Журнал "Наше Наследие"
Культура, История, Искусство - http://nasledie-rus.ru
Интернет-журнал "Наше Наследие" создан при финансовой поддержке федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
Печатная версия страницы

Редакционный портфель
Библиографический указатель
Подшивка журнала
Книжная лавка
Выставочный зал
Культура и бизнес
Проекты
Подписка
Контакты

При использовании материалов сайта "Наше Наследие" пожалуйста, указывайте ссылку на nasledie-rus.ru как первоисточник.


Сайту нужна ваша помощь!

 






Rambler's Top100

Музеи России - Museums of Russia - WWW.MUSEUM.RU
   
Подшивка Содержание номера "Наше Наследие" № 115 2015

Алексей Симонов

История одной папиросной коробки

19 апреля 1946 года три советских журналиста-писателя: генерал Галактионов — тогдашний военный редактор «Правды», Илья Григорьевич Эренбург, представлявший «Известия», и тридцатилетний Константин Симонов — военный корреспондент «Красной Звезды», были приняты в качестве почетных гостей Американским обществом газетных издателей. Прибыли они на очередное заседание этой организации с часовым опозданием, вместо четырех в пять пополудни, и поочередно были представлены присутствующим. После представления каждый из гостей произнес небольшую речь. Симонов был третьим.

Вот как его представили (цитирую по стенограмме). Председатель собрания Уилбур Форрест: «…Еще один выдающийся гость — мистер Константин Симонов из “Красной Звезды”, прозаик и драматург. С 1930 по 1934 год Константин Симонов работал механиком на российском заводе. По его собственному признанию, его ранние пробы пера не были успешными. В 1934 году он поступил в Литературный институт и продолжал работать на заводе. К 1937-му его произведения начали появляться в печати, а в 1939-м его усилия закончить аспирантуру были прерваны войной. Он стал военным корреспондентом и как офицер Красной Армии достиг звания подполковника. Он был награжден Орденом Красного Знамени за блестящее выполнение боевых заданий. Получил Сталинскую премию 1-й степени за пьесу “Парень из нашего города”, написанную в 1941-м. Его пьеса “Русские люди”, также удостоенная Сталинской премии, шла в Москве в 1942-м. Об этой пьесе американский обозреватель писал: “Эта оценка партизанской войны и гражданского героизма… дает представление о масштабах потрясающей борьбы, новый взрыв которой наблюдается на русском фронте”.

Константин Симонов прошел все российские фронты от Черного до Белого моря. Он был на Днепре, в Одессе, в Севастополе, Феодосии, Керчи, на Рыбачьем полуострове рядом с Норвегией и на подводной лодке близ румынского порта Констанца, был в Сталинграде при его обороне, как ранее был в Москве.

Время ограничивает меня, и я не буду перечислять всех его литературных достижений. Но вам, возможно, лучше всего известен, поскольку появился он совсем недавно, его роман “Дни и ночи” — простая любовная история, вплетенная в подробности Сталинградской битвы.

Один из известнейших литобозревателей, рассуждая об этом романе, вынужден был вернуться на три века назад, чтобы процитировать Жана де Лабрюйера: “Если книга возвышает душу, вселяя в нее мужество и благородные порывы, судите ее только по этим чувствам: она превосходна и создана рукой мастера” (Пер. Э.Линецкой и Ю.Корнеева – прим. ред.).

Итак — мистер Симонов».

Пока до него говорили его товарищи по делегации, «мистер Симонов», не найдя на чем писать, опорожнил коробку от остатка папирос «Зефир» и на обратной стороне коробки стал набрасывать тезисы своего будущего выступления.

«Все, о чем я хочу сказать, я написал на обороте сигаретной (папиросной. — А.С.) коробки, и, поскольку размер коробки невелик, выступление мое не будет слишком длинным» — так он начал.

Далее речь дипломатична и образна и идет… обо мне. Но дипломатичность и верность жизненной правде, мягко говоря, не синонимы.

«Хочу несколько слов сказать о себе. Лично мое главное желание, чтобы моему сыну, а ему сейчас семь лет, не пришлось пережить то, что пережил я (аплодисменты). Плохо, когда отцы много думают о себе и мало — о своих детях. Я к этим отцам не принадлежу, как не принадлежит к их числу большинство здесь присутствующих».

В другом месте:

«Пять лет я был оторван от дома. Пять лет я не видел женщину, которую я очень люблю. Пять лет я не видел двоих своих детей, которых я люблю не меньше, чем любит своих детей любой из здесь сидящих». Вот уже нас стало двое!?

Сообщение, что у отца тогда было двое детей, встречается в его литературном наследии, насколько я знаю, один-единственный раз. В 1944 году в итальянском городе Бари он написал стихотворение «Ночной полет», где были такие строчки:

Двум сыновьям я пожелать
Хочу, как станут взрослыми,
Пусть не совсем того, что мать,
Но в главном с ней сойдемся мы.
Хочу им пожелать в боях
И странствиях рискованных…

Про двух сыновей. Похоже, в тот момент вторым был Толя Серов — сын В.В.Серовой и мой ровесник. Так что матери у сыновей были разные. Видимо, поэта занесло. В 1-м томе собрания сочинений, изданном в 1979 году, единственном, который отец успел подготовить к печати сам, этой строфы в стихотворении нет.

«Сейчас я хочу двух вещей. Во-первых, я хочу, чтобы, когда мне будет 40 или 50, меня не разлучили снова с моей семьей. Во-вторых, я хочу, чтобы через 20 или 30 лет моих детей не разлучили бы с их семьями, которыми они к тому времени обзаведутся».

Как жаль, что это все попало ко мне в руки только сейчас, когда мне семьдесят, мне, фигуранту этой отцовской речи, важному аргументу его американской логики, где он старается оперировать только простыми и понятными аудитории истинами. Хотел бы я услышать это каких-нибудь шестьдесят лет назад. Как это было тогда для меня важно…

Ну, ладно, это наши, так сказать, «биографические» с отцом счеты. Возвращаюсь к судьбе папиросной коробки.

Симонов под аплодисменты заканчивает свое действительно недлинное выступление следующим пассажем:

«Я слишком взволнован, чтобы ясно понимать, чем закончить свою речь. Давайте вместе, писатели и газетчики, в России и в Америке, думать о наших детях. О тех, что растут в этой стране, и тех, что растут в России. Если мы будем думать о них, и думать честно, мы найдем ответ на все наши вопросы. Я очень люблю своих детей и люблю будущее. Я думаю, что и вы — тоже. Вот и все, что может сказать честный человек. (Аплодисменты)».

К отцу подходит юная и, надеюсь, хорошенькая американка, представляется: «Марджори» (увы, не ведаю, была ли она тогда Джонсон, как сейчас, но имя-то она сохранила, сколько бы ни меняла фамилию).

Дальнейшее излагаю по письму доктора Марджори Джонсон профессору Йохену Хелбену (февраль 2008 года):

«…Симонов начал, держа в руке уже почти пустую коробку русских сигарет, на которой он наскоро начеркал заметки к своему выступлению, дружески пообещав аудитории, что выступление не будет долгим. После конца заседания я подошла к Симонову и попросила эту коробку на память о событии. Он любезно согласился и передал ее мне, после того как сотрудник безопасности проверил ее содержимое. С тех пор я ищу человека или организацию, которым захотелось бы иметь эту реликвию — музей, литературное общество, кто-то лично. Не можете ли вы помочь мне?»

Пока профессор думает, мы с вами вернемся на несколько лет назад и посмотрим, как выстраивался почти невероятный сюжет, приведший к тому, что сейчас, в эту минуту блекло-зеленая, с серебряным тиснением коробка от папирос «Зефир», с привычной мне маркой фабрики «Ява» (я курил сигареты этой фабрики сорок лет), лежит передо мной на столе.

Началось это в 2002 году. Позвонила старая приятельница, кинорежиссер Женя Головня и попросила встретиться с лондонским профессором, задумавшим писать книгу о советской России. Так в мою жизнь вошел Орландо Фигес, по моим масштабам молодой, сорокалетний ученый, пишущий о России, как оказалось, уже третью книгу. На этот раз темой ее была семейная жизнь в России в период сталинского правления. Это была не просто книга, а целый исследовательский проект, где предусматривались в большом количестве интервью с семьями, архивы с 1920-х по 1950-е, фотографии тех лет, переписка героев книги — словом, колоссальный пласт не сильно востребованных в родном отечестве материалов; и название у книги уже было — «The Whisperers» («Шептуны», а если бы переводчиком был я, то по-русски книга называлась бы «Жизнь шепотом»). Когда Орландо начал эту работу — бог весть, но познакомила нас Женя, когда у него уже были гранты и он пахал на полную катушку. Мне Орландо понравился. В нем была ученая основательность и некоторое западное легкомыслие человека, пишущего об ужасах чужой жизни, чужой страны, но не испытавшего этого ужаса на собственной шкуре. Я стал с ним работать.

В послесловии к своей книге в 2007 году он написал об этом так:

«Через Женю я познакомился с Алексеем Симоновым, перед которым я в самом большом долгу. Я уже знал об Алексее как о режиссере кино, журналисте и активисте прав человека и свободы прессы. (В 1999-м он стал президентом Фонда защиты гласности в Москве)…» — Здесь сказалось то самое легкомыслие, присущее Орландо, у которого по 700-страничной книге рассыпаны десятки мелких ошибок, не существенных для автора и даже читателей, но задевающих и раздражающих его героев, источники его информации! — Я возглавил Фонд в 1991 году, задолго до указанной даты. — «…но я совершенно не знал потрясающую историю Ласкиных — семейства его матери, историю, полностью исключенную из биографии его знаменитого отца, которую я прочел перед тем, как впервые встретиться с Алексеем, в его московской квартире за углом от улицы Константина Симонова. У Алексея хранился архив семьи Ласкиных, в шкафу, унаследованном от матери, Жени Ласкиной, скончавшейся в 1992 (ошибка, мать умерла в марте 1991 года. — А.С.). По этим материалам он уже написал свои собственные, трогательные мемуары о родителях («Частная коллекция») в 1999-м, но с самого начала он приветствовал мой интерес и поверил в меня, настолько, что стал именовать “семейным историком”. Алексей разрешил мне скопировать ласкинский архив. Он потратил много часов своего драгоценного времени, чтобы познакомить меня с деталями его семейной истории, исправить мои ошибки (как мы видим, далеко не все. — А.С.). У Алексея великолепная память. В наших многочисленных интервью и просто в разговорах за столом на его кухне, часто затягивавшихся до поздней ночи, он так ярко воссоздавал специфическую атмосферу ласкинской семейной жизни — теплоту и неформальность, которую сам Алексей и его жена Галина поддерживали в своем доме, — что я начинал себя чувствовать не просто историком, а практически членом этой многочисленной семьи. Те же чувства я испытывал, навещая тетушку Алексея, Фаину Самойловну, или Дусю, как ее звали, последнюю из сестер Ласкиных, которая живет со своим сыном на одиннадцатом (на самом деле — восьмом) этаже блочного дома возле площади Ильича. Фаина переехала в эту квартиру в 1990-м, после того как она и ее сестра Соня были выселены из своего дома на Сивцевом Вражке, где семья прожила почти шестьдесят лет. Соня умерла в 1991-м (Соня действительно умерла в январе 1991-го, но с Сивцева Вражка остатки семейства были выселены только через 10 лет после ее смерти, в 2002-м. — А.С.). Память у Фаины не стабильна. Последнее интервью она дала мне, когда ей было девяносто семь, но иногда, когда я интересовался периодами, обсужденными ранее, она вдруг вспоминала давно забытые подробности о жизни семьи Ласкиных, которые иначе так и остались бы неизвестными. Поэтому, да еще больше по причине ее обаяния, я счастлив был каждым мгновением, проведенным в ее обществе. (Тут уже Орландо не виноват, но придется уточнить: в 2009 году, через 6 дней после своего столетия Фаина Самойловна умерла. — А.С.)

Я глубоко благодарен Алексею за данное мне разрешение на полный, ничем не ограниченный доступ к огромному архиву его отца в РГАЛИ (Российский государственный архив литературы и искусства). Большинство документов из ранее закрытых разделов архива я видел первым из исследователей. Стало очевидно, что на самом деле наиболее деликатные материалы не всегда были известны даже членам семьи. К сожалению, в результате сделанных мною открытий, вызвавших болезненную реакцию у некоторых членов семьи Симоновых, в октябре 2005 года Катя Симонова (Гудзенко) — глава Комиссии по литературному наследию Симонова — приняла решение закрыть архив для исследователей до 2025 года».

Ну вот, наконец-то в нашей истории появился РГАЛИ — архив, куда я решил передать на хранение коробку из-под папирос «Зефир».

Но длинная цитата требует не только построчных поправок, которые наглядно демонстрируют, что не все у нас с Орландо шло гладко, — нельзя миновать и двух пояснений более обширного свойства.

Первое — простое: я намного лучше знаю сейчас отцовский архив, чем знал до того, как Фигес в этот архив был допущен. Копии всех найденных в архиве материалов Орландо передавал мне, и в дальнейшем, при работе над фильмом о Симонове и при написании книги «Парень с Сивцева Вражка», я не только ими пользовался, я лучше ориентировался во всем богатстве этого архива.

Второе — более сложное, но, в сущности, тоже просто объясняемое: когда ты пускаешь человека с удочкой во вверенный тебе водоем, никак нельзя поручиться, что он не выловит там что-то неожиданное и даже несуразное. Тут важно только помнить, что водоем вверен тебе временно и рано или поздно станет общественным достоянием, а пока он тебе вверен, все в нем найденное ты можешь попытаться понять и объяснить сам, пока ты жив, пока ты (как в моем случае) продолжаешь любить и уважать того человека, чей архив и составляет вверенный тебе водоем. Поэтому я пустил в архив Орландо Фигеса и по сию пору считаю, что это было нашей большой удачей, несмотря на то что биться с ним по поводу трактовки, осмысления и способов подачи тех или иных найденных им в архиве документов пришлось не раз и не два. По рукописи «Шептунов», с которой меня Орландо ознакомил, я сделал около двухсот замечаний. Жаль, он не показал мне и свои благодарности в послесловии.

Но как бы то ни было, в 2007 году книга «The Whisperers» появилась на свет. Боюсь наврать, но книгу уже перевели или переводят на несколько европейских языков, и где-то, кажется, вышел уже и перевод. Появились и рецензии. Я их не читал, но надеюсь, что, признавая огромность проделанной работы, критики потыкали Фигеса носом в мелкие и ужасно поэтому обидные ошибки, которые в книге есть.

Для нас важно другое. В феврале 2008-го в журнале «Nation» появилась рецензия Йохена Хелбена, ее прочла (сейчас, наверное, почти девяностолетняя) Марджори Джонсон и, вспомнив о своем уникальном сувенире, нашла его — и написала Хелбену. Хелбен, вежливый историк, разумеется, ответил, что есть РГАЛИ, есть в Бремене Архив европейского самиздата, есть друзья в России,

которые знают симоновских сына и дочь. Есть, наконец, его собственный маленький музей… Но Марджори дождалась еще одной рецензии, на этот раз в «New York Review of Books», и ровно через год списалась напрямую с Орландо, выполнив при этом очень важный совет Хелбена: отыскала и передала Орландо стенограмму встречи в Вашингтоне, которую я здесь уже обширно цитировал. «Это было замечательное, очень живое приключение», — завершает она свою записку Орландо, и я с ней совершенно искренне согласен. Орландо написал мне, я позвонил Татьяне Михайловне Горяевой — директору РГАЛИ, и сегодня, 16 декабря 2013 года фонд Симонова в Российском государственном архиве литературы и искусства, молитвами отлученного от него Орландо Фигеса (ибо все-таки именно он оказался той точкой, где пресеклись все разрозненные пунктиры этого сюжета), пополнится еще одним артефактом, редкостью на фоне нашей литературной истории.

Крышка коробки от папирос «Зефир», принадлежавшей К.М.Симонову. [1946]. РГАЛИ

Крышка коробки от папирос «Зефир», принадлежавшей К.М.Симонову. [1946]. РГАЛИ

Дно коробки от папирос «Зефир» с тезисами выступления и автографом К.М.Симонова. 19 апреля 1946 года. РГАЛИ

Дно коробки от папирос «Зефир» с тезисами выступления и автографом К.М.Симонова. 19 апреля 1946 года. РГАЛИ

К.М.Симонов. Нью-Йорк. 29 мая 1946 года. Фото Н.Пейсахович (Nelly Peissachowitz). РГАЛИ

К.М.Симонов. Нью-Йорк. 29 мая 1946 года. Фото Н.Пейсахович (Nelly Peissachowitz). РГАЛИ

Константин Симонов и Илья Эренбург с американскими друзьями (первый слева – переводчик Бернард Котен). Нью-Йорк. 1946. Архив А.К.Симонова

Константин Симонов и Илья Эренбург с американскими друзьями (первый слева – переводчик Бернард Котен). Нью-Йорк. 1946. Архив А.К.Симонова

Алексей Симонов в гостях у отца. 1944. Фото Я.Н.Халипа. Архив А.К.Симонова

Алексей Симонов в гостях у отца. 1944. Фото Я.Н.Халипа. Архив А.К.Симонова

Алексей Симонов, Константин Симонов, Анатолий Серов. Гульрипши. 1954. Архив А.К.Симонова. «Толя Серов – мой названый брат, тот самый, о котором в стихе “...двум сыновьям я пожелать хочу, как станут взрослыми...”»

Алексей Симонов, Константин Симонов, Анатолий Серов. Гульрипши. 1954. Архив А.К.Симонова. «Толя Серов – мой названый брат, тот самый, о котором в стихе “...двум сыновьям я пожелать хочу, как станут взрослыми...”»

 
Редакционный портфель | Подшивка | Книжная лавка | Выставочный зал | Культура и бизнес | Подписка | Проекты | Контакты
Помощь сайту | Карта сайта

Журнал "Наше Наследие" - История, Культура, Искусство




  © Copyright (2003-2018) журнал «Наше наследие». Русская история, культура, искусство
© Любое использование материалов без согласия редакции не допускается!
Свидетельство о регистрации СМИ Эл № 77-8972
 
 
Tехническая поддержка сайта - joomla-expert.ru