Слово об «Ундервуде»

Стук клавиш пишущей машинки — музыка двадцатого столетия. Элегантный прибор, подвижный и чуткий, миниатюрный печатный станок персонального пользования, стал олицетворением технического прогресса и нового производства слов, которому следовало успевать за ним. «Время, вперед!» — динамичная строка В.Маяковского, давшая название роману-хронике В.Катаева об энтузиастах социалистической стройки, озаглавила эпоху, изменившую многое, в том числе и технический инструментарий писательского ремесла.

По подсчетам историков пишущую машинку изобретали более пятидесяти раз. И хотя первый патент на нее был выдан еще в 1714 году в Англии, достаточно удобная и надежная промышленная модель, которую начала выпускать американская фабрика Ремингтона, появилась в семидесятых годах XIX века. Новое изобретение сразу же оценили не только деловые конторы, фирмы и банки, но и люди пишущие — журналисты, литераторы. Известно, что одним из покупателей первого «Ремингтона» был Марк Твен, отпечатавший на нем своего «Тома Сойера». В России одним из знаменитых пользователей пишущей машинки этой марки был Лев Толстой.

Еще через двадцать лет Джон Ундервуд предложил более совершенный образец, который стал пользоваться массовым спросом. После «Ундервуда», надолго захватившего лидирующее положение на потребительском рынке, появились пишущие машинки других фирм, в том числе европейских. Машинки отличались по размерам и по величине вала, были стационарными и портативными, имели разную раскладку клавиатуры, но все блистали великолепным дизайном, соблазняли клавишным изяществом и энергичной готовностью к сотворению и совершенствованию текста, а с ним — и мира. Реального и воображаемого.

«Ровно в девять часов утра небольшая комната сектора планирования наполнилась сотрудниками. Прогремел железный футляр, который сняли с ундервуда и поставили на подоконник, захлопали ящики письменных столов, и рабочий день начался» (И. Ильф, Е. Петров. «Лентяй»).

Появление пишущей машинки произвело настоящий переворот в делопроизводстве, сделав машинописный документ главным объектом документопотока. Скорость и качество канцелярской работы возросли в несколько раз. Невзрачных письмоводителей низшего разряда вроде Акакия Акакиевича Башмачкина сменили бойкие дамочки наподобие Поликсены Торопецкой из «Театрального романа» — в ее образе угадывается сестра жены Булгакова, О.С.Бокшанская, которая, между прочим, неоднократно занималась перепечаткой его рукописей.

Машинистки — отдельная тема и в жизни, и в литературе. Отмечено, что новая профессия укрепила ряды феминисток, а женщины, умеющие слушать и понимать, всегда ценились; работающие в редакциях — на вес золота. Порой им приходилось печатать тексты, расшифровывая рукописи, в которых зачастую сами авторы — испытывавшие муку «и за почерк, и за содержание» (Е.Евтушенко) — не могли разобраться, а потому и заслужили благодарную память в стихах, прозе, надписях на вышедших книгах:

…Вдруг застыла машинка: «Женя,

а вы знаете — Хорошо!»

Так у музы появился новый атрибут, сверкающий открытым шрифтом и черно-лакированным покрытием.

В писательский обиход машинка вошла бесповоротно, когда издательства стали требовать от писателей только машинописный текст. Но дело было не только в этом. «Утверждаю, что на пишмашинке писать лучше, скорее и, при наших условиях, когда не дают марать корректур, качественно совершеннее, чем рукой, – считал А.Н.Толстой и добавлял:  – Машинный процесс писания интенсивнее и продуктивнее ручного более чем вдвое или трое» (А.Толстой. «Мое творчество»).

В сравнении с обычным пером авторучка выглядела роскошью. Пишущая машинка — настоящим чудом техники, вершиной дизайна. Казалось, что эволюция письма, требовавшая известного усердия, старания и прочих добродетелей, завершилась. Отделившись от ручного, машинный способ писания увлек, в первую очередь, прозаиков. Задавая ускоренный темп, машинное письмо дисциплинировало, помогало точнее и четче строить фразы, видеть их в плотном сцеплении на странице, а еще и «слышать», вернув в литературный быт утраченную к той поре традицию диктовки с последующей правкой «по печатному». Так или иначе, после машинки текст, лишенный всех индивидуальных особенностей, выглядел не просто аккуратным: лучше выявлял содержание, структуру произведения и, отстраняясь от автора, приближал его к конечному результату — книге.

Завораживал и сам процесс перенесения букв посредством клавиш-молоточков. Невидимая мелодия исполнялась точно по нотам, извлекая верное и нужное из перегруженного словами и образами творческого хаоса. Изобретатели машинки будто научили ее футуристическим играм в слова — так ловко они слетали с веток-рычагов на движущийся лист, заправленный в каретку. Поэтому и среди поэтов у нее нашлись свои поклонники. Чудные опечатки удивляли хлебниковской образностью и претендовали на соавторство — молодым последователям гениального будетляниа оставалось только влюбиться в свою новую подругу:

Я осторожно

      в клавиш бью,

сижу не чванно,

    не спесиво,

и говорит мне,

     как «спасибо»,

моя машинка:

     Я Ч С М И Т Ь Б Ю.

Кстати, раскладку русского алфавита, начинающуюся с сочетания букв ЙЦУКЕН, для пишущих машинок придумали в Америке и почти тридцать лет с момента появления на рынке все пишущие машинки с русским шрифтом были иностранного производства.

В СССР первая пишущая машинка «ЯНАЛИФ» (вначале — с латинским шрифтом) была выпущена в Казани в 1929 году. Поэтому самыми популярными и востребованными в писательской среде оставались «ундервуды» и «ремингтоны» — они распространялись через писательские организации и были не только предметом престижа, гордости, но и значимости автора и создаваемых им произведений. И недовольства, обид тоже. «Продал мне скверный “Ундервуд”», — ворчал в адрес чиновника от литературы Демьян Бедный. Зато его остроумный коллега и оппонент, а также обладатель и ценитель качественного писательского инструмента и других технических новинок на сей раз примирительно басил:

Вырастает

                 машинный город,

выберемся

                 из нищей запарки —

и будет

            у писателя

                              свой «форд»,

свой «ундервуд»

                           и «паркер».

Похищение заветной машинки становится сюжетом первой пьесы Е.Шварца «Ундервуд» (1929), где это заморское чудо спасает от жуликов пионерка Маруся. Машинки часто попадают в фокус фотообъектива, а образ машинки и работающего за ней писателя, входит в сознание устойчивыми «кадрами» памяти. «Отец сидел за письменным столом пред пишущей машинкой фирмы “Ремингтон” — изящным прибором с черным резиновым валиком в каретке, затянутым очередным листом писчей бумаги. И прицельно бил пальцем по одной из множества расположенных амфитеатром круглых белых клавиш в металлических ободках с обозначением всех-всех букв русского алфавита плюс знаков препинания и даже математических знаков.

А тем временем мама, расположившись в кресле неподалеку, ловко работала спицами, готовя своему первенцу приданое. Нет, действительно это было самое счастливое время их жизни!» — вспоминал об отце сын писателя, П.Катаев.

Портативные пишущие машинки, вроде «Короны» Демьяна Бедного или «Groma qromina»  С.Кирсанова сопровождали еще не знавших ноутбуков писателей в поездках. «<…> Я хочу во время этой поездки много писать и стихов, и прозы. Я беру с собой машинку и бумагу и хочу остаться с самим собой и этими немыслимыми кусками планеты, которую я впервые так осязаю и обнимаю руками<…>», — писал жене из Магадана Кирсанов, отправившийся в страны Южной Америки.

Пробовали на машинках и рисовать, выстукивая буквами контуры и пятна. Это выглядело забавным развлечением, напоминающим вышивание крестиком — легкостью, свойственной перу, машинка не отличалась. Попутно заметим, что в эпоху постмодернизма к созданию машинописных рисунков-текстов вернулись еще раз. В некотором роде они стали ее открытием, получив статус актуального искусства.

Настоящей героиней пишущая машинка стала в эпоху самиздата. Ксероксы и принтеры существовали тогда только в учреждениях с «режимным» допуском, зато тысячи пишущих машинок стучали по всей стране, часами набивая запрещенные или неподцензурные тексты — до бледных, почти не читаемых копий. А поскольку каждая пишущая машинка имела свой уникальный почерк, зависящий от ровности строк, межстрочного интервала, ширины каретки, даты выпуска и прочего (как тут не вспомнить машинку «с турецким акцентом» в бендеровской конторе по заготовке рогов и копыт), — примерно до 1958 года образцы печати («почерк») сдавали в местное отделение Госбезопасности. Такой порядок касался и машинок, находившихся в частном владении.

В автобиографическом романе «И возвращается ветер» известный диссидент и правозащитник В.Буковский дал такое определение Самиздату: «сам сочиняю, сам редактирую, сам цензурирую, сам издаю, сам распространяю, сам и отсиживаю за него». Но, несмотря на преследования и репрессии, поток самиздата ширился. В виде самиздатовских копий впервые получили хождение многие выдающиеся произведения литературы, в частности «Архипелаг ГУЛАГ», «Раковый корпус» и «В круге первом» А.Солженицына, «Колымские рассказы» В.Шаламова, стихи И.Бродского, О.Мандельштама, М.Цветаевой, поэтов русского зарубежья и многое другое:

Их имён с эстрад не рассиропили,

В супер их не тискают облаточный:

«Эрика» берёт четыре копии,

Вот и всё!

                 ...А этого достаточно.

Стихи А.Галича «Мы не хуже Горация» можно считать одой Самиздату и ее техническому оснащению — немецкой пишущей машинке «Эрика». В нашей коллекции самиздатовскую судьбу имеет старенький «Ремингтон», на котором машинистка журнала «Знамя» тайком перепечатывала для друзей и знакомых «Доктора Живаго» Б.Пастернака.

Сегодня пишущая машинка — выцветающая черно-белая фотография прошлого. Символическим прощанием с ней стало «Соло на ундервуде» С.Довлатова, сжавшего в заголовке книги образ времени до образа предмета. Что ж, «у каждого пера свой расщеп…» (С.Кржижановский).

Функции пишущей машинки взяли на себя компьютеры и принтеры, радикально изменившие отношения писателя с текстом, сделав его еще более условным, легко тасующимся, текучим. Под угрозой исчезновения оказалась и текстология, лишившись своего предмета — авторской рукописи, наброска, черновика, вариантов и стоящего за ними движения текста, истории его вызревания. Вместо процесса — результат: «тысячи тонн словесной руды» вместе с трудами автора по их добыче бесследно исчезают в небытии одним движением пальца. И хотя компьютерные клавиатуры созданы «по образу и подобию» машинописных, они вряд ли могут претендовать на особое признание в музейном сообществе предметов литературного труда.

Клавиши «Delete» у машинок не было.