Екатерина Дерябина,
фото Бориса Смелова
Граф Строганов и художник Гюбер Робер
Было модно и великолепно убрать свой салон живописью Робера
Элизабет Виже-Лебрен
На протяжении почти полутора столетий любители
искусства, посещавшие Петербург, не упускали возможности побывать в одном из
самых известных собраний живописи — картинной галерее Строгановского дворца на
Невском проспекте.
Прекрасный знаток искусства, граф А.С.Строганов дважды
издал составленный им каталог картинной галереи, не уступавший по своему уровню
каталогам известных европейских коллекций1.
Более того, именитые посетители дворца отмечали радушное гостеприимство и
эрудицию графа: «С предупредительностью и любезностью ведет подчас сам
чужеземца владелец этих прекрасных вещей и с удивительным знанием предмета
объясняет все выставленные здесь достопримечательности»,— писал Генрих фон Реймерс, автор обширного труда о Петербурге XVIII века2.
Примечательно, что Строганов проявлял интерес не
только к старой, преимущественно итальянской и нидерландской живописи, но и к
современному искусству, давал заказы художникам, многих из которых знал лично,
и прослыл щедрым меценатом. В Париже он был знаком с Жан Батистом Грезом, которому заказал портрет своего сына Павла, и со
ставшей впоследствии знаменитой портретисткой Элизабет Виже-Лебрен,
которая по ее собственным словам написала тогда же его портрет, а впоследствии
— и других представителей семьи Строгановых. В годы пребывания Виже-Лебрен в Петербурге Александр Сергеевич поддерживал с
нею тесные дружеские отношения, помогал ей заказами. А 16 июня 1800 года
Строганов, только что получивший пост президента Петербургской Академии
художеств, лично вручал художнице от имени императора Александра I диплом о
принятии ее в почетные члены Академии.
Но наиболее близкое и продолжительное знакомство
связывало Александра Сергеевича с известным французским пейзажистом и мастером
декоративных ансамблей Гюбером Робером
(1733—1808).
Творческая деятельность Робера
приходится на вторую половину XVIII века, тот период в истории Франции, который
принято называть эпохой Просвещения. Он был современником Вольтера, Дидро, Д’Аламбера, Руссо, Гольбаха; при
нем создавалась «Энциклопедия». Это были времена, когда передовые умы
настойчиво стремились осмыслить мир, определить место человека в нем, постичь
законы природы. Именно этим интересом к природе, к ее изучению и общению с ней
объясняется расцвет пейзажной живописи во Франции во второй половине столетия,
связанной с именами выдающихся художников, среди которых важнейшее место
занимал Гюбер Робер.
Избрав своей специализацией декоративный архитектурный
пейзаж, он сформировался в непревзойденного мастера этого вида искусства и
прославился как «живописец руин». Возникающее с распространением идей
Просвещения и формированием классицизма представление об античности как древней
истории, пробуждает особый интерес к памятникам прошлого, а открытие
Геркуланума (1738) и Помпей (1748) вызывает огромный энтузиазм. Таким образом, Робер вступил на художественное поприще в то самое время,
когда складывался культ античности, и Европа была охвачена «археологической
лихорадкой».
В 1770-е годы начинается период невиданного ранее
оживления культурных связей между Россией и Францией и установления влияния на
русскую культуру французских эстетических и художественных вкусов. Вслед за
Европой на русскую почву проникает и утверждается классицизм. Он успешно
сосуществует на различных этапах своего развития с рококо, сентиментализмом,
предромантизмом и реализмом. Искусство Гюбера Робера, не относящееся всецело к какому-либо из этих
направлений, счастливо соединило декоративность рококо со строгой гармонией
классицизма, поэтичностью сентиментализма, романтической тягой к живописности и
интересом к современной повседневной жизни. Таким образом, на протяжении
длительного времени оно прекрасно согласовывалось со вкусами русского общества.
Одновременно в Россию проникает и интерес к античности: здесь начинают издавать
греческих и латинских авторов, выпускать гравюры с изображением памятников
античной архитектуры. На фоне всеобщего увлечения живопись Робера,
чья основная тема — руины Древнего Рима, — оказывается как
нельзя более близка любителям искусства и во Франции, и в России. Своей величественной декоративностью, изящной живописностью,
сдержанным колоритом большие панно Робера, как и его
маленькие композиции, прекрасно сочетаются и с классицистическими интерьерами
столичных дворцов, и с более скромными — загородных усадеб, строительство
которых в ту пору охватило всю Россию. Произведения мастера,
представлявшие парковые виды, эстетически корреспондируют с вошедшими в моду
«английскими» пейзажными парками с прудами и каскадами, мостиками и павильонами
в античном или сельском духе, окружавшими загородные дворцы и провинциальные
усадьбы — в Царском Селе, Павловске, Гатчине, в
Подмосковье и многих других местах страны.
Большинство произведений Гюбера
Робера пришло в Россию как раз в период наибольшего
увлечения античностью, идеями Руссо и теориями Дидро — в 1780—1830-х годах.
Каждое более или менее значительное русское художественное
собрание включало в себя морские пейзажи Клода Жозефа
Верне и фантастические руины Гюбера Робера. Лучшие его произведения происходят из известнейших
коллекций конца XVIII — начала XIX века — князей Юсуповых и Голицыных, графов
Строгановых, Шуваловых, Ростопчиных, Бобринских,
Милорадовичей, а также — из собраний Нарышкиных, Мятлевых,
Ферзенов и Репниных. Таким образом, к началу
двадцатого столетия в России оказалось не менее полутора сотен живописных
произведений мастера, большинство из которых — более ста полотен — поныне
украшают русские музеи и художественные галереи республик бывшего Союза.
Александр Сергееевич
Строганов был едва ли не первым, кто оценил талант Робера
как замечательного мастера декоративных ансамблей, и уж во всяком случае одним из первых русских, кто понял поэтичность
искусства Робера и его близость душе русского
человека.
Большой знаток жизни и творчества Робера
Жан Кайо3 полагает, что первые их встречи могли произойти еще в Риме
в 1754—1755 годах, где покровителями молодого художника были французские
дипломаты граф де Стенвиль, будущий герцог Шуазель, и байи де Бретей. Но дружеские отношения между ними установились
спустя полтора десятилетия в Париже. Первое свидетельство тому мы встречаем в
парижском Салоне 1773 года, где Робер выставил пять небольших овалов, исполненных для графа
Строганова и снискавших похвалу критиков. Доде де Жоссан писал в «Entretiens de M. l’abbé A*** avec Mylord B***»: «Аббат:
Взгляните, Милорд, на номера 94, 95, 96, 97, 98. Я считаю их достойными
внимания, так как они принадлежат знатоку (графу Строганову). Милорд: Много
точности и элегантности в рисунке; мрамор прекрасно имитирован, перспектива
хорошо наблюдена»4. Упомянем, что в том же Салоне были показаны
принадлежавшие Александру Сергеевичу его портрет кисти Александра Рослина (1718—1793) и два рисунка работы Пьера Антуана де Маши (1723—1807).
Восхищавшие публику овалы представляли следующие
сюжеты: «Водопад в Тиволи», «Кампо
Ваччино в Риме» («Бычий рынок»), «Казино Альбани в Риме», «Пантеон и площадь собора св. Петра в
Риме» и «Виллу Боргезе в Риме». Два последних,
подаренные Строгановым Екатерине II, по-видимому, были первыми картинами,
познакомившими российскую столицу с искусством французского мастера. В начале
XIX века они украшали столовую Александра I в Зимнем дворце, в начале ХХ
столетия находились в квартире министра двора в Царскосельском дворце, после
революции 1917 года попали в Государственный музей изобразительных искусств им.
А.С.Пушкина. Предыстория их была забыта. В 1960 году первую передали в
Картинную галерею Новосибирска, вторая оказалась в Государственном музее
Белоруссии в Минске.
Судьба других трех овалов не ясна. Они отсутствуют в
каталогах петербургского собрания Строганова и, вероятно, в Россию не попали.
Возможно, «Казино Альбани» (или «Виллу Альбани») следует идентифицировать с картиной, которую
Ж.Кайо5 обнаружил в одном из частных собраний Парижа (очевидно, она
же была на юбилейной выставке Робера в Париже в 1933
году). На антаблементе над входом в здание есть надпись: «Divo
Stroganovo qui / arti [...] virtute coluit H.Robert pictet» («Божественному Строганову, кто искусства [с]
добродетелью взращивает Г.Робер
написал»). Композиция картины полностью совпадает с описанием овала,
проходившего на художественном рынке Парижа 11 декабря 1780 года6. Остается предположить, что перед отъездом в
Россию А.С.Строганов продал или подарил кому-либо три из пяти овальных полотен,
представленных в Салоне 1773 года.
Этот год стал весьма значительным в творческой
биографии Гюбера Робера и
примечательно, что им датирована еще одна работа, выполненная для графа
Строганова. Судя по дошедшим до нас сведениям, именно тогда художник впервые
проявил себя как выдающийся мастер декоративного ансамбля. В тот год он их создал по меньшей мере два, но один оказался разрозненным в
конце XIX века и только строгановский сохранился
полностью.
Как мы уже говорили, искусство живописного ансамбля
для оформления интерьера достигло наивысшего расцвета в последней трети XVIII
века и связано главным образом с творчеством Гюбера Робера. Тогда вошли в моду сюиты больших панно, называемых tableaux de place,
которые часто замысливались одновременно с
архитектурным убранством интерьера. «Было модно и великолепно убрать свой салон
живописью Робера»,— вспоминала друг художника Элизабет
Виже-Лебрен. И именно благодаря Александру Сергеевичу
Строганову это новшество пришло в Россию. Уловив веяния времени, он заказал Роберу декоративный ансамбль для украшения одного из залов
своего незадолго до того отделанного петербургского дворца (в настоящее время —
в Эрмитаже, в Белом зале Зимнего дворца). Серию составляют шесть полотен, из
коих четыре рассчитаны на большие стены, а два узких — на простенки между
окнами (Размер больших полотен 300 х 193(195) см,
узких — 300 х 75 см.) Подпись художника и дата «1773»
стоят на «Пейзаже с куполом собора св. Петра в Риме». Пару к нему образует
«Декоративный пейзаж с обелиском». Другую пару составляют композиции с
изображением «чистой природы». На одной из них представлен большой водопад, на
другой — поросшие деревьями скалы. На узких панно — кипарисы и триумфальная
колонна. Эта тематическая программа будет многократно повторена на протяжении
трех десятилетий в целом ряде декоративных ансамблей: сопоставление творения
рук человека и создания природы. Но при всем почтении Робера
к Жан Жаку Руссо это было не руссоисткое
противопоставление девственной природы цивилизованному обществу, но
эстетическое восприятие окружающего мира.
Самое известное в серии — первое полотно. Хотя его
отделяет от пребывания художника в Италии восемь лет, в нем ощущается свежее
воспоминание о римских закатах, когда в ясные теплые дни небо приобретает
ровный розовый оттенок, столь живо переданный в этой картине. Изображение
монументальной арки, через которую открывается вид на далекий пейзаж или
архитектурные строения, стало одним из наиболее распространенных в искусстве Робера сюжетов, начиная еще со времен его обучения во
Французской академии в Риме. Но не будет преувеличением определить строгановское полотно как своего рода этапное произведение,
где нашли яркое выражение предшествующие поиски такого типа композиции и
открылись возможности для дальнейших ее разработок. Нам представляется
интересным и важным связать с этой картиной рисунок из Художественного музея в
Кливленде. Ракурс арки, ведущие к ней ступени, сложенная из массивных каменных
блоков стена близки аналогичным деталям в полотне строгановской
серии. Любопытно, что долгое время кливлендский
рисунок приписывался Оноре Фрагонару
(1732—1806), так как в имеющейся на нем надписи имя с предваряющим его словом
расшифровывалось как «divo Fragonard»
(«божественный Фрагонар»). Когда же неразборчивую
надпись прочли правильно — «divo Stroganoff»
(отметим ее соответствие надписи в «Вилле Альбани»!),
стало ясно, что рисунок принадлежит Роберу. По нашему
мнению, его следует рассматривать как первый вариант композиции живописного строгановского полотна.
Если в «Пейзаже с аркой и куполом собора св.Петра в Риме» соединены античные руины и ренессансный храм,
то в «Декоративном пейзаже с обелиском» египетский памятник сочетается с
закругленной аркадой, навеянной постройками в парках римских вилл. Фантазия
художника окружила каменной аркадой бассейн с водой и поместила в нем островок
с обелиском. Как бы в подтверждение «придуманности»
изображенного архитектурного мотива на обелиске сделана надпись: «Obeliscum H.Robert pictet» («Обелиск Г. Робер
написал»). Но в архитектурных фантазиях мастера, созданных на
основании впечатлений от увиденного в действительности, всегда присутствует
убедительность реальности — в этом была привлекательность художественных
образов Робера.
Оба «чистых» пейзажа тоже не воспроизводят конкретную
местность, хотя они напоминают виды Тиволи с
водопадами, скалами, каменистыми дорогами, туманными далями. Превосходный
мастер архитектурных композиций, Робер предстает в
больших полотнах, где преобладает изображение природы, как прекрасный
пейзажист, свободно владеющий всеми приемами передачи пространства,
перспективы, воздуха и растительности, воды, камня и необъятного небосвода.
Даже узкие полотна, предназначенные для плохо освещенных простенков между
окнами, в данном случае отличаются столь же высокими живописными достоинствами,
что и основные композиции.
Трудно удержаться, чтобы не привести комментарий к
декоративной сюите, данный Строгановым в обоих каталогах его собрания: «Они
написаны с удивительной легкостью; свобода, уверенность, с которыми положены
все оттенки цветов, придают им самый большой эффект. Не вдаваясь в детали,
ограничусь тем, что скажу, что умелый художник, проведя часть своей жизни в
Италии, выбрал местности, которыми наполняли свое воображение итальянские
пейзажисты и которые являются смешением величественных видов, предоставленных
их страной, и интересных строений, украшающих их или украшавших прежде. Горы,
спешащие потоки, нагромождения руин среди красивых уголков делают более
трогательными прелести сельской жизни и нравятся
прежде всего меланхоличным душам, любящим сравнивать вечно юную, всегда
возрождающуюся природу с более прочными созданиями рук человеческих, которые
стареют и оканчивают зрелищем руин»7.
Выполнение заказа столь влиятельного в
аристократических и культурных кругах Франции лица, каким был А.С.Строганов,
имело большое значение для карьеры Робера. Но не
только деловые отношения связывали графа и художника. Принадлежность
их к двум масонским ложам8, в которые они входили одновременно и,
скорее всего, по инициативе Александра Сергеевича, говорит о глубоком духовном
родстве этих людей, тем более что Строганов не мог не оценить обширные знания Робера и классическое воспитание, полученное им в
привилегированном Наваррском колледже, где его
наставником был известный литератор и философ Шарль Батте.
Строганов и Робер были членами ложи Les Neuf Soeurs
(Девять Сестер), основанной в 1776 году астрономом Ж.Ж.Ф.де
Ла Ландом, которого в
руководстве этой ложей затем сменил Бенджамен
Франклин. Вплоть до начала Французской революции «Девять сестер» была самой
знаменитой во Франции масонской организацией и объединяла преимущественно людей
искусства и литературы. Кроме Робера, еще десять ее
членов представляли в ней Королевскую Академию живописи и скульптуры: художники
— Жан Батист Грёз, Жан Пьер Уэль, Клод Жозеф Верне, Жан Мишель Моро; скульпторы — Клод Мишель Клодион, Жан Антуан Гудон и др. В ней состояли видные мыслители и литераторы
эпохи Просвещения — Д Аламбер, Делиль, поэт Антуан Руше, с которым в
1793—1794 годах Робер разделит тюремное заключение,
но избежит печальной участи поэта, павшего жертвой террора. Что же касается
ложи Les Amies Re¢unis
(Объединенные Друзья), то Строганов одно время даже входил в ее Капитул.
Упомянем, что граф был членом и третьей, весьма аристократической ложи La Candeur (Чистосердечие), где
были представлены покровители Робера — герцог Шартрский, герцог де Гиш, маркиз
де Лафайетт.
Можно предполагать, что друзья предпринимали даже
совместные поездки, косвенным доказательством чему могут служить картины Робера. В XIX — начале ХХ века в новгородском имении Марьино, которое в XIX принадлежало внучке А.С.Строганова
А.П.Голицыной, была маленькая композиция на дереве, изображавшая осмотр
интерьера готической церкви А.С.Строгановым и Робером.
Мы нашли ее воспроизведение в статье, посвященной имению9,
где ошибочно указывалось, что она написана на холсте. После революции она
покинула Россию. Верные сведения о ней (Дерево, масло. 28,5 х
22,5 см) нам посчастливилось встретить в каталоге аукциона в Версале, на
котором она проходила 27 ноября 1977 года. Однако, в
1920 году в Эрмитаж попала задержанная Белоостровской
таможней картина неизвестного происхождения «Осмотр старой церкви». Она написана на дереве и размер ее очень близок к упомянутой ранее
(Масло. 28,5 х 21,5 см).
Сюжет и композиция также обнаруживают большое
сходство. Возможно, они составляли пару и обе находились в Марьино.
Вполне вероятно, на ней воспроизведен другой эпизод из совместной поездки,
предпринятой для осмотра памятников французской архитектуры, а участвующие в
созерцании древностей дамы вполне могут быть супругами Строганова и Робера.
Прибывшие вместе со всей коллекцией в Петербург в 1780
году голландским кораблем «Л’Экспедисьон» («L’Expedition») картины Гюбера Робера — в подарок императрице и для украшения собственного
дворца,— немало способствовали знакомству русской общественности с творчеством
французского мастера. Не исключено, что они и побудили цесаревича Павла
Петровича и его супругу Марию Федоровну во время путешествия по Европе в 1782
году под именем графа и графини Северных посетить
мастерскую художника в Лувре. После этого Роберу был
сделан заказ от имени Павла через князя Н.Б.Юсупова на серию картин для Каменноостровского дворца (сейчас — во дворце в Павловске).
С проникновением идей Ж.Ж.Руссо, распространением моды на пейзажные парки,
интереса к античности, формированием вкуса к французскому искусству, художник
приобретал все больший успех в России.
В некрологе на смерть Гюбера
Робера10 брат портретистки Виже-Лебрен
объяснял успех мастера среди иностранцев двукратным приглашением его в Россию,
в 1782 и 1791 годах, исходившим от Екатерины II. Последняя поездка не состоялась.
Возможно, ей воспрепятствовало недавнее (в 1779 году) назначение художника «lе peintre
des jardins du roi» («живописцем садов
короля»), ожидание утверждения в должности хранителя Королевского музея в Лувре
и обилие разнообразных работ. Не исключено, что в связи с первым приглашением Роберу был сделан заказ, переданный через А.С.Строганова.
Так возник необычный пейзаж «Башня-руина в Царском Селе» (Музей-заповедник
«Царское Село»). Граф послал художнику для образца собственноручную зарисовку
парковой постройки с подписью по-русски, которую тот тщательно воспроизвел на
картине: «П.[писал] Жив.[живописец] Робертъ въ Париже 1783». Башню-руину, возведенную архитектором Ю.М.Фельтеном
в 1771—1773 годах, фантазия Робера дополнила
причудливым еловым лесом в «китайском» духе, горным хребтом на горизонте и
персонажами в русских национальных костюмах, явно заимствованными у Жан-Батиста Лепренса (1733—1781),
который познакомился с русским бытом и сделал множество этнографических
зарисовок во время путешествия по России в 1758—1763 годах. По
неизвестным причинам отправка картины в Россию задержалась, затем вмешались
события Французской революции, и Екатерина получила «Башню-руину» только в 1791
году. Письмом от 1 мая того же года давний корреспондент императрицы, просветитель
и энциклопедист Мельхиор Гримм сообщал ей: «Робер
уверяет меня, что эта картина была ему заказана от имени Вашего Императорского
Величества графом Строгановым. Ее стоимость 50 луидоров или 1200 французских
ливров»11. Возможно, Робер и на этот раз
выказал колебания относительно вероятности поездки в Петербург, поскольку далее
Гримм не без ехидства замечал: «Надо полагать, что Робер,
чей основной талант — писать руины, теперь должен чувствовать себя на родине,
как сыр в масле. В какую бы сторону он ни повернулся, он встречает торжество
своего жанра и самые прекрасные и свежие руины в мире»12.
В ответном послании от 6 июня 1791 года царица просила
Гримма расплатиться с художником, выражала свое
удовлетворение полученным пейзажем: «Я имею наилучшее мнение о картине Робера» и писала далее в том же ироничном ключе, что и ее
корреспондент: «Если бы Робер не
был... ни демагогом, ни безумным, и если бы он приехал сюда, он нашел бы
достойные изображения виды, так как все Царское Село — огромное собрание
красивейших пейзажей, какое только можно увидеть[...] Поскольку этот художник
больше всего любит писать руины и поскольку теперь он имеет их такое количество
перед глазами, он вполне прав, оставаясь в стране развалин»13.
Как знать, не пожалел ли он о своем отказе, когда в октябре 1793 года был
арестован, но избежав трагической участи других приверженцев старого режима,
был освобожден через неделю после переворота 9 термидора.
Представляется интересным привести еще один, недавно
обнаруженный нами факт, свидетельствующий о глубоких дружеских чувствах, кои
питал Александр Сергеевич к Гюберу Роберу.
В живописном собрании в имении Марьино,
о котором мы уже говорили, находились еще две небольшие композиции,
приобретенные А.С.Строгановым между 1793 и 1800 годами. Восторженное и скорее
поэтическое описание, сделанное Алексанром
Сергеевичем в «Каталоге» 1800 года весьма затрудняло идентификацию этих полотен
с известными нам композициями: «Я не встречал ни у этого художника, ни у какого
другого более одухотворенного, более острого мазка, более привлекательной
кисти, нежели в этих двух прелестных картинах: одним словом, это шедевр этого
очаровательного художника. Это бесконечное, не смешивающееся разнообразие
живописных предметов; это гармония, которая завораживает, это возвышенное
смешение величия, роскоши и нищеты; прелестные предметы самого неимущего
класса, среди обломков храма Юпитера и обиталища Августа. [...] Место, где
вершились судьбы наций и королей, — что оно теперь? сарай для сушки белья,
лачуга прачки, нечто вроде конюшни». Между тем даже это описание позволило нам
связать его с двумя картинами из собрания Строгановых — «Прачки в руинах»
(Холст, масло. 72 х 88 см.), ныне находящейся в
Эрмитаже, и «Римские развалины» (Холст, масло, 72,5 х
87,5 см), покинувшей Россию после революции. Следы последней нам удалось
обнаружить лишь недавно: в 1975 году она проходила на парижском аукционе в Пале
Гальера. Эти парные картины относятся к очень раннему
периоду творчества Гюбера Робера
— ко времени его ученичества во Французской Академии в Риме и дальнейшей работы
в Италии (1754—1765): они написаны на крупнозернистом итальянском холсте, каким
Робер пользовался только в ту пору, а
подготовительный рисунок ко второй композиции датирован 1760 годом14.
То обстоятельство, что картины не были
специально написаны для графа; что современная французская живопись не была
предметом особого увлечения Строганова; наконец, что эта покупка, сделанная
между 1793 и 1800 годами, совпала с самой тяжелой для Робера
порой,— дает основания предполагать, что приобретение было сделано Александром
Сергеевичем главным образом ради материальной поддержки художника. По всей видимости, эти парные композиции, как и
многие другие произведения итальянского периода, оставались в мастерской
художника и были предложены графу в тот момент, когда события Французской
революции унесли из круга почитателей, а то и вовсе из жизни, большинство
аристократических заказчиков и покровителей живописца.
После смерти Екатерины II Робер
не потерял связи с могущественными российскими заказчиками. Возможно, для Павла
I, большого любителя живописи Робера, заказывались
прекрасные парные картины, поныне находящиеся в собрании Эрмитажа: «Арка на
мосту над ручьем» (Холст, масло. 135,5 х 212,5 см) и
«Древнее здание, служащее общественной купальней» (Холст, масло. 133 х 194 см. На картине имеется подпись и дата «1798»). Они
были выставлены в Салоне 1798 года, где Робер в
последний раз принимал участие. В рукописном каталоге
Эрмитажа, начатом в 1797 году значится: «Сии две картины писаны в 1798 году
для президента Академии художеств графа Строганова, а куплены в 1802 году
Государем Импер[атором] Алекс[андром]
I».
Александр Сергеевич Строганов, многие годы бывший
почетным членом Петербургской Академии художеств, в 1800 году получил пост ее
президента, на котором оставался до самой
своей кончины и все одиннадцать лет продолжал принимать активное участие в
приобретении произведений для императорской семьи и Эрмитажа и заботе о них.
Поэтому вскоре мы встречаем письмо от 15 августа 1802 года за его подписью,
адресованное министру двора графу Гурьеву: «За выписанные мною из Парижа две
картины от живописца Роберта Его императорское величество соизволили указать
выдать из кабинета шесть тысяч ливров»15. По-видимому, именно эти
два произведения упоминаются еще в одном документе, где реставратор Иван Гауф просит графа Строганова оплатить его работу: «Но как я не вознагражден еще за кошт и труды мною тут
употребленные, посему сим и осмеливаюсь обратиться всепокорнейшею моею
просьбою, как о картине Сальватор-Розы, мною
исправленной, в новых рамах, так и о сих двух теперь подносимых Робертовых, мне для исправления от вашего С-ва [Сиятельства, — Е.Д.],
прошедшего лета порученных; и кои равно приведены мною из совершенного
их от повреждения морской воды ничтожества, в прежнее их состояние...»16.
Эта бумага не датирована, но скорее всего относится к
1802 году. Годом ранее прибыли в Петербург и, несомненно
именно морским путем, только две картины Робера —
упомянутые «Вход в античный дворец» (ныне — «Арка на мосту над ручьем») и
«Древнее здание, служащее общественной купальней». Именно они («сих двух теперь
подносимых») были представлены Александру I графом Строгановым в 1802 году, то
есть не сразу по прибытии в Россию (в 1801), а спустя некоторое время,
понадобившееся на реставрацию. Надо отдать должное Ивану Гауфу
— работа сделана очень хорошо. Приобретенные императором картины немедленно
украсили его столовую — вместе с двумя овалами, подаренными ранее Строгановым
Екатерине II. Это доказывает, что произведения понравились Александру I.
За сим последовало принятие Гюбера
Робера в Петербургскую Академию художеств, чему несомненно способствовал ее президент А.С.Строганов. 11
декабря 1802 года Академия приняла решение: «По общему собрания согласию, член
бывшей королевской Парижской Академии художеств г-н Роберт избран в почетные
вольные общники»17. Это высокое звание,
которым художник гордился, запечатлено в надписи на его надгробии на кладбище в
Отейле под Парижем: «Hubert
Robert, peintre, conseiller de
l’Academie Royal de peinture, associe¢ libre des
Academies de Petersbourg» («Гюбер Робер, живописец, советник Королевской Академии живописи,
вольный общник Петербургских Академий»).
Александр Сергеевич никогда не забывал своего
французского друга и, понимая, что с наступлением новых времен стареющий
художник, утративший большую часть прежней клиентуры, нуждается в моральной и
материальной поддержке, оказывал ему всяческое содействие. Пользуясь таким же
расположением молодого императора, какое он видел со стороны Екатерины и Павла,
граф Строганов употребил свое влияние при дворе для следующего крупного
приобретения. В 1803 году Александр I купил еще восемь картин, присланных
художником Строганову с просьбой предложить их императору. Эти композиции,— в
настоящее время находящиеся в собраниях Эрмитажа, ГМИИ им. А.С.Пушкина, Лувра и
Художественного музея Бишкека,— ошибочно считают серией и датируют 1803 годом.
На самом деле, как мы убедились, художник отобрал для императора произведения
разных лет, исполненные в 1770—1790-х годах. Судя по подбору, он хотел
представить разнообразие своего творчества: архитектурные виды, пейзажи,
интерьер, жанровую сцену. Щедрость монарха надолго запомнилась Роберу. Спустя три года он напишет своему другу архитектору
и графику Пьеру Адриену Парису: «Император России,
для кого я сделал несколько картин, которые он мне оплатил совсем иначе, чем
платят здесь, добавил сверх того от своей щедрости и удовлетворения моей
посылкой прекрасный драгоценный алмаз и диплом почетного приема в его Академию
в Санкт-Петербурге. Вот что называют за границей великодушным и благородным
вознаграждением, какого не знают здесь»18.
1 Catalogue raisonné des tableaux qui composent
la collection du comte A. de Stroganoff. Saint — Petersbourg, 1793; Saint — Petersbourg,
1800.
2 Reimers H. von. St.Petersburg am Ende seines ersten Jahrhunderts. St.Petersburg, 1805. 2 Th. S.351.
3 Cayeux J. de (avec la collaboration de C.Boulot). Hubert Robert et son
temps. Paris,
1995. P.117-118.
4 Цит. по: Gabillot C. Hubert
Robert et son temps. Paris,
1895. P. 117-118.
5 Cayeux J. Op. cit. P.210—211.
6 Nolhac P. de. Hubert
Robert, 1733—1808. Paris,
1910. P.104 («Paysage orne¢ de ruines»).
7 Catalogue.
1793. P.69—70; 1800. P.78-79.
8 Сведения
о масонских ложах приводятся по кн.: Cayeux J. Op. cit. P.183-185.
9 Картина воспр.: «Старые годы». 1910. июль — сентябрь, против с.175.
10 Mercure de France. 1808,
30 avril. P.230-233.
11 Письма
барона Мельхиора Гримма к императрице Екатерине II //
Сборник Императорского Русского исторического общества. 1881. Т.33. С. 413.
12 Там же.
13 Письма
Екатерины II к барону Гримму // Сборник
Императорского Русского Императорского исторического общества. 1878. Т.23.
С.548.
14 Проходил
на аукционе Сотби в Монако в 1991 году.
15 Трубников А. Картины Гюбера
Робера в России // Старые годы. 1913. Январь. С.19.
Прим.39.
16 [Петров П.Н.] Сборник материалов для
истории Императорской С.-Петербургской Академии Художеств за сто лет ее
существования. Ч.I (1758—1811). С.-Петербург, 1864. С.592.
17 Петров П.Н..Ук. соч. С.433.
18 Цит. по: Cayeux J. Op. cit. P.303.