Дополнение к примечаниям

Письмо А.Б.Стерлигова Е.В.Сперанскому

Глубокоуважаемый Евгений Вениаминович!

Я рад, что наконец ко мне попали Ваши «Воспоминания о В.В.Стерлигове», о которых я слышал так много хорошего. Прочел залпом, не только с интересом, но и с волнением — ведь речь идет о дорогих мне людях. «Воспоминания» прекрасно написаны, они сердечны и, мне кажется, психологически верны. Однако я заметил в них несколько фактических неточностей, вполне объяснимых — в чем-то могла изменить память, каких-то подробностей семейной истории Стерлиговых Вы просто не знали. Поскольку, к счастью, появился шанс опубликовать «Воспоминания», попробую сделать ряд уточнений или пояснений — может быть, они Вам помогут подготовить текст к изданию.

«Пришел он в нашу школу поздно, может быть уже после революции» — В.В. начал учиться в другой гимназии, называвшейся сначала «гимназия Е.А.Кирпичниковой», перед самой революцией — «П.Н.Поповой». Она занимала один из известнейших московских особняков на Знаменке — Знаменский оперный дом, где сейчас располагается музыкальная школа. В ней действительно было совместное обучение «на швейцарский манер». Учились главным образом дети либеральной интеллигенции. К ней принадлежал и отец В.В. — Василий Николаевич Стерлигов. По профессии историк-античник. Один из авторов известной хрестоматии «Древний мир в памятниках письменности». Он вел в гимназии историю Древнего мира и Средних веков. А Елизавета Владимировна, ставшая его второй женой, была его ученицей и выпускницей гимназии. Естественно, в гимназии учились и дети Стерлиговы, в порядке старшинства: Борис, Ирина, Владимир и Галина. Борис, мой отец, закончил гимназию много раньше, чем Владимир, в 1917 году. После революции гимназию переделали в опытную трудовую школу, а часть учителей и учеников, в том числе и Стерлиговы, с 1919 года перешли к М.Х.Свентицкой, на Сивцев Вражек. Впоследствии Василию Николаевичу из-за дворянского происхождения преподавать историю запретили. И он до своей смерти в 1934 году вел русский язык и литературу, которые, впрочем, он тоже неплохо знал.

О появлении Володи у Вадима Кускова — семьи Стерлиговых и Кусковых были очень близки еще с дореволюционных времен, и именно Володя познакомил с ними своего друга Краевского.

В.В. «учится в летной школе… поступил в эту школу не без помощи своих братьев, родного и двою­родного, Владимира Пебарта… К тому времени они были уже без пяти минут летчиками». Здесь требуется много уточнений. В.В. учился в авиационном училище. Но — картографическому делу, куда его рекомендовал Борис Васильевич из-за увлечения Володи рисованием — ведь он посещал студию Мешкова. Двоюродный брат — не Владимир, а Дмитрий Бернгардович Пебарт, по матери Стерлигов, сын тетки Володи Веры Николаевны, и латыша Пебарта, врача московского Императорского лицея. Ни Володя, ни Митя Пебарт никогда летчиками стать не собирались, Пебарт стал авиационным инженером-изобретателем и до конца рабо­­тал в научно-сследователь­ском институте в Чкалов­ской. Но в какой-то форме авиация, небо могли увлекать В.В., как и многих уже состоявшихся и будущих художников того времени. Итак, «страшная колдунья» — сестра Василия Николаевича, «тетя Вера».

«Для меня до сих пор загадка: почему Стерлигов жил в Гранатном, у тетки, а не в своей семье?» Отгадка проста: в квартире Василия Николаевича в
Ваганьковском переулке (ныне ул. Маркса-Энгельса у Ленинской библиотеки) Стерлиговы были «уплотнены» до одной комнаты, где ютились сам Василий Николаевич, его две дочери, причем Ирина скоро вышла замуж и привела мужа, Елизавета Владимировна и ее с Василием Николаевичем несчастный маленький слабоумный сынишка Слава. Поэтому сыновьям — Борису и Владимиру — места там совсем не оставалось. Пебарты не­однократно и в эти годы, и позже предоставляли кров Володе.

«Жена его начинающая певица, живут они на Крестовском острове, по вечерам у них бывает нечто вроде “салона”». Требует пояснений, так как боюсь, что получается превратное впечатление «светской жизни». Первая жена В.В. — Лидия Ивановна Мейснер (в первом браке — Эренберг), с которой В.В. был дружен с раннего детства. Мейснеры — соседи Стерлиговых по имению в Рязанской губернии, и каждое лето младшие Мейснеры и Стерлиговы проводили вместе. Поэтому в переезде В.В. в Ленинград возобновленное знакомство с Мейснерами и завязавшийся роман с Лидой сыграли важную роль. Хозяйкой «дома» — деревянного, очень скромного, на Крестов­ском была мать Лиды, педагог и даже директор школы Ольга Степановна Мейснер, одна из самых образованных женщин дореволюционной России, из знаменитой «ученой» семьи профессоров Куторга. Об этой семье рассказано в книге брата Лиды — Д.И. Мейснера (Миражи и действительность. Записки эмигранта. М., 1966). Так что «салон» в конце 20-х – начале 30-х годов никакой «светской» окраски не имел, хотя они и играли с обэриутами и друзьями-артистами в пинг-понг. Попавшая после ареста В.В. в лагерь Лида исчезла без следа.

«Эпидемией страха был заражен и Борис Стерлигов. Тем более что к тому времени он был в большом чине, может быть уже генералом». Этот раздел мне комментировать нелегко, но все-таки ряд сомнений не могу не привести. Во-первых, мы — семья Б.В. — до конца 1940 года жили не в Москве, а в военном городке в Чкаловской, где располагался научно-исследовательский институт, в котором работал мой отец, попавший в глухую опалу в то особенно грозное для военных время, так что московской квартиры просто не было. Во-вторых, дядя Володя все-таки у нас в эти довоенные годы нередко бывал. И я прекрасно помню, как он за нашим чайным столом делает мне те самые «жукуськи». Не могу сказать наверняка, но скорее всего, дядя Володя просил отца походатайствовать за него, и отказ отца приобрел «художественную форму» (как это нередко у В.В. бывало) в виде «разговора через цепочку». Ходатайство же тогда могло иметь лишь обратный результат — отец не избежал тяжелых контактов с «органами». Существенной поправкой к дальнейшему изложению должно послужить и то, что и другие родственники В.В. от него не отвернулись: он часто ночевал, а иногда и просто жил у Пебартов и у своей сестры Ирины, остававшейся в «родовом гнезде» в Ваганьковском переулке.

«Живописец-дилетант, правоверный традиционалист, бывший летчик, генерал в отставке Юмашев… к тому времени был глубоким стариком, во все разуверившимся ипохондриком». Андрей Борисович Юмашев был старше В.В. всего на год. До того, как стал летчиком, учился в Училище живописи, ваяния и зодчества, был последователем импрессионистов и фовистов. Конечно, масштаб его скромного дарования не сопоставим с В.В., но все же состоялось несколько персональных выставок его живописи. И не из-за «геройства» или «генеральства». Стариком и ипохондриком он не был, а был тяжелым сердечником, много лет балансирующим на грани жизни и смерти. Важно, что дача его была в Крыму, в Алупке, где В.В. и написал свою замечательную серию «Морей».

«Сафонова… жила, если не ошибаюсь, одиноко» — нет, у нее была семья, с которой и В.В., и сестры Глебовы поддерживали и потом дружеские отношения.

«Автор “Вруна” уже несколько лет как погиб…» — речь идет о предвоенных годах, тогда как Д.И.Хармс погиб, как известно, в начале войны.

«В лагере он встретил профессора К.» — это ошибка. Речь идет об известном астрономе
и физике-теоретике Козыреве, родственнике сестер Глебовых. Козырев тоже был в лагерях, но не в Карлаге, и позже, чем В.В. Их знакомство и дружба относятся уже к послевоенному времени в Ленинграде, где Козырев и рассказал В.В. о девочке и вспышке на Луне.

«Сюжет — “Стер­лигов-с-иголочки”» — может быть, стоит прибавить, что кроме украшения витрин В.В. подрабатывал и на готовящейся к открытию ВСХВ?

«Уехал ли он, в конце концов… в Ленинград и там скитался. Жил за чертой города?» Да, какое-то время он жил «минус сто» — в Луге.

«Актер Эраст Гарин» — с Гариным, родом тоже из рязанских помещиков, В.В. был знаком с детства, и это не питерская, а московская дружба.

«У генерала большие связи, начиная с отделения милиции и кончал высшими сферами» — трудно даже представить что-либо более далекое от подлинного Бориса Васильевича и его образа жизни, но в милицию он, конечно напуганный этой тревогой, позвонил и, кажется, в первый и последний раз в жизни сказал: «С вами говорит генерал…». Получается же что-то совсем иное.

«Помню маленькую экспозицию в Москве…» — может быть, стоит сказать о двух коротких выставках — в Музее архитектуры на Воздвиженке и в Гравюрном кабинете ГМИИ им. Пушкина? Алла Повелихина не из Русского музея, а из Музея города Ленинграда.

Надеюсь, Евгений Вениаминович, Вы не обиделись за это крохоборчество? Я им занялся из-за предстоящей публикации Ваших «Воспоминаний» — ведь это будет практически единственное публичное упоминание сейчас всех этих людей и обстоятельств, и жаль, если эти немногие ошибки таким образом публично «узаконятся». Если Вам понадобится какая-нибудь помощь в доработке присланных из Петергофа гранок¹ — я к Вашим услугам. Но мне кажется, что исправления внести нетрудно, а львиная доля текста — и замечательного! — остается без изменений.

Кланяйтесь Наталье Павловне,

искренне Ваш А.Стерлигов

23.11. 1991

1 Издание осуществлено не было, о судьбе гранок публикаторам не известно.