С.Н.Дурылин

 

Из «Олонецких записок»

 

<1917 г.>

 

Абрамцево, четверг 17 августа

Я вчера приехал сюда. Здесь А.Д.Самарин, готовящийся к операции (аппендицит), здесь Нестеровы. М<ихаил> В<асильеви>ч отчеркивает в «Новом времени» крестиками ответ Родзянко Керенскому и речь Шульгина. Я читал вслух речь Алексеева. А<лександр> Д<митриеви>ч горестно слушал и при упоминании о роли комиссии генерала Поливанова в расшатывании дисциплины в армии сказал, что ему особо тяжело это слушать. Он верил в честность и ум Поливанова. Еще в Совете министров Поливанов говорил ему: «Напрасно меня ставят в какие-то особые отношения к Гучкову и обвиняют в младотурчестве»¹. А.Д. приписывает деятельности Поливанова правильное устройство укомплектований армии, чего не было при Сухомлинове. 2-го марта А.Д. видал приказ №1² развешенным по всему Петрограду. Гучков ничего не сделал, чтобы отменить его, и выгнал 28 генералов. Недавно А.Д. видел генерала Сахарова, известного участника Брусиловского наступления³. Генерал был удален «за старость» — на самом деле, в угоду «настроениям».

 

18-го

Было облачно и серо, когда поезд подъезжал 12-го, утром, к Москве. Ночь прошла в тяжелом сне, Коля спал, скрючившись и изогнувшись, частью на лавке, частью на багаже, положенном в проходе между лавками. В вагоне было душно и тесно. С фронта ехали офицеры на Московское совещание⁴. У них — надежды на Москву и проклятия Петербургу. У одного, еще не старого, но седого, с измученным желтым лицом, рука на привязи. Это — рана от русских. Солдаты чужого полка порешили вырезать офицеров его полка, свои солдаты хотели быть зрителями этого дела; тогда он собрал всех офицеров, раздал им винтовки, построил из них боевую роту — и пошел на чужих солдат. Солдаты бежали, не выдержав этого наступления, а он — кажется, полковник — был ранен. Москва встретила нас забастовкой трамвая: идейные трамвайщики протестуют по поводу созыва контрреволюционного совещания.

Гул города испугал меня. Я отвык от него. В Петербурге мы не выходили с вокзала.

Нет, не от Бога полагается начало городам. Самые камни, вбитые в мостовые, теряют что-то, что есть у тех камней, у раскиданных по олонецким полям и лесам. Городская тоска охватила меня. Дома я узнал, что приехал Костя Толстов. Побывав у М<ихаила> А<лександрови>ча, я пошел пешком к брату, где остановился Костя. Я зашел к Иверской и отслужил молебен у святителя Николая. Площадь перед Большим театром была запружена толпой и войсками. Никакого особого возбуждения не было заметно — только немного прибавилось суеты к суетливым будням Москвы в год 17-й.

На углу Лубянской площади, у пассажа, меня окликнул матрос. Это был Костя. Еще немного — и мы затерялись бы в толпе, а он уезжал сегодня в ночь. Он оброс бородой, и в лице его появилась какая-то резкость, сухость, и южный отпечаток стал явней и резче. Мы пошли ко мне через Театрал<ьную> площадь. Толпа шарахнулась. Многие побежали. Костя презрительно толкался и расталкивал встречных. Посидев у меня, мы побывали у Папá⁵, встретили Ешку Стерлигова и вечер провели вместе.

Костя — член Исполнител<ьного> комитета армии и флота в Гельсингфорсе. Он в какой-то командировке в Москве, снабженный надлежащими удостоверениями, которые производят, где надо их предъявлять, сильное впечатление. Он — власть. Он чувствует себя ею, и, когда дело доходит до других, его признают за власть. Кто ж он?

Для меня лично он тот же, что и всегда был. У него нет по-прежнему никакого политического или общественного сознательного «я». Он знает не то, что вообще нужно — нужно для России, для государства, общества, партии, класса, сословия, — а то лишь, что ему нужно, лично и только ему, — беда лишь в том, что это «лично ему нужное» он, в силу обстоятельств времени, может осуществлять теперь как вообще нужное, как всероссийское. Он называет себя опять, как в пятом году, социал-рев<олюционер>ом, но это оболочка, которой он и сам не верит. Начало февраля 1917 г. застало его в Гельсингфорсе, в «службе связи» Балтийского флота. Он должен был держать экзамен на «старшего». Непенин лично его знал.

— Знали ли вы, что готовится революция?

— Знали. Еще когда созывали Государственную Думу, мы выступать собирались. На Петроград были готовы идти палить. От наших орудий ничего бы не укрылось.

Известия об отречении императора скрывались от экипажей балтийских судов. Носились слухи. Росла тревога. Она разрешилась тем, что на нескольких судах принялись убивать офицеров. Их не пристреливали, а били чем попало, терзали, рвали. Константин называет это «раздавить гадов». Он говорит с настоящей ненавистью о них. Помнить подробности его рассказа было тяжело. Я только вот что запомнил: Непенин дал сигнал выбрать по двое делегатов с судов и приехать к нему на «Кречет». Отпускать делегатов боялись. Ждали обмана. Константин был выбран от службы связи, как сам он признает, «гениально» организованной Непениным.

— Когда я на «Кречет» шел, я все программку эсеров вспоминал, что в голове от прежнего осталось.

Адмирал заставил их подождать. Приказано было выстроиться попарно, не быть в куче. На все это ворчали. Непенин вышел и, не здороваясь — «боялся, что не ответят, сердить нас не хотел!» — стал спрашивать, что нужно? чем недовольны? чего хотят?

Выборные заговорили о професс<иональных> нуждах. Непенин перестал сдерживаться и, выслушав выборных, воскликнул: «До сего времени был Балтийский флот, была Россия. Теперь нет Балтийского флота, не будет России!»

И, обернувшись к выборным от службы связи, крикнул: «А вы тоже командиров убивали? Тоже убийствами занимались?»

— Нет, у нас убийств не было, — отвечал Константин.

— А вам что нужно? — еще повышая голос, спросил адмирал.

— А вот что нужно… — отвечал К<остя> и стал излагать эсеровскую вспомянутую им по дороге «программку».

Это было первое заявление политических требований в Балтийском флоте. Какой ужас царит над Россией, если подумать, что их заявлял адмиралу боевому, умнице, таланту, человек, еще за десяток минут только вспоминавший нечто, сохраненное от 5-го года⁶, о чем сам не думал, чего не знает, над чем год назад смеялся. Заявлял смело и, наверное, вызывающе, как всегда Костька говорит с людьми, ему не близкими, — с сознанием, что если его обидит или арестует адмирал, то весь «Кречет» будет разнесен, как щепка, орудиями, наведенными на него с «Павла I» (теперь «Республика») и «Андрея Первозванного». Адмирал ничего не ответил Константину, а товарищ К<онстантин>а по «связи» продолжил исчислять забытые Костей требования — все по той же «программке».

Делегаты съехали с «Кречета», не получив никакого ответа от адмирала.

На другой день произошел знаменитый разговор Керенского по телефону. К телефону подошел Непенин. Керенский потребовал кого-либо из матросов, что и было исполнено. Стало известно об отречении императора и великого князя. Непенин повторил свою фразу: «Нет флота — нет России». Был выбран и организован Совет матрос<ских> и солд<атских> депутатов. Костя был избран в него. Он попал в Исполнит<ельный> комитет и занял две важнейшие должности — судебного следователя и члена «охраны свободы». Он производил обыски и арестовывал офицеров.

Был убит матросом Непенин⁷.

— Что ж, разве вы не знали, что значит Непенин для России? — спросил я.

— Нет, знали. Мы бы, из службы связи которые, его не убили бы.

— Так почему ж убили?

— Да он с матросами плохо обращался. Своему пустому автомобилю приказывал честь отдавать. Его и убили.

— Да ведь вы убивали замечательного адмирала, ненавистного немцам, об этом-то должны же были вы подумать?

На это в ответ опять фраза, что он теснил матросов, опять автомобиль, опять уверенье, что будут и лучше его адмиралы, опять полное и ужасающее забвенье, что России-то, России-то есть дело до того, кто будет адмирал в Балтийском флоте. Нет, матросы ищут матросского адмирала. И нашли: Максимова⁸.

А дальше в рассказе Кости, — правдивейшем, ибо К. никогда не врет, — все становится фантастичным. Он заведует почти двумястами офицеров, арестованных матросами. Он ведет им допросы, разбирает обвинения, разрешает свидания их близким.

— Один на моей душе лежит. Да он гад был: в 5-м году латышей расстреливал — всякого, у кого охотничье ружье найдут. Испугался, должно быть, — с третьего этажа из-под ареста выбросился. А жены их, гадов, приходят — чуть руки не целуют, вы…ть можно бы каждую — только обещай, что жив останется. Я бороду не брил, чтобы злей быть с виду. Я было злой стал. Да злей меня были. Петроград требует офицеров на допрос, а мы не даем, сами ведем дело. Назначили мне 400 в месяц. Мы контрразведкой занялись. Напали на след финских шпионов — их целая организация была, переправлявшая финнов-солдат к немцам. Да Керенский вытребовал от нас списки ихние и передал финскому Сенату: «Они сами должны вести это дело. Русским не должно вмешиваться». А те всех распустили. К чертовой матери Керенского. Сволочь, все шпионы разбежались.

Костька ездил часто в Питер для объяснения в министерствах. Он прямо входил не разбирая куда и требовал товарища министра или самого министра. Достаточно было слов: «Я послан от Исполн<ительного> ком<итета> из Гельсингфорса», как всякое требование исполнялось, отпускались деньги, появлялись министры, бросались другие дела и вежливо выслушивались эти матросские посланцы.

Они разбирали архивы и выискивали дела, относящиеся к 5-му году и служащие к обвинению офицеров. Дела оказывались действительно ужасные. Так, есть дело об офицере, который посадил, по высшему приказу, виновных матросов на барку и в море расстрелял ее из орудия. Месть и месть. А в это время Ленин достал денег на устройство и украшение роскошного матросского собрания. Правительство кланялось в пояс матросу, солдату, рабочему.

Костька — с неограниченной властью, ибо не было власти, которая ограничивала бы это властное властвование мести и низов, мстящих верхам.

Я в первый раз в жизни был рад, когда К. уехал в воскресенье. Кошмар наяву — эти рассказы, эти удостоверения, эти ругательства. Это медленно произносимое с придыханием «h-ады»… И это, это — Кронштадт, Гельсингфорс!..

 

Но старые больные раны,

Рубцы насилий и обид⁹ —

 

вонь и смрад от них, — и идущие от них новые раны, новые обиды, новые рубцы насилий, это «растление душ», эта голая душа народа (матроса и солдата), убивающего Непенина и приветствующего9а — кто все это «излечит и прикроет»? Смеем ли мы сказать: «Ты, риза чистая Христа»? Не потеряли ли мы на это всякое право? Нет, еще не видно конца ранам и рубцам. Не изольемся ли мы кровью без перевязок? Не учрежден еще «Красный крест», который сумел бы всех нас перевязать и уложить в лазарет!

Но все-таки остается вопрос: «Кто же Костя? Большевик? Анархист? Нет, это все не то. Это та же центробежная сила русской истории, которая воздвигала самозванцев, Федьку Андросова, Разина, Пугачева, максималиста-экспроприатора 905 года¹⁰. Теперь она плещется по всему русскому простору — поджигает помещичьи усадьбы, оскверняет мощи в Киеве, вопиет о «контрреволюции». И не Керенским, и не Милюковым ее остановить! Нет, государство — узда, государство — сурово и тяжко, и опять, и опять — если суждено России быть — поднимется как-нибудь медный всадник — и «вздернет на дыбу». Нужно ли этого желать? Нужно, ежели желать бытие русского государства, и не нужно, если забыть о нем и помнить, что «Дух дышит, где хочет», что православие может всемирно воссиять и у японцев, и у американцев. За государство платят — и вот «Россию вздернул на дыбы» и есть такая плата.

Костька это сознает:

— Придется нам первым начать с казаками драться.

— Почему же первым?

— Потому что иначе они начнут первыми.

А мне он говорит:

— Ведь и вам теперь свобода — какое вы христианство можете сделать! и дальше что-то говорит о Христе-социалисте.

— Не говори глупостей. Я не хочу твоей свободы.

— Ну, тогда попов острижем. А то, право, заговорили бы по-новому вы, если уж нужно вам ваше христианство.

Конст<антин> — подголосок, но верный подголосок чьих-то широко воющих голосов, снизу и слева.

 

19-го

Утром 13-го я пошел к обедне в Успенский собор. Служил архиеп<ископ> Тихон¹¹. Мне обрадовались Ремизов и Соловьев. Оказывается, 12-го Синод утвердил мой проект устава Кремлевского братства. Раздавали воззвание об учреждении братства Кремля, составленное мной и напечатанное за подписью протопресвитера. Розов возгласил многолетие братству, а протопресвитер сказал о нем проповедь на текст: «Забвена буди десница твоя, аще забуду тебя, Иерусалиме»¹². После все перешли в Мироварную палату¹³, где и произошло открытие братства. Были речи Любимова, архиеп<ископа> Тихона, Кузнецова и неизбежного Быкова. Выбрали в члены совета тех, кто был весной на совещании у Любимова. Собрали 1000 рублей, «а нужно миллион», как говорит Ремизов.

14-го вечером, с Сережей Фуделем и Мокринским, я пошел ко всенощной в Усп<енский> собор. Стояла толпа желающих попасть в собор. В соборе было густо народом и жарко. Служило семь архиереев во главе с Тихоном. Я ходил с блюдом — со сбором в пользу братства Кремля. Всенощная длилась с 6 до 10 ¹/₂. По середине собора стояли члены Собора. Среди них оказался архимандрит Вениамин¹⁴. Он окликнул меня и улыбнулся, молвив вполголоса: «С<ергей> Н<иколаевич>, спаси вас Господи!» Синодальный хор пел всенощную киевским распевом. Лития совершалась на паперти собора, и вслед за ней был крестный ход вокруг собора. Архиепископа впервые поминали митрополитом, и среди службы принесен был белый клобук, которым и заменил пр<еосвященный> Тихон свой черный. Перед Евангелием всеми архиереями читан был акафист Успению. Меня поразил художественной, сжатой, строгой силой своего чтения преосв<ященный> Анастасий Кишиневский. Но лучше и сильнее всего действовал на душу сам собор, озаряемый множеством свечей, оживляемый тихим и строгим пением, наполненный народом, насыщенный молитвой. Он весь снаружи был как бы охвачен звоном: это было пенье над пеньем, Успенская служба над службой. Нет, это не прибой волн, — это что-то в воздухе творящееся, от воздуха, от атмосферы идущее, природное, простое, всегда бывшее, не человеком содеянное — этот звон. И в то же время чувствуется, что он такой же старый, такой же неколебимый, как эти стены собора, сияющие золотом и ликами мучеников. А П.Б.Мансуров шепчет мне: «Смотрите, эти колонны как пальмы. Бывает в мире прекрасное, великое, — и вот оно. Такое есть еще только у Марка в Венеции¹⁵, такие же колонны-пальмы, но ведь и там — Византия, православный храм». За стенами собора — сотни народа, жаждущие попасть на службу. Их впускают по мере выхода богомольцев из собора. Во время прикладывания к выносной иконе милиционер — парень с безусым лицом, в глупом красном воротнике, все бросался словами: «Товарищи, не напирайте», «товарищ тó, товарищи другое». Женщины около меня роптали: «Какие тут товарищи? Тут братия христиане». Мне тоже надоело это, и я сказал ему: «Тут слову “товарищи” не место. Тут все православные, а не товарищи». Он удивленно посмотрел на меня и стал обращаться к толпе со словами: «Господа!».

Наутро к обедне начали звонить на Иване Великом в 9 ч. Я уже был в соборе. Членов Собора пускали через северные двери, имевших билеты на вход в собор — через южные.

Служба шла с обычным торжеством. Служил митр<ополит> Владимир с двумя новыми митрополитами — Петроградским¹⁶ и Тифлисским¹⁷, которые не могли еще достать себе белых клобуков. Я опять ходил со сбором и узнавал многих знакомых среди членов Собора. В алтаре стояли Добронравов и Артоболевский, в самом соборе кн<язь> Григорий Трубецкой в военной форме, Е.Н.Трубецкой, А.К.Рачинский, прот<оиерей> С.Четвериков. У царского места стоял Родзянко. Перед «Отче наш» разнесся слух, что приехал Керенский. В это же время стали собираться в собор архиереи, участвовавшие в крестных ходах. Середина собора наполнилась ими. Потом они стали прикладываться один за другим к св<ятым> мощам. Я видел, как они прикладывались к мощам митр<ополита> Ионы. Они подходили один за другим — в золотых саккосах¹⁸, с жезлами, — снимали митры, передавали их мальчикам-служкам, гробовой иеромонах возглашал: «Святителю отче Ионо, моли Бога о нас», и они прикладывались к мощам, склоняясь над ними. Я видел их всех. Среди них были глубокие старцы, но более всего были заметны те, у кого старость еще соединялась с силой, с явным еще упором в жизни, — и я дивился их лицам. Это были русские лица, даже не просто русские, а великорусские лица — хоть сейчас в образец этнографический взять их, и ни одного лица незначительного, вялого, внутренне скучного. Не интеллигенты: это бесспорно, явно, ясно; есть на лицах морщины, и умные складки, и жизненные отметы борьбы, думы, может быть, страсти, — но это скорее лица умных бояр XVII века, какого-нибудь Ртищева, Матвеева, Стрешнева. Два-три подвижнических лица — тонких и изнутри значительных, остальные — крепкие земле, народные, полнообразные житейским и бытовым содержанием лица. Да, в жизни у них, чтобы о них ни говорили, есть уклад, мера, — и красота. Нестеров прав; когда я ему это рассказывал, он молвил: «Они так ходить умеют, так двигаются, так идут, как века только могут научить ходить и двигаться. Это — строй, это — чин!».

После заамвонной молитвы митр<ополит> Владимир прочел грамоту Синода о созыве Собора¹⁹, члены Собора — миряне и клир — попарно стали выходить из собора19а и строиться для шествия в Чудов монастырь²⁰ на площади, а все архиереи, стоя посредине собора, запели «Символ веры»²¹. Это был сильнейший момент богослужения. Их было сто архиереев и архимандритов, и «Символ веры» звучал с силой незабываемой. Давно, давно не раздавалось такого голоса Церкви под успенскими сводами. А это золото, а это вниманье стен пятивековых, а это пустое царское место, а эти штатские фигурки «временного правительства», не могущие подтвердить ни слова из того, что поет архиерейский сонм! Все это — сколько дум, сколько чувств давало и сменяло одни на другие. Вековое — и минутное, плещущее с силой на недвижное вековое. Я вышел на паперть. Началось выхождение архиереев из собора. Они шли попарно начиная с Димитрия и Арсения — викариев московских. У них нет ни слова, ни движения, не связанного с тем, в чем они участвуют: вековой чин, вековой «ход». Великая истовость — и какая красота! А за ними вышел Керенский. Он был в костюме цвета хаки — во френче. Около него группа штатских — Авксентьев, Карташев и еще кто-то, и какие-то молодые офицеры, и городской голова в цепи — человечек из «типов»: маленький, остробороденький, тонкий и юркий²². Керенский держался как-то неестественно прямо, начеку, на выдержке. Казалось, в руке у него должен был быть стек, непременно стек. Его наряд — военный и невоенный, наряд военного «штатского» — подчеркивал случайность и нелепость его присутствия тут, в соборе, где шли люди в одеждах вековых, переживших столетия, рассчитанных на какую-то известную мистическую прочность и неотменимость. Я четко и близко видел его лицо. Оно было землисто и худо, и мне показалось оно — в глазах, в искривлении губ, в линиях ноздрей — усталым до злости и злым до усталости. Оно и было, и казалось молодым, но молодость эта еще усиливала в нем черты случайности, измученности, злости. Все это было на лице так явно и открыто, что мне стало неприятно смотреть: вот он закусил губу, вот двинул плечом и в фигуре его еще заметней стало какое-то надрывное, истерическое высокомерие, злобная душевная надменность, холодом и обреченностью веяло от него.

Я перестал смотреть на него. Звон гудел и шумел в воздухе. Народ напирал со всех сторон. Шествие еще только повернуло за угол Усп<енского> собора. Милиционеры не могли сдержать толпу, она хлынула на шествие, и Керенский оказался в толпе, смешавшись с ней. Сзади его нельзя было отличить от любого военного, каких было много в толпе. И тут я опять посмотрел на него. В это же время смотрел на него Новоселов, наблюдая за ходом с крыльца церкви Риз Положения²³. Наблюдения наши сошлись. Вот его слова: «Тут он сдерживаться перестал, перестал быть на виду, тут на него не смотрели так — и на лице у него была такая грусть! И я вспомнил соловьевскую “Повесть об антихристе”²⁴. Помните, какое у того было грустное лицо там, на соборе?» Это верно, это так: лицо грустное и ненавидящее. Вот он идет — зачем? Все это — кресты соборов, хоругви, сонм архиереев, самый Собор — ему чуждо, враждебно, ненавистно. Его рука не может подняться для креста — для того, для чего поднимаются теперь одновременно тысячи рук. Я видел: он ни разу не перекрестился! А он стоит здесь на месте того, кто здесь крестился, кто венец принимал у алтаря, кто читал вслух в этом же соборе этот же «Символ веры», каждое слово которого для него вздор. А этот народ, сюда пришедший? Разве это та «демократия», о которой он говорит, которой что-то обещает, чем-то грозит? Это все чужое, он до нестерпимости «не свой» здесь, и, конечно, он это чувствует, и он — умный, он, дерзкое дитя, злится, вероятно: «Кой черт меня принес сюда? И на кой черт все это нужно?» — эти архиереи, соборы, колокольни, иконы, мощи. Ведь это все с тем связано, что он ненавидит, что ему ненавистно от  до . Идет он в своем хаки — грустный и злой, со своими штатскими. Милиционеры кой-как налаживали порядок. Народ вновь рушил его. Помогли казаки. Я очутился около С.Котляревского и поздоровался с ним. Я и не знал, что он товарищ министра исповедания, я не знал даже, что есть такой министр. Не дойдя до Чудова м<онасты>ря, Керенский резко свернул влево, к автомобилю, и уехал вместе с Авксентьевым. Ему покричали из толпы. Зачем он приезжал? Вчера, 14-го, Любимову предложили отменить крестные ходы из-за того, что совещание не кончилось и будет еще и 15-го. Л<юбимов> отвечал: «Отмените, если можете». Вместо отмены, они приехали в собор. Человек в хаки прошел от Усп<енского> собора до монастыря с усталостью, со злостью, с грустью. Или он не нужен, или не нужно все, что не-он: эти колокола, архиереи, паперти, крестящиеся люди. Соединения быть не может.

Солнце сияло. Звон гудел. Мы входили в Чудов м<онасты>рь. Вся площадь была залита народом. Ослепительно сверкали в воздухе золотые хоругви.

 

21-го, понед<ельник>

В Чудовом прикладывались, заходя слева, к мощам свят<ителя> Алексия и выходили через крыльцо Николаевского дворца. Перед самыми мощами Турбин сказал Котляревскому: «А ваши товарищи этого идолопоклонства уж не выдержали и сбежали». Котляревский усмехнулся ему своей жуткой усмешкой. Я спросил его: «Вы в отпуске в Москве?» — «Я пробуду здесь два месяца». Оказалось, что он назначен правительством присутствовать на Соборе. В сенях Никол<аевского> дворца я увидел архимандрита Серафима (Звездинского).

Мы расцеловались, он взял меня за руку и, улыбаясь, заговорил: «Златоуст наш, Златоуст! — он намекал на наши с ним встречи в Златоустовском кружке²⁵. — Спаси Вас, Господи!» — «Всем нам теперь истинный Златоуст нужен», — сказал я. Архимандрит перестал улыбаться. Стало грустно и пусто как-то. Мы вышли на площадь. Монахини Вознесенского м<онасты>ря²⁶, стоя на крыльце, пели. У Спасских ворот опять разорвалась цепь, смяли милиционеров, и мы с Турбиным прошли через ворота и очутились на Красной площади раньше Карташева с Котляревским. «Министр не прошел, министр не прошел!» — метался какой-то горе-распорядитель из милиционеров. Площадь была полна народу. Бросалось в глаза присутствие множества женщин. Много молодых лиц. Духовенство — архиереи — вошли на лобное место. Началось молебствие. Солнце сияло летнее, щедрое и радушное. Сияли золотом хоругви и иконы пришедших на площадь крестных ходов и ризы духовенства, замешавшегося в толпе. Лобное место казалось заполненным золотом, обрамленным серою каймой каменного окружья. Тихо доносилось пенье Синодального хора. Общенародное пенье не вышло: пели, или, вернее, подхватывали пенье хора, отдельные группы народа и духовенство — там и тут. Широко отдался голос протодьякона. Члены Собора смешались с толпой. В толпе около меня опять было столкновенье с милицией. Какой-то милиционер обозвал священника товарищем. Тот строго отрезал ему: «Я вам не товарищ. Пора эти глупости бросить». — «Как же вас называть, священник?» — «Разве вы не можете сказать “батюшка”?» Священника поддержали. Кто-то заметил, впрочем, что в слове «товарищ» ничего обидного нет. После служения главный кремлев<ский> крестный ход возвратился через Никольские ворота, а остальные, как ручейки золота, потекли по всем направлениям. Кремль заперли. Народ туда не впускали. Л.И.Фудель, шедшая с арбатским крестным ходом, говорила мне, что утром милиция не пропускала их в Кремль через Троицкие ворота, отсылая прямо на Красную площадь. Тогда из числа пришедших с ходом стали раздаваться громкие крики негодованья. Женщины кричали: «Владычицу не хотят пропустить!» (С ними была чудотв<орная> Балыкинская икона²⁷.) Милиция и казаки были в шапках. «Шапки долой!» — закричали из толпы. В конце концов, принуждены были и шапки снять, и крестный ход пропустить в Кремль. Но пречистенский ход через Боровицкие ворота не пропустили. Требование об отмене крестных ходов было, оказывается, предъявлено Вр<еменным> прав<ительств>ом и комиссару Кишкину. Тот отвечал, что не ручается за спокойствие Москвы, если требование будет осуществлено, и отказался его исполнить. Я возвращался с площади с пречистенским ходом. Все время пели тропарь и «Взбранной воеводе»²⁸. Народу шло множество. Трамваи остановлялись28а. Какой-то из шедших в ходу священников сказал другому: «Давайте дадим пройти трамваю». — «Очень нужно, — отвечал тот. — Пойдем, как шли». Народ был явно рад, что вот и он идет по улице, не только те, краснофлотцы, — и его много, и у него торжество. На площади с двух извозчиков продавали либеральную «Свободную церковь»²⁹. А какой был звон! Какая накопленная веками и нерасточимая сила и благость в нем! Он как-то все объединял, покрывая незримою радостью.

На утро 16-го я пошел в Храм Спасителя на хоры. Служил митр<ополит> Тихон с нашими Димитрием и Арсением. Вся середина собора была устлана малиновым сукном. На архиерейское место с трех сторон были поставлены покрытые красным сукном скамьи. Такие же скамьи наискось шли вправо и влево от этого места29а. Далее, наискось же вправо и влево, уставлены стулья, сцепленные друг с другом наподобие скамей. Вправо, ближе к клиросу, помещалась невысокая кафедра. Влево стояла скамья для членов правительства и Св. Синода. Посреди малинового сукна стоял аналой с иконой и свечой. Вместо причастного стиха Любимов сказал проповедь о Соборе. После «Со страхом Божиим…»³⁰ из алтаря вышли архиереи в лиловых мантиях и разместились по клиросам. Затем, по окончании обедни, началось шествие на Собор. Первым шел м<итрополит> Владимир в светло-голубой мантии. Он занял центральное место. За ним шествовали парами митрополиты, архиепископы и епископы. Они размещались на красных скамьях. Это было зрелище необыкновенной красоты! Бесшумно, чинно, плавно скользили лиловые широкие мантии от царских врат: как яркая лиловая река текла на середину храма по красному мягкому полю. Лиловая яркость ее умерялась нежным цветом клобуков. А в центре лиловое сменялось голубым и белым — там, где восседал первенствующий митрополит.

Когда все расселись по местам и было пропето «Днесь благодать Святаго Духа нас собра…»³¹, Любимов возгласил: «Благословите выслушать заявление Временного правительства». В это время на кафедру взошел Карташев. Он говорил четко и раздельно. Штатский человек с типичным обликом интеллигента — отмечал, что не царь, а Вр<еменное> пр<авительст>во осуществило Собор³². Мой сосед по хорам, протоиерей Вл. Успенский, шепнул мне: «Ну чего боялись созвать Собор! Может быть, ничего бы и не было, что теперь происходит, соберись он десять лет назад. А митрополит Антоний-то как теперь радуется!»³³

Пошли речи. Они, кроме этого неизбежимого33а заявления, грамоты Синода, читанной м<итрополитом> Платоном, да приветствия Московского м<итрополи>та, были явно не нужны, явно не соборны, — явно речи для любого собрания, только не Cобора. Львов (В.Н.), призвав Христа во свидетели своей веры, заявил от лица Вероиспов<едной> комиссии Гос<ударственной> Думы, что он видит Особый промысел Божий в том, что Собор собрал свободный народ, а не царская власть и что революция наша — он употребил не это, но равнозначащее слово — находится под Особым промышлением Божиим. Все было громко, быстро и так нелепо сказано и связано, что А.И.Новгородцев на все хоры — мы стояли в приделе Александра Невского — сказал: «Какие глупости Львов несет!» Родзянко от Государственной Думы сказал, что Дума шлет привет и поклон Собору и надежду, что вера подкрепит Россию, а Собор молитвой своей поможет нам всем. Седой старичок от губ<ернского> земства — Родионов — вопил на весь собор о Димитрии Донском и пр<еподобном> Сергии, о спасении России по соборному единению и молитве. На ó говорил единоверец — и говорил благочестиво, умно, чудесным русским языком, — говорил Собору, а не собранию и заседанию, как почти все другие.

Когда приветствия кончились — перед каждым из них Любимов возглашал, обращаясь к митрополиту: «Благословите выслушать…», — дьякон Богословский в золотом стихаре вошел на кафедру регентовать — и все запели «Великое славословие». И опять это был Собор, а не заседание — одно из n-го количества заседаний. (Между прочим, Карташев говорил в речи, что «правительство не смешивает Собора с одним из бесчисленных собраний, происходящих в наши дни», — еще бы оно смешивало!) Так во время речей все время забывался Собор и вспоминалось какое-то n-ое собрание. А архиереи сидели не шелохнувшись, лиловые и черные, в великом чине и строе. Они только изредка крестились, когда упоминалось в приветствиях имя Божие или молитвенный текст. Потом они встали и пошли в алтарь. Опять потекла лиловая река. Глухо загудел колокол. Начался разъезд. На хорах был П.И.Новгородцев.

_____________

Как-то на днях я проходил мимо домика Нестеровых³⁴. М.В. стоял на терраске и манил меня: «А есть известие, важное для вас!» — «Что такое?» — «В.В.Розанов приехал к Троице»³⁵.

Оказалось, Катерина Петровна³⁶, ездившая в Москву, встретила в вагоне двух господ. Заинтересовавшись фразой: «Бенуа приходит к Филосóфову…», она поглядела на них и решила, что один из них — Розанов: «…маленький, рыженький, с седенькой бородкой…». Она спросила его: Роза36а-

— Пишу у себя в «баньке», а гром гремит.

— Рóзово вскидываются молнии, дождь хлещет градом и целыми потоками.

нов ли он? — Розанов. — Он едет к «другу моему о. Флоренскому».

— Съездили бы вы к Троице, — говорит Нестеров. — А сюда кàк его позвать? Он бы и не прочь: «Я бы пожил у вас, в знаменитом Абрамцеве», — но А<лександр> Д<митриев>ич и он — несовместимы. — Да, пойдут у него афоризмы. Он ведь и при детях. Он — голый человек, — М.В. говорит это с любовью и художническим любованьем.

Вчера, 20-го, я поехал к Троице. Хотел идти пешком, но дошел только до Хотькова. Отстоял молебен у преподобного, приложился, пообедал в гостинице, зашел к Андрееву.

Андреев о В<асилии> В<асильеви>че: «Он постарел. Он к любимым темам, к Египту, охладел. Весь в <позитивной> обыденщине, хочет писать об обыденном, об обыденнейшем. Говорит: “Там, где я думал: вулкан, там ничего этого нет”. Я ему: “Просто Ваш вулкан потух, и слава Богу. Вам 60 лет”. Пошел смотреть квартиру. Хочет переселяться в Посад». Дальше разговор о Кожевникове³⁷. Он любил о. Па<вла> и завидовал: «У него творчество, у меня его нет».

Я пошел к о. Павлу. О. Павел в белом подряснике. Я стал рассказывать ему о Севере³⁸. Пришел Андреев. О. Павел: «Вот я, — если б не семья, — сейчас бы, тотчас, ушел куда-нибудь. Ото всего: от академии, ото всего. Я знаю: это когда-нибудь и будет. Не понимаю, почему ты не уйдешь?»

Бледный и мягкий Андреев виновато улыбается: «Я не могу. У меня же подагра — всяческая: и телесная, и метафизическая».

О. Павел достает папку с материалами для сборничка в память Эрна³⁹.

— Вот В.В. напечатал о нем статью в «Новом времени»⁴⁰: «Хоть немец, а был хороший человек». Жена Эрна обижена статьей.

— Нужно чем-нибудь раздразнить В.В-ча — тогда он напишет, — говорит Андреев. — Вот хоть силуэтом.

Черный силуэт Эрна лежит в папке.

— Здесь он Густав-Адольфом каким-то.

Фл<оренский>: «Он такой и был. В.В. накурил у меня в кабинете. Не могу я выносить табаку. Я после него ладаном табачный запах выгонял — и все-таки пахнет. Все пропиталось, сколько я ладану ни разжигал».

В.В-ча тщетно ждут к обеду. Наконец вот и он.

Он маленький старичок, худенький, живой. «Без лет», — говорит про него Нестеров, «без лет», когда он говорит. А так он старый, и «бороденка» седенькая, и рыжинка волос редкая на голове, и руки с синими крупными жилками и стариковский сюртучок, — и только два глазкà розановских живы и молоды, как «без лет», прыгуны, бегуны, живчики два эти глазка. Серые, — кажется, серые, а впрочем, дело не в цвете, а в быстроте, почти в озорстве их каком-то мистическом. Мистический озорник. Он целуется с Андреевым. Я ему называю себя. Он целуется со мной трижды.

— Дурылин, вот Вы какой! Дурылин, я Вас представлял не таким, — белокурый и моложе…

Он сел к столу. Я рядышком с о. Павлом.

— Вот ваша «Святая Русь», — бросил он нам с о. Павлом. — Я всегда говорил, она и окаянная, — а там все вместе «Великая, белая и малая»⁴¹ —

Отец Павел улыбался:

— Мы неуязвимы, В.В., — Святая Русь у нас под воду ушла… Потонувший град.

В.В. как-то отмахнулся словом и страстно, «живчиком», заговорил:

— Нет, в самом деле, окаянная… В нашем народе подлости множество. Мужичонко, старик, из новгородской глуши, про царя говорит: «Из него надо ремней нарезать». Чтó ему сделал царь?.. Другие благороднее русского человека. В трамвае ругается вслух рабочий, мерзко… Вы скажете: развращен. Нельзя так говорить про взрослого. Вздор. Не развращен, а не благороден. И вот помните? — Я о татарине вам говорил. Он мне рассказывал историю своей любви…

Опять улыбка старшего — улыбка Флоренского:

— Сколько народу Вам это рассказывало!..

— Да, и как благородно, как тонко! Его полюбила русская. Она его погладила по волосам… И он ей верен. А она кувалда, баба… Черемиса я видел: какое благородное лицо! У нас таких лиц в 18, в 19 лет уж не встретишь. А все виною поздние браки: женятся под 40! Тут вы виноваты — (на Флоренского), — тут Церковь виновата: запрещает развод. Я много думал об этом. Развод нужен свободный⁴². Как у евреев. Там развод легок — и его почти никогда не бывает. Да, да, жениться в 14 лет…

— А в 15 развестись, — опять с улыбкой старшего, с мудрой улыбкой, вставляет Флоренский.

Он и В.В. — «лед и пламень»: спокойствие — и наскок, «все понимает» — и нет, не покорим, «свой» — и не свой...

— Дурылин, — «глазок» на меня и добрая старческая улыбка, — Ваши письма были белокурые. Я не таким Вас представлял.

— Что ж делать, В.В. Я на севере зарос.

И у него вихрь забот.

— Зачем я четыре года назад не переехал в Посад!

— Я вам говорил, — вставка о. Павла…

Обедает на террасе. Съел борщ.

— Дайте курить!

— Не дам. После обеда.

— Великий инквизитор. Я после супа всегда курю.

Флоренский приносит одну папиросу. Протест. Но другой не приносится.

Р<озанов>:

— Я поеду в Абрамцево сегодня к Нестерову.

Ф<лоренский>:

— Если ехать, так сейчас, а то будет поздно.

Р<озанов>:

— Нет, я сперва посплю.

На мои слова, что я жил в местах, где верят в колдунов, В.В. заметил без тени шутки:

— Всякий православный человек должен верить в колдунов.

Прощаясь, он сказал:

— Кланяйтесь Нестерову. Мы все еще часто будем видеться.

Я вернулся в Абрамцево к ужину. На слова, что В.В. собирается поселиться у Троицы, А<лександр> Д<митриевич> сказал: «Его надо гнать оттуда». Хороши бы мы были с Нестеровым, завезя сюда Розанова!

Вечером А.Д. рассказывал про Государя. 28 июля, во время напора немцев⁴³, происходило заседание Совета министров под его председательством в угловом зале Царскос<ельского> дворца. Заседание шло с 11 утра до 1 дня. В это время на внешнюю галерею, обрамлявшую комнату, принесли стол, накрытый для завтрака. Наследник бегал по галерее и заглядывал в окна. Государь заметил это и сказал: «Пора кончить. Я не прощаюсь с вами, господа». Он вышел, но через недолгое время вернулся и сказал: «Пойдемте завтракать». Все перешли в соседнюю комнату, где был накрыт для завтрака круглый стол. Очевидно, ждали продолжения разговора на те темы, к<оторы>е так занимали всех на заседании, но Государь сказал: «Когда мне так тяжело и грустно, я люблю читать Чехова». Но он еще более страстный любитель Лескова. Пошла речь о Лескове. Поливанов оказался также любителем Лескова. Они с Государем принялись вспоминать отдельные рассказы и страницы Лескова, восторгаясь ими. Государь сказал: «Я перечел раз (какое-то произведение Лескова, название коего Самарин забыл) нарочно, чтобы отыскать хоть одно иностранное слово, и на протяжении 60 страниц я не нашел ни одного». Нина Фудель спросила А.Д.: «Как Государь переносит Тобольск?»⁴⁴ — «Я думаю, ничего. Ведь он фаталист».

Я передавал этот рассказ сегодня Нестерову. Он сказал: «Ну, слава Богу. А то я заглянул раз на пюпитр — великолепный пюпитр для чтения — в высоком месте, и знаете, чтó увидал, кто там лежал? — он помолчал. — Лейкин!» — выпалил он с негодованием и болью.

Сегодня он прислал записку с просьбой прийти к нему. Я рассказывал ему о Розанове. «Он голенький, и с него чтó взять? Он как дитя ведь. А пуганье, что буду писать обыденное, не хорошо: вулкан если не действует, ничего не будет». Меня все просит запоминать и помнить все происходящее для картины, к<отор>ую я должен написать в будущем. «Будет у вас картина, не торопитесь, сейчас не пишите. А придет время — напишете. Никому не давайте своих материалов. Сейчас надо беречь — после пригодятся!»

А.Д. получил два письма с подробностями о совещании. 1) За стулом Керенского стояли во время речи два офицера. В антракте офицеры и генералы, бывшие на совещании, потребовали от них, чтобы этого не было. Проходивший в это время К<еренск>ий спросил: «О чем идет речь?». Ему было сказано. Он покраснел и молча отошел. Офицеры уже не стояли, а сидели. 2) После речи Корнилова Керенский подошел к кн<язю> Львову, негласно присутствовавшему на совещании, и попросил его передать Алексееву предложение быть главнокомандующим, кн<язь> Львов отвечал: «Я удивляюсь, как Вы решаетесь обращаться ко мне с такой просьбой, и неужели Вы можете думать, что Алексеев согласится принять назначение от Вас». — «Но я не могу быть вместе с Корниловым, а если я уйду, чтó будет с Россией?» 3) Во время второй речи Керенского, когда он истерически выкрикивал, Чернов делал жест, — приставлял палец ко лбу, — указывающий, что в голове Керенского не все ладно. 4) Станиславский, бывший на совещании, выслушав и посмотрев на Керенского, сказал: «Ну, нас, актеров, не проведешь: актер и актер».

Приехал о. Добролюбов служить завтра обедню. Их крестный ход не был пропущен 15-го в Кремль через Боровицкие ворота на том основании, что во Дворце пребывают члены Вр<еменного> пр<авительства>, а идти им придется мимо Дворца — им беспокойство.

 

22-го, вт<орник>

«Запах настойки обдал его ароматом, и он, восхищенный, с умилением произносит: “Сад…”» (119)⁴⁵.

«В уста простой женщины Горбунов вложил однажды определение разницы в житейском положении мужчины и женщины. Крестьянка жалуется кому-то на свою горькую женскую долю:

— Ваше дело чтó, — говорит она, обращаясь к слушающему ее собеседнику, — встряхнулся и пошел, а нам-то каково…» (120).

Известный рассказ о «Посмотри! Это Соловьев! Философ. А тоже… ест…». Смех Соловьева при рассказах Горбунова (102-103). Горбунов сыграл шутку с Соловьевым.

«… сумма эта… так ничтожна, так минимальна, что вряд ли ее кто-нибудь из господ становых приставов … и возьме-е-ет?.. Гласный от крестьян порывисто вскакивает:

— Батюшка!.. Становой?! Становой возьмет… Становой все возьмет!!» (54). (Гр<аф> Павел Шереметев. Отзвуки рассказов И.Ф.Горбунова. 1883–95 гг. СПб. 1901 г.).

Вот еще невозможный в будущем писатель. Язык Горбунова и «словцо» Горбунова есть запашóк живого человеческого тела, — худо ли, хорошо ли, но живое, непрепарированное… А интеллигентский язык — это не язык, а номенклатура, годная для аптеки, для анатомического театра, а не для жизни.

Вчера мы нашли с Нестеровым определение Керенскому: герой — любовник — фат. Амплуа: Гамлет — Чацкий — Хлестаков.

Я не написал за эти дни ни одного письма. Часто видел во сне Колю. Скучаю по нему.

 

Час дня

Пришли газеты с известиями о Риге⁴⁶, о бунтах солдат и пр., и пр. За столом сидели, после обедни, о. Добролюбов, А<лександр> Д<митриевич>, Нестеров. «Такое чувство, будто в доме смертельно больной», — сказал М. В-ч. Он плакал, скрывая слезы. Можно ли остановить пьяного? Нет, пусть выспится или пусть обольется ледяной водой. Что будет с Россией? Окажется ли Рига ледяной водой? Не думаю. Должна выспаться, а проснется — куда пойдет — в церковь или в кабак? Все от этого зависит. А Саввишна сказала: «Была Александра Федоровна — стал Александр Федорович»⁴⁷.

А за обедней пели Софрониевскую Херувимскую⁴⁸. А.Д. регентовал. И детская радость — детская радость. Слова о. Павла Розанову: «Придут немцы — и из аккуратности всем велят в церковь ходить, а Вам прикажут до обедни ничего не есть».

Я должен заново написать Китеж⁴⁹. О подводной Руси. Теперь можно верить только в подводную, подземную Русь. А «христолюбивое воинство»... Мне вспоминается, как в первый Спас о. Александру невмоготу стало за крестным ходом слушать и петь «Спаси Господи… победы христолюбивому воинству…». «Не пой ты этого, Христа ради, — сказал он дьячку Ивану Евстигнеевичу, — слышать не могу. Пой лучше “Кресту Твоему”»⁵⁰. И стали петь «Кресту Твоему». Да и мы все это запоем!

Или так будем судить, как о. Добролюбов с церковным старостой: «Хозяин, сам нас научи!» — А хозяин — Никола-чудотворец.

Розанов послал письмо (хорошее — «и с сожалением: зачем не позволили Вы ответственным министрам болтать чтó угодно, а сами не занялись иконами, стариной, монетами?») Государю и книгу свою. Дошло ли?⁵¹

После чая рассматривали с Нестеровым альбом Бастьен-Лепажа. Нестеров ценит его больше всех французов и все вспоминает свою молодость, когда он любовался на него в Париже. Рассматривая «Отдых в поле», он вскричал: «Он русский художник. Выше этой похвалы у меня и нет для него».

— Он похож на Сергея Коровина, — сказал я.

— Да, Сергей Коровин! А Грабарь еще пишет про Серова… да знает ли он, что Серов сам мне говорил, еще когда Третьяковская коллекция помещалась в доме С.М.Третьякова на Пречистенском бульваре: «Я каждое воскресенье хожу смотреть “Деревенскую любовь”». А Серов знал, чтó смотреть, еще молодым, юношей знал!

Рассматривая рисунок с ателье Бастьен-Лепажа, М.В. заметил: «А вот такого ателье у русского художника не могло бы быть, разве у Константина Маковского⁵²… Или это ему поклонники нанесли?» «Нанесли» — нужно разуметь — всякие «шикарные вещи» и ненужную мебель и ложную роскошь… Особенно любит он «Жанну д’Арк». И все вспоминает подлинник, который не передаваем ничем, и как Лепаж пришил к нему левую часть полотна — с «видениями».

— Какие глаза у нее! Нет, она не истеричка, она не больная, она видит их, она по-настоящему у него видит! — Но краски его тухнут, чернеют. Вот на «Деревенской любви» настурции горели, а теперь только можно вспоминать: вот здесь были настурции.

— Отчего же это?

— От искусственных красок, от лаков...

После этого листовали52а альбом Морелли и сердились на него, примечая, что от Морелли много у Катарбинского и у Поленова. И все несносно.

 

23

Вчера вечером был милый детский спектакль на лужайке. Шел «Бежин луг». Сзади паслась лошадь. Собака не отходила от детей. Пылал костер. Горели фонарики на деревьях. Я сидел рядом с М.В.

Из Горбунова у Шерем<етева>: «Генерал Дитятин⁵³ следил за наукой. С каким презрением отзывался он о новой науке, о нравственности и удивлялся, почему она новая и почему она нужна:

— Что эта за новая наука… етика… мы знали эту науку.

Генерал Дитятин знал немного греческий язык и иногда любил повторять слова: τώ υ χποχμηλεώυ53а» (135).

Бабушка Семенушка:

— Страсти какие, прости Господи: «Мадрид при реке Мансанаресе» или совсем уже нехорошие слова: «Аранхуец», «Бабелемандебский пролив» (19). «На Хеопса лазил» (18). «Вчера его на зеленом шартрезе положил» (34).

Телеграмма.

Перед рассветом проснулся сегодня. Шел дождь. Возились не то кошки, не то крысы. Я крикнул: «Кто это?». Во сне видел Колю. Он не спал ночь и на белой бумаге написал: «Я одинок». «Вы сегодня грустный», — сказала мне за обедом Нина. После обеда читал в баньке вслух Горбунова. Читать теперь Горбунова — это бередить старое — чему не быть, — не быть вполне, окончательно. Ухнула и сгинула целая глыба русской жизни — с грехом, святостью, силой, немощью, краской и запахом. Теперь точно похудела Россия, потускнела, ослабла, обовшивела, — стала мастеровым из бывшего мужика — с гнилыми зубами, с грошом в кармане, с «идеями» в голове. Подножку ей легкую дать — и свалится. И дают. И встанет ли? Должно быть, все-таки встанет, но придется на поправку ехать в деревню, если только там надел не продан.

Еду сегодня в Москву. Да и осень подкралась. Лист лежит желтый. Сыро. И тучи весь день — с прорывами солнечного света. «Это оттого дождь, что на фронте бой», — думает m-elle.

Холодно. «Тишины, тишины», — говорит мне А<лександра> Саввишна. Где ее возьмешь?

 

Москва, 24-го

Вчера, перед самым моим отъездом, со мной заговорила Нина. За обедом еще она сказала мне: «Хотите, я вам посватаю хорошую невесту?» Она начала опять с этого. Я ей отвечал, как всегда отвечаю в таких случаях. Я пошел прощаться с Нестеровым. Она пошла со мной. Я сказал ей, что для женитьбы нужна неисчерпанная сила — всяческая, — чтоб творить новую жизнь, новых людей. У меня ее нет. Я любил в прошлом⁵⁴.

— Я знаю, — отвечала Н.

Я продолжал: «Но мужчина без женщины не есть еще человек, весь ч<елове>к», — и дальше — о браке для того, чтобы подле была сестра, друг… Н. отвечала, что она давно так думала. — Что дальше? Нестеровы предложили мне поселиться у них с М.В-чем. Семья уезжает в Армавир.

В вагоне обрывок разговора. Какой-то рабочий уверяет собеседника, что солдаты ничуть не виноваты в сдаче Риги, виноват только штаб: «там голова»: «Прикажут — не только Ригу, — и сарай, и погреб сдадим». Все это со злостью. С такой же злостью в трамвае говорил пожилой солдат: «Измена». Всех ругал — и старых, и новых. Злость, злость, злость.

 

25-го, пятница

Вчера Поспелов сказал мне, что меня избрали в члены Миссионерского совета⁵⁵.

Сегодня был в «Унив<ерситетской> библ<иотеке>». Там, среди умных иудеев, полная уверенность, что революция сломилась, что в армии заговор, что диктатура не лица, а группы лиц неизбежна, что будет всего скорее констит<уционная> монархия, что социализация земли⁵⁶ — глупость. То же думает о. Иосиф. Ходят слухи, что большевики собираются делать обыски по квартирам. В магазине «Посредник»⁵⁷ — слухи о готовящейся диктатуре Корнилова. Одним словом, тревога всюду, слухи и ожиданье. С.Фудель сказал вчера умные слова: «Нет, мы не сделаем этой глупости, мы не поменяемся ролями, не будем контрреволюционерами и не будем эмигрантами». В самом деле, заговоры — вздор. Россию не сдвинешь никаким заговором. Нестеров прав: «Самарин умно делает, что стоит в стороне, а фрейлины Хитрово⁵⁸ делают глупости…»

Завтра приезжает Нина. Сегодня вечером я был, после всенощной в Храме Спасителя, у Фуделей вместе с М.А.

Весь день одинок. А в церкви нет слезы, нет молитвы.

 

27-го, воскр<есенье>. Абрамцево

Вчера у меня был брат⁵⁹ и Разевиг (а я утром у Тани). Разговор с Волей о его задуманном сочинении. Вечером пришел Сережа Фудель и остался ночевать. Я читал ему отрывки из писем ко мне Картушина, Разевига, Булгакова, В.Розанова — то, что никогда не читал Коле. Сильнейшее впечатление и на него, и на меня оставили письма Пети.

Вот человек, любивший меня подлинно филийной⁶⁰ любовью, вот с кем должен бы я быть другом до конца, до последней мысли и сердечного движения! Нежнее души я не встречал и не встречу. У него была какая-то <родственная>, постоянно-неразлучная, близость с душами вроде Рэйсбрука или францисканского брата Льва из «Fioretti»⁶¹. «Они не созданы для мира, и мир был создан не для них». В письмах Пети — тончайшая ткань мистических радостей, заменяемых земными теневыми огорчениями. И как знаменательно, что эта душа — родная Бёме, Экхарту, Рэйсбруку, столь высоко ценимая Толстым, — в конце концов возлюбила больше всего православное подвижничество, православную тишину и кротость и к ней меня посылала. Я никогда, ни на одну минуту наших отношений, не был достоин этой дружбы и любви. Счастье, что я сохранил его письма, что у меня две его записные книжечки с переписанными письмами и песнями⁶². Но как говорить или писать о нем, когда непередаваемо его святое и прекрасное — это тихое сердце, обладавшее какими-то неисповедимыми внутренними очами и в то же время умевшее говорить любящим молчанием? Я был богат тогда, когда он был около меня, и я не ценил этого, я даже не знал, что я богат! О, как много истратил я людей, данных мне Богом как сокровище! И в их числе Петя — первый.

Утром сегодня заходил к Саше. Он четырежды в лето перечел «Свет невечерний» Булгакова и ставит его выше «Столпа»⁶³, считает почти гениальной книгой, с к<отор>ой будет связано многое в русской мысли.

Холодный день. Открылось небо. Осень.

Сереже и Тане я говорил вчера: «Чтó все современные события, так называемые мировые события, в сравнении с тем событием — вопросом: погибнет или спасется эта отдельная человеческая душа — навеки погибнет или навеки спасется?»

Вот в чем внеисторичность, внекультурность христианства. Его острие не тут, где острие всего другого: истории, культуры и т.д. Петя для него важнее — с его личной судьбой — всей мировой истории. И правда в этом: Петя спасен ли или нет? Он с ангелами ли? Для того чтобы он мог быть с ангелами, приходил Христос, для того проповедано Евангелие. А будет ли российская республика? Для этого ни йоты не делал Христос и апостолы. И это решительно ни с чем, ни с чем <не> связано. Это не трагедия, а commedia del arte: сочиняй что хочешь.

Ночь темная. Тихо. Холодно. Прежде, годы назад, в такой час я писал бы стихи, — теперь я могу только уйти в сон, в полуобман небытия (или иного бытия), в что-то становящееся между мною и действительностью, между рвущимся из меня моим «я» — и существенностью.

 

28. Абрамцево

И.И.Горбунов⁶⁴ прислал мне письмо с предложением прислать что-нибудь для юбилейного № «Своб<одного> в<оспитания>»⁶⁵, письмо, написанное ко всем сотрудникам, но с особой, доброй припиской ко мне.

Отвечаю ему письмом.

Дорогой И<ван> И<ванович>.

Я очень признателен Вам за добрую память обо мне. Ваше письмо дошло до меня. Я отвечаю на него, не зная, когда мой ответ дойдет до Вас.

В течение последних пяти лет я не писал ни строчки по вопросам воспитания, но очень много думал о них, так как все это время, почти из месяца в месяц, жил с детьми, сходился с ними близко, сживался с их душевными и умственными нуждами, на которые — по мере сил и уменья — принужден был отвечать. И вот к чему я пришел, — пришел ценою многих ошибок и грубых заблуждений, ценою отмены многого, во что я прежде верил как в самоочевидную истину.

Когда-то я очень любил известное изречение Руссо: «Искусство воспитания состоит в том, чтобы не воспитывать»⁶⁶. В нем виделась мне истина, почти самоочевидная. Теперь оно представляется мне вовсе не выражающим и доли истины. Я думаю теперь как раз обратное. Не только искусство воспитания, но и все искусство жизни состоит в том, чтобы непрестанно, из минуты в минуту, воспитывать — кого? Себя самого же, как своего или чужого ребенка. И мало того: весь смысл жизни — лишь в том, чтобы не только воспитывать себя ли, других ли, но и быть непрестанно воспитываемым Единственным Воспитателем. Тою Истиною, которая принесена на землю Христом. Истинного воспитания нет вне Христианства, потому что только Христианство раскрыло всецелую правду о природе человека, указав, со всею беспощадной силой истины, что человеку присуща — с малых лет — не только живая причастность бессмертию, но и действительное рабство греху и смерти. Поэтому у воспитания может быть только одна задача — высочайшая, правда, но и труднейшая, к разрешению которой безумием было бы и приступать без великой <помощи> религии. Эта задача: бороться в ребенке, как и во взрослом, со всем, что является в человеческой природе прямым следствием рабства греху, и бережно хранить и помогать росту того, что в человеческой природе свидетельствует о бессмертных истинах и корнях человека, что являет нетленные отблески Божества в строе человеческого духа, души и тела. При такой верховной задаче — а мне представляется она единственной задачей воспитания — воспитание должно быть тем же, чем должна быть и философия — «служанкой религии».

Вопрос воспитания переносится, таким образом, всецело в ясную сферу религии, а область воспитания становится местом частных применен<ий> непреложного знания о человеческой природе, о добре и зле в человеке и мире, о значении и назначении человека, о сущности мирового процесса и истории, которые дает и может дать одна религия.

Для меня знание о ребенке все лежит, всецело, в знании о человеке — а это знание дано в величайшей и единственной полноте Христианством. Когда я понял это, все вопросы собственно педагогические стали для меня частным видом вопросов религиозных, а все эти вопросы разрешаются для меня лишь верою в Того, кто сказал про Себя: «Я есмь Путь, Истина и Жизнь» (Иоанн…)⁶⁷.

Вот в двух словах то, к чему я пришел путем многолетней думы и практической работы над вопросами воспитания. Писать об этом мне стало труднее, но жить и работать с этим мне стало легче и светлее. Я перестал быть писателем по педагогическим вопросам, но по-прежнему нахожу много радости в работе с детьми, около детей и для детей.

Шлю Вам свой искренний привет и еще раз благодарю за добрую память обо мне.

P.S. Если Вы найдете возможным, то напечатайте это письмо в сентябрьском № журнала в том самом виде, в каком я отсылаю его и Вам. У меня нет времени и возможности написать для журнала что-либо отдельно.

 

Вечер. Сумерки67а.

А осенний вечер грустен и скорбен, как <века веков>.

Моя всегдашняя любовь к осени была ли предчувствием моей безвыходной житейской осени? От керамиковой скамьи⁶⁸ по-осеннему четок и ясен кусок луга и лес — «нестеровский», послуживший для «Видения отроку Варфоломею»⁶⁹. Летом мы гуляли там с Нестеровым и отыскивали места, им любимые. Он долго не мог найти того уголка реки с лесом, который послужил для лесной глуши «Сергия с медведем». Наконец нашел.

— Молодое выросло, все изменилось, — сказал он. — Березки стали березами. А кое-где их срубили. Кустики стали деревьями.

Но эта полоса также пустынна и робка в своей проступающей на зелени желтизне, в этих бледно-желтых пометах осени. Удивляешься только: где же церковка Старцева⁷⁰? Этот кусок земли и неба усвоен нам художником, и церковка его действительна не менее действительной. Окаянная ли <Русь или она Святая>⁷¹ <…>71а А с ней — он свят, он светел, он для Бога не пропащ.

Кажется, у русской природы непрерывное таинство покаяния, возносящееся к Богу, и лишь раз в году Светлый праздник.

Нестеров говорит тогда:

— Я не мог сделать того, что хотел, с «Варфоломеем». Я хотел так написать осень, чтобы клин журавлей с неба был слышен. Да разве можно так написать?..

Вскоре пошел дождь. Нашумели его деревья, накликали. Он слезливый, медленный, <наверное>, долгий.

 

10 ч<асов> вечера

В Пете⁷² было взыскание чистоты и простоты. «Ratio рогатый»⁷³ не обладал им ни всецело, ни отчасти. Его боязнь «учености», «книжности», — «видимой книги, видимой бумаги», как он говаривал, — была боязнью болезни духа, которую мы привыкли считать за его здоровье, боязнью «ratio рогатого». В нем была нежность духовная, которую грубо мяла и обдавала холодом жизнь. В его боязни денег была запоздалая Францискова любовь к «госпоже бедности»⁷⁴. Деньги вредны не сами по себе, не так, как о них умствовал Толстой, а как знаменье несвободы человеческой, как препятствие к веселию и младенчеству духа. Как он боялся, освобождаясь от денег, переложить на кого-нибудь тяжесть обладания ими. «Прости меня», — говаривал он, прося кого-нибудь распорядиться его деньгами на то или иное дело. Он был прост, тих, ласков и молчалив. Мама его и Колю Суткового звала «братушками» и, совсем не похожая на них, поняла глубокую правду и строгую красоту этих двух людей. Но Петя мудрее, цельней, спокойно-строже Коли. Помню, как радовался он — при последнем моем свиданье с ним, 25-го сентября 1915 г., — что я еду в Оптину к о. Анатолию. «Скажи ему, — сказал он, — что я люблю его». Я передал это о. Анатолию. Какое горе, что они не видались.

 

Мы встретимся, мы встретимся с тобою

За тихою, за тихою рекою —

 

писал он мне. Верю, что эта река для него воистину тиха, и светла, и что открыты для него те берега, что светятся, белея, за этой рекой, и принят он на них, и указана и ему обитель там, по обетованию о множестве обителей у Отца. А о встрече — смею ли мечтать? Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Петра!74а

<…> один и один знает, что нужно России и всем нам. И первая часть воззвания епископа, с призывом: «молитесь и молитесь!» — есть истина, единственная непреложная истина, всяческая, и политическая так же, как всякая другая.

 

Вечер. 11 ч<асов>

Сегодня состоялся детский спектакль. Юша⁷⁵ упросил меня устроить его. Шли «Не в духе» Чехова и «Тяжба» Гоголя. Я тряхнул стариной и сыграл Бурдюкова⁷⁶, которого впервой играл 15 лет назад. Разыскали подходящие костюмы из старых мамонтовских запасов. Юшка смешно сыграл Пролетова. За чаем пошли воспоминания о прежних спектаклях⁷⁷. Нестеров вспомнил Серова:

— Он играл, как и в Малом немногие играли в старину. Смотришь, бывало, на него, весь внутри трясешься от смеха, а снаружи не улыбнешься: так и он играл: серьезно, без тени шаржа, глубоко, просто… А какой комизм!

Принесла А<лександра> С<аввишна> альбом. Серов снят купчиком с барышней, игравшей купчиху. Она ему ручку положила на плечо, оба посиживают тихохонько, любезненько, у Серова на лице «купеческого» подчеркнутого нет ничего, человек живой, простой, хороший, — и что-то бесконечно характерное, внутренно комичное, но и глубоко человечное, за 100 верст от карикатуры.

Врубель хорошо играл, но это было по-актерски хорошо. А Серов был большой, подлинный артист.

Вспоминают, как в какой-то веселой пьесе С.И.Мамонтова он появлялся «рыжим татарином» на лошади. Лошадь брыкалась, лягалась, пятилась, скакала, а он ее понукал, пришпоривал, нукал, гарцевал на ней — и проскакивал через всю сцену. И «рыжий татарин — всадник», и сама лошадь — был один и тот же Серов в одно и то же время. Необычайная серьезность и строгий внутренний комизм, с каким все это проделывалось Серовым, возбуждали повальный смех. А. С-на и Нестеров и сейчас улыбаются, вспоминая «рыжего татарина» на лошади.

— Лучше Артема играл, — не Артема Художественного театра, а Артема в театре Немчинова, когда он Счастливцева играл в силе Шумского, — вспоминает М.В. — Тогда Ермолова звала его в Малый театр, да жена не пустила: корми семью, выслуживай пенсию… Он был робкий человек, а она вроде тех, что Акимова покойная играла.

С.П.Доримедонтова вспоминает, как Врубель поразительно изображал какого-то старичка, который перед тем умер: было так похоже, что его просили перестать.

 

31, четверг77а

Я ходил к обрыву. Ровный тихий свет. Лес готов к концу. Щемящее спокойствие летней природы, покорно принимающей свой конец. Чувство конца в природе. Оно же сейчас в людях, — в скольких из тех даже, которых я знаю! Что-то желтеет, что-то заставляет падать лист — только и всего, и оказывается, это простое что-то и ведет к концу... Потом пойдет как-нибудь снег — белое и чужое для этой зелени, жéлти, прозелени, черноты… Ударит как-нибудь мороз: спадут листья, и зеленые, и желтые, — будет конец.

Не ждать — и не надеяться, — или все равно ждать и надеяться, — вот завет природы, если у ней есть охота давать заветы человеку. Загадка — мы в природе, люди, а не она сама. Тютчев прав: никакой загадки в ней: проста, покорна, верна, всюду и везде ровна. А мы, люди, как русские дети, выросшие среди французской речи: говорить бы нам на родном языке, и по крови он наш язык, но с детства говорим по-французски. Приедем в Россию — не поймут нас⁷⁸.

Последний мой абрамцевский день. Еду с <…>78а Год бы просидеть здесь, читать историков и поэтов, слушать свист синиц, бродить по парку, есть хваченную морозом рябину, топить себе печку, заносить сюда что попало.

 

Пятница. 1 сентября. Москва

Вчера М.В. зашел прощаться в старый дом. Пили чай. Он сел, как всегда, против серовской большой копии с «Ярилина озера» В.Васнецова (эскиз декорации к 4<-му> действию «Снегурочки») и долго, долго на нее смотрел.

— Вот языческий пейзаж. Вот от чего ушел Виктор М<ихайлови>ч… к Гермогену⁷⁹… Может быть, и грешник он тут, да грешник-то хороший, может быть, и надо уходить… Тут все хорошо. Слева вода и озеро — и потемнело все это, и почернело, а все хорошо… Нет, не даром Серов — с его-то самолюбием! — засел за копию... с Васнецова!.. Что-то его захватило, да и своего, кажется мне, он сюда нанес. Уж не от «Рогнеды» ли отцовской⁸⁰? Ничто даром не проходит. А от матушки своей как здесь в сторону шарахнулся⁸¹.

Перед этим разговор о снах. Они мучают М.В. За всю весну только один счастливый сон: орлы на черепичных крыльях. Голос Вильгельма все твердит ему: «А победил-то я».

Отец М.В. дожил до 86 лет⁸². И когда губернатор либо архиерей наносил ему визит, он в халате приказывал прислуге: «Меня дома нет».

— Я-то мало с ним жил. Мы оба бедовые.

Мне:

— За 16 лет вдовства я привык к одиночеству.

Разыскали в ящике чудесную акварель Серова 1882 года: на фоне восточного ковра и на ковре лежит человек, близкий к старости, нагой, в узорчатом уборе. Что-то восточное. Ной или Иов. М.В. пришел в восторг.

— Это первоклассный Серов! Берегите ее. Как выписана голова: лучшее у Врубеля так сделано!

Нашли акварель Сурикова начала 90-х годов: собор Троицкий, толпа, теснота, подает мужчина через головы 2 узла с просфорами. Пламя свечей.

Коля ночевал у меня, и был хороший, теплый, прежний разговор обо мне, о моей «безбытности», как говорит Коля, о Сереже Ф., о Нине, о Коле.

— Я все думаю, что у меня нет настоящего дела в жизни, — говорит он.

— А живопись?

— Что живопись! Она не жизнь, жизнь важнее ее.

Благодарность наша Оптиной пус<тыни>. О любви и поле: Коля против срывания плодов без цветения яблочного сада.

Я читал ему вчера отрывки из дневника.

Сегодня провожал его до гимназии, был у брата, у Постниковых⁸³.

 

Любимовка. 7 сент<ября>.

Краткий перечень тому, что было за пять дней.

2-го. У меня были вечером Коля, два Сережи⁸⁴, Водя, Мокринский. Разговор о современном. Я читал потом вслух письма Пети (и свое — к Буткевичу <19>07 года⁸⁵: Коля от него в восторге) — Мокр<инский> был весь под впечатл<ением>, на мой вопрос: «Что скажешь?» — Коля ответил: «Ничего». М<окринский> и Коля ночевали.

3-го. Коля ушел в 7 у<тра>, с М<окринским> обедали в город<ской> столовой. Заседание Совета Кр<емлевского> бр<атства> у протопресвитера. Вечер у Тани и у Новоселова.

Письмо мне от о. Анатолия: благословляет в Оптину.

4-го. Начал вождение членов Собора по Кремлю⁸⁶: 1 человек. Поехал в Любим<овку>. Ночевал.

5-го. Водил по Кремлю. Вечер. Поехал к Коле, ночевал. Шура вырос. Как больно, что я не с ними! Звонил к Нестерову. Он меня видел сегодня во сне.

6-го. Утром пошел с Колей — до гимназии, как было прежде в 15–16 гг., — говорили о текущем. Хотел писать ему письмо об одиночестве. В «Поср<едник>» с Наживиным: заказ книжки о <природе>.

Вечер у М<ихаила> А<лександрови>ча в журнале и дома. У Коли был С.Фуд<ель>.

Сегодня утром водил по Кремлю. После приехал сюда. Всенощная. Читал отрывки дневника.

<Сон>, а не жизнь. А во сне видел, что в училище сам и м<ои> товарищи завезли сэра Бьюкенена на лед на <Неву> и провалили туда. Сегодня видел во сне Колю, как-то сложно и грустно. И Коля сам как-то теперь сомкнутый и грустный. Гимназия его гнетет. А я — в каком-то неизъяснимом произволе и нéжити, и без места, к которому мне примкнуть бы.

Трудно мне.

 

Москва, 8, пятница

У М. А-ча заседание совета братства по поводу Собора: Булгаков, арх<имандрит> Вениамин, оба Мансуровы, гр<аф> Апраксин, Рачинский, <Астров>, Дружинин. Булгаков смотрел на икону «Седми спящих отроков» и сказал: «Вот бы уснуть так… Впрочем, нельзя: а вдруг проснешься, когда уже будет конец всему». — «Уснуть и не просыпаться, как у Микеланджело»⁸⁷, — заметил Дружинин. В 3.30 дня приехал епископ Феофан. Он малого роста, схож не лицом, а общим обликом с еп<ископом> Арсением, черненький, разрезы глаз, как у японца, лицо худо, бледно, истомлено.

Пили чай. Епископ говорит тихо.

 

<20> сент<ября>

Писать ничего не мог и так и не приневолил себя. Надо бы вписать беседу еп<ископа> Феофана, встречу с М. В-чем 15<-го> и 16-го в Абрамцеве.

Сейчас ушли Коля, двое Сереж, Водя. Коля не едет в Оптину, а сегодня ночью слышал стуки у себя в комнате и, когда затушил лампу, лежа в кровати слышал как будто чье-то <урчанье> над собой. Был сегодня и Прейс — необычайно молчалив и сосредоточен. Я читал беседу епископа Ф<еофана>. Вчера был у а<рхимандрита> Вениамина во дворце. О семинаре. Третьего дня вечером, не застав его, шел дворцовым проездом и встретил еп<ископа> Ф. Он не видел меня. На лице его была глубокая, мучительная, пронзающая душу скорбь. Опустив голову, он шел, черный, маленький, один, по пустому тротуару. Лицо все, все, до йотки, схвачено, углублено, пропитано скорбью.

Читаю новую книжку Флоренского⁸⁸, ко<то>рую он прислал мне с Мокринским. Открытие на Крите многому учит, но не более ли всего тому, что нас, людей, никто ничем никогда и ничему не выучит, — разве Последним Уроком обучимся той истине, что ничему не научились. «На что вы, дни! Юдольный мир» и т.д. — все это знал Баратынский⁸⁹ еще и без Эванса и «Миноя»⁹⁰, и вообще все всегда и все знали — и ничего не знали, и в конце концов, всякое знанье есть вид како<го>-то колоссального незнанья. Надо честно смирить себя и признать, что это так, и среди «незнаний» этих, право, нет ни худших, ни лучших, ни бóльших, ни мéньших.

 

Москва, 8 Х

Работаю сейчас над двумя ответственнейшими религиоз<ными> речами, а думаю о тебе, Коля, точно и ты работаешь со мной, дума тихая и чистая, «оптинская». Не боюсь такой любви к тебе, а знаю, что она дается по молитвам батюшки, и знаю, что она не отводит, а приводит к Богу. Молюсь о тебе и в душе держу тебя и думаю о преп<одобном> Сергии и Св<ятой> Троице.

 

10 X. 10 веч<ера>. Был у Коли. Он написал хорошо о Пушкине. Люблю его — это, кажется, одно, что привлекает к жизни житейски, жизненно. Был и Гедике⁹¹.

 

14-го. Вчера Коля после всенощн<ой> исповедовался у еп<ископа> Арсения, который призвал меня после исповеди его, спросил о нем и сказал: «Он кроткий», — сегодня за ранней Коля у епископа приобщился Св<ятых> Таин. Ночевал у меня, говорили тихо, расспрашивал, как я живу.

 

1918 г.

 

22 января

Я стал до дна частный человек. Вот то, о чем Розанов⁹². Частное, четырехстенное, уединенное, своеугольное⁹³ — оно, кажется, единственное, к чему идет слово все: оно — все. Шумна история, — а теперь всюду — история, шум, — и публична история, — иногда почти как девка, иногда как ктó угодно. Не в том дело. Я ничего не сделаю, п<отому> что все кругом публично, история, шум, улица, а я бы мог жить лишь в комнате — история как комната, как домашнее. Волнуюсь своим, домашним, и холоден к великому, внедóмному. Быть с Колей или Саней — приятнее и нужнее внутренне, чем на историческом по значению собрании. Люблю лица больше, чем народы, личное больше общего, отдельную жизнь, чем жизни. Тоскую и волнуюсь.

Женский облик — простой и сложный.

Коля такой же частный, еще больше. В нем все свое и включенное в себя, т<ак> как бывают люди, к<отор>ые себя включают в другое (Миша⁹⁴) и других. Вас. Вас. — частный из частных. Я его и люблю за это. У него «частное» — и Египет, и обрезание, и Лермонтов, и Русь, и папиросы, и монета Антиоха Епифана, и Варвара Дмитриевна⁹⁵, и рыжая бородка, и русская литература, и его половой член, но это-то для него и все. Никакой публичности — и всю жизнь в газетах! Морщинка на лице его значит больше томóв, — и писатель! Конечность, предельность нашей эпохи в том, что Розанов: самый гениальный из писателей — не писатель!

Иногда тянет сказать ему:

— Я оттого православный, что иначе бы я запросил тогó от культуры, что меня посадили бы в сумасшедший дом за безнравственность и безумство!

Леонтьев был в России самый умный и самый трагический — оттого знанье вперед, Вас. Вас. в России самый нетрагический и самый частный — оттого знанье вназад — в Египет, в жидов, в род, в член, в беременный живот.

 

Больница⁹⁶

27 марта, вт<орник>

Я лежу здесь 12-й день. Это для меня было как поездка в Оптину. В четв<ерг> 15-го я испытал близость смерти. Лежа на кровати в муке, я смотрел на образки преп<одобного> Сергия и свят<ителя> Николая и молился им. Я шептал Иисусову молитву, о. Анатолий смотрел на меня с карточки. Я все просил фельдшера сказать, лучше ли мне. Я хотел приобщиться Св<ятых> Таин. В это время вошел о. Виталий и предложил это сделать. Я прошептал несколько раз самое страшное — и приобщился, повторив предпричастные молитвы. Я просил прощения у Сережи Ф<уделя>, у Коли (заочно). Лежа на спине, я шептал Иисусову молитву⁹⁷. Когда сознание все потухло, оставалось одно впереди меня — Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя, — помилуй мя было как огромные буквы яркие перед глазами, и тут я уснул. Если б я умер тогда, то с этой последней молитвой.

Меня не тошнило от хлороформа. Мысль была: «Все, все мне было дано: храм, старец, молитва — а я!..» Но Он не хотел смерти грешника, воистину не хотел. Я радовался звону, колокольному звону.

В воскресенье 18-го приехал ко мне от обедни в Храме Христа Спасителя владыка Арсений и привез просфору.

Закат. Последние лучи я ловил и читал «Свете тихий»⁹⁸.

Если б не было этого, — этой болезни, — я бы погиб.

Помилуй мя, Боже, помилуй мя!

Сюда взял с собой Богоматерь батюшкину и образки пр<еподобного> Сергия и святителя Николая.

А Кедрова занесла мне картиночку преп<одобного> Серафима и велела сказать, что писала, чтоб за меня помолились в Сарове у мощей преподобного.

А Мокр<инский> молился у Черниговской⁹⁹. Читаю Летопись Дивеевскую¹⁰⁰.

Е.П.Ильинская передала мне предложение Варвары Андреевны¹⁰¹ поселиться у них.

 

28-го

Сегодня я впервые сидел. Слабость. Клонит, как стебель.

11, 12 пятн<ица>. Вчера вечером говорил с Над. Ив.¹⁰² об Оптиной. Какое счастье, что она не отнята от меня! Без нее гибель.

Были м<итрополит> Кирилл и Гр. А.¹⁰³

Спросить у о. Анатолия, если Бог допустит в Оптину.

1) Как хранить св<ятые> иконы — Спаса, Св<ятых> Отроков и др.? Иконы в наследие и <1 сл. нрзб.>.

2) Писать ли вещи художеств<енные>? «Жалостник»¹⁰⁴.

3) Куда на лето.

4) О месте.

5) О брате.

6) Чем и как жить в буд<ущем> году.

7) Еп<ископ> Феодор и монастырь.

8) Живу без всегдашнего вопрошания старца. Как избежать этого. Как жить не по своей воле.

9) Как я «не почитал св<ятителя> Николая и пр<еподобного> Серафима». Россию Бог избрал ли в честь или в поношение, но избрал: пр<еподобный> Серафим есть столп огненный, возносящийся до неба, и он дан России. Вся тайна России — в нем. Он велик беспримерно. По силе он — Сергий. И какая связь с живым рус<ским> подвижничеством! Георгий Затвор<ник>, арх<иепископ Антоний>, Даниил <Московский> — <все с ним>.

Как-то в первые дни после оп<ерации> вспоминал маму, нашу бедность, ее заботы, как она делала из корочек пудинг по воскресеньям или в судочке редиску с уксусом, как огорчилась, когда кулич не поднялся, как молилась, думая, что ее не слышим, а вслух почти перед Нерук<отворным> Образом.

Две жизни. Одна — судочек, и ворчит, и о куличе заплачет, что не вышел, — и все это к Богу: как молилась — и вымолила, что мы с братом лоб стали крестить, и красное яичко, которое она привезла в Оптину, и не зная, должно быть, кому (я и сам не знал, кто там); и дала его батюшке Анатолию: стоит в ряду — и протягивает ему: «А я вам яичко». И другая жизнь — к гибели, а книги, книги, идеи, кружки, и все не нужно; нет судочка, нет красного яичка.

 

29. Вчера вечером были у меня о<тец> арх<имандрит> Вениамин и Над. Ив. Вениамин бодр и весел, как всегда. А куда ему ехать — в <Челябинск>, в Крым, в Украйну! Принес гостинцы: винограду, мед, миндаль.

Когда я раскрыл впервые после того, как лег в больницу, Евангелие, это была гл<ава> 13 от Луки — о галилеянах, погибших, и о смоковнице. К ней третий год пришел хозяин искать плода и не нашел: сруби ее. Но виноградарь сказал ему: «Господин, оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом: не принесет ли плода, если же нет, то в след<ующий> год срубишь ее» (8-9). Я прочел за болезнь всех евангелистов и сейчас дошел опять до этой главы.

У Вениамина ласка, простота, какая-то православная народность. Рассказывал с умилением, как читал Благовещ<енский> канон. Расставались, и мне показалось, что я вижу его в последний раз.

Я видел сегодня во сне наш дом в Плетешках. В нем какая-то церковь, впереди один предел <выступает> вперед, а сзади подряд два и под высоким, высоким стеклянным куполом. И патриарх Тихон. И ожиданье большевиков. Народ то шарахается, боится, то жмется к патриарху. Я беру благословенье у него, а он: «До земли поклонись». Ворота заперты, но вышиблены две доски, и боюсь, что через них-то и войдут. А храм имеет какую-то связь с Лефорт<овским дворцом>¹⁰⁵, он XVIII века.

______

Я сижу сегодня и ходил. Сам умылся.

 

30. Днем вчера были Юша с Лизой¹⁰⁶, Сережа С<идоров>, Монигетти, Воздвиж., веч<ером> — Саша, Е.П., Коля, Шенр<ок>, С.Сид<оров>. Сегодня написал о Белом. Очень устал. Перечел «Апокалипсис». Проснулся на рассвете от стрельбы. Где-то близко сухие трещали выстрелы, как горох сыпался. Сухое, неприятное что-то — и представлялась сухая, пыльная мостовая и на ней кровь.

Внести в «Ап<окалипсис>»: Пр<еподобный> Серафим центр православия еще и потому, что около него городовые, старицы, подвижники, к нему Филарет,<1 сл. нрзб.>, Даниил, Георгий, Антоний архиеп<ископ>, миряне (Мант<уров>, Мотов<илов>).

Гоша¹⁰⁷, С.Ф., Коля, С.Ф. и С.С.¹⁰⁸ ночевали в моей комнате, выпили 2 самовара, пробеседовали до 2 ч<асов> ночи.

Гоша. Как мне его жаль! Пусть батюшка скажет мне, как помочь ему и быть с ним!

Написал 4 странички об А.Белом — и ослаб. Читаю «Род<ное> и Вс<еленское>»¹⁰⁹.

 

31.

Были вчера днем Гоша и С.Ф., вечером — Коля. Сегодня у<тром> — Юра и А.М.Вуд, Гоша, Мих. А., Нина, Лиза, m-elle, Букреева, Игорь.

Алексей Ильич просил не платить ему за операцию.

Вечером была Евг. П.¹¹⁰

 

Ап<реля> 1-го, вос<кресенье>. День преп<одобной> Марии Египетской. Тайна пола и брака есть тайна личности: ее восполнение, нахождение, целостность, завершение; а тайна личности разрешима только религиозно, в христианстве, ибо только тут разрешается — в двойной и единой сущности Богочеловека — антиномия единого — и множественного (в данном случае двух). Древние должны были быть последовательно полигамичны, ибо если не личностное слияние, не явление новой муже-женской личности, то почему одна, а не две, не три прекрасных талим?110а Евреи — также: почему не трем даю семя и не от трех жду потомства? Три вернее обеспечат сынами, с другой стороны, гностическое омерзение к телу и астральный брак (Бердяев: «Пол провинциален»¹¹¹). Только х<ристианство> избежало и дает избежать того и другого. Оно все в перекличке, в <прослойке> земного небесным: брак — во образе Христа и Церкви: «аз же глаголю во Христа и во Церковь» (ап<остол> Павел). Можно ли мыслить Две Церкви у одного Христа или — страшно писать! — двух христов у одной Церкви? Личность — «да будет два в плоту едину» — непременно <оставаясь верными> Христу и Его одной Церкви, — осуществляют себя «да будут два в дух един». Это — основание всего х<ристианст>ва: все в духе едино и тело едино — есть Церковь, церковная общественность, два в духе един — дружба, два в духе и плоти едины — брак. Потому-то Христос и воспрещает развод, разве только нарушено окончательно — прелюбодеянием нераскаянным и длящимся — это двуединство, т.е. фактически, религиозно уже нет его, тогда развод лишь подтверждает внешне, что есть уже внутренно.

Можно ли без брака, без Христа и Церкви быть с женщиной христианину? Вопрос излишен: «Блудник Царствие Божие не наследует», — неоднократно утверждает тайновидец ап<остол> Павел¹¹². Христос же Господь запрещает даже вожделеть на женщину. Что же это, борьба с телом? Нет, отвечает апостол, «не с плотью и кровью» это борьба, а с похотью очес, с «пакостником плоти». Сей пакостник не может решить загадки пола, ск<олько> бы он ни вызывался на это, ибо загадка пола — тайна личности, а тайна личности — соб<ранная> во едину множественность, заключенная в живом единстве. Этого-то не дано пакостнику, ибо он весь — в распаде, ибо хоть и говорит он: «Я», один, а дальше должен признаться, что один-то оказывается легион, «нас много». Он — как все — так дробит и пол: личность и вечный союз — на лица, личины, рожи, смазливые рожицы, а союз — на некое время, некое время — на некое мгновение, некое мгновение — на момент совокупления. В конце концов оказывается объектом всего — то, вокруг чего Писемский цинично думал, что вертится весь шар земной.

«Без Меня не можете творить ничесоже»¹¹³ — это закон, — и пол ни на миг не должен выпадать из этого закона, а если выпадет — гибнет. Сведение пола с Ним — мыслимо ли оно без Церкви, без молитвы, — а любовная связь, безбрачное сожитие, «то кровь кипит, то сил избыток» — мыслимы ли они с молитвой, если не хотят искать помощи, а значит, и просветления, и преодоления у Него же, в Его же Церкви?

Преподобная мати Марие, моли Бога о нас¹¹⁴! Моли Бога о рабе Николае и о мне грешном!

Христианин отрекается от Христа, если в чем-либо его земное не ищет подобий небесных и не <слагается по образам горним тайна брака>. «Я закон приняла», — говорят в деревне про брак. Как глубоко. Да, именно «закон», все остальное есть беззаконие, а апостол нерушимо сказал: «грех есть беззаконие».

У меня были 1-го <утром>: Сапожниковы, брат, Боссе, Печковские (А.П. и М.М.), Коля, Сережа С., Прейс.

<Вечером> — Сережа Ф.

 

3 апреля, вторник. Вчера я переехал на Немецкую. Утром был дождь, и я подумал, слушая его шум: «А через несколько минут Бог может послать вёдро!» Так и было. День засиял, солнечный и весенний. Пришли Коля и Сережа. На извозчике я поехал на квартиру. Мих. А-ч встретил меня у крыльца. Все было готово. Через минуту пришел о. Виталий. Начался молебен. Пришел Прейс. Мне было очень хорошо. Потом пили чай, все. Затем я отдохнул, мальчики собрали меня, и я с Сережей <…>^114а

 

21-го, 8 ч<асов>

С Никольских ворот сорвало красное полотнище с лика святителя Николая¹¹⁵. Молятся и плачут.

Коля был в Успенском соборе у Великой обедни. Я с Шурой и Волей у Богоявления. Служил протоиерей — как будто ничего не было и жива мама, и дом, и я мальчик. Был Боссе. <Темп революций>. Он близок к большевизму.

Большевики дураки, что трогают Церковь. Не трогая ее, могли бы иметь будущее — интеллигенцию побоку. Мужичье, мистика, власть. Но не могут не трогать, ибо революция в себе, an sich¹¹⁶, атеистична. Достоевский прав: революция есть атеизм¹¹⁷.

Читаю «Бесов».

Через 4 часа «Христос Воскресе!».

Мир весь делится надвое: по ответу на это: «Воистину воскрес» или «Нет, не воскрес». Теперь деление это идет явнее. И все-таки если б не воскрес, я верю, остановилась бы жизнь реально: колос бы не колосился, женщина бы не рожала.

 

28. О чуде св. Николая. Просветлела икона. Разодрано на мелкие клоки красное полотнище, накрывавшее икону. В среду об этом говорил мне у <Сапожниковых> Кузнецов: «Вы бы по адресам, мне данным, съездили: меня осаждают с показаниями свидетели чуда. А большевики, мол, говорят: “Это обрызгали соляной кислотой — оттого просветлело”».

В четверг у Сытина — Боголюбский с сокрушением: «Я весь был под впечатлением Евангелий Страстных, а ко мне с чудом этим идут». Для него чудо и Евангелие не совместимы. Это по поводу замечаний ему Л.Тихомирова на его статью, где удобопретыкательно о чуде писано. Христианство-де не чудом распространялось.

Оттуда в Данилов к епископу Феодору. Там был Мих. Алч¹¹⁸ с курсистами Б<огословских> курсов. Владыка был мне рад и ласков, и речь о чуде, о великом угоднике, о крестном ходе, который туда бы устроить. Вот два — Боголюбский и он в православии, и как разно их православие!

В пятницу вчера у М. А-ча читал воспоминания о Кож<евникове>¹¹⁹. Были <1 сл. нрзб.> Обнимали меня старики и плакали. Нестеров сказал, что хорошо, очень хорошо, и плакал, когда о Кремле читал. «Ведь теперь народ-то от стен Кремлевских чуда ждет. До чего исстрадался долго без помощи: “Ну помогите же мне! Ну помогите же! Чуда прошу — от стен, от иконы, от Кремля!”»

Волжского¹²⁰ я представил Тихомирову. В<олжский>: «Я давно вас знал и уважал!» Т<ихомиров>: «Вот это редко — знают-то меня многие, а уважающих едва ли 1/10-ая». И с такой это болью! Старый седой ребенок. Обнял потом меня со слезами: «Спасибо Вам, что его нам воскресили».

Сегодня звонил мне <э>с<е>р Арманд. Я нужен читать о народных религиозных течениях. Нужен! Вот до чего дошло: религия понадобилась!

 

 

Комментарии

 

¹ Младотурчество — политическое объединение «Единение и прогресс», основанное в Оттоманской империи в 1889 г., оппозиционное по отношению к абсолютной власти султана Абдул-Хамида II. Привело к революции 1908 г. и провозглашению конституционной монархии.

² Приказ Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов от 1 марта 1917 г. Узаконил войсковые комитеты, ввел равноправие солдат и офицеров, способствовал дезорганизации в войсках, введя фактическое двоевластие.

³ Знаменитый «Брусиловский прорыв» во время Первой мировой войны, когда под руководством главнокомандующего Юго-Западным фронтом А.А.Брусилова в мае-июле 1916 г. была прорвана оборона австро-венгерских войск и занята значительная часть Западной Украины.

⁴ Государственное московское совещание проходило в Москве 12–15 августа 1917 г. В нем участвовало около 2500 делегатов. Цель совещания — консолидация всех слоев общества, политических партий и общественных организаций вокруг Временного правительства — не была достигнута.

⁵ Неустановленное лицо.

⁶ То есть от времени Первой русской революции.

⁷ А.И.Непенин был убит 4 марта 1917 г. выстрелом в спину из толпы в Свеаборге. По мнению современников, убийцей был воспользовавшийся смутой переодетый в форму русского матроса германский агент. Существует и и другая версия, по которой ответственность за это убийство возлагается на большевиков, стремившихся деморализовать флот: «Прошло два-три дня от начала переворота <…> а Балтийский флот, умело руководимый своим командующим, адмиралом Непениным, продолжал сохранять спокойствие. Тогда пришлось для углубления революции, пока не поздно, отделить матросов от офицеров и вырыть между ними необходимую пропасть ненависти и недоверия. Не было больше умного руководителя, офицеры смотрели на матросов как на убийц, а матросы боялись мести в случае возвращения реакции» (Дудоров Б.П. Адмирал Непенин. СПб., 1993. С.230).

⁸ После убийства А.И.Непенина командующим Балтийским флотом был избран вице-адмирал А.С.Максимов, 8 марта назначение утверждено Временным правительством. Попытки Максимова укрепить дисциплину были безрезультатными, весной — в начале лета 1917 г. флот перестал быть управляемым и фактически прекратил существование как военная сила. 2 июня Максимов сдал командование.

9 Здесь и далее цитируется стихотворение Ф.И.Тютчева «Над этой темною толпой…» (1857): «Над этой темною толпой / Непробужденного народа / Взойдешь ли ты когда, Свобода, / Блеснет ли луч твой золотой? / Блеснет твой луч и оживит, / И сон разгонит и туманы… / Но старые, гнилые раны, / Рубцы насилий и обид, / Растленье душ и пустота, / Что гложет ум и в сердце ноет, — / Кто их излечит, кто прикроет?.. / Ты, риза чистая Христа…»

^9а Далее стерты две строки текста.

¹⁰ Максималисты — фракция в партии социалистов-революционеров, с 1906 г. самостоятельная партия. Практиковали индивидуальный террор и экспроприации. В этом пассаже автор объединяет разных представителей бунтующей народной силы с XII по XX век, которых он воспринимал, как разрушителей русского государства.

¹¹ Имеется в виду архиепископ Московский и Коломенский Тихон, будущий Патриарх Тихон. 14 августа 1917 г. он был возведен в сан митрополита (далее в описании всенощной в Успенском соборе Дурылин пишет об этом), а 5 ноября избран Патриархом.

¹² Неточная цитата. См.: Пс. 136: 5: «Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя».

¹³ Палата в Кремлевских патриарших покоях, где варилось святое миро.

¹⁴ Вероятно, архимандрит Вениамин (Федченков)

¹⁵ Собор Святого Марка (Сан Марко) в Венеции (IX–XV вв.).

¹⁶ Вениамин, митрополит Петроградский и Гдовский.

¹⁷ Кирилл, митрополит Тифлисский и Бакинский.

¹⁸ Туникообразное одеяние, несшитое по бокам, с короткими широкими рукавами и вырезом для головы, надеваемое во время богослужения священнослужителями высокого ранга.

¹⁹ Вероятно, имеется в виду принятый Синодом 10-11 августа «Устав Поместного собора».

^19а Поражало, что среди членов нет мужиков — простых и бесспорных мужиков. Когда же они появятся и где? До сих пор крестьянские союзы, а не мужики! Жуть нашей революции в том, что главного лица не видно. Где же мужик? Не Чернов же, не Илья же Бунаков мужик. (Примеч. С.Н.Дурылина.)

20 Чудов монастырь  — кафедральный мужской монастырь Кремле. Соборный храм монастыря посвящен Чуду святогоАрхистратига Михаила в Хонех. Место мученической кончины Патриарха Гермогена (1612). Основан митрополитом Алексием в 1365 г. Существовала традиция шествий из Успенского собора после торжественных богослужений в монастырь. Соборный храм был разрушен в 1929 г., а весь монастырь — в 1930.

²¹ Краткое изложение основных идей христианской веры, т.н. Никео-Цареградский символ веры, утвержденный на Никейском (325 г.) и дополненный на Константинопольском соборе (381 г.). Чин православного богослужения предусматривает исполнение Символа веры за каждой литургией всем собранием верующих.

²² Московским городским головой в 1917 г. был Михаил Васильевич Челноков.

²³ Церковь Ризположения (Положения Ризы Пресвятой Богородицы) в Кремле возведена в середине XV в. В XVII соединена переходами с великокняжеским дворцом.

²⁴ «Повесть об антихристе» — эсхатологическая антиутопия В.С.Соловьева, которой завершается его последний философский трактат «Три разговора».

²⁵ Златоустовский религиозно-философский кружок учащихся, будущих зкскурсоводов. Сергей Николаевич читал в нем курс лекций о Кремлевских соборах и о духовных задачах молодежи.

²⁶ Вознесенский женский монастырь в Кремле был основан в конце XIV в. Располагался слева от Спасской башни, почти примыкая к Кремлевской стене. Был разрушен в 1929 г.

²⁷ Чтимый список чудотворной Балыкинской иконы Божией Матери находился в московской церкви святителя Николая в Плотниках (Арбат) с 1883 г. Там в это время служил о. Иосиф Фудель.

²⁸ Начало первого кондака Акафиста Пресвятой Богородице Георгия Писидийского.

^28а Так в тексте.

²⁹ «Свободная церковь» — еженедельная газета, выходившая в Петрограде в 1917 г., №№ 15-16 вышли в Москве. Редактор-издатель свящ. Михаил Галкин (псевд. Мих. Горев), после революции воинствующий атеист, активный деятель антирелигиозной комиссии под руководством Е.М.Ярославского.

^29а Далее в тексте рисунок, поясняющий текст.

³⁰ Возглас перед причастием.

³¹ «Днесь благодать Святаго Духа нас собра» — начало стихиры на день Пятидесятницы.

³² 11 августа 1917 г. было опубликовано постановление Временного правительства о правах Священного Собора.

³³ Имеется в виду покойный митрополит Антоний (Вадковский), сторонник перехода к системе соборного управления российской церковью. Еще в начале XX века он ратовал за скорейший созыв Поместного собора. Однако инициативы митрополита Антония были отвергнуты императором НиколаемII.

^33а Так в тексте.

³⁴ М.В.Нестеров в это время жил в Абрамцеве.

³⁵ Имеется в виду Троице-Сергиева лавра в Сергиевом Посаде, где в это время в Духовной академии преподавал П.А.Флоренский.

³⁶ Е.П.Нестерова.

^36а Так расположен текст у автора, который обыгрывает грозовое освещение и фамилию Розанова.

³⁷ С.Н.Дурылин очень ценил Кожевникова и считал его смерть своим личным горем. Он — автор некролога В.А.Кожевникова. Позже он вспоминал, как в первую годовщину его смерти они с В.В.Розановым и Н.Н.Прейсом ходили на его могилу в Новодевичий монастырь. См.: Дурылин С.Н. В своем углу. М.: Молодая гвардия, 2006. С.140.

³⁸ Т.е. о поездке в Олонецкую губернию.

³⁹ Это намерение не было осуществлено. Ст. С.Н.Дурылина «Памяти В.Ф.Эрна», опубл. в сб.: С.Н.Дурылин и его время. Кн.1. М., 2010. С. 214-240.

⁴⁰ Новое время. 1917. №14771. 7 мая. С.5. Статья подписана «Обыватель».

⁴¹ Часть титула Российских государей до 1721 г.

⁴² Проблема развода (вследствие неудачного брака с Аполлинарией Сусловой) оказалась одной из центральных проблем личной жизни Розанова. Она касалась и его второго, гражданского брака, и юридического статуса его детей.

⁴³ Вероятно, речь идет об австро-германском наступлении на восточном фронте с начала мая 1915 г. 22 июля русские войска были вынуждены оставить Варшаву.

⁴⁴ С 8 марта 1917 г. после отречения император Николай II и его семья жили под домашним арестом в Царском Селе, 31 июля их перевезли в Тобольск, а оттуда в Екатеринбург.

⁴⁵ Здесь и далее цитаты из книги П.С.Шереметева. Позднее С.Н.Дурылин посвятил Горбунову исследование «Великий рассказчик И.Ф.Горбунов», вошедшее в монографию «Живое слово» (1945). Не полностью опубл.: Прометей: Историко-биографический альманах. Т.14. М., 1987. С. 284-296.

⁴⁶ Речь идет о наступлении германских войск на Ригу 22 августа 1917 г.

⁴⁷ Обыгрываются имена и отчества императрицы Александры Федоровны и А.Ф.Керенского.

⁴⁸ Имеется в виду Софрониевский напев Херувимской — песнопения, открывающего Евхаристический канон.

⁴⁹ Вероятно, речь идет о замыслах статьи «Апокалипсис и Россия». Она была написана в 1918 г. и посвящена памяти о. Иосифа Фуделя.

⁵⁰ Начало тропаря поклонения Кресту.

⁵¹ Никаких сведений о публикации этого письма не обнаружено.

⁵² Нестеров намекает на салонность, присущую позднему творчеству К.Е.Маковского.

^52а Так в тексте.

⁵³ Персонаж, от имени которого написана часть рассказов И.Ф.Горбунова. Далее цитаты из книги Шереметева о И.Ф.Горбунове.

^53а Переделанное на греческий лад слово «опохмеление» (в русской транслитерации: «тон апохмелеон»).

⁵⁴ С.Н.Дурылин в юности любил дочь А.С.Буткевича, Татьяну, в 1912 г. вышедшую замуж за его приятеля А.А.Сидорова. Т.А.Сидорова-Буткевич оставалась близким другом Сергея Николаевича на протяжении всей его жизни. Автор воспоминаний о Дурылине.

⁵⁵ Миссионерский совет при Патриархии.

⁵⁶ Социализация земли — официальный лозунг Партии социалистов-революционеров, предполагавший восстановление общинной собственности на землю. В начале 1918 г. этот принцип, противоречивший ленинскому Декрету о земле, был официально одобрен советской властью ради конъюнктурного политического союза между большевиками и левыми эсерами. Но и будучи официально принятым, постулат социализации земли оказался юридически ничтожным.

⁵⁷ Магазин одноименного толстовского издательства, руководимого И.И.Горбуновым-Посадовым, в котором в юности работал С.Н.Дурылин.

⁵⁸ Фрейлину императрицы Александры Федоровны Маргариту Хитрово (1895–1952) подозревали в попытке организовать заговор с целью освободить императорскую семью. Обвинение не было доказано.

⁵⁹ Имеется в виду младший брат С.Н.Дурылина Георгий Николаевич Дурылин.

⁶⁰ То есть чистой, истинной любовью. От греческого глагола φιλω (любить).

⁶¹ «Fioretti di San Francesco» («Цветочки Франциска Ассизского») — сборник коротких рассказов-притч о деяниях и проповедях св. Франциска Ассизского. С.Н.Дурылин — автор предисловия к переводу сборника на русский язык, выполненного А.П.Печковским (М., 1913). Одна из глав «Цветочков» посвящена видению брата Льва, сподвижника св. Франциска, во время молитвы у ложа больного друга..

⁶² Письма П.П.Картушина и записные книжки с его записями хранятся в фонде С.Н.Дурылина в РГАЛИ (Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 288, 586).

⁶³ Книги С.Н.Булгакова «Свет невечерний» (1917) и  П.А.Флоренского «Столп и утверждение истины» (1914).

⁶⁴ И.И.Горбунов-Посадов.

⁶⁵ Журнал, выходивший с 1907 г. в толстовском книгоиздательстве «Посредник».

⁶⁶ Здесь Дурылин суммирует некоторые мысли Руссо о воспитании из романа «Эмиль, или О воспитании».

⁶⁷ Ин. 14: 6.

^67а Дальше в тетради вырезана часть текста, приблизительно 6 строк.

⁶⁸ Изготовленная в Абрамцевской керамической мастерской скамья сохранилась до сих пор.

⁶⁹ «Видение отроку Варфоломею» (1889 — 1890), «Юность преподобного Сергия» (1892 — 1897) — картины М.В.Нестерова из цикла, посвященного житию преп. Сергия Радонежского.

⁷⁰ Имеется в виду небольшая деревянная церковь, изображенная на картине «Видение отроку Варфоломею».

⁷¹ Отсылка к картине М.В.Нестерова «Святая Русь» (1902). На ней на фоне зимнего средне-русского пейзажа, обычного для нестеровских картин Сергиева цикла, изображен приход ко Христу русских странников. Слева на картине — Церковь, напоминающая Абрамцевскую.

^71а Вырезана часть текста, приблизительно 6 строк.

⁷² П.П.Картушин.

⁷³ В данном случае автор отождествляет сатанинский разум и рационализм.

⁷⁴ Имеется в виду исповедовавшаяся св. Франциском Ассизским идея «нищеты Христовой».

^74а Далее в тетради отсутствует один лист.

⁷⁵ Ю.А.Самарин.

⁷⁶ Персонаж сценки Н.В.Гоголя «Тяжба» (как и Пролетов — ниже).

⁷⁷ Далее Нестеров вспоминает о традиции домашних спектаклей, бытовавшей в Абрамцеве при С.И.Мамонтове. Пьесы для них часто писал сам Савва Иванович. В них принимали участие и жившие в Абрамцеве художники Серов, Врубель, Репин и др. Об этих спектаклях вспоминал в своих мемуарах, посвященных Абрамцевскому кружку, сын Мамонтова Всеволод. См.: Мамонтов В.С. Воспоминания о русских художниках. Абрамцевский художественный кружок. М.: Изд-во Академии художеств СССР, 1951.

^77а Далее в тетради вырезан кусок текста, приблизительно 4 строки.

⁷⁸ Автор обращается к стихотворению Ф.И.Тютчева «Природа — сфинкс…» (1869).

^78а Вырезано приблизительно 4 строки текста.

⁷⁹ Канонизированный в 1914 г. священномученик патриарх Гермоген был особо почитаем в России начала XX в. О нем С.Н.Дурылин упоминал и в записках о Москве (См.: Дурылин С.Н. Москва / Публикация М.А.Рашковской // Встречи с прошлым. Вып.9. М., 2000. С. 137, 178).

⁸⁰ Опера композитора А.С.Серова (1865), отца художника В.А.Серова.

⁸¹ Возможно, М.В.Нестеров намекает на еврейское происхождение матери художника — композитора Валентины Семеновны Серовой (урожд. Бергман, 1846–1924), автора опер «Уриэль Акоста» (1885) и «Илья Муромец» (1899) и воспоминаний о муже и сыне.

⁸² Отец М.В.Нестерова Василий Иванович (1818–1904) — уфимский купец, отличался независимым твердым характером, был уважаем в своем городе.

⁸³ Семья Г.В.Постникова, отец которого был настоятелем церкви Воскресения Словущего на Ваганьковском кладбище. В 1916–1917 гг. С.Н.Дурылин, оказавшись без своего жилья в Москве, часть своих книг, вещей и даже мебели перевез к Постниковым.

⁸⁴ С.И.Фудель и С.А.Сидоров.

⁸⁵ Отвечая на упреки в бездействии и отступничестве от революционных идеалов находившегося в то время в Италии А.С.Буткевича, Дурылин обвинял старшее поколение в безнравственности вовлечения молодежи в революционное дело, прежде чем она сможет самостоятельно выработать общественное мировоззрение и жизненную философию: «нельзя заниматься никакой политической деятельностью, нельзя проповедывать частных решений», не решив «самые тревожно-властные» проблемы бытия (цит. по: Дурылин С.Н. В своем углу / Вступ. статья Г.Е.Померанцевой. [1-е изд.] М., 1991. С.17).

⁸⁶ С.Н.Дурылин часто выступал в роли экскурсовода по Кремлю, по его соборам еще до 1917 г. Об этом он вспоминал в своих записках о Москве. См.: Дурылин С.Н. Москва // Встречи с прошлым. Вып.9. С. 164-165.

⁸⁷ Стихотворение Микеланджело в переводе Ф.И.Тютчева: «Молчи, прошу, не смей меня будить. / О, в этот век преступный и постыдный / Не жить, не чувствовать — удел завидный… / Отрадно спать, отрадней камнем быть».

⁸⁸ В лекциях П.А.Флоренского «Первые шаги философии» (Сергиев Посад, 1917) говорится и о том, как открытия археологии последних десятилетий изменили представления о времени и месте рождения европейской цивилизации.

⁸⁹ Цитируется стихотворение Е.А.Баратынского «На что вы, дни! Юдольный мир явленья / Свои не изменит!..».

⁹⁰ Имеются в виду работы А.Эванса, посвященные изучению минойской цивилизации.

⁹¹ Скорее всего, имеется в виду П.Ф.Гедике. О нем С.Н.Дурылин писал в своих записках о Москве (см.: Встречи с прошлым. Вып.9. С.).

⁹². Во многих своих трудах В.В.Розанов настаивал на святости и насущности частного, личного, приватного во всей сфере человеческой жизни и человеческих отношений.

⁹³ «В своем углу» — так назывался отдел, который вел Розанов в журнале «Новый путь». И так назвал Дурылин свои мемуарные записки — тетради, которые вел с 1924 по 1932 г.

⁹⁴ Автор вспоминает друга юности М.К.Языкова, как он писал, человека редких душевных качеств. Языков, член боевой дружины, был убит в 1906 г. жандармами.

⁹⁵ Имеется в виду жена В.В.Розанова.

⁹⁶ 15 марта у Дурылина произошло ущемление паховой грыжи. В лечебницу Боткина на Остоженке его отвез М.А.Новоселов (эта та самая лечебница, в которой позднее, в 1925 г., умер патриарх Тихон). Оперировал Дурылина Алексей Ильич Бакунин.

⁹⁷ «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного» — одна из важнейших христианских молитв. Вначале была распространена только в монашеской практике, но в последние несколько веков вошла в обиход мирян.

⁹⁸ Песнопение, исполняемое на вечерне в православных храмах.

⁹⁹ Чудотворная икона Богоматери Черниговская-Гефсиманская (Черниговский скит Троице-Сергиевой лавры).

¹⁰⁰ Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря с жизнеописанием основателей его: преподобного Серафима и схимонахини Александры, урожд. А.С.Мельгуновой. СПб., 1903.

¹⁰¹ В.А.Чернышева.

¹⁰² Н.И.Успенская.

¹⁰³ Г.А.Рачинский.

¹⁰⁴ Рассказ С.Н.Дурылина.

¹⁰⁵ Лефортовский дворец был построен по приказанию Петра I для его друга и советчика Ф.Лефорта в 1698 г. на правом берегу Яузы. После смерти Лефорта им владел до своей опалы А.Д.Меншиков. В 1727 г. дворец был перестроен. Последние полвека в нем находится Российский государственный военно-исторический архив. Для С.Н.Дурылина Плетешки, Лефортово — родные с детства места.

¹⁰⁶ Дети А.Д.Самарина.

¹⁰⁷ Г.Н.Дурылин.

¹⁰⁸ С.А.Сидоров.

¹⁰⁹ Иванов В.И. Родное и Вселенское. Вечной памяти Ф.М.Достоевского: Статьи 1914–1916 гг. М., 1917.

¹¹⁰ Е.П.Ильинская.

^110а Таль (мн. талим) — то, что сходит с небес и дарует плодородие (древнеевр.).

¹¹¹ Вероятно, имеется в виду утверждение Н.А.Бердяева об ограниченности природной сексуальной жизни, ее ветхозаветности, в отличие от «личного в поле», протекающего «в плоскости Нового Завета» (см.: Бердяев Н.А. Смысл творчества. Гл. VIII).

¹¹² 1 Кор. 6: 9–10.

¹¹³ Ин. 15: 5.

¹¹⁴ Молитва ко преподобной Марии Египетской.

114а Пропущены 2 стр. трудночитаемого текста с незначительными подробностями бытового характера.

¹¹⁵ Очевидцем этого события в юности был архиепископ Иоанн Шаховской. Он вспоминал: «Весной 1918 года 15-летним мальчиком я прибыл из Тулы в Москву для хлопот о моей матери, сидевшей в Бутырской тюрьме. В эти дни Москву облетел слух о некоем событии, случившемся у Никольских ворот. Я тоже пошел к этим воротам. Я увидел там толпы людей. Большая икона святителя Николая Чудотворца висела над воротами. Она была занавешена красной материей. Материя была прибита гвоздями к краям иконы и закрывала ее всю. И вот, в этот тихий солнечный день москвичи увидели, что эта красная материя, закрывавшая икону, во-первых, разорвалась сверху донизу; и далее, полоски материи стали, как ленточки, отрываться от иконы сверху вниз и падать на землю… Я стоял среди благоговейной и сосредоточенной толпы. Икона на глазах у всех очистилась совершенно от красной материи, ее закрывавшей. И вдруг я услышал позади себя выстрелы, один, другой, третий. Я оглянулся и увидел парня в солдатской одежде. Он стрелял из ружья, метя в икону. Лицо его было типично русское, крестьянское, круглое, с напряжением, но без всякого выражения. Очевидно, он, исполняя чье-то распоряжение, стрелял в икону Святителя. Метки от пуль его оставались на иконе, уже ничем не закрытой. Оставались только маленькие кусочки красной материи по краям иконы, где были гвозди» (Интервью архиепископа Иоанна Шаховского // Вестник РХД. Париж; Нью-Йорк; Москва, 1982. №137. С. 279-280. Благодарю М.Буздыгара за указание на этот текст. — М.Р.)

¹¹⁶ Понятие «Ding an Sich» — «вещь в себе», «вещь сама по себе» — восходит к философии Канта.

¹¹⁷ Внутренняя связь программного неверия, революции и пореволюционного гнета — одна из центральных проблем романа Ф.М.Достоевского «Бесы».

¹¹⁸ М.А.Новоселов.

¹¹⁹ Дурылин С.Н. Ученый-христианин (памяти В.А.Кожевникова) // Возрождение. 1918. №9. С. 14-15.

120 А.С.Глинка-Волжский.

 

 

Указатель имен

 

Авва — см.: Новоселов М.А.

Авксентьев Николай Дмитриевич (1878–1943) — член ЦК партии эсеров, в июле-августе 1917 г. — министр внутренних дел Временного правительства.

А.Д., А<лександр> Д<митриеви>ч — см.: Самарин А.Д.

А.С., Александра Саввишна — см.: Мамонтова А.С.

Акимова Софья Павловна (1824–1889) — актриса Малого театра, игравшая характерные роли, например сваху Глафиру Фирсовну в «Последней жертве», Арину Федотовну в «Не свои сани не садись» А.Н.Островского.

о. Александр — см.: Добролюбов А.Ф.

Алексеев Михаил Васильевич (1857–1918) — генерал от инфантерии, в марте-мае 1917 г.– главнокомандующий.

Алексей Ильич — см. Бакунин А.И.

Алексий, св. (90-е гг. XIII в. — 1374) — с 1354 г. Московский митрополит, сподвижник преподобного Сергия Радонежского.

Анастасий (Грибановский Александр Алексеевич; 1873–1965) — архиепископ Кишиневский и Хотинский, глава Русской Зарубежной Церкви после митрополита Антония (Храповицкого).

Анатолий Оптинский (Потапов Александр Сергеевич; 1855–1922) — иеросхимонах, оптинский старец.

Андреев Федор Константинович (1887–1929) — протоиерей, богослов, преподаватель Московской духовной академии. Был близок с П.А.Флоренским и М.А.Новоселовым. С 1919 г. в Петрограде. С 1922 — священник. В 1928 и 1929 г. подвергался арестам.

Андросов Федор — вероятно, описка. Видимо, имеется в виду Андронов Федор Иванович (?–1612 или 1613) — московский купец, перешедший во времена Лжедмитрия II на сторону поляков; повешен после освобождения Москвы.

Антиох Епифан — сирийский царь (годы правления 175–164 до н. э.), пытавшийся уничтожить ветхозаветную религию и спровоцировавший этим восстание Маккавеев. Эта история отражена на страницах I Маккавейской книги.

Антоний (Добрыня Ядрейкович; ум. 1232) — архиепископ Новгородский, известен своим описанием паломничества в Константинополь — «Хождение в Царьград».

Антоний (Вадковский Александр Васильевич; 1846–1912 ) — митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Имел репутацию просвещенного и либерального церковного деятеля.

Апраксин Петр Николаевич (1876–1962) — граф, государственный и общественный деятель, член Поместного собора.

Арсений (Жадановский Александр Иванович; 1874–1937) — с 1914 г. епископ Серпуховской, викарий Московский, наместник Чудова монастыря. Расстрелян на Бутовском полигоне; священномученик.

Артем (Артемьев) Александр Родионович (1842–1914) — артист Московского Художественного театра. До начала профессиональной театральной деятельности — учитель чистописания в Четвертой московской гимназии, где учился С.Н.Дурылин.

Артоболевский Иван Алексеевич (1872–1938) — профессор богословия, протоиерей, член Поместного собора. С 1922 г. неоднократно арестовывался. Расстрелян на Бутовском полигоне в 1938 г. Канонизирован в 2000 г.

Астров Николай Иванович (1868–1934) — член Конституционно-демократической партии, московский городской голова с марта по июль 1917 г., депутат Учредительного собрания. Входил в Главный объединенный совет всех приходских общин.

 

Бакунин Алексей Ильич — врач Бакунинской лечебницы.

Баратынский Евгений Абрамович (1800–1844) — поэт.

Бастьен-Лепаж Жюль (1848–1884) — французский художник.

Белый Андрей (Бугаев Борис Николаевич; 1880–1934) — писатель, поэт.

Бенуа Александр Николаевич (1870–1960) — художник, критик и историк искусства. Идеолог «Мира искусства».

Бердяев Николай Александрович (1874–1948) — религиозный философ.

Бёме Якоб (1575–1674) — немецкий философ-мистик.

Боголюбский Николай Иванович — вероятно, профессор богословия, член Московского цензурно-духовного комитета.

Богословский Александр Васильевич — протодиакон Благовещенского собора в Кремле.

Боссе — вероятно, Боссе Георгий Густавович (1887–1964) — общественный деятель и ученый.

Букреева Татьяна Александровна — знакомая и корреспондентка С.Н.Дурылина.

Булгаков Сергей Николаевич (1871–1944) — философ, экономист, теолог. С 1918 г. — священник. Письма его С.Н.Дурылину см.: Вопросы философии. 1990. № 3. С. 156-164.

Бунаков (Фондаминский Илья Исидорович; 1880–1942) — эсер, в Париже сподвижник матери Марии Скобцовой, погиб в гитлеровском концлагере, перед смертью принял православие. Канонизирован Константинопольским патриархатом в 2004 г. как мирянин.

Буткевич Андрей Степанович (1865–1948) — врач, знакомый Л.Н.Толстого, отец Т.А.Сидоровой.

Бьюкенен Джордж Уильям (1854–1924) — в 1910–1918 гг. посол Великобритании в России, поддерживал Временное правительство.

Быков — член Кремлевского братства.

 

Васнецов Виктор Михайлович (1848–1926) — художник.

Вениамин (Федченков Иван Афанасьевич, 1860–1961), — архимандрит, участник Поместного собора и Всеукраинского Церковного собора в Киеве (1918), с 1919 г. епископ Севастопольский, в 1920 эмигрировал, в 1926 г. вернулся в СССР.

Вениамин (Василий Павлович Казанский; 1874–1922) — митрополит Петроградский и Гдовский. Расстрелян; священномученик.

Вильгельм II (1859–1941) — германский император в 1888–1918 гг.

Владимир (Богоявленский Василий Никифорович, 1848–1918) — митрополит Киевский и Галицкий, почетный председатель Поместного собора. Убит 25 января 1918 г. бандой солдат и матросов после занятия Киева большевистскими войсками; священномученик

Волжский — см. Глинка-Волжский.

Воля, Водя — см.: Разевиг В.В.

Врубель Михаил Александрович (1856–1910) — художник.

Вуд А.М. — знакомый С.Н.Дурылина.

 

Гедике Павел Федорович — брат композитора А.Ф.Гедике, музыкант, перешедший в православие и ставший искусным московским звонарем.

Георгий Затворник (Мишурин Георгий Александрович, (1789 — 1836) — православный подвижник, известный своими «Письмами о духовной жизни».

Гермоген (ок. 1530–1612) — с 1606 г. Патриарх Московский и Всея Руси. В 1611 г. был заточен в Чудов монастырь за отказ сотрудничать с польскими оккупантами, где и погиб от голода; священномученик

Глинка-Волжский Александр Сергеевич (1878–1940) — литератор, сотрудничал в журналах «Вопросы жизни» и «Новый путь».

Горбунов Иван Федорович (1831–1895) — актер и рассказчик, писатель.

Горбунов-Посадов Иван Иванович (1864–1940) — литератор, педагог, последователь Л.Н.Толстого, руководитель издательства «Посредник».

Гоша — см.: Дурылин Г.Н.

Грабарь Игорь Эммануилович (1871–1960) — художник и историк искусств.

Гучков Александр Иванович (1862–1936) — лидер партии октябристов («Сою́з 17 октября»), военный и морской министр во Временном правительстве.

 

Даниил Московский (1492 — 1547)– митрополит Московский и всея Руси (1522 — 1539).

Димитрий (Добросердов; ?–1937) — епископ Можайский, викарий Московской епархии.

Димитрий Донской (Дмитрий Иванович; 1350 — 1389) —  великий князь Владимирский и Московский с 1359 г.

Добролюбов Александр — вероятно, Добролюбов Александр Федорович, протоиерей, настоятель церкви св. Николая Чудотворца на Арбате.

Добронравов Николай Павлович (1861–1937) — протоиерей храма св. великомученика Никиты в Старых Толмачах, затем храма Всех святых на Варварской пл., участник Поместного собора. С 1921 г. — епископ Звенигородский, с 1923 –Владимиро-Суздальский. Неоднократно подвергался арестам и ссылкам. Расстрелян на Бутовском полигоне 10 декабря 1937 г.; священномученик.

Доримедонтова С.П. — неустановленное лицо.

Дружинин — вероятно, Дружинин Василий Григорьевич (1859–1917) — археограф, этнограф.

Дурылин Георгий Николаевич (1888–1949) — брат С.Н.Дурылина.

 

Е.П. — см.: Ильинская Е.П.

Ермолова Мария Николаевна (1853–1928) — актриса Малого театра. С.Н.Дурылин — автор многих работ о ней.

 

Ильинская Евгения Петровна — мать И.В.Ильинского.

Ильинский Игорь Владимирович (1901–1987) — актер, ученик и младший друг С.Н.Дурылина.

Иона (1390-е — 1461) — Московский митрополит с 1448 г., почитается как первый независимый от Византии глава Российской Церкви. Святитель.

О. Иосиф — см.: Фудель И.И.

 

Карташев Антон Владимирович (1875–1960) — богослов, историк церкви, философ, с 25 июля 1917 г. — обер-прокурор Синода, с 5 августа — министр исповеданий Временного правительства.,

Картушин Петр Прокофьевич (1880–1916) — последователь Л.Н.Толстого, затем А.М.Добролюбова, поэта-символиста, впоследствии — основателя религиозного движения «добролюбовцев». В 1906–1907 гг. финансировал издательство «Обновление».

Катарбинский — см.: Котарбинский М.

Кедрова — знакомая С.Н.Дурылина. Возможно, имела отношение к преподавателю Московской духовной семинарии, члену Поместного собора Николаю Ивановичу Кедрову

Керенский Александр Федорович (1881–1970) — лидер фракции трудовиков в 4-й Государственной Думе. С марта 1917 г. — эсер, во Временном правительстве последовательно — министр юстиции, военный и морской министр, министр-председатель и верховный главнокомандующий.

Кирилл (Смирнов Константин Илларионович; 1863–1937) — митрополит Тифлисский и Бакинский. Священномученик.

Кишкин Николай Михайлович (1864–1930) — член Конституционно-демократической партии, комиссар Временного правительства.

Кожевников Владимир Александрович (1852–1917) — философ, публицист биограф Н.Ф.Федорова.

Коля — см.: Чернышев Н.С.

Корнилов Лавр Георгиевич (1870–1918) — генерал от инфантерии, в июле–августе 1917 гг. — верховный главнокомандующий.

Коровин Сергей Алексеевич (1858–1908) — художник, брат К.А.Коровина.

Костя — см. Толстов К.П.

Котарбинский Милош (Василий Александрович; 1854–1921) — художник.

Котляревский Сергей Андреевич (1873–1939) — историк, правовед, член Конституционно-демократической партии, товарищ министра исповеданий при Временном правительстве.

Кузнецов Николай Дммтриевич (1863–1936?) — преподаватель церковного права в Московской духовной академии, член Поместного собора и Совета объединенных приходов. После 1917 г. неоднократно подвергался арестам за правозащитную деятельность в отношении церковных клириков и мирян.

 

Лейкин Николай Александрович (1841–1906) — писатель-юморист, издатель журнала «Осколки».

Леонтьев Константин Николаевич (1831–1891) — писатель, публицист.

Лесков Николай Семенович (1831–1895) — писатель.

Львов Владимир Николаевич (1872–1934) — член партии октябристов, член Вероисповедной комиссии Государственной Думы, до 25 июля 1917 г. обер-прокурор Синода при Временном правительстве.

Львов Георгий Евгеньевич (1861–1925) — в марте–июле 1917 г. глава Временного правительства.

Любимов Николай Александрович (1858–1924) — протопресвитер, настоятель Кремлевского Успенского собора, член Высшего церковного совета.

 

М.А-ч, Мих. А., Мих. Алч, М<ихаил> А<лександрови>ч — см.: Новоселов М.А.

М.В-ч — см.: Нестеров М.В.

М.М. — см.: Печковская М.М.

Маковский Константин Евгеньевич (1839–1915) — художник.

Максимов Андрей Семенович (1866–1951) — вице-адмирал, с 4 марта по 2 июня 1917 г — командующий Балтийским флотом. После Октябрьской революции перешел на сторону советской власти.

Мамонтов Савва Иванович (1841–1918) — предприниматель и меценат, владелец Абрамцева.

Мамонтова Александра Саввишна (1878–1952) — дочь С.И.Мамонтова, после революции — заведующая Абрамцевским музеем.

Мансуров Павел Борисович (1860–1932) — директор Архива Министерства иностранных дел, писатель, член новоселовского кружка, участник Поместного собора 1917–1918 гг., председатель совета Братства святителей Московских, секретарь общины Троице-Сергиевой лавры.

Мансуров Сергей Павлович (1890–1929) — член новоселовского кружка, с 1926 г. — священник, историк церкви, сын П.Б.Мансурова.

Мантуров Михаил Васильевич — первый человек, исцеленный от болезни преподобным Серафимом Саровским.

Матвеев Артамон Сергеевич (1625–1682) — государственный деятель при царе Алексее Михайловиче, убит во время стрелецких волнений.

Милюков Павел Николаевич (1859–1943) — историк и политический деятель, один из организаторов Конституционно-демократической партии, в марте–мае 1917 г. министр иностранных дел Временного правительства.

Мокринский Георгий Хрисанфович (?-1919) — духовный сын П.А.Флоренского и преподобного Анатолия Оптинского, друг С.Н.Дурылина, писатель.

Монигетти — вероятно, Монигетти Владимир Иванович (имел какое-то отношение к Третьяковской галерее).

Морелли Доменико (1826–1901) — итальянский художник, автор картин на историко-религиозные и литературные сюжеты.

Мотовилов Николай Александрович (1809–1879) — ученик и собеседник преподобного Серафима Саровского, автор записок о нем.

 

Н., Нина — см.: Фудель Н.И.

Наживин Иван Федорович (1874–1940) — писатель, знакомый и корреспондент Л.Н.Толстого.

Непенин Адриан Иванович (1871–1917) — моряк, участник Русско-японской войны, затем служил на Балтийском флоте, много сделал для его технической модернизации и радиофикации. С сентября 1916 г. — вице-адмирал и командующий Балтийским флотом. Признал Временное правительство. Убит 4 марта 1917 г.

Нестеров Михаил Васильевич (1862–1942) — художник. Близкий друг и корреспондент С.Н.Дурылина. С.Н.Дурылин в течение многих лет работал над книгой о художнике. При его жизни вышла книга «Нестеров-портретист» (М.; Л.: Искусство, 1949). В 1976 г. заботами И.А.Комисаровой-Дурылиной удалось издать в серии ЖЗЛ книгу «Нестеров в жизни и творчестве». Более полная ее версия вышла в 2004 г.

Нестерова Екатерина Петровна (1879–1955) — вторая жена М.В.Нестерова.

Новгородцев Александр Иванович — преподаватель русского языка женской гимназии Л.Н.Валицкой, брат П.И.Новгородцева.

Новгородцев Павел Иванович (1866–1924) — правовед, философ, социолог, член 1-й Государственной Думы от партии конституционных демократов.

Новоселов Михаил Александрович (Авва) (1864–1938) — религиозный мыслитель, преподаватель Московского университета, деятель русского религиозно-философского возрождения, издатель «Религиозно-философской библиотеки». Организатор православного «Кружка ищущих христианского просвещения». Членами кружка были П.А.Флоренский, И.И.Фудель, В.А.Кожевников, С.Н.Булгаков, П.Б. и С.П. Мансуровы, Н.Н.Прейс, Ф.К.Андреев. В 1918 г. работал в отделе духовно-учебных заведениий Поместного собора, был членом Временного Совета объединенных приходов Москвы. Преподаватель созданных в 1918 г. по благословению патриарха Тихона Богословских курсов (занятия курсов проходили в его квартире). По преданию в 1921 г. принял монашеский постриг с именем Марк и в 1923 г. хиротонисан во епископа. Был арестован в 1929 г. в Москве и после длительного тюремного заключения и повторных приговоров расстрелян в Вологодской тюрьме 17 января 1938 г. Канонизирован в 2000 г. как мирянин.

 

Петя — см.: Картушин П.П.

Печковская Мария Мечиславовна — жена А.П.Печковского.

Печковский Александр Петрович (?-1944) — переводчик «Цветочков» св. Франциска Ассизского.

Писемский Алексей Феофилактович (1821–1881) — писатель.

Платон, митрополит — вероятно, имеется в виду митрополит Тифлисский и Кавказский Платон (Рождественский Порфирий Федорович, 1866 — 1934), член Поместного собора. С 1920 г. в эмиграции.

Поленов Василий Дмитриевич (1844–1927) — художник, писал, в частности полотна на библейские сюжеты.

Поливанов Алексей Андреевич (1855–1920) — генерал от инфантерии; с июля 1915 по март 1916 г. военный министр. После Февральской революции — председатель Особой комиссии по построению армии на новых началах. После Октябрьской революции перешел на сторону советской власти.

Поспелов Николай Семенович — участник Златоустовского кружка.

Постников Георгий Васильевич (1887 или 1888–?) — одноклассник Георгия Николаевича Дурылина, младшего брата С.Н.Дурылина. В 1915 г. С.Н.Дурылин ездил к Постникову в Николаевск-Уральский, где тот служил кадровым офицером, и там написал реферат «Град Софии. Св. София и Царьград в русском народном религиозном сознании», опубликовав его в 1915 г. в Москве с посвящением Г.В.Постникову.

Прейс Николай Николаевич (ок. 1875 — до 1926) — участник новоселовского кружка и собраний Религиозно-философского общества.

Пугачев Емельян Иванович (1740 или 1742–1775) — предводитель Крестьянской войны 1773–1775 гг.

 

Разевиг Всеволод Владимирович (1887–1924) — друг С.Н.Дурылина с гимназических лет.

Разин Степан Тимофеевич (ок. 1630–1671) — предводитель Крестьянской войны 1670–1671 гг.

Рачинский Александр Константинович (1867–1927) — общественный деятель, товарищ министра народного просвещения во Временном правительстве.

Рачинский Григорий Алексеевич (1859–1939) — литератор, переводчик, философ, председатель Московского религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева, редактор издательства «Путь», после революции 1917 г. член совета Союза объединенных приходов.

Рейсбрук Ян, ван (1293–1381) — фламандский писатель и теолог, настоятель августинского монастыря в Грунендале.

Ремизов — возможно, член Кремлевского братства.

Родзянко Михаил Владимирович (1859–1924) — один из лидеров партии октябристов, председатель 3-й и 4-й Государственных Дум, председатель Временного комитета Государственной Думы (1917).

Родионов — представитель от земства Московской губернии на Поместном соборе 1917–1918 гг.

Розанов Василий Васильевич (1856–1919) — писатель, публицист, философ.

Розанова Варвара Дмитриевна (урожд. Дмитриева; 1864–1923) — вторая жена В.В.Розанова.

Розов Константин Васильевич (?–1923) — протодиакон Кремлевского Успенского собора, с 1921 г. Великий архидиакон.

Ртищев Федор Михайлович (1626–1673) — государственный деятель при царе Алексее Михайловиче, член Кружка ревнителей благочестия, благотворитель и просветитель.

Руссо Жан Жак (1712–1778) — французский писатель и философ.

 

Саввишна — см.: Мамонтова А.С.

Самарин Александр Дмитриевич (1868–1932) — член Государственного Совета, в июле — сентябре 1915 г. — обер-прокурор Св. Синода, участник подготовки Поместного собора 1917–1918 гг., председатель совета Союза объединенных приходов; после Октябрьской революции неоднократно подвергался арестам. Был женат на Вере Саввишне Мамонтовой. Их дочь Елизавета вышла замуж за ученика С.Н.Дурылина Николая Сергеевича Чернышева.

Самарин Юрий Александрович (1904–1965) — сын А.Д.Самарина, ученик С.Н.Дурылина, филолог.

Сапожниковы — возможно, Сапожников Григорий Владимирович, староста Кремлевского Верхоспасского собора (за Золотой решеткой).

Сахаров Владимир Викторович (1853–1920) — генерал от кавалерии, после Февральской революции был отстранен от командования румынским фронтом.

Саша, Саня (?) — см.: Чернышев А.С.

Серафим (Николай Иванович Звездинский; 1883–1937) — епископ Дмитровский, викарий Московской епархии. Священномученик.

Сергий Радонежский (в миру Варфоломей; 1314–1392) — преподобный, основатель Троице-Сергиевой лавры, преобразователь монашества на Руси, почитающийся русской церковью как один из величайших подвижников.

Сережа — см.: Фудель С.И.

Серов Валентин Александрович (1865–1911) — художник.

Сидоров Сергей Алексеевич (1895–1937) — младший друг и ученик С.Н.Дурылина, с 1921 г. священник, расстрелян на Бутовском полигоне.

Сидорова Татьяна Андреевна (урожд. Буткевич) — друг юности С.Н.Дурылина, жена искусствоведа Алексея Алексеевича Сидорова, брата С.А.Сидорова.

Соловьев — возможно, член Кремлевского братства. (Упом. 19 августа 1917).

Соловьев Владимир Сергеевич (1853–1900) — религиозный философ, поэт. С.Н.Дурылин многие годы был секретарем Московского религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева. (Упом. 22 августа 1917).

Софроний (ок. 560 — 638) — Патриарх Иерусалимский, автор Жития преподобной Марии Египетской.

Станиславский (Алексеев) Константин Сергеевич (1863–1938) — актер, режиссер, теоретик театра, создатель Московского Художественного театра.

Стерлигов Ешка (Иосиф?) — одноклассник С.Н.Дурылина.

Стрешнев Тихон Никитич (1647–1719) — окольничий, затем боярин, был близок к Петру I, управлял приказами военных дел и разрядным.

Суриков Василий Иванович (1848–1916) — художник; С.Н.Дурылин — автор книги «Сибирь в творчестве Сурикова» (М., 1930).

Сутковой Николай Григорьевич (1872–1930) — юрист, земледелец, последователь Л.Н.Толстого, затем А.М.Добролюбова, друг П.П.Картушина.

Сухомлинов Владимир Александрович (1848–1926) — генерал от кавалерии, в 1909–1915 гг. — военный министр. В 1916 г. был арестован и обвинен в неподготовленности русской армии к войне.

Сытин Иван Дмитриевич (1851–1934) — издатель и книготорговец.

 

Таня — см.: Сидорова Т.А.

Тихомиров Лев Александрович (1852–1923) — народник-террорист, затем монархический публицист.

Тихон (Белавин Василий Иванович; 1865–1925) — Патриарх Московский и всея Руси (1917–1925). Святитель Московский.

Толстов Константин П. (1886 — 1970-е) — школьный друг С.Н.Дурылина.

Толстой Лев Николаевич (1828–1910) — писатель.

Третьяков Сергей Михайлович (1834–1892) — фабрикант, коллекционер западноевропейской живописи, брат основателя Третьяковской галереи П.М.Третьякова.

Трубецкой Григорий Николаевич (1873–1929) — дипломат, журналист, общественный деятель, член Поместного собора, младший брат Е.Н. и С.Н. Трубецких.

Трубецкой Евгений Николаевич (1863–1920) — религиозный философ, сотрудник издательства «Путь», в 1917 г. товарищ председателя Поместного собора, член объединенного совета Союза приходских общин.

Турбин Владимир Михайлович — редактор издательства «Польза», сотрудник Московского отделения Русского технического общества.

 

Успенская Надежда Ивановна (?-1954 или 1955) — врач-стоматолог, знакомая С.Н.Дурылина.

Успенский Владимир Михайлович — протоиерей, священник Кремлевского Верхоспасского собора (за Золотой решеткой).

 

Феодор (Александр Васильевич Поздеевский; 1876–1937) — епископ, викарий Московской митрополии, управляющий настоятель Московского Данилова монастыря. С 1924 г. неоднократно арестовывался и высылался. Священномученик.

Феофан, епископ (вероятно, Быстров; 1873/74–1940) — ректор Санкт-Петербургской духовной академии, епископ Ямбургский, затем Таврический и Полтавский, с 1918 г. — архиепископ, с 1919 г. — на Афоне.

Филарет (Дроздов Василий Михайлович; 1772–1867) — с 1826 г. Московский митрополит, святитель.

Философов Дмитрий Владимирович (1872–1940) — литературный критик, публицист, сотрудник журналов «Мир искусства», «Новый путь».

Флоренский Павел Александрович (1882–1937) — религиозный философ, ученый, священник (с 1911 г.), в последние годы жизни В.В.Розанова его духовник. С 1918 г. — ученый секретарь Комиссии по охране памятников искусства и старины. Был репрессирован, расстрелян.

Фудель Иосиф Иванович (1864–1918) — священник, друг, биограф и держатель архива К.Н.Леонтьева.

Фудель Лидия Иосифовна (1895–1933) — дочь священника И.И.Фуделя, первая жена ученика С.Н.Дурылина Н.С.Чернышева.

Фудель Нина Иосифовна (1893–1971) — дочь священника И.И.Фуделя, многолетний друг и корреспондент С.Н.Дурылина.

Фудель Сергей Иосифович (1900–1977) — сын священника И.И.Фуделя, мемуарист, церковный писатель.

 

Чернов Виктор Михайлович (1873–1952) — один из основателей партии эсеров, министр земледелия Временного правительства.

Чернышев Александр Сергеевич (1903–1981) — сын фабриканта С.И.Чернышева, ученик С.Н.Дурылина.

Чернышев Иван Сергеевич (1901–1952) — сын фабриканта С.И.Чернышева, ученик С.Н.Дурылина.

Чернышев Николай Сергеевич (1898–1942) — художник, ученик С.Н.Дурылина. В 1941 г. арестован, проходил по одному делу с о. Сергием Мечевым, умер в ссылке в Казахстане.

Чернышева Варвара Андреевна (урожд. Самгина; 1875–1942) — мать братьев Чернышевых, крестная мать актера И.В.Ильинского.

Четвериков Сергий Иванович (1867–1947) — протоиерей; после Октябрьской революции в эмиграции.

Чехов Антон Павлович (1860–1904) — писатель.

 

Шенрок Сергей Владимирович (1893 — 1918) — знакомый С.Н.Дурылина по молодежным кружкам при издательстве Мусагет в 1911–1912 гг.

Шереметев Павел Сергеевич (1871–1943) — историк, художник, музейный работник, автор книг по истории рода Вяземских и Шереметевых.

Шульгин Василий Витальевич (1878–1976) — политический деятель, член 2-й и 4-й Государственных дум, Временного комитета Государственной Думы.

Шумский Сергей Васильевич (наст. фам. Чесноков; 1820–1878) — актер Малого театра.

Шура — см.: Чернышев А.С.

Эванс Артур Джон (1851–1941) — английский археолог, открывший крито-минойскую культуру.

Экхарт Иоганн (Майстер Экхарт; ок. 1260–1327) — представитель немецкой средневековой мистики.

Эрн Владимир Францевич (1882–1917) — религиозный философ. Преподаватель Московского университета, один из основателей и участников Московского религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева.

Эрн Евгения Давыдовна — жена В.Ф.Эрна.

Юша — см.: Самарин Ю.А.

 

Языков Михаил Ксенофонтович (ок. 1886–1906) — друг юности С.Н.Дурылина, член боевой дружины эсеров в Первую русскую революцию. Убит жандармами.

 

 

Публикация, комментарии и указатель имен М.А.Рашковской