¹ Василий Леонидович Комарович (1894–1942) — литературовед, писатель. Вместе с Юрием Никольским принимал участие в Пушкинском семинарии С.А.Венгерова, позднее занимался Достоевским. Семья Комаровича жила в Нижнем Новгороде, где через общих знакомых он познакомился с Садовским.

² Для верности лучше пошлю его с В.Л.Комаровичем (примеч. Г.П.Блока).

³ Павел Елисеевич Щеголев (1877–1931) — историк освободительного движения и пушкинист.

⁴ Одно письмо Фета к С.В.Энгельгардт хранится в РГАЛИ (Ф. 574. Оп. 1. Д. 65).

⁵ Строка из стихотворения Фета «Полуразрушенный, полужилец могилы…». В рассказе Фета «Кактус» этот романс поет цыганка Стеша. «Но вот она взяла несколько аккордов и запела песню, которую я только в первой молодости слыхивал у московских цыган, так как современные петь ее не решались. Песня эта, не выносящая посредственной певицы, известная “Слышишь ли, разумеешь ли…”» (Фет А. А. Сочинения. В 2 т. Т.2. М., 1982. С. 129). Песня упомянута также в статье Блока «Фет и Бржеская». >>>

⁶ «Видение поэта» (М., 1919) — книга М.О.Гершензона.

⁷ С.Н.Нельдихен, по-видимому, был арестован в середине 1930-х и, отбыв лагерный срок, пытался вернуться к литературной деятельности. 20 ноября 1940 г. А.К.Гладков записал в своем дневнике: «В № 16 “Литературного обозрения” напечатана рецензия С.Нельдихена на книгу стихов Шефнера. Жив, курилка! Где он был эти годы? Я уверен был, что он сгинул в лагерях. Я познакомился с ним, когда был завлитом в Студии Хмелева, и он принес пьесу о Козьме Пруткове, очень неудобоваримую и нелепую. Он приходил ко мне осенью 1935 года в мою комнатенку на Мало-Афанасьевском и рассказывал мне часами о Цехе Поэтов в начале революции, о смерти Гумилева и пр.» (РГАЛИ. Ф. 2590. Оп. 1. Д. 81). Затем последовал второй и последний арест Нельдихена.

А на следующий день, 21 ноября 1940 г. в дневнике Гладкова появилась приведенная нами выше запись о смерти В.А.Пяста.

⁸ Речь идет о 22-томном труде Н.П.Барсукова «Жизнь и труды М.П.Погодина» (СПб.: Изд. А.Д. и П.Д. Погодиных, 1888–1910).

⁹ О какой книге идет речь, установить не удалось.

¹⁰ Имеется в виду учебник физики К.Д.Краевича.

¹¹ Александр Иванович Иост — управляющий имениями Фета. Был женат на племяннице М.П.Боткиной Ольге Ивановне Щукиной. Екатерина Владимировна — Федорова, секретарь Фета, свидетельница его смерти.

¹² В РГАЛИ хранится неопубликованная третья часть повести Садовского «Побеги жизни» (Северные записки. 1913. №№ 2, 3, 7, 8), названная «Неврастеники» (РГАЛИ. Ф. 464. Оп 2. Д. 34). В ней есть эпизод, когда alter ego автора, студента Московского университета Борисова, вышедшего из ночной чайной в Москве во время декабрьского восстания 1905 года, посещает видение: «Незаметно очутился Петя на Плющихе. Там, подле аптеки, белел небольшой двухэтажный дом; потертый герб еле виднелся на фронтоне. Не успел Петя поравняться с окнами, как из парадной двери вышел торопливо старик в тяжелой шубе и шапке. Белая широкая борода и карие глаза в покраснелых веках показались странно знакомы Пете. Старик прошел быстро по тротуару, и когда вслед ему обернулся Петя, то видел, как, сделав несколько легких, подпрыгивающих шагов, призрак поднялся и полетел в занявшемся вьюжном ветре, развевая полами шубы. На мгновение острый профиль его мелькнул где-то у трубы; седая борода смешалась с клубами дыма, и он исчез».

¹³ Рисунок «Рабочий кабинет А.А.Шеншина (Фета) в собственном доме на Плющихе» помещен на обложке журнала «Всемирная иллюстрация» (1892. № 23). Текст на с. 471 гласит: «...Изображение это сделано с натуры нашим почтенным сотрудником по художественному отделу К.А.Савицким. Своей скромной обстановкой, своим незатейливым убранством и милой простотой кабинет до известной степени гармонирует с поэтическим настроением его недавнего обитателя. Здесь певец красот природы и неуловимых ощущений, говоря словами другого поэта, свил себе “гнездышко скромное; каждый здесь гвоздик вколочен с надеждою…” Здесь он беседовал со своей скромной и восхитительно прелестной музой, слагал свои нежные песни, и здесь “не остыл еще след обаяния” этих чудных песен…». См. также последний абзац статьи Садовского «Фет в портретах». >>>

¹⁴ См. примеч. 6 к письму № 5.

¹⁵ Имеются в виду дядя и племянник — философ Владимир Сергеевич Соловьев и Сергей Михайлович Соловьев (1885–1942) — поэт, литературный критик и переводчик, троюродный брат Александра Блока, автор интересных воспоминаний. Сергей Соловьев, его отец и мать были знакомы Садовскому, который вспоминал в своих опубликованных пока лишь фрагментарно «Заметках»:

«Михаил Сергеевич Соловьев был уродливый карлик с копной рыжих волос и с лицом ацтека. Ольга Михайловна, говорят, влюблена была во Владимира Сергеевича, и ходил одно время слух, будто Сергей на самом деле был сын дяди. Виной этих сплетен является их сходство.

Когда доктор посадил больного Михаила Сергеевича в ванну, он скоропостижно скончался. Ольга Михайловна спросила вышедшего доктора: “Умер?” — “Умер”. Она спокойно прошла к себе в комнату, набила горло сухими акварельными красками и выстрелила в рот.

Похоронили их в одной могиле. Лицо Ольги Михайловны и на панихидах, и на отпевании было закрыто.

На кресте неверные сведения: дата 1904 вместо 1903 (16 января). <…> Между прочим, Сергей Соловьев на погребении родителей держался корректно и с большим спокойствием. Про мертвого Брюсова он мне сказал, что лицо покойника имело сходство с подстреленной хищной птицей» (НИОР РГБ. Ф. 669. Кар. 1. Д. 12).

¹⁶ Николай Иванович Лазаревский (1868–1921) — магистр государственного права, профессор и проректор Петроградского университета. Спустя два с небольшим месяца после знакомства Блока с ним, 24 августа 1921 г., был расстрелян ВЧК по т. н. Таганцевскому делу (тогда же был расстрелян Николай Гумилев и еще более 20 человек).

¹⁷ По мнению Г.Д.Аслановой, не согласной с передаваемыми Блоком непроверенными сведениями, с Алексеем Никитичем Шеншиным Фет «…был в нормальных, даже в дружеских отношениях. Шеншин помогал ему освоиться с хозяйством в Степановке. Наталья Никитична, бывая в гостях у Нади, через нее посылала поклоны Фету и Марии Петровне. Чем им мог не угодить Фет, представить не могу. Родством с Тургеневым они гордились напрасно. В неблизком родстве с Тургеневым была дочь Василия Афанасьевича Шеншина, брата Фета, — Ольга Васильевна Галахова, и родство это было по ее матери. Так что к “Никитичам” это не имело никакого отношения. Сочинить такую “элегантную” эпиграмму могли только из зависти к его хозяйственным успехам или от того, что его больше 10 лет единогласно избирали мировым судьей. Думаю, что это тоже более поздняя сплетня, когда Фета поливала грязью либеральная пресса» (из письма Г.Д.Аслановой ко мне. — С.Ш.).

¹⁸ Имеется в виду стихотворение «Лето», беловой автограф которого подписан Некрасовым «А.Фет». Впервые эта дружеская пародия, за выпуском 3-й строфы, была опубликована в анонимной статье «Из бумаг Н.А.Некрасова. (Библиографические заметки)» в «Отечественных записках» (1879. № 1. С. 64), в Полные собрания сочинений Некрасова включается с 1927 г. Черновик небрежен, на полях многочисленные «пробы пера» — росчерки «милостивый государь». >>>

¹⁹ Комплекс документов И.П.Новосильцова присоединен к архиву Фета в ИРЛИ (Пушкинском Доме). Обращаем внимание на недавнюю работу, где эти письма были использованы: Виноградова Е. В. Еще раз о ссоре Тургенева с Л.Толстым (по неизданным письмам И. П. Новосильцова к Фету) // А. А. Фет и русская литература: Материалы Всероссийской научной конференции, посвященной изучению жизни и творчества А.А.Фета (Курск, 27–29 июня 2003 г.). Курск, 2003.

²⁰ Из стихотворения Фета «Измучен жизнью, коварством надежды…» с эпиграфом из книги Шопенгауэра «Pargera und Paralipomena»: «Равномерность течения времени во всех головах доказывает более чем что-либо другое, что мы все погружены в один и тот же сон, более того, что все видящие этот сон являются единым существом». Предположительно датируется 1864 г. Ср. также в примечаниях В.Княжнина к изданным им материалам для биографии Ап. Григорьева: «Об отношениях Ап. Григорьева к масонству, равно как и о московском масонстве конца 30-х — начала 40-х годов, ничего не известно. О поступлении Григорьева в “масонский орден” рассказал Фет (“Ранние годы”, стр. 226). <...> Некоторые стихотворения Григорьева в книге издания 1846 года тоже носят несомненный масонский характер (“Песня художников”, “Не унывайте, не падет”, “Дружеская песня”» (Княжнин В. Аполлон Александрович Григорьев: Материалы для биографии. С. 374). Укажем также на наблюдение О.Ронена (Иерусалим) о том, что поэтический подтекст предсмертного стихотворения Есенина восходит к масонской похоронной песни «Тихо спи, измученный борьбою...», переведенной А. Григорьевым (Пятые Тыняновские чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1990. С. 24).

²¹ См.: Льдов К. Друг Фета Алексей Федорович Бржеский и его стихотворения 1842–1850 // Новый мир. 1900. № 28. С. 81-86. В «Литературных вечерах “Нового мира”» Льдов напечатал 64 стихотворения А.Ф.Бржеского (1900. № 2–4).

²² Что за поручение, связанное с Александром Блоком, было у Садовского к В.Л.Комаровичу, из контекста неясно, однако за два месяца перед тем между А.Блоком и Садовским произошел следующий обмен письмами:

«Дорогой Александр Александрович!

В память наших десятилетних, не омраченных ничем дружелюбных отношений и зная всегдашнюю Вашу доброту, решаюсь просить Вашей помощи и содействия в крайне важном для меня деле.

Я тяжко, неизлечимо болен. У меня сухотка. Четыре года лежал я пластом, живым трупом. Теперь мне настолько лучше, что я хоть карандашом, но могу писать и двигаться с костылем по комнате (одну ногу я сломал в бедре). Утешаюсь тем, что Гейне было еще хуже. Бог послал мне духовное возрождение и мир совести. Но об этом писать нельзя и не надо.

Доктора меня посылают за границу, а у меня ни связей, ни денег. Вы, конечно, знакомы с Луначарским: замолвите ему за меня словечко. Мне нужен пропуск и немного золота. Последнего я прошу не даром. Пусть Лунач<арский> даст мне какое-нибудь поручение литературного характера и назначит мне содержание хоть на полгода. Вы меня знаете с хорошей стороны, и смело можете за меня ручаться, а я все исполню в лучшем виде. Наконец, поправившись, я постараюсь поработать дома пером и, м. б., окажусь полезным как историк литературы. От политики я далек, к физич<ескому> труду неспособен. И от выезда моего за границу Россия ничего не потеряет.

Я думаю, что если Вы все это изложите сами Лунач<арскому>, он с Вами согласиться. Со своей стороны, я обращусь к нему с письмом, но прежде хотел бы получить от Вас ответ. Т. к. один я ехать не могу, то буду просить дать мне провожатых — моего двоюродного брата Я.А.Громова и его жену. Громов податель сего письма. Они же могут исполнять при мне секретарские обязанности. Деньги у них есть, надо лишь пропуск. Оба они нигде не служат, живут в деревне.

Что Вы скажете по этому поводу? Как посоветуете, так и сделаю.

Только ради Бога помогите, дорогой Ал<ександр> Ал<ександрович>. Мне хочется жить. А в этом климате и без пищи я через год умру. Сделайте, что можно, а я и мой сын всю жизнь будем за Вас молиться.

                                                                                                     Ваш Бор. Садовской

                                                                                                     20 марта 1921.

Нижний. Тихоновская, 27.

Кланяюсь Любови Дмитриевне.

P.S. Лечиться посылают меня в Меран, близ Вены» (РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Д. 391. Л. 1-2).

Александр Блок отвечал Садовскому 9 апреля 1921 г.:

«Дорогой Борис Александрович.

Постараюсь сделать все, что могу; думаю, что может быть действительнее моего личного письма к Луначарскому будет обращение к нему от Союза писателей, о котором я на днях поговорю в Союзе. Если это не выйдет, напишу и лично.

Только, по моему впечатлению, из этого не выйдет толку: во-первых, двух или трех человек могут не выпустить (вероятно, не в Луначарском дело, который едва ли будет против, а в людях более жестоких и тупых). Во-вторых, — лечат ли сухотку за границей? В-третьих, как Вы проживете там? Русским там плохо.

Во всяком случае, я только лично возражаю, а думать и делать, что могу, буду. Но Вы наведите справки о здешних докторах — в России, говорят, еще сохранились талантливые операторы. Есть также сохранившийся санаторий около Москвы.

Ну, всего Вам лучшего, жить теперь всюду трудно, и мне тоже не сладко, просто задыхаюсь иногда.

Ваш Ал. Блок» (РГАЛИ. Ф. 464. Оп. 1. Д. 28. Л. 19–20).

Уже 12 апреля правление Петроградского отделения Всероссийского профессионального союза писателей рассмотрело просьбу Б.Садовского, переданную А.Блоком, «…посодействовать ему отправиться за границу ввиду болезни (сухотка).

Решено: “Обратиться к А.В.Луначарскому с просьбой оказать Садовскому содействие”. 19 апреля утвержден текст письма к А.Луначарскому.

Б.Садовской за границу не выезжал» (см.: Литературная жизнь… С. 59-60).

²³ Подборка партийно-правительственной переписки о возможности выезда Блока в Финляндию для лечения опубликована в журнале «Источник» (1995. № 2. С. 33–45). Первоначальный отказ в разрешении выезда за границу был вызван, по-видимому, заявлениям Бальмонта о его невозвращении в Советскую Россию и запиской «чекиста-символиста» В.Р.Менжинского к Ленину от 11 июля 1921 г.:

«Уважаемый товарищ!

За Бальмонта ручался не только Луначарский, но и Бухарин. Блок натура поэтическая: произведет на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит, а устроить Блоку хорошие условия где-нибудь в санатории» (Там же. С. 39).