Военная невеста

Щи, моя душа, сегодня очень хороши.

Гоголь

Нил Петрович Ходиняпин, маленький багровый толстяк с заплывшими глазками, охотится только «по перу». Дом у него небольшой, но поместительный и уютный; выстроен дедом лет за пять до пугачевского бунта. В сенях пахнет душицей и донником; в углу связки удилищ; тут же на цепочке шевелится ворон. Комнаты увешаны клетками; в клетках трепещутся и свищут певчие птицы. В кабинете на коврике лягавый пес; над диваном скрестились два охотничьих ружья с фигурными ложами и золотой насечкой. По двору степенно гуляет пара журавлей; на крышах, гулькая и надуваясь, поплескивают голуби.

— Арсений Львович? Пожалуйте-с.

Приземистый хозяин, поднявшись на цыпочки, облобызался с Каратовым.

— Прошу-с.

В столовой за чайным столом две дамы. Первая, Марфа Петровна, сестра хозяина. Она до того похожа на брата, что только чепец да юбка им полагают различие. Вторую даму описать не так легко. Надобно знать, что за Марфой Петровной было когда-то приданое, по тем временам немалое. Приданым прельстился уланский штаб-ротмистр Штальберг и сделал перезрелую девицу Ходиняпину своей законной супругой. Вскоре отважный улан пал в битве под Гроховым. Марфа Петровна овдовела. Мужа любила она горячо и всю свою нежность перенесла на золовку. Это та самая девочка с длинными косами, которой пленился когда-то юный Иван Кузьмич. Теперь и она овдовела и вот уже около года гостит у Марфы Петровны. Сколько ей лет, сказать чрезвычайно трудно. Когда она, поднявшись утром с перины, кличет свою Агашку с кувшином и тазом, можно дать сорок, а часа через два, в столовой, не дашь и тридцати.

Эмилия Карловна Андерсен полковница. Военная служба мужа отразилась на ее величавой внешности. Выступает она по-гвардейски и держится прямо. Фестоны на плечах напоминают полковничьи эполеты; оборки — гусарский шнур; на полной, румяной шее косынка пестреет узорчатым шитьем Генерального штаба; могучую грудь кавалергардской кирасой стиснул корсет.

— Вам с сахаром, мсье Каратов? — полные руки Эмилии Карловны в коротких рукавах мечтательно задвигались над чашками.

— Все равно, Эмилия Карловна.

Нил Петрович запыхтел чубуком.

— Что за церемонии, сударь мой? Как нравится? так и пейте.

Эмилия Карловна аккуратно налила. Казачок Елеська принял у барина трубку и замер за креслом.

— Елеська, которую чашку я пью?

— Вторую, сударь.

— Сестрица, позвольте мне еще.

Эмилия Карловна медленно вышла, шурша шелком обширных юбок.

— Как ты сурово выражаешься, Нилочка. Ведь Милочка обидеться может.

Ходиняпин прихлебнул из чашки.

— Вам бы, сестрица, пройтись.

— Хорошо, Нилочка.

__________

Эмилия Карловна под липой, присев на скамейку, обрывает желтые лепестки.

— Можно узнать, о ком вы гадаете?

— Ах, как вы меня напугали, мсье Каратов! Садитесь. На кого я гадаю? Не скажу.

Эмилия Карловна скользнула туманным взглядом по синему казакину куриловского помещика.

— Зачем вы вышли в отставку, мсье Каратов? Вам так шел мундир.

— Надоело служить, Эмилия Карловна.

— Тогда вам следует непременно жениться. К нам завтра на имянины Марточки приедет граф Галунский с графиней Вандой: вот и невеста для вас.

— Эмилия Карловна, мне с вами надо поговорить.

Полковница стыдливо потупилась.

— Один бедный смертный в вас влюблен.

Она уронила ощипанный цветок.

— И просит вашей руки.

Полковница бурно подпрыгнула на затрещавшей скамье.

— Да-с. Я, так сказать, являюсь как бы сватом.

Глаза Эмилии Карловны померкли.

— Кто же это? — спросила она упавшим голосом. Каратов смущенно рассматривал свои ногти.

— Майор Иван Кузьмич Сапожков.

Эмилия Карловна вскочила, как разъяренная львица. Вдали показалась фуражка полковника Крацевича.

__________

На первое подали свежие щи с завитками и сальник из обварных круп.

Полковник сел подле Эмилии Карловны. Она смеялась и весело щебетала. Но Каратов перестал для нее существовать. Она даже не глядела на него. Арсению было смешно и слегка досадно.

«Ах ты, корова», — думалось ему.

На плечо к Ходиняпину с криком слетел щегленок. Нил Петрович дал птице вина из рюмки. Щегленок глотал и вздрагивал крыльями.

— Как вы их учите, Нил Петрович?

— Терпение, сударь мой, и настойчивость первое дело-с. У графа Клейнмихеля недаром в гербе девиз: усердие все превозмогает. С лошадью, да с собакой многое сделать можно. У меня тройка вороных на колени становиться умеет и кланяться в землю. В прошлом году я ежика молодого в саду нашел. Щетина у него была совсем еще мягкая, на манер небритой бороды. Так я ему бубенчики в уши продел и выучил плясать под гитару.

Гостей попотчевали жареным индюком. Цымлянское хлопнуло и зашипело.

— Теперь я хороших лошадей не держу-с. А лет тому восемь вышла со мной оказия; могу сказать, случай казусный. Поселился в нашем уезде князь Беловежский.

Нил Петрович усмехнулся и покачал головой.

— Фанаберщик, не приведи Господь, а княгиня того пуще-с. Устроили они конский завод на двести лошадей. А у меня была тройка башкирок. Неказисты лошадки, как есть? медвежата, однако я на них девяносто верст делывал. Так-с. Раз как-то на охоте князь подгулял, а и говорит: держу пари на сто тысяч: во всей губернии никто моих рысаков не обскачет. Тут я ему: зачем такие страсти, ваше сиятельство? Да я на простой телеге безо всякого пари ваших лошадей объеду-с.

На третье принесли оладьи с липовым медом.

— Назначили мы гонку. Кучер был у меня молодчина, Николашка Талагай. Приказал я ему заложить башкирок в русскую телегу. Дистанция двадцать одна верста-с. Княжеские рысаки лебедями летят, ушли версты на четыре. Тут мой Талагай как гикнет: ух! Верите ли, полковник, колокольчик-то уж не звенел, а заливался: язычок у него кругом ходил; лошади летели, как буря. Народ кричал «ура» и шапки в небо кидал.

__________

Черная туча заволокла полнеба. В столовой темно.

— Елеська, какую чашку я пью?

— Третью, сударь.

— Позови Василия.

Эмилия Карловна уронила платочек. Каратов и Крацевич нагнулись с двух сторон и стукнулись лбами.

— Зачем тебе, Нилочка, Василия?

— Нужно, сестрица.

В сенях легкий кашель и тихие шаги. Егерь Ходиняпина, громадный рябой Василий показывал из передней веселое лицо.

— Ведь это гроза, Василий?

— Так точно, сударь, гроза.

— Волчиха-то, пожалуй, в логове, как ты думаешь?

— Так точно, беспременно в логове.

— Ну, так скажи Титу, пусть запрягает. Арсений Львович, поедемте на волчиху?

— С удовольствием, Нил Петрович.

— А полковника оставим при дамах. Ступай, Василий. Елеська, одеваться!

— Ах, Нилочка, куда ты в такую погоду? Тебя убьет.

В саду совсем почернело. Вихрь пролетел, кружа и завивая листья. Крупная капля ударилась в окно.

Тройка у окна беспокойно фыркает. Осанистый кучер важно беседует с егерем.

— Ты, Василий, хлопаешь, как оглашенный, безо всякой меры. Ведь ты, между прочим, явственно видишь, что бекас полетел наискосок: ну, значит и надо примеривать правее на четверть носа. Тогда заряд придется прямехонько в крыло. А у тебя он весь в хвост: вот и выходит пудель, только перышки летят.

Гроза разразилась ливнем.

— Взяли ухват?

— Так точно. Как приказать изволили. Ухват и бечевку.

— Ну, так с Богом.

Под крупным дождем линейка тронулась к лесу. Поручив лошадей Елеське, охотники пробираются по лужам к древнему дубу. Здесь волчья нора. Василий припал на землю.

— Тута.

Слышно, как выводок скулит, расползаясь. Глухое урчанье: вот показалась седая оскаленная морда. Нил Петрович разом поднял и опустил ухват: прижатая за шею, извиваясь, хрипит волчиха. Каратов обмотал ей бечевкой стиснутую пасть.

— Сколько волчат?

— Трое, сударь.

Гроза прошла. Ясный месяц блеснул на спокойном небе.

— С Богом, домой. Что такое: слышите, крики? Уж не пожар ли?

Тройка во весь мах влетела на барский двор. Ходиняпин проворно соскочил и очутился в объятиях плачущей Марфы Петровны.

— Ах, Нилочка!

— Ну, что?

— Конокрада поймали, ваше благородие, — доложил Лопухов. Он крепко держит за ворот подслеповатого парня с разбитым носом; дворовые и мужики угрюмо теснятся.

— Отойдите—ка, братцы. Ну, Лопухов, рассказывай.

— Да что рассказывать, ваше благородие? Пошел я на конюшню овса лошадям задать, а уж он, подлец, коренника обратал и соломой копыта ему опутал.

— Так запереть ему, а завтра к становому. Это что?

Лопухов передал Нилу Петровичу бархатный футляр с гербом и графской короной.

— Нашли на нем, ваше благородие. Извольте поглядеть.

— Вот чудеса! Золотая бритва. В первый раз вижу. Да ей и бриться нельзя.

Ужин и чай прошли оживленно. Особенно весела Эмилия Карловна: щеки ее пылают. Странно, что у полковника тоже горит лицо.