАТа 2-го и ГОСТИМа.

Материалы фондов перечисленных организаций не только рассекречиваются, но и попадают в печать. Об этом могу рассказывать уже по собственному опыту, потому что я в это время (в 1956 году) как раз пришла в архив, на место заместителя нового начальника архива Н.И.Родионова. И вот первое, что мне было поручено, это просмотр материалов спецхрана и составление заключений на их рассекречивание. Первым учреждением, которое попало мне в руки, был «Пролеткульт». Я впервые узнала, что была такая организация, что она занимала значительное место в литературном движении 20-х годов, выпускала свой литературный журнал. А ведь к этому времени я уже была кандидатом наук, доцентом, несколько лет, до моего прихода в архив, заведовала кафедрой литературы во Владивостокском педагогическом институте. Публикация «Материалы Пролеткульта в ЦГАЛИ», с привлечением интереснейших документов из этого фонда, связанных с именами С.А.Есенина, В.Я.Брюсова, которая появилась в 1958 году в первом выпуске «Вопросов литературы», — одна из первых моих архивных публикаций. Я была поражена, как после этого ко мне стали обращаться по телефону, а потом и приезжать сюда, в архив, те пролеткультовцы, которые еще остались в живых. Они говорили, что после запрета на их имена, на их деятельность мы как бы вновь вернули их к жизни.

Однако вернемся к вопросу о рассекречивании. В связи с реабилитацией, в период хрущевской «оттепели», по спискам Главлита или просто в связи с упоминаниями их имен в печати, рассекречиваются личные фонды эмигрантов и репрессированных лиц, различными путями пришедшие в архив: Ю.И.Айхенвальда, А.В.Амфитеатрова, И.Э.Бабеля, К.Д.Бальмонта, И.А.Бунина, В.Л.Бурцева, З.Н.Гиппиус, Н.С.Гумилева, Б.К.Зайцева, Е.И.Замятина, С.А.Клычкова, Н.А.Клюева, О.Э.Мандельштама, В.Э.Мейерхольда (о «получении» материалов которого говорилось выше), Д.С.Мережковского, В.И.Нарбута, Б.А.Пильняка, В.П.Полонского, А.М.Ремизова, В.В.Розанова, И.Северянина, В.Ф.Ходасевича и многих других. На общее хранение поступило около 30 000 дел (единиц хранения).

Одновременно с рассекречиванием и переоформлением описей шло составление аннотаций для нового «Путеводителя» по архивным фондам — важного элемента научно-справочного аппарата архива. Практически эта работа осуществлялась аврально, всеми сотрудниками архива. В 1960 году выходит в свет первый выпуск «Путеводителя» по ЦГАЛИ, в него вошли сведения по фондам всех видов искусства. Второй, вышедший в 1963 году, был посвящен описанию литературных фондов. В совокупности эти два тома дали описание всех фондов, находящихся на общем хранении, зафиксировав объемы и состав материалов архива по состоянию на 1962 год. Таким образом, в «Путеводитель» была сразу включена информация о всех рассекреченных материалах.

Однако дело тогда так и не удалось довести до конца, а в годы, которые позже стали называть «застойными», маятник качнулся в обратную сторону. Отдельные документы из уже переведенных было на общее хранение, опять возвратились в спецхран, стали направляться туда и новые поступления, связанные, в частности, с именами людей, оказавшихся к тому времени за рубежом (особенно если мы в то время ничего не могли сказать, как вели себя эти лица по отношению к советской власти, к нашей стране, были ли у них антисоветские выступления и так далее). Это был уже третий период в истории спецхрана, продлившийся с 1961-го до середины 1980-х годов.

Конец недолгой «оттепели» в архивном деле положил приказ ГАУ при Совете Министров СССР от 6 апреля 1961 года «О недостатках в работе над секретными документальными материалами в ЦГА СССР и мерах по их устранению». В целях его выполнения в 1963 году были разработаны «Инструкция о работе над секретными документальными материалами и материалами общего хранения, закрытыми для широкого использования, в ЦГА СССР» и «Ориентировочный перечень» этих материалов. В соответствии с ними в числе прочего архивам предлагалось осуществить проверку правильности и целесообразности открытого хранения уже рассекреченных фондов, а также выпуска подготовленных справочников и сборников, с тем чтобы не допустить в них разглашения секретных сведений или публикации нежелательных документов. Но оба «Путеводителя» ЦГАЛИ уже вышли в свет. И хотя имена некоторых лиц, в них фигурировавших, вновь стали запретными, коль скоро они прошли в печати, их материалы остались на общем хранении и продолжали выдаваться исследователям.

В те годы наши «Путеводители» многим оказали немалую услугу. Печатая те или иные материалы, даже не по нашему архиву, исследователи брали у нас справку, что в «Путеводителе» по ЦГАЛИ, допустим, фигурирует аннотация фонда Н.С.Гумилева или того же В.Э.Мейерхольда. Это давало возможность печатать материалы, связанные с Гумилевым, Мейерхольдом, другими деятелями, имена которых вновь подвергались цензуре при печатании. Единственное исключение составил фонд Ф.Ф.Раскольникова, значительную часть которого пришлось вновь передать на секретное хранение.

К началу 1985 года количество единиц хранения в спецхране ЦГАЛИ составляло приблизительно 1,5% от общего количества архивных материалов (которых уже в это время насчитывалось около 1 000 000 ед.хр.). Именно с постепенной ликвидации спецхрана, в связи с демократическими преобразованиями, происходившими в стране, началась в архиве практическая перестройка (четвертый период: с середины 1980-х годов по настоящее время).

Работа по рассекречиванию более чем 400 личных фондов, находившихся на спецхране, оказалась чрезвычайно кропотливой, поскольку полистный просмотр дел требовал больших трудовых затрат. Это могли быть целые фонды эмигрантов или лиц, выехавших или высланных из СССР в 60—70-е годы, или две-три единицы хранения, переданные из фонда, находящегося на открытом доступе. К этому времени на секретном хранении в основном оставались: документы антисоветского и антибольшевистского характера первых послереволюционных лет и эмигрантской прессы, документы о деятельности ВЧК, арестах, расстрелах; документы лиц, поименованных в списках Главлита; партийные документы; материалы, содержащие выпады против других национальностей; материалы репрессий 30—40-х годов, дневники и письма с описанием арестов и пребывания в местах заключения и им подобные.

С 1989 по 1992 год были переданы на общее хранение материалы многих эмигрантских организаций: Комитета по улучшению быта русских писателей и журналистов, проживающих в Чехословакии, Берлинского комитета помощи русским литераторам и ученым, редакции газеты «Звено», Союза русских писателей и журналистов в Польше, Союза ревнителей чистоты русского языка в Югославии; на общее хранение перешли и секретные части фондов Гослитиздата, Главреперткома, редакций журналов «Интернациональная литература», «Новый мир», Союзкино, Совкино; личные фонды и части фондов Н.А.Бердяева, А.А.Борового, В.Ф.Булгакова, В.С.Гроссмана, Н.Н.Евреинова, К.Л.Зелинского, В.Я.Ирецкого, С.К.Маковского, Н.Е.Осипова, М.А.Осоргина, Б.В.Савинкова, А.А.Яблоновского и др.

К 1993 году рассекречивание материалов архива было в основном завершено. Как всегда, одновременно с рассекречиванием проводилось широкое использование и публикация наиболее примечательных материалов. По нашим автографам в период архивного бума, в годы перестройки, напечатаны повести А.П.Платонова «Котлован» и «Чевенгур», пьеса М.А.Булгакова «Багровый остров» (оказавшая в 30-е годы роковое влияние на судьбу писателя и поставившего пьесу в «Камерном театре» А.Я.Таирова); по рукописям Б.Л.Пастернака осуществлена публикация романа «Доктор Живаго». Вышли в свет несколько книг из литературного наследия В.Т.Шаламова (в частности, «Колымские рассказы»). Опубликованы: по машинописной копии из фонда Ф.Ф.Раскольникова известное открытое письмо к Сталину (1939); по единственной рукописи, сохранившейся в РГАЛИ, автобиографическая повесть К.Воробьева «Это мы, господи!..»; материалы о запрещении романа В.С.Гроссмана «Жизнь и судьба».

В 1993 году был подготовлен и передан в издательство специальный выпуск «Краткого путеводителя по бывшему спецхрану РГАЛИ», в который вошли сведения о всех материалах, переданных на общее хранение после рассекречивания и переоформления их научно-справочного аппарата по состоянию на 1992 год. Информация об остальных вошла в очередной (седьмой по счету) выпуск «Путеводителя» по РГАЛИ, изданный в 1998 году, а также представлена на компакт-диске, посвященном РГАЛИ и подготовленном при участии Института русской и советской культуры им. Ю.М.Лотмана (Бохум, Германия).

В настоящее время, как говорится в предисловии к «Краткому путеводителю» по спецхрану, ограничения доступа к архивным материалам регулируются 1) статьей 20 «Основ законодательства Российской Федерации об Архивном фонде Российской Федерации и архивах»; 2) Законом Российской Федерации об авторском праве и смежных правах; 3) волеизъявлением фондообразователей и их правопреемников (наследников).

— Наталья Борисовна, несколько слов о тех материалах, которые, как только что было сказано, закрыты для использования «волеизъявлением фондообразователей и их правопреемников». Вероятно, к этой категории относится и архив М.И.Цветаевой, ставший в последнее десятилетие XX века предметом напряженного внимания со стороны прессы? Кстати, почему А.С.Эфрон закрыла фонд своей матери именно до 2000 года? Какие еще фонды или отдельные группы документов можно назвать в этом ряду?

— Иногда исследователи жалуются, что слишком большое время отделяет поступление материалов на хранение от их введения в научный оборот. Действительно, в ряде случаев разрыв бывает очень значительным, однако не всегда в этом следует винить архивистов или «трудные времена». Порой это связано с желанием самих лиц, которые передают архив.

Назову хотя бы архив Ольги Берггольц. Он поступил очень давно, но, к сожалению, по условиям, которые были поставлены сестрой О.Ф.Берггольц, М.Ф.Берггольц, передававшей этот архив из Петербурга, мы долгое время собственно не могли даже провести его научного описания.

Архив Марины Цветаевой… Уж сколько в наш адрес по этому поводу было нареканий, даже в печати, тогда как Ариадна Сергеевна поставила условием передачи материалов именно их закрытие до 2000 года. Это условие было выполнено, и ровно в срок материалы были открыты для исследователей. И во всяком случае, уже к этому времени, на основе материалов архива начали выходить первые тома неизданной Цветаевой.

Почему А.С.Эфрон закрыла архив Марины Цветаевой до 2000 года? Передавая нам материалы в 1969—1975 годах и одновременно закрывая их для исследователей, Ариадна Сергеевна объяснила свое решение таким образом. У широкой публики всегда обостренный интерес к личной жизни поэта; а так как жизнь Марины Цветаевой была глубоко трагичной, изобиловала драматическими событиями, Ариадна Сергеевна тогда мне просто сказала, и я записала это сразу же буквально так: «Я не хочу, чтобы личная трагедия моей матери заслонила ее как поэта». Она говорила, что прежде всего будут искать все новые подробности и детали личной жизни ее матери, а для нее главное, что она великолепный поэт, творчество которого до сих пор остается малоизвестным и тем более не достаточно изученным. Да о многом тогда вообще приходилось умалчивать, хотя бы о деятельности мужа Марины Цветаевой, С.Я.Эфрона. И Ариадна Сергеевна оказалась права. К 2000 году абсолютно все творчество Марины Цветаевой было представлено в многочисленных изданиях, сначала за рубежом, потом и у нас. И то, что появляется сейчас, то, что связано с ее жизнью как человека, женщины и поэта, помогает раскрыть всю сложность, глубину, провиденциальность ее творчества. Я думаю, что в полной мере именно теперь не только исследователи ее творчества, специалисты, но и гораздо более широкий круг читателей может оценить те же «Записные книжки» Цветаевой, второй том которых недавно вышел из печати.

Или, скажем, фактически закрытие архива М.А.Осоргина. Выдача его материалов всегда мною согласовывалась с Татьяной Алексеевной Осоргиной. Мы много лет были с ней в переписке, она сюда приезжала. Разрешение пользоваться материалами архива она давала чрезвычайно избирательно. Незадолго до своей кончины Татьяна Алексеевна прислала письмо со своими последними распоряжениями по поводу дальнейшего предоставления материалов архива, которые, безусловно, будут РГАЛИ соблюдены.

Одним из последних (по времени, но не по значению) оказавшимся недоступным исследователям был фонд Николая Ивановича Харджиева, получение которого, вернее, части его — огромное событие для нас. Вообще это была драматическая история, связанная с отъездом Н.И.Харджиева за границу; позже она подробно освещалась в прессе. Уже после того, как он оказался за рубежом, некими лицами делается попытка вывезти какую-то часть его материалов, которые были перехвачены на таможне и переданы в наш архив. Николай Иванович очень болезненно реагировал на это и направил в архив письмо, в котором выражал удовлетворение тем, что материалы поступили к нам, как он выразился, на вечное хранение, но просил, чтобы они были закрыты для использования на двадцать лет (т.е. до 2015 года). Трагическая гибель жены Харджиева Л.Чаги и последовавшая вскоре смерть самого Николая Ивановича за границей накладывают на нас особые обязательства по отношению к этому архиву. Мы сделаем все для того, чтобы провести его научное описание на самом высоком уровне, тем более что в нем совершенно уникальные документы. С одной стороны, рукописные материалы Серебряного века, с другой — редчайшие издания этого времени.

Что же касается большинства подобных фондов, закрытых фондообразователем или его наследниками, то практически их материалы также используются, но для этого надо получить разрешение закрывшего фонд лица. Причем обычно оно всегда дается. К сожалению, в последние годы в средствах массовой информации, да и в литературоведении допускается столь свободное обращение с фактами в изложении событий и трактовке документов, что вполне понятно желание как-то контролировать использование переданных ими материалов. Кстати, это вполне согласуется и с сегодняшним законодательством, охраняющим права человека, тайну личной жизни, состояния здоровья, неприкосновенность переписки и проч. Официальный срок предоставления бумаг у нас возможен по истечении 75 лет, а в ряде европейских стран он может быть и более длителен.

— Вопрос о личном архиве Марины Цветаевой, как и вопрос об архиве Н.И.Харджиева, — из тех, которые до недавнего времени волновали читающую публику, в частности, в связи с РГАЛИ. Того же ряда и вопрос о спорных материалах из архива Б.Л.Пастернака, хранящихся здесь. На них в свое время заявляла права близкий поэту человек — О.В.Ивинская, а после ее смерти — ее наследники. Репутация РГАЛИ безупречна, так что недавний шум вокруг этих материалов никак не отразился на ней. Однако в средствах массовой информации у нас и за рубежом чаще звучали голоса ваших противников. Изложите, пожалуйста, свой взгляд на вещи?

— Началась эта история давно, на излете хрущевской «оттепели». В феврале 1961 года в ЦГАЛИ в количестве 84 документов были переданы из КГБ материалы личного архива Б.Л.Пастернака, изъятые следствием у О.В.Ивинской — секретаря, доверенного лица и близкой поэту женщины. Изъяты они были после ее ареста.

Материалы были нами приняты (иначе мы, государственное учреждение, и поступить не могли). Передача же их в ЦГАЛИ была обусловлена тем, что здесь уже хранился личный фонд Б.Л.Пастернака (Ф. №379), в котором насчитывалось свыше 200 ед.хр., и большое количество его документов в других фондах и коллекциях. А поскольку новые материалы пришли из КГБ, уже одно это в то время обуславливало их закрытое хранение. Такое положение сохранялось в течение ряда лет.

В 1988 году О.В.Ивинская была реабилитирована и подняла вопрос о возвращении изъятых у нее материалов. Однако, в ответ на обращение О.В.Ивинской, в мае 1991 года КГБ срочно передал в архив дополнительно еще 51 документ.

Я стала разбираться в создавшемся положении. Никакого завещания в пользу О.В.Ивинской Б.Л.Пастернак не оставил, она хранила многие материалы в силу своей работы с ними и после смерти Пастернака оставила их у себя.

Ольга Всеволодовна обратилась в суд с иском о признании за ней прав на эти материалы в связи с ее реабилитацией. А по уголовному законодательству существует положение, что если человек реабилитируется, то ему возвращается то, что у него конфисковано. И вот 10 июля 1992 года Мосгорсуд вынес решение о возвращении О.В.Ивинской «материалов, относящихся к творчеству Пастернака».

Мы ничего не знали о решении суда, нас никто не вызывал, ни о чем не спрашивал, и однажды, без всякого предупреждения, в архив явился господин В.М.Козовой, муж дочери Ивинской, И.И.Емельяновой, вместе с двумя судебными исполнителями, которые предъявили постановление суда о возвращении всех материалов Пастернака О.В.Ивинской в связи с ее реабилитацией.

Я отказала им в выдаче материалов, предложив обратиться в вышестоящую организацию. Росархив, со своей стороны, обратился в Генеральную Прокуратуру, которая опротестовала решение Мосгорсуда в связи с неопределенностью принадлежности спорных материалов, и оно было отменено постановлением судебной коллегии Верховного суда РФ.

Однако Президиум Верховного суда РФ по ходатайству г-на Козового оставил в силе решение Мосгорсуда. Но, вынося свое постановление, Президиум Верховного суда (а это было уже в конце 1992 года) указал, что, «рассматривая обращение Ивинской О.В. о передаче ей изъятых в ходе следствия материалов, судья не анализировал и не выяснял, является ли Ивинская законным владельцем всех указанных материалов или только их части». Поэтому: «Если наследники Б.Л.Пастернака претендуют на возвращение им части этих материалов, они должны обратиться в суд для решения спора в порядке гражданского судопроизводства».

В феврале 1994 года наследники и хранители семейного архива Б.Л.Пастернака в лице вдовы его умершего сына Леонида Борисовича Н.А.Пастернак и внучки поэта Е.Л.Пастернак обратились в Савеловский народный суд г.Москвы с просьбой признать за ними право собственности на материалы Б.Л.Пастернака, находящиеся в РГАЛИ. Но, подавая свое заявление, они оговорили, что просят оставить эти материалы в архиве на дальнейшее хранение.

В целях обеспечения иска от 10 февраля 1994 года суд наложил арест на эти материалы, а судебная коллегия по гражданским делам Мосгорсуда 6 апреля 1994 года отклонила частную жалобу О.В.Ивинской по этому поводу. В 1995 году в связи с кончиной О.В.Ивинской в судебное дело вступили ее правопреемники и наследники: дочь И.И.Емельянова и сын Д.А.Виноградов.

— Что собой представляют спорные материалы, переданные в ЦГАЛИ из КГБ СССР в феврале 1961-го и в мае 1991 года, как о том говорилось раньше?

— Наиболее значительную часть переданных материалов составляют рукописи художественных произведений. Это рукопись части романа «Доктор Живаго» в пяти тетрадях, машинопись с авторской правкой всего романа, черновики и беловые автографы цикла стихотворений из него. Имеется также беловая рукопись неоконченной пьесы «Слепая красавица»; автографы и машинопись стихотворений «После вьюги», «Хлеб», «Перемена», «Душа», «Нобелевская премия» и другие. Ни одно из названных произведений не содержит дарственных надписей или других свидетельств их дарения или передачи Ивинской. Судя по всему, автографы Пастернака оставались у нее после перепечатки. Об этом она пишет в своих воспоминаниях: «Б.Л. не хотел больше ездить в Москву и он все свои литературные дела передал в мои руки. Верстка, правка, переписка и, наконец, вся эпопея с «Доктором Живаго» — всем этим вершила я» (Ивинская О.В. В плену времени. Годы с Борисом Пастернаком. М., 1972. С.50). О перепечатке рукописей Пастернака Ивинской, как об «установленном порядке» пишет в своих воспоминаниях и И.И.Емельянова (Емельянова И. Москва, Потаповский… // Наше наследие. 1990. №1 (13). С.59).

Эпистолярная часть архива состоит из подлинных писем Б.Л.Пастернака разным лицам и писем к нему. Среди адресатов его сын Е.Б.Пастернак, сестра Л.Элиот-Слейтер, писатель Б.Зайцев, издатели Фельтринелли, Галимар, Коллинз, русские и зарубежные читатели, всего 28 писем. Письма эти не черновики, не отпуски, а приготовленные к отправке подлинники, к части из них приложены конверты с надписанными Пастернаком адресами и наклеенными марками. Эти письма не были отправлены по назначению и остались у О.Ивинской. Судя по высказываниям самого Пастернака, он считал, что письма были отправлены, и винил в их пропаже органы госбезопасности. Так, он писал в Париж Н.Сологуб, дочери писателя Б.Зайцева: «Папа Ваш спрашивает, дошли ли до меня его строки о письмах Петрарки. Я не только получил их, но ответил ему восхищением по их поводу. Раз он об этом спрашивает, значит мои восторги пропали по дороге» (Наше наследие. 1990. №1 (13). С.48). Лишь недавно удалось установить причину нахождения этих писем у Ивинской. В письме к Хрущеву от 10 марта 1961 года из заключения Ивинская, перечисляя свои «заслуги» в ограждении Пастернака от связей с иностранцами, указывает: «В архивах, которые я прошу следствие сохранить, есть доказательства, что я задерживала те письма Пастернака заграницу, (а они шли через меня), которые вне его воли могли разжигать там нездоровые страсти» (ГАРФ. Р-8131. Оп.31. Д.89398). Однако многие письма Ивинская, видимо, задерживала, вне воли Пастернака, в силу каких-то других причин. Неотправленными, например, оказались три письма Пастернака его сестре Лидии Слейтер.

Кстати, задерживались письма не только за границу. Среди неотправленных лежат письма, адресованные Е.Б.Пастернаку, Э.Р.Кучеровой, А.Н.Клибанову, З.М.Пекарской. Вместе с письмами от друзей, издателей, читателей они составляют довольно обширную переписку Пастернака тех лет. Среди корреспондентов также Н.А.Табидзе, Л.Бернстайн, Дж.Фельтринелли, Н.М.Любимов.

Как я узнала позже, кроме материалов, переданных в РГАЛИ, значительная часть архива Пастернака уже в 1962 году была КГБ возвращена семейству Ивинской, а в 1979—1980 годах продана за огромную сумму в Грузию. Сейчас в Тбилиси напечатано описание этих материалов, ныне находящихся в Государственном музее грузинской литературы им. Г.Леонидзе. Кроме рукописей стихотворений, прозы и переводов Пастернака там же стихи, присылавшиеся ему П.Антокольским, А.Ахматовой, А.Тарковским, письма к нему А.Вознесенского, А.Цветаевой, В.Шаламова, М.Юдиной и многих, в том числе и зарубежных корреспондентов. Больно думать, что теперь это навсегда ушло из России.

В ноябре 1996 года в Лондоне на аукционе «Кристи» И.Емельяновой и В.Козовым были выставлены на продажу автографы Б.Л.Пастернака, ранее находившиеся у Ивинской, в том числе 22 письма к ней Пастернака, а также стихотворения, которые должны были войти в готовившийся им сборник. Количество автографов составляло 129 страниц, а их предварительная оценка исчислялась почти 1 000 000 долларов. Однако в день аукциона продажа не состоялась, так как Федеральной службой России по сохранению культурных ценностей и Федеральной архивной службой России был заявлен протест устроителям аукциона в связи с вывозом документов без получения на это разрешения уполномоченных государственных органов.

— Можно ли считать, что теперь эта история наконец закончилась?

— Думаю, что да. Во всяком случае Савеловский межмуниципальный городской суд 28 августа 2000 года в результате всестороннего исследования вынес решение в пользу наследников Б.Л.Пастернака, а Судебная коллегия по гражданским делам Московского городского суда 20 апреля 2001 года подтвердила это решение, отказав в кассационной жалобе наследникам О.В.Ивинской. В соответствии с решениями этих инстанций Н.А. и Е.Л.Пастернак специальным заявлением подтвердили свое согласие на оставление этих драгоценных автографов в РГАЛИ. Я рада возможности на страницах вашего журнала еще раз принести Наталье Анисимовне и Елене Леонидовне глубочайшую благодарность за сохранение ими для России ее национального достояния.

— В РГАЛИ хранятся не только фонды Цветаевой, Пастернака, Ахматовой, Шостаковича; не только те, что долгое время пролежали на спецхране, как материалы О.Мандельштама, архивы Мейерхольда, Ф.Ф.Раскольникова, — но и фонды А.Фадеева, В.Вишневского, А.Серафимовича, К.Симонова, которым в советское время уделялось преимущественное внимание. На фоне имен первого ряда имена второго, раньше значившие столь много, теперь померкли. Какая судьба ждет фонды этих и других советских писателей, деятелей советской культуры в новое время, при отсутствии в современном обществе интереса к ним?

— Это не совсем так. Во-первых, нельзя сказать, что в советское время РГАЛИ уделял «преимущественное» внимание официальным корифеям советской литературы. Об этом свидетельствуют многочисленные фонды деятелей литературы и искусства, которые были репрессированы или подвергались опале. Или, скажем, выдвижение РГАЛИ в 1963 году А.И.Солженицына на Ленинскую премию. Как видите, и в те времена сотрудники архива не руководствовались только политической идеологией. Относительно сегодняшних изменений: общественный интерес к тем или иным явлениям культуры подобен маятнику или, вернее, процессу восхождения по спирали. Думаю, интерес к этим именам еще возродится, но уже на новом уровне. Тем более что фонды этих деятелей, с чисто архивной точки зрения, очень интересны и содержат массу документов, характеризующих не только их творчество, но и ту эпоху. И мы будем бережно хранить архивы Вишневского, Серафимовича, Фадеева и особенно К.М.Симонова, имя которого дорого всем людям, прошедшим войну, и который при жизни был большим другом архива. Будем хранить так же, как хранили и до сих пор.

Если говорить об условиях хранения, то в хранилище они одинаковы для всех. И места на полках занимаются в порядке очередности поступления материалов, а не по заслугам их авторов. Единственно документы XIX века, рукописи Гоголя, Достоевского, Тургенева, рисунки Бенуа, Врубеля, Репина или даже Лермонтова, учитывая их уникальность и долголетие, чаще проверяются на сохранность, микрофильмируются, чтобы не выдавались подлинники, реставрируются в случае малейших повреждений.

— Наталья Борисовна, в ходе беседы вы уже рассказали немного о себе. Позвольте в конце разговора опять вернуться к этой теме. Каковы сегодня ваши планы на будущее?

— Надеюсь, с уходом с директорского поста мою работу в архиве нельзя считать в дальнейшем полностью исчерпанной. Только сейчас она будет преимущественно связана с разборкой архива моего покойного мужа Ильи Самойловича Зильберштейна и его передачей в РГАЛИ. И в РГАЛИ не только потому, что это родное мне учреждение, где я проработала уже 45 лет, но и в силу того, что и деятельность Ильи Самойловича была тесно с ним связана. Он был членом Ученого совета архива, консультантом по любым вопросам, оказывал архиву неизменную помощь в комплектовании, в сотрудничестве с «Литературным наследством». Только в результате его поездок в 1960-х годах за рубеж РГАЛИ получил 15000 документов, в том числе драгоценные альбомы Аннет Олениной с записями о Пушкине и «Сибирь» с рисунками декабристов, акварели А.Н.Бенуа и М.В.Добужинского, рукописи И.А.Бунина, Б.К.Зайцева, А.И.Куприна, части архивов писателей-сатириков: А.Т.Аверченко, Дон-Аминадо (А.П.Шполянского), Н.А.Тэффи и многое другое.

Что таково было намерение и самого Ильи Самойловича, может свидетельствовать собственноручная приписка, сделанная к одному из его писем еще в 1975 году: «Надеюсь, что мой фонд будет в ЦГАЛИ, куда я передам свой архив». Архив этот накапливался в течение почти 60 лет, начиная с 1930-х годов, времени его работы в Ленинграде, и включает в себя как документы его собственной деятельности, так и материалы, которые им собирались для томов «Литературного наследства» и других документальных изданий. В их числе много и особо ценных документов, которые могут быть выделены в качестве коллекции. Огромный объем всех этих материалов, — так как, насколько я знаю, Илья Самойлович в самые тяжелые годы ничего не уничтожал и не выбрасывал, — дополняется еще обширной перепиской. Их описание и введение в научный оборот, в частности создание каталога по материалам его коллекции, вот та работа, которой я теперь хотела бы заняться.

— Значит, вы не предполагаете передать часть архива или коллекции Ильи Самойловича в Музей личных коллекций, что было бы логично, ведь этот московский музей обязан ему своим возникновением?

— В этом нет необходимости. Музей личных коллекций в свое время получил все, что для него предназначалось. Туда были переданы все изобразительные материалы — будь то живопись, рисунки и т.п. И об этом можно судить, прежде всего, по великолепному каталогу, который был издан ГМИИ имени Пушкина и который насчитывает около двух тысяч работ. Что же касается материалов, которые составляют архив Ильи Самойловича и собранную им коллекцию, то это единый документальный комплекс, всесторонне отражающий его деятельность ученого и собирателя. Я считаю, что это все должно быть в РГАЛИ.

Беседу вел А.Маньковский

Фото Ивана Хилько