ПРИМЕЧАНИЯ К ВСТУПИТЕЛЬНОЙ СТАТЬЕ
1
Напомним, что жизни Кузмину было отпущено 64 года, 4 месяца и 26 дней. [6 (18) октября 1872 – 1 марта 1936].2
Кузмин М. Дневник 1934 года. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1998. Подготовка текста и комментарии Г. А.Морева.3
Кузмин М. Дневник 1908–1915. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2005. Подготовка текста и комментарии Н. А.Богомолова и С. В.Шумихина.4
Литературный еженедельник. Журнал литературы и искусства. 1923. № 41. 21 окт. С. 17. Показательно, что сравнение Кузмина с пустым местом, «плешью в литературной прическе», появилось в издании, являвшемся приложением к «Красной газете», с которой Кузмина через несколько лет связали тесные отношения. После того, как его прекратили печатать в журнале «Жизнь искусства» в связи со статьей А.Л.Волынского «Амстердамская порнография» (см. Приложение I) театральный отдел газеты ненадолго стал его единственным литературным пристанищем среди всей советской периодики. В эпиграмме Кузмин назван «стариком», что тоже должно было подчеркнуть безнадежную архаичность его творчества (ему шел тогда 51-й год. Впрочем, он казался намного старше своих лет, если судить по приведенным Глебом Моревым во вступительной статье к дневнику 1934 года отзывам Дмитрия Усова, Ксении Богаевской, Елены Пуриц.) Вместе с тем, упомянутые «Александрийские песни» отдельным изданием впервые вышли в свет уже после Октября, в 1919-м, в частном издательстве Н.Н.Михайлова «Прометей». Ему и З.И.Гржебину Кузмин продал права на публикацию всего, им написанного: Михайлову стихов по выбору издателя («Его затея навсегда безвкусна, но да простит мне Бог» – записал Кузмин 29 апреля 1918) а Гржебину – остального («Да, Гржебин вдруг предложил купить меня, как он купил Мережков<ского>, Брюсова, Ремизова, Розанова и Гиппиус. Странные планы» – запись 11/23 февраля 1919). Деньги, впрочем, тут же растаяли. «Договор подписан. Хватит ли нам на неделю? Долгов, долгов» – замечал Кузмин по этому поводу. Суммы, полученной от Гржебина, хватило до конца первой недели марта.Впрочем, «кабальность» этих договоров уравновешивалась тем обстоятельством, что Кузмин своих обязательств не выполнил – так же, как и издатели своих: Михайлов издал только «Александрийские песни» и «Вожатого», Гржебин не издал ничего. Со своей стороны, Кузмин в июне 1921 продал Я.Н.Блоху, владельцу издательства «Петрополис» (в том же году отбывшему в Германию), права на издание своих произведений и даже написанной части дневника (см.: Тимофеев А.Г. Михаил Кузмин и издательство «Петрополис»: Новые материалы по истории «Русского Берлина» // Русская литература. 1991. № 1. С. 191, 193). В 1921 в Москве было осуществлено еще одно издание 12-ти песен (всего их 32) с нотами автора (Кузмин М.А. Александрийские песни. В 2-х тетрадях. Для голоса с ф.-п. М.: Государственное музыкальное изд-во. Художественное отделение, 1921). Запись в дневнике от 1 марта 1921: «Прислали корректуры “Александрийских песен” и принес Абрам Саулович снимки с Сомова», не прокомментированная в 12-м томе «Минувшего», несомненно относится к этой редкой книге. Ее репринтное воспроизведение см.: Панова Л. Г. Русский Египет. Александрийская поэтика Михаила Кузмина. М., 2006. Т. II. С. 269-309.
5
Статья М.Падво (см. Приложение II) была направлена не только против Кузмина и его рецензий. Она задевала редакционную политику театрального отдела газеты, утверждая, что на страницах партийного издания поощряются пошлые нэпманские вкусы. Это вызвало некоторую панику в редакции, боялись, что отдел после этой статьи закроют. Кузмин писал в Москву Чичерину, срочно собирали подписи под коллективным письмом-протестом...Об авторе мало что известно. Согласно справочнику «Весь Ленинград на 1926 год» Моисей Абрамович Падво служил помощником заведующего административно-хозяйственной частью Дирекции Ленинградских государственных академических театров (Госактеатров); затем – стремительный карьерный рост, и в 1929 Падво уже начальник Ленгубреперткома. 26 декабря 1929 он делает в МОДПИКе (см. об этой организации комментарий к дневнику, примеч. 18) ответственный доклад «Театральный сезон 1928/29 года в Ленинграде и работа художественно-политических советов в театрах». Этот деятель пользовался таким влиянием, что для того, чтобы нейтрализовать его статью потребовалось коллективное письмо за 15-ю подписями (Б.В.Асафьева (под псевдонимом И.Глебов), Андрея Белого, А.А.Гвоздева, Н.С.Державина, Б.А.Лавренева, Н.Ф.Монахова, Н.Н.Никитина, С.Ф.Ольденбурга, А.И.Пиотровского, С.Э.Радлова, И.И.Садофьева, М.Л.Слонимского, Н.Н.Тихонова, К.А.Федина, В.А.Щуко). Письмо сочиняли весь день 9 июня в редакции «Красной газеты». В дневнике Кузмина приведены трагикомические описания сбора подписей; чего стоит только пьяный А.К.Глазунов, к которому командировали Кузмина 11 июня 1926. В дневнике Кузмин записал: «Глазунова нет, вечером на “Снегурочке”, жена любезна, просит позвонить через часок. Еду сам. Забыл, где влезают в его дом. Подъезд заперт, ворот нет. Прошелся. Слезает с извощика, <расплачивается?>. Развалина, вроде Мелина, в петлице роза. Пьян совершенно. Окликнул его весело. “А?..” – “Здравствуйте”. – “Здравствуйте”. – “Вы меня не узнаете?” Смотрит, как на вора. “Не узнаю”. – “Кузмин”. – “А-а...” – “Я к Вам на минуту”. – “Не могу, не могу, я сейчас же уезжаю”. – “Всего пять минут”. – “Не могу, не могу, вы видите, я все равно ничего не пойму”. Как злой ребенок, в паузах злобно укроется. Сует ключ в дверь, не попадая. “Ну, до свиданья”. – “Не могу, не могу...” – «Да я и говорю: “ до свиданья” ». – “До свиданья, вы видите, я не могу”. Сцена, будто из будущего, или темного прошлого, но обидела меня смертельно». «В редакции ценными подписями считаются Державин, Садофьев и Федин. Вот смешная котировка», – отметил Кузмин расстановку редакцией газеты своих защитников «по ранжиру», который с его собственными предпочтениями ничего общего не имел.
Письмо, озаглавленное «В защиту достоинства советской критики», было напечатано 14 июня, а 18 июня появилось ответное «Письмо в редакцию», тоже за 15-ю подписями, в большинстве представителей ЛАППа. 19 июня Кузмин записывает: «В газете ужасное письмо Садофьева, играющего назад, и туманные объяснения редакции, как будто закрывающие дискуссию». Таково в общих чертах изложение этой газетной интриги, о которой нами подготавливается отдельная публикация «Михаил Кузмин и “Красная газета”».
6
Шмаков Г.Г. Блок и Кузмин: Новые материалы // Блоковский сборник. II. Тарту, 1972. С. 341–364.7
«Новый Гуль» вышел в издательстве «Academia» в 1924, текст «Прогулок Гуля» был опубликован только в 1977, войдя в 5-е приложение к третьему тому стихотворных сочинений Кузмина «Несобранное и неопубликованное» (Кузмин М.А. Собрание стихов. III. / Под ред. Дж.Э.Малмстада и В.Ф.Маркова. Munchen, 1977. С. 559–567).8
Богомолов Н.А., Малмстад Джон Э. Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха. М., 1996. С. 250.9
Дмитриев П.В. Переписка М.А.Кузмина и В.Э.Мейерхольда. 1906–1933 // Минувшее. Исторический альманах. Т. 20. М.; СПб., 1996. С. 339. Упомянутое письмо от 7 сентября 1927 в публикации идет под № 44 на с. 381.10
Так произошло знакомство Кузмина с Зинаидой Райх. Мельком виделись они накануне, когда в среду 7 сентября, отправив письмо Мейерхольду, Кузмин вечером зашел к нему. «У Мейерхольда Райх через щелку двери сообщила, что его нет, и что он ждет меня завтра в 5 часов», – читаем в дневнике.11
Есенинские ребята – дети Зинаиды Райх от Сергея Есенина. Татьяна Сергеевна Есенина (1918–1992), журналистка, писательница (автор сатирической повести «Женя – чудо ХХ века», опубликованной в 1962 в журнале «Новый мир»). Татьяна позже жила в Ташкенте. Отметим ее замечательные письма к театроведу К.Л.Рудницкому, автору книги «Режиссер Мейерхольд» (М., 1969), вначале напечатанные в журнале «Театр» (1993. № 2-3), а потом вышедшие отдельной книгой: Есенина Т. С. О Вс. Мейерхольде и Зинаиде Райх. Письма К. Л. Рудницкому. М.: Государственный институт искусствознания, 2000. Константин Сергеевич Есенин (1920–1986), родившийся уже после того, как Есенин ушел от Райх, всю взрослую жизнь прожил в Москве, инженер-строитель, футбольный статистик,.12
Намек на «Трактат о сплошном неприличии» Игоря Терентьева, вышедшей в 1920 в Тифлисе в издательстве «41?». В трактате непочтительно упомянуты Кузмин и Юркун («Смотрите: вот вам отчаяние поэтов: что ни напиши – выходит женская болезнь! Французское влияние на нашу литературу закончилось тем, что есть в одном слове: беллетристика! Кузмин, разморенный ЦАЦАМИ, скулит: “такая белая рука”!» <…> «Не могло быть иначе: после попойки с куртизанками заполдень, чем несколько 1000 лет истекало искусство, после всех Иоаннов Крестителей с пальчиками на палочке, после Юркунов и Дорианов, изящных букашечных мальчиков, козявок, Кузек и Кузминых, – мы говорим о простой холодной воде! ВСТАТЬ, ВСТАТЬ! И нежная, дрожа во весь рост, вытягивается перед нами бледненькая литература, стоя в эмалированной калоше: мы произвели девальвацию женщин»).И.Г.Терентьев переехал из Тифлиса в Петроград в 1923. Когда именно он познакомился с Кузминым и Юркуном, неизвестно, но оба они присутствовали на чтении автором своей пьесы «Jордано Бруно», написанной «заумью». В письме к Илье Зданевичу в Париж от 5 февраля 1924, при посылке текста «Jордано Бруно», говорилось: «Эту трагедию я читал в здешнем Экспериментальном театре и у Евреинова на дому. Театральная молодежь прыскала от удовольствия, а режиссер был в ужасе. У Евреинова присутствовали на сеансе Кузмин, Юркун и еще человек 20 неизвестных мне знаменитостей. Тут уважением ко мне переполнены до краев: слушали молча, как слушают пулемет». Общеизвестен живой интерес Кузмина к литературному авангарду, куда с полным правом может быть отнесен и исповедовавшийся Терентьевым заумный футуризм, и ответный пиетет к мэтру со стороны этого авангарда. Приведем дневниковую запись Кузмина от 23 января 1924 с упоминанием этого «сеанса» Терентьева, состоявшегося в памятные в истории России дни:
«23 (среда)
Солнце, мороз. Ветра нет. Умер Ленин. М<ожет> б<ыть,> это чревато переменами, не знаю, насколько обывательски это отразится. Кричат: “Полное, подробное описание кончины тов. Ленина”, а чего описывать смерть человека без языка, без ума и без веры. Умер, как же. Разве перед смертью сказал: “Бей жидов” или потребовал попа. Но, без языка и этих истор<ических> фраз произнести не мог. <…> Пили чай. Потом вдруг я придумал пойти к Евреинову. Юр. хочет пройтись, в тщетной надежде найти открытым кинемо. Пришел Скрыдлов. Скучен он все-таки. У Евреиновых сначала была армянка, говорила о политике, потом Терентьев читал пьесы, Пяст с женой читали. <…> Юр. был доволен, ничего себе».
13
Должно быть имеется в виду тенденциозное освещение Мариенгофом отношений Есенина и Зинаиды Райх в «Романе без вранья» (Л.: Прибой, 1927). Впрочем, наиболее злобное в печатный текст не вошло и осталось в черновиках, как, например, такая, приписываемая Мариенгофом Есенину, частушка:– Ох, и песней хлестану,
Аж засвищет задница,
Коль возьмешь мою жену,
Буду низко кланяться.
Пей, закусывай изволь!
Вот перцовка под леща!
Мейерхольд, ах Мейерхольд,
Выручай товарища!
Уж коль в суку ты влюблен,
В загс да и в кроваточку,
Мой за то тебе поклон
Будет низкий – в пяточку.
(Цит. по: Как жил Есенин. Мемуарная проза / Сост., послесловие и коммент. А.Л.Казакова. Челябинск: Южно-Уральское книжное издательство, 1992. С. 101).
14
В.А.Ельшин. О нем см. в указателе имен.15
Это заключительное слово песенки из 6-й сцены «Прогулок Гуля»: «Мост. Вечер. Выплывает марево огромного города. Светы, дымы. Все атрибуты современного американизма в призме экспрессионистов <…>. . . . . . . . . . . .
Чугунный молот,
Угрюмый город
Чертит черт
Червленой чайкой
“Че-пу-ха!”»
(Кузмин М.А. Собрание стихов. III / Под ред. Дж.Э.Малмстада и В.Ф.Маркова. Munchen, 1977. С. 562)
16
В этой связи процитируем запись из посмертно изданного дневника Василия Катаняна о картине «Total Eclipse»: «Смотрел фильм о Рембо и Верлене с Ди Каприо про двух негодяев – Рембо по отношению к Верлену, а Верлена по отношению к жене. Ни одного стихотворения в фильме. Попробовал читать Рембо, ничего не вышло, и покончил с ним навсегда. Смотрел еще раз “Невинный” Висконти – прекрасно, но тоже про мерзавца» (Катанян В. В. Лоскутное одеяло. М.: Вагриус, 2001).17
Богомолов Н.А. , Малмстад Джон Э. Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха. М., 1996. С. 253.18
Ср. в записи 28 сентября 1925: «Я думаю, что характер моего дневника отчасти зависит от того, что пишу я его по утрам. Мысли яснее, суше, деловитее. Погода более влияет, чем ночью, при лампе».19
Среди упомянутых «статей», важнейшей и не остывшей обидой оставалась, по-видимому, статья Акима Волынского (Акима Львовича Флексера) «Амстердамская порнография», опубликованная почти два года назад. Статья была посвящена книге эротических стихотворений Кузмина «Занавешенные картинки» и подписана С. Э., то есть «Старый Энтузиаст» – один из псевдонимов Волынского. Полный текст см. в Приложении I.20
Новое литературное обозрение. 1994. № 7. С. 170.21
Марков В. Поэзия Михаила Кузмина // Кузмин М.А. Собрание стихов III. Munchen, 1977. С. 407-408.22
Здесь речь идет об одной тетрадке дневника, взятой у Кузмина на прочтение, и другой, которую он считал потерянной, но потом отыскавшейся (24 марта 1928: «Вдруг, разбирая стол, нашел Юр. целую кучу бумаг завалившихся, отчасти еще Литвина; там дневник, который я считал потерянным etc.»).23
Тимофеев А.Г. Семь набросков к портрету М.Кузмина // Кузмин М. Арена. Избранные стихотворения / Вступ. статья, сост., подгот. текста и коммент. А.Г.Тимофеева. СПб., 1994. С. 34-35.24
Новое литературное обозрение. 1995. № 11. С. 331.25
Эта обоюдоострая и очень непростая проблема – антисемитизм среди русских писателей – до сих пор толком не обсуждалась. Одни предпочитали ее замалчивать, как некий тайный порок, входящий в сугубо личную сферу писателя, ничего общего с его творчеством не имеющий и не обсуждаемый (рассказывают, что когда Ю.М.Лотману, восторженно принявшему повесть «Москва – Петушки», доброжелатели доложили, что Венедикт Ерофеев – антисемит, тот ответил: «Личная жизнь автора меня не интересует»). Другие, после того как открылись цензурные шлюзы, напротив, стали возводить антисемитизм в ранг мировоззренческого стержня того или другого автора, тратя время на выяснение отношения к «жидам» у всех, начиная с протопопа Аввакума, Радищева, Пестеля (немца) – далее со всеми остановками. Корни антисемитизма – а он был весьма разнообразен: идейный, с претензией на «научность», как у Розанова, Нилуса, Шульгина, Бориса Никольского; патриархально-традиционный, как у Суворина и Чехова; духовный, как у Достоевского; брезгливо-дворянский, как у Владимира Даля, эстетический, или, скорее, эстетский, как у Блока и Кузмина, вероятно и у Клюева; ренегатский, как у Амфитеатрова, до революции друга Горького, автора статьи против черты оседлости «Чертова черта» и солидного 2-томного исследования «Происхождение антисемитизма» (1905), а после революции антисемита и фашиста, преклоняющегося перед государственным гением Муссолини; бытовой, как у Есенина и Булгакова, Садовского и Тинякова, серо и убого соцреалистический, как у суровых и шевцовых, «масскультовский», с сильным клиническим креном, как у Г.Климова etc., etc., – причем эти оттенки разнообразно переливались, мотивы перекрещивались и переплетались, перетекая один в другой – не исследованы. До сих пор неудачу терпел всякий, бравшийся за осмысление вопроса, включая Солженицына, отважно бросившегося разрубить гордиев узел в своей последней книге, считая, видимо, что ему по плечу любая проблема. Не получилось.