Журнал "Наше Наследие"
Культура, История, Искусство - http://nasledie-rus.ru
Интернет-журнал "Наше Наследие" создан при финансовой поддержке федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
Печатная версия страницы

Редакционный портфель
Библиографический указатель
Подшивка журнала
Книжная лавка
Выставочный зал
Культура и бизнес
Проекты
Подписка
Контакты

При использовании материалов сайта "Наше Наследие" пожалуйста, указывайте ссылку на nasledie-rus.ru как первоисточник.


Сайту нужна ваша помощь!

 






Rambler's Top100

Музеи России - Museums of Russia - WWW.MUSEUM.RU
   
Подшивка Содержание номера "Наше Наследие" № 103 2012

Письма Владимира Стерлигова Евгению Сперанскому

Каждая минута твоей жизни — лучшее на что ты способен1

 

Письма Владимира Стерлигова Евгению Сперанскому

 

<Ленинград, октябрь 1952>

Женичка!

Есть вещи нужные, есть вещи ненужные.

Повально — вещи нужные совсем ненужные. И очень редко: ненужная вещь нужна. Вот об этом и будет речь.

Расположим два ряда. В одну сторону ненужные вещи, в другую нужные.

Первый ряд, вещи нужные: обед, ужин, пальто, жена, ваш театр. И т.д. до бесконечности. Эти нужные вещи совсем не нужны (особенно ваш театр).

Второй ряд, вещи ненужные: твой стишок (если он хороший), мой (несомненно), маска льва, которую ты у меня уволок (нахально) и т.д. Это вещи ненужные. Эти ненужные вещи необходимы. На нужные вещи, никому ненужные, ты затрачиваешь всю свою жизнь, но делать их совсем не обязан, потому что они, будучи нужными, никому не нужны. На ненужные вещи, необходимые всем, ты должен затратить и должен тратить свою жизнь. Поэтому на нужную вещь: ходить в театр, спешить на репетицию, играть и т.д. ты можешь свободно не тратить время. На ненужную вещь, отлитие формы маски, ты обязан истратить частицу твоей жизни.

Володя.

 

Москва, 23.10.1952

Дорогой Володя!

Ты — маленького роста человек, с удлиненной формой головы, сжатой в висках (она похожа на изуродованную тыкву) и взлохмаченными, как бы лишенными жизненных соков волосами, — явно неполноценный тип, луна на ущербе. Твое последнее письмо раскрывает это с удручающей последовательностью. Твои беспомощные рассуждения о «нужном» и «ненужном» — отдают плесенью. Даже Наташа на сей раз не улыбнулась. Если вышелушить из этих претенциозных домыслов твои реальные претензии ко мне — то они сводятся к тому, что я не снял маску льва. Да, не снял маску льва. Должен ли был я снять маску льва? Нет, я не должен был снять маску льва, потому что срок снятия маски льва установлен не был. Должен ли я снять маску льва? Да, я должен снять маску льва. Отказываюсь ли я снять маску льва? — Нет, я не отказываюсь снять маску льва. Намереваюсь ли я снять маску льва в ближайшем будущем? Да, я намереваюсь снять маску льва в ближайшем будущем. Грызет ли меня совесть, из-за того, что я не снял маску льва? Нет, она меня не грызет, т.к. срок снятия маски льва не был нами установлен. Таким образом, ты становишься со своими измышлениями в ряд абсолютно не нужных вещей, настолько не нужных, что и отвечать-то тебе не больно нужно. Отвечаю так, по старой памяти.

Лучше бы написал, как живешь, чем живешь и сообщил данные об нужной Тане и нужной Люсе. Я не отвечал правда на твое 1-ое письмо и на 2-ое (ненужное) не отвечал долго, т.к. занят был вживанием в работу после отпуска. А теперь — и вовсе мне придется туго. С.В.Образцов сегодня уезжает в Китай на неопределенное время, а я сажусь в его кабинет — заместителем. На моей ответственности: режиссура очередного спектакля (Золотой Ключик), работа с авторами 3-х пьес, встречи с художниками, улаживание интриг и конфликтов, вынесение выговоров, подписание договоров, переговоры с Министерством Нар. Образования (наш хозяин) и подготовка к 20-летнему юбилею театра (неофициальному). И разные повседневные мелочи, как играние спектаклей. Тебе, разленившемуся задозею (по типу «ротозею») этого не понять.

Прощай.

Привет женщинам Большого Проспекта. Скрипке Пикассо. Жнице Венецианова. И двум львам-близнецам.

Твой Евгений.

 

 

Даже из этого краткого эпистолярного обмена наглядно видно, что в истории дружбы Е.В.Сперанского и В.В.Стерлигова их послевоенная переписка занимала важное место. В ней шел постоянный диалог, которому оба придавали большое значение. В письмах художника чувствуются его «обэриутское» прошлое, беспрерывная потребность мыслить; письма актера и режиссера — полны острых и по-театральному ярких характеристик. К сожалению, эта переписка сохранилась лишь фрагментарно.

12 писем Сперанского Стерлигову 1946–1956 годов находятся среди документов, переданных в архив ГРМ его племяником А.Б.Стеглиговым.

Письма художника к Сперанскому уничтожены адресатом; но уцелели многие черновики его писем, попавшие вместе с литературным и документальным наследием В.В.Стерлигова в частный архив в Петербурге. Все тексты из этого архива тщательно исследованы Е.С.Спицыной и недавно опубликованы ею в фундаментальном журнале по истории русской культуры «Experiment», на протяжении многих лет издаваемом в США видным руссистом Джоном Боултом. Этот последний, вышедший в двух частях журнальным том целиком посвящен творческому наследию В.В.Стерлигова.

Напечатанные там письма к Сперанскому дополняют портрет Стерлигова, созданный Евгением Венеаминовичем, позволяют «услышать» его собственный голос и одновременно затрагивают важные проблемы творчества. Фрагменты этих писем предлагаются в качестве приложения к нашей публикации.

Письма, относящиеся ко второй половине 1950 года2, связаны единым сюжетом. Они являются своего рода дневником, возникшим в связи с реализацией художником обещания написать картину специально для Сперанского. Из более позднего (1 мая 1953 года) письма Е.В.Сперанского Т.Т.Глебовой становится ясно, что он получил наконец-таки от В.В.Стерлигова «подарок», затмивший другие находившиеся у него картины художника: «Передайте Стерлигову, что “Подарок” его я повесил среди его картин. Потом снял его картины, т.к. подарочек-то оказался поярче».

Но что это был за подарок и какова его судьба, — неизвестно.

 

 

9 июня. Воскресенье. 1950

Женя!

<…> Сперва я должен рассказать тебе, что за решение пришло мене в голову почти на другой день после твоего отъезда.

Но я думаю, что лучше всего это сделаю после того, как поработаю, потому что на то и другое не хватит у меня силенок, на работу и на разъяснение тебе.

Лиха беда — начало. Так говорит пословица. И здорово говорит. Но почему начало — беда? И действительно, в природе нашей лежит странность, но замечательная: начинать что-нибудь — значит «быть в беде». Я думаю, пот ому в беде, что при всяком начале творческий подъем, взрыв, есть дерзновение. Начал — дерзнул! А в дерзании есть и возможность не достигнуть, потому и дерзость, потом у все вместе — беда!

Так вот, «беда» эта (великолепная!) у меня уже есть. Я начал! Вот это самое послание. Мне очень приятно, испытываю удовольствие. А то ходил и только думал: «Вот это Жене напишу или вот это».

Но теперь начало есть!

 

11 июля. Вторник

<…> Ты — артист, потому кое-что в моем письме в будущем тебе не будет так понятно и близко, как моему собрату художнику, но это хоть и важно, но главное-то ты поймешь. Всякому человеку будет интересно, потому что каждый человек найдет близкое в том, о чем я хочу и буду говорить.

Прошлый раз я хотел объяснить, наконец, в чем же заключается мое решение. Но поехал в город и, конечно, ничего не успел написать. Но это не важно, так как важно другое. Важна странная вещь: то. что я думаю в дороге, что я хочу сказать тебе, то почему-то не говорю, а говорю совсем другое, когда сажусь писать. Большей частью там именно и бывает. Вот сейчас как раз так: я хотел объяснить тебе смысл своего решения, но понес другую сторону и, кажется, буду продолжать нести. Ты скажешь, что это старый прием. Что, мол, Тристрам Шенди3 весь в этом. Но ведь я совсем и не собираюсь, крошечка, говорить или создавать что-то новое или подражать Стерну, у меня получается так невольно. Это первое. Второе — мне совсем не нравится Стерн. Когда особенно-то нечего сказать — тогда начинают нести околесицу. Но об этом после. Мне бы сейчас только объяснить тебе мое решение.

Беда в том, что мне приходится говорить «назад», то есть о прошлом, для того, чтобы лучше представить, что я подразумеваю под своим решением.

 

12 июля. Среда

Сегодня еду в город. Встал в пять утра. Потому чуть жив и не смогу сказать толком о деле, как обещал вечером. Кроме вот чего: не так просто написать картину именно мне. И так, как представляю себе это дело. А рассказать словами, как представляю — еще труднее. Написать ли эту картину маслом или рассказать о ней, что думаю, — одинаково для меня трудно. Если взять описательную сторону, словесную, то есть как я представляю себе всю совокупность теперешнего положения в живописи и свое, в частности, то надо говорить о таком множестве предметов, что это кажется мне непосильным. Не хватило бы жизни на бесконечные отступления в бок, без которых суть дела все равно не будет ясна. Итак, я опять поехал в бок, в данном случае — в Ленинград.

 

14 июля. Четверг <sic!>

Мне надоело играть в прятки. Я хотел совсем не того. Я хотел просто и прямо говорить все. что касается картины. Твоей картины. А вышло, что я говорю не о живописи, а веду какую-то литературщину. Точка. Больше не буду. Вот о чем я должен прежде всего дать тебе отчет. Через несколько дней после твоего отъезда я заказал подрамники. Два. Два потому, что я еще не решил, на каком сюжете остановлюсь. Оба для меня привлекательны. Поэтому заказал два. И сделал два этюда. Один закончил, второй приостановился. Трудно. Не смог сразу. И как раз тот, который думаю избрать. Когда пошел за подрамником, оказалось, что столяр заболел и работать не может. Неудача. Пока нашел в этом городишке (бывший Ораниенбаум) второго столяра, прошла еще неделя. Теперь я все еще ловлю столяра. Завтра обещался быть в 12 часов дня. Вот неожиданная и неприятная остановка. А неприятна она потому, что такое чудо, как кусочек времени, в который я могу делать что хочу, короток. И такие проволочки совсем не к месту. Тем более. что и сам-то, решительно сам, по подлости человеческой много времени в дне теряешь зря. В этот каждый может признаться. Но одного признания мало. Надо, чтобы этого не было.

Я хотел бы, для тебя, подчеркнуть особенно вот это самое обстоятельство, что коротенький кусочек совсем свободного времени и возможность делать решительно, что хочешь сам, такой кусочек — чудо. Так как таких «кусочков» у меня в жизни было уж очень ограниченное количество, то и вышло, что в первые минуты горячо взявшись за дело, вскоре понял, что мне надо потратить очень много времени и силы на предварительную работу. Да еще постоянное опасение, что вот-вот этот «кусочек» кончится. И надо опять зарабатывать гроши. То есть терять время. Но пока что «кусочек» длится, с небольшими перерывами: поездки в город. И я думаю о твоей вещи. Тут же должен сказать, что веду еще и другую работу: « Каменный остров». Вести я ее должен, но о ней после, если будет надо. <…>

Теперь я должен сказать тебе о синем цвете. Истина: синий цвет существует в природе. (Для нас.) Он — одно из физических явлении. Но когда он попадает в руки художника, он уже не физическое явление — синий цвет становится идеей. Вот этому обстоятельству я всегда очень радуюсь. Меня радует именно то, что синий цвет есть живописная идея художника. Причем и тут (как полагается) идея только тогда бывает живой, когда она слита из противу положностей, живет в контрасте. Например: синий цвет у Сезанна в бесконечных своих оттенках живет со своей противу положностью — розовым. Причем, конечно, этот контраст, эта противау положность согласованы. Таким образом контраст есть согласие противоречий и только таким образом он выражает живой глагол: существовать. Синий цвет у Сезанна совсем иной, чем, например, у Рублева, у Иванова, у Петрова-Водкина (последнего не по равной величине ставлю, а по разнице), У всех идея синего говорит по-разному. Вот этому всему я радуюсь…<…>

 

19 июля. Среда

И я говорю тебе: подрамник под твою вещь уже готов. Уже загрунтован холст, и я затонировал его розовым цветом.

Но теперь я должен сказать тебе несколько слов об одном своем печальном свойстве.

 

20 июля. Четверг

Женя! Я начал! Утром, часов в 7 начал писать твой холст. Сначала нарисовал все углем. Потом сделал подмалевок. Теперь пусть высохнет.

Вспомнил, что вчера обещался рассказать об одном своем печальном свойстве, но сейчас это не к месту, так как я должен день этот отметить именно началом твоего холста. Факт-то ведь замечательный. Интересный. Некто в 1950 году заказа художнику картину исключительно для себя. С полной свободой выбора художником сюжета. А 1950 год надо подчеркнуть.

Но меня есть червячок. Я недоволен началом. Подожду, подумаю, может быть после станет ясным.

 

23 июля. Воскресенье

Сегодня писал этюд на жаре, под сильным солнцем, в канаве. Дуб, темно-сине-зеленые тени, яркая зелень освещенных мест, розоватое дальнее поле, бледно-серо-лимонная канава на первом плане и сиреневое небо.

Писал долго оттого, что было физически трудно, жарко, неудобно сидеть прямо на земле, словом, все эти неудобства были борьбой, из-за которой эти самые темно-зеленые стали особенно сочные и этюд шел хорошо и сильно. Вообще — прекрасный результат борьбы.

 

24 июля. Понедельник

Ездили в Старый Петергоф на этюды. Хорошо ходить далеко. Очень помогает делу. Писал разрушенную войною одноглавую церковку4, руины. Подделывал церковку под Растрелли Штакеншнейдер.

… Преодолевай препятствия по-своему. Ты сам, своими ногами прыгай через канаву. Очень часто мы прыгаем чужими ногами. Ну и — в луже.

 

5 августа. Суббота

Как видишь по числам — вот какой получился большой перерыв. Попасть в прежнее русло трудно, да, пожалуй, и невозможно. И все же «догнать» как-нибудь надо. Столько оставлено хвостов, что оставить их быть хвостами нельзя. Хвосты всегда мстительны. Попробую ублажить их.

Так много времени утекло, потому что пришлось исполнять очередную работу. На хлеб. Этот заработок съел столько времени. Можно ли хоть что-нибудь путное сделать, если пишешь маслом раз в неделю? Часа два-три? Да и то в летнее время? О чем тут говорить! А все-таки еперенишься

… Писал Танины туфли. Старые, коричневые, брезентовые. С кожаными носами туфли. На низком каблуке. Стоят под кроватью. Тяжелое, серебристо-зеленое одеяло свешивается с кровати. Пол — доски, в нем синие до темно-фиолетовых оттенки. Глубокая, сине-зеленая тень в туфлях и от них. Под 4кроватью тень грязно-фиолетовая. Совсем непросто написать туфли.

 

8 августа. Вторник

Вчера ездил в город. Для живописи день потерян. Сегодня буду переписывать танины туфли.

 

9 августа. Среда.

Переписать Танины туфли не удалось: оказывается, Таня отдала туфли в починку!

Ездили в Старый Петергоф. Писал развалины так называемой «Собственной дачи»5. Почти против солнца. Меня давно интересует пейзаж почти против солнца. Так, чтобы оно было несколько справа или слева. Тогда — темно-синие, темно-зеленые, коричнево-синие тени констастируют с бесконечо разнообразными зелеными, от желто-зеленых, до серебристо-зеленых, светлых. В таком пейзаже кусочек вечности и кусочек страха. Моя «дача» стоит на бугре. Я внизу. На фоне теневой стены, охристо-голубой, серо-голубые колонны. Ярко-розовые проемы окон: видны ободранные кирписные стены. Небо холодное, голубо-зеленоватое. А вниз, в овраг, спускаются свет и тени деревьев.

Так было вчера. <…>

 

11 августа. Пятница

И вчера, и сегодня опять ездил в Старый Петергоф. Писал новый этюд, «Бельведер» на горе. Опять почти против солнца. Большой простор, он оканчивается болотом; ржавые цвета, светло-изумрудные, бледно-желтые, синие. Живописная каша. Этюд писал в два раза. И вот болото написал плохо. Живопись — ни что иное, как физический труд, с этим трудно не согласиться. Физический труд и борьба. В этой борьбе перерывы невозможны. Надо каждый день писать. А у нас (у Тани и меня, но только ли у нас?), конечно, трагедия. Разве можно что-нибудь сделать, когда пишешь урывками, понемногу и то только в летние месяцы?

Забыл вот что. Живописцы обычно орут: «Тот не живописец, кто пробует писать против солнца»» Но что значит — «против солнца»? Я повторяю: если солнце несколько справа или слева от тебя — спеши схватить у природы кусочек вечности. Больше всего вечности обнаруживается, когда солнце после зенита.

Ты удивляешься, должно быть, что я долго ни слова о твоей картине, а пишу этюды? Я делаю это как раз для твоей картины и… чем дальше идет время, тем и я дальше от картины. Вообще, я нахожусь на самой отдаленной, начальной станции и мне надо медленно, с невероятным трудом двигаться вперед.

 

12 августа. Суббота

Написал Танины туфли! Я переписал их: перевернул пятками к себе. Носки — под кровать. Но туфли видны целиком. Мне думается, что так правильнее. Сразу видно: туфли бедного, честного человека, работяги. Таня такая и есть. Если так почувствуют и другие, я буду рад.

 

13 августа. Воскресенье

<…>

Вчера весь день пролежал. Язва ничего не позволила делать. Только под вечер Таня положила на темно-зеленый стол красную гроздь бузины с изумрудными листьями и фиолетовой веткой. И я попробовал написать маленький этюд, И не успел. Наступили сумерки. Сегодня на нем написал уголок парка с песчаным бугром. Бледно, светло-охристые тона с зеленцой, очень редкой красоты. Березы с белесой, зеленоватой корой. А утром, сегодня, этюд не вышел. Плохо был промаслен картон. Нельзя допускать даже маленьких ошибок в нашем деле. Результат сейчас же скажется…

… Вот что странно. Я думал, что честнейшим образом докладываю тебе о ходе работы над «твоей картиной». Оказывается, ничего подобного, оказывается, рядом опять идет своя жизнь, свои мысли. И когда я поймал их за хвост, то стало ясно: всякий удивится, если объявить конечный итог этих тайных мыслей, потихоньку копившихся. Вылились они вот во что. Я задумал два сюжета для «твоей картины» (как, кажется, уже говорил), Или. Или. И вот оказывается. один начисто отпадает, а второй сомнителен. Но главное вот в чем: никакой «твоей картины» не получится! А что же будет? Будет совсем другое. Во всяком случае, будет тебе два сюрприза.

 

21 августа. Понедельник

<…>

Три дня подряд ходил на этюд «твоей картины». Второго варианта. Вставал в шесть часов утра. Потихоньку, чтобы никого не разбудить, шел на место. Писал приблизительно до 9.30.. Дальше уже не позволяло солнце. В общем получалось часа три. И вот — я опять проиграл сражение! Почему? Вот обвинения себе. 1). Когда все у тебя в порядке, касательно твоих материалов, орудий, тогда идет борьба с вещами духовного характера. А вот когда у тебя вдруг плохой грунт или еще что0нибудь, вот тогда, кроме первого, идет глупая возня с физическими свойствами. И если ты сделал плохой грунт, кто же виноват в этом? Так вот, я по-дурацки возился с испорченным мною грунтом. 2). Кисти! Вот об этом предмете я лучше бы рассказал тебе вслух, при свидании, потому что писать пришлось бы слишком много от злости и гнева. <…>

 

22 августа. Вторник

Вчера ездил в город и вот что хочу сказать тебе скорее. Последнее время меня очень интересует цвет бугров светлой глины. Такие же и пыльные, летние дороги. Бугры эти богаты тонкими оттенками бледно-бледно зеленых, чудь коричневых, серых. Они особенно красивы на фоне бледно-голубого неба. На таких буграх почти ничего не растет. Пыльные кустики травы красновато-зеленого цвета. Два таких бугорка я написал. В них всегда есть что-то суровое. И вот, когда я ехал в поезде, то, подъезжая к городу, увидел целые горы подобного цвета, и такою же пылью были покрыты здания вокруг. Это был, кажется, цементный завод. Я понял рождение замысла, темы из цвета. Значит, я должен пойти на этот завод, сидеть возле этих прекрасных гор и писать все и людей, работающих здесь, так же сурово, как суровы и мои бугры. Дело серьезное и простое. Вот таким путем я сам, без посторонней помощи, без указки, без крика: «Товарищи художники! Идите на заводы!», понял, что я могу сделать с тем местом, где люди трудятся в тяжелых условиях. Я даже думаю, что пыль, которая садилась бы на мой этюд, помогала бы мне — но… но дело упирается, как всегда, в железный лоб и… новая могилка на кладбище несбывшихся желаний! Нужен пропуск! Разрешение! А для этого нужно то-то и то-то. Этих «то-то» у меня нет. Словом, вся чушь «охранительских голов», которым наплевать на искусство. Их тупость ничем невозможно пробить. У них бычьи лбы, глаза и шеи.

 

24 августа. Четверг

Сейчас, утром, вернулся снова к первому сюжету! А я было его совсем зачеркнул. Сюжет этот прост: окно. Еще раз окно. Ну и что же? Написанных окон хорошенький небоскреб, а хороших окон не так много. Относительно своего окна знаю только одно: такого окна не было. Хорошее ли оно, плохое — не знаю, надо чтобы было хорошее. Именно сейчас, утром, 24 августа поймал я за хвост одну светлую птичку, как бы она не улетела. Такие внезапно словленные птички обладают удивительным свойством: исчезать незаметно. Вернее, таять. Вдруг заметишь — нет птички! Внезапно ее появление и незаметно исчезновение. Вся мудрость — удержать.

 

27 августа. Воскресенье

«Твой сюжет» я задумал почти сразу же после твоего отъезда. Освещение в нем — пасмурный день. И подмалевок начал в пасмурный день. А потом пошла хорошая погода. <…>

 

31 августа. Четверг

Опять приступ язвы. Позавчера. Остановка всему. Ужасно. Вчера мог только несколько двинуть вперед эскиз первого варианта «твоей картины». Наступили пасмурные дни. И я могу продолжать. Осень .Были дожди. Серое небо. То, чего ждал. Но вместе с осенью, как правило, — неудачи, несчастья, уныние. Нет работы. Никакой. Опять заложили выкупленные было вещи. Долго на это не прожить. Очень плохо. Вот от этого уныние, не от самой осени, Боже избави… Я ничего не буду скрывать от тебя. Я говорю все, как есть.

Сегодня опять буду писать эскиз «твоей картины».

 

5 сентября. Вторник

К этому дню у меня уже три этюда-эскиза маслом к первому варианту «твоей картины» — окно. Но до самой картины еще далеко.

Я писал тебе давно, что никакой «картины» не получится. Теперь я снова получил некоторую надежду на обратное. Может быть. Во всяком случае, осуществление такой идеи очень трудно и мучительно. Именно мне, потому что, повторяю, уж очень я далеко нахожусь от возможности что-то сделать значительное. На первой станции в начале пути. <…>

 

7 сентября. Четверг

Просыпаюсь я, когда еще еле светает. Иногда часа два лежишь в темноте. Я поставил мольберт против постели. Ставлю на него только что написанные этюды или эскизы «твоей картины» и смотрю на них при постепенном рассвете. И в полутьме обнаруживаю недостатки. И думаю.

Вчера, при хорошей погоде, написал маленький этюд глиняного бугра, взамен написанного ранее, который я уничтожил.

 

11 сентября. Понедельник

Опять остановка. Получил работу и до 23 сентября принужден ее выполнить. Осень. Мало времени осталось жить за городом. Хочется писать: красиво кругом. Но думаю, что писать больше не придется. Досадую еще и на то, что нам с юга прислали груши и яблоки. Большие зеленовато-коричневые груши! Когда их сможешь писать! Когда они у тебя бывают! Я хочу написать их вместе с яблоками. Но они, кажется, раньше испортятся, чем я буду свободен!

 

15 сентября. Пятница

Все-таки я написал груши и яблоки! Этюд маленького размер. Вырвал время у заработка. Та марка, которую я делаю сейчас, — незадачлива. Преджние я всегда делал с какой-то долей интереса, а эту с отвращением. Первый раз такой случай. Но самое главное вот в чем. Ни я, на Таня не можем отдавать все свои силы только заработку, мы это делаем настолько, чтобы не погибнуть. А наши соперники, так называемые «графики», ничего больше ни не ищут, как только заработать. А что в итоге? Они — «мастера», они обеспечены, а мы — ни то, ни се, не можем уж конкурировать с ними, но и живопись наша тоже «недоразвита», потому что она требует всего человека. И душу. И время. Правда, сказано одним художником: «Не времени не хватает, а души». Это очень здорово сказано. Но я скажу, что и душа во времени проявляется. А есть такое время, которое только и следит, чтобы душа, упаси Боже, как-нибудь не проявилась бы.

 

17 сентября. Воскресенье

<…>… Опять вырвал время на этюд. Все вожусь с заработком. Осень великолепная. Такое живописное месиво, густое, жирное, глазам сплошное обжорство. А писать нельзя, нет времени. <…>

 

24 сентября. Воскресенье

<…> Сделал еще раз новый рисунок для второго варианта «твоей картины». Трудно после перерыва. Мое дело живописи представляется мне вроде паломничества Елизаветы6 в Лавру. Она дала обет идти из Москвы до лавры пешком. Пойдет несколько верст пешком <и обратно> в карете в Москву. Потом опять доедет в карете до вчерашней черты и снова пешком несколько вест вперед. Сколько месяцев шла до лавры — не помню. Та и я работая неделю, дней десять, тоже чего-то достигну и, главное. в нужной колее нахожусь, а перерыв вновь заставит отойти на исходные позиции. И не замечаешь, как одолевает вата. Мне ее трудно скидывать. Возжи ослабевают, их трудно натянуть.

 

1 октября. Воскресенье

<…> Моя война с природой и с собой проходит так. Первое впечатление. Для меня оно самое важное: мне не хочется думать над тем, что остерегают верить первому впечатлению о человеке. С моим первым впечатлением есть ли тут общее, нет ли — не знаю. Для меня, повторяю, первое впечатление самое важное. Как его удержать? Как сделать его длительным и отстоять от изменяемости во времени? Потому что после первого впечатления обязательно наступают изменения. И, кроме того: сторожит косность! Она каждую минуту готова растерзать юную, мгновенную, а значит, и вечную душу первого впечатления. Человек «приглядывается». Это верно. А художник должен быть длительно поражен… Первое впечатление — это синтез. Затем начинается анализ. Но он должен быть все время подчинен синтезу… пусть даже быстро меняющаяся погода меняет пейзаж. Первое впечатление есть. И я пишу на палитре. Все основные отношения я готовлю на палитре. Пусть даже и не доберусь до холста, на палитре пейзаж у меня написан. После я могу писать по памяти, наизусть… Затем я пишу на холсте. Если я наврал на палитре — на холсте можно взять верный тон, прибавляя то, что надобно, из приготовленных соседних или из чистых тонов. <…> И два холста, написанные разным способом, можно отличить. И лучший, убежден, будет тот, на котором краски не мешались непосредственно. Художник. приготавливающий краски на палитре, сдерживает себя, а это уже залог победы над изменчивостью. Я думаю, что вечно изменяется вечная неизменность. Каждое «я» — постоянно меняющаяся данность. Но и то. и другое только лично наше. Человеческое, людское. Вся суть, должно быть, в том, что ни того, ни другого нету. Изменяемость, если и есть, то без неподвижности она собой не будет. И обратно. Но, должно быть, и то, и друго –только наша условность…

Впечатление, которое мы получаем мимоходом. Самое острое и верное. Я бы все время писал «из окна вагона». В противоположность общепринятому мнению. Ведь ругают, когда говорят: «Он увидел страну (или что-либо еще) из окна вагона». Но тому, кто знает свою страну, знает места, природу, любит все это — « из окна вагона» вовсе не будет « из окна вагона». И всякий знает, что действительно из окна вагона пейзаж гораздо красивее, чем когда слезешь; часто и вообще все исчезает. К тому же. в поезде выгодная, высокая точка зрения (Прошу купить мне маленький паровозик и вагончик, под мастерскую.) <…>

 

5 октября. Четверг

Делал монотипии. Пришлось ими заняться, так как все материалы увезли в город. Монотипия вот что такое. На гладкой поверхности, например, на стекле, пишут маслом, разбавляя краски керосином. Когда все написано, лист бумаги, лучше непроклеенной, мочат в воде и «промокают» в газетных листа. Влажный лист кладут на написанное и тискают покрепче. Можно вальком и кулаком. Затем снимают. Оттиск готов. Его можно снять только один раз.

 

11 октября. Среда

Мы переехали в город. Прошло несколько дней. и я ничего не пишу, не рисую. Плохо, Еще не скоро утрясутся дела, когда можно будет писать. Во всяком случае, начну писапть «твою картину» в первую очередь.

Я так и не сообщил тебе, что за сюрпризы тебя ожидают. Говорил о двух. Добавлю третий. Итак — три сюрприза. Первый — эти самые строки, все написанное. Это то самое решение, о котором я говорил тебе в самом начале записок. Решение вести записки. Как бы отчет тебе о всем. Что касается «твоей картины». Ее внутренняя и внешняя история. Второй сюрприз — «выставка» всего, что сделано за лето. «Выставка» ставлю в кавычки потому, что на самом-то деле разве мы можем сделать выставку своих работ? Это делали когда-то люди, с которыми нас нельзя сравнивать. Это было при Горохах. Единственно, чем мы можем ограничиться, это просто показом. По очереди, «торговля с рук». На руках. Не смешно ли все это? Конечно, хуже, чем смешно, но все же и смешно. Третий секрет — никакой картины не будет. Вот этого ты никак не ожидал. Но что же делать? Конечно, я буду из кожи лезть, чтобы написать. Но пока говорю так. Как-нибудь, позднее, попробую сказать, что я думаю по поводу картины.

 

19 октября. Четверг

Ты скоро приедешь, а у меня нет времени ни на что. А между тем оно уходит. И все летит в бездну. «Жерло вечности все пожирает»7. С приезда в город я еще не брал в руки ни кистей, ни карандаша.

 

29 октября. Понедельник

Прошла неделя приблизительно, как ты был у нас. И этот наснившийся сон вот что определил. Но и это «определение», конечно, в кавычках, Потому что, что такое определение? Без кавычек? Должно быть, оно так же существует, как существует и определение в кавычках. Почему же мы склонны более верить определениям в кавычках, чем им без кавычек? Или все существует как существующее или существует как несуществующее… Ну, а дальше пусть говорит «наш Яша»8. Я в этих дебрях путаюсь, а знаю на данному делу одно: кажется, мы с тобой определили. Определили при свидетелях. Значит так:

1.           ты увез два моих рисунка.

2.           Если ты их мне не вернешь — мы в расчете.

3.           Если ты их мне вернешь, а себе оставишь фото — мы не в расчете и

4.           Прежний договор остается в силе, то есть

5.           Я пишу тебе картину.

6.           Картина может иметь сюжет, который будет выбран мною.

О том, что я чувствую и думаю из-за всего этого, я ничего не скажу.

 

3 декабря. Воскресенье

Я не знаю, должен ли человек смотреть. В изображение. И без глаз множество выражений. Легкое изменение овала уже меняет выражение…

… Прошло два месяца. Что сделано мною? Ничего. Если не считать трех загрунтованных холстов и с десяток «Быков», гуашью написанных мною вчера и сегодня.

Один «Бык» будет написан на холсте. Может быть, будет твой. К «Быкам», моим «Быкам», у меня двойственное отношение. То я ненавижу их, то хватаюсь их рисовать, «Быков» моего воображения.

 

Примечания

1 Из письма В.Стерлигова Е.Сперанскому.

2 Письма Евгению Сперанскому (Дневник 1950) // Шестнадцать пятниц. Вторая волна ленинградского авангарда. Часть 1: Владимир Стерлигов. Тексты об искусстве, дневники, письма / Изд. Подготовила Елена Спицына. (Experiment / Эксперимент. Том 16. The Institute of Modern Russian Culture). Los Angeles, California, 2010. С. 313-328.

3 Речь идет о романе Лоренса Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена».

4 Троицкая церковь в Старом Петергофе арх. А.И.Штакеншнейдера построена в псевдобарочном стиле.

5 «Собственная дача» в Старом Петергофе и упоминаемые далее «Бельведер» и «Розовый павильон» — построены по проектам архитектора А.И.Штакеншнейдера.

6 Императрицы Елизаветы Петровна

7 Строка из стихотворения Г.Р.Державина «Река времени в своем стремленьи…»: А если что и остается // Чрез звуки лиры и трубы, // То вечности жерлом пожрется //И общей не уйдет судьбы.

8 Я.С.Друскин, философ, друг В.В.Стерлигова.

В. Стерлигов. Весенний этюд. 1958 (?). Картон, масло. Москва. Частное собрание

В. Стерлигов. Весенний этюд. 1958 (?). Картон, масло. Москва. Частное собрание

В. Стерлигов. Натюрморт. 1950-е годы. Бумага, акварель. Москва. Частное собрание

В. Стерлигов. Натюрморт. 1950-е годы. Бумага, акварель. Москва. Частное собрание

В. Стерлигов. Пейзаж. 1950-е годы. Бумага, акварель. Москва. Частное собрание. Публикуется впервые

В. Стерлигов. Пейзаж. 1950-е годы. Бумага, акварель. Москва. Частное собрание. Публикуется впервые

В. Стерлигов. Рождество. 1973. Бумага, акварель, карандаш. ГМИИ им. А.С.Пушкина

В. Стерлигов. Рождество. 1973. Бумага, акварель, карандаш. ГМИИ им. А.С.Пушкина

В. Стерлигов. Стога. 1940-е годы. Бумага, карандаш. Москва. Частное собрание. Публикуется впервые

В. Стерлигов. Стога. 1940-е годы. Бумага, карандаш. Москва. Частное собрание. Публикуется впервые

В. Стерлигов. Царство кривой. 1969. Бумага, черная акварель. Москва. Частное собрание

В. Стерлигов. Царство кривой. 1969. Бумага, черная акварель. Москва. Частное собрание

В. Стерлигов. Берег залива. 1960-е годы. Холст, масло. Петербург. Частное собрание

В. Стерлигов. Берег залива. 1960-е годы. Холст, масло. Петербург. Частное собрание

В. Стерлигов. Лодка. 1950-е годы. Бумага, акварель. Публикуется впервые

В. Стерлигов. Лодка. 1950-е годы. Бумага, акварель. Публикуется впервые

В. Стерлигов. Автопортрет. Бумага, жирная пастель. Москва. Частное собрание

В. Стерлигов. Автопортрет. Бумага, жирная пастель. Москва. Частное собрание

 
Редакционный портфель | Подшивка | Книжная лавка | Выставочный зал | Культура и бизнес | Подписка | Проекты | Контакты
Помощь сайту | Карта сайта

Журнал "Наше Наследие" - История, Культура, Искусство




  © Copyright (2003-2018) журнал «Наше наследие». Русская история, культура, искусство
© Любое использование материалов без согласия редакции не допускается!
Свидетельство о регистрации СМИ Эл № 77-8972
 
 
Tехническая поддержка сайта - joomla-expert.ru