Журнал "Наше Наследие"
Культура, История, Искусство - http://nasledie-rus.ru
Интернет-журнал "Наше Наследие" создан при финансовой поддержке федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
Печатная версия страницы

Редакционный портфель
Библиографический указатель
Подшивка журнала
Книжная лавка
Выставочный зал
Культура и бизнес
Проекты
Подписка
Контакты

При использовании материалов сайта "Наше Наследие" пожалуйста, указывайте ссылку на nasledie-rus.ru как первоисточник.


Сайту нужна ваша помощь!

 






Rambler's Top100

Музеи России - Museums of Russia - WWW.MUSEUM.RU
   
Подшивка Содержание номера "Наше Наследие" № 95 2010

Последняя статья Льва Николаевича Толстого


Л.Н.Толстой


Действительное средство


Само собой разумеется, что очень рад бы сделать все, что могу, для противодействия тому злу, которое так сильно и болезненно чувствуется всеми лучшими людьми нашего времени.

Но думаю, что в наше время для действительной борьбы со смертной казнью нужны не проламывания раскрытых дверей; не выражение негодования против безнравственности, жестокости и бессмысленности смертной казни (всякий искренний и мыслящий человек, и, кроме того, еще и знающий с детства шестую заповедь, не нуждается в разъяснениях бессмысленности и безнравственности смертной казни); не нужны также и описания ужасов самого совершения казней; такие описания могут только успешно подействовать на самих палачей, так что люди будут менее охотно поступать на эти должности и исполнять их, и правительству придется дороже оплачивать их услуги.

И потому думаю, что, главным образом, нужно не выражение негодования против убийства себе подобных, не внушение ужаса совершаемых казней, а нечто совсем другое.

Как прекрасно говорит Кант, «есть такие заблуждения, которые нельзя отвергнуть. Нужно сообщить заблуждающемуся уму такие знания, которые его просветят, тогда заблуждение исчезнет само собою».

Какие же знания нужно сообщать заблуждающемуся уму человеческому о необходимости, полезности, справедливости смертной казни, для того, чтобы заблуждение это уничтожилось само собой.

Такое знание, по моему мнению, есть только одно: знание того, что такое человек, каково его отношение к окружающему его миру, или, что одно и то же, в чем его назначение и потому, что может и должен делать каждый человек, а, главное, что не может и не должен делать.

И потому, если уж бороться со смертной казнью, то бороться только тем, чтобы внушать всем людям, в особенности же распорядителям палачей и одобрителям их, ошибочно думающих, что они, только благодаря смертной казни, удерживают свое положение, — внушать этим людям то знание, которое одно может освободить их от заблуждения.

Знаю, что дело это нелегкое. Наемщики и одобрители палачей инстинктом самосохранения чувствуют, что знания эти сделают для них возможным удержания того положения, которым они дорожат, и потому не только сами не усваивают этого знания, но и всеми средствами… стараются скрыть от людей эти знания, извращая их и подвергая распространителей их всякого рода лишениям и страданиям.

И потому, если мы точно хотим уточнить заблуждение смертной казни, и, главное, если мы имеем то знание, которое уничтожает это заблуждение, то давай те же будем, несмотря ни на какие угрозы, лишения и страдания, сообщать людям это знание, потому что это единственное действительное средство борьбы.


Оптина пустынь

29 октября 1910 г.


* * *

Около месяца тому назад я обратился ко Льву Николаевичу с просьбой высказать снова свое мнение о смертных казнях и получил от его дочери, Александры Львовны, извещение, что просьба моя будет исполнена.

— «Все это время, — писала Александра Львовна, — отец чувствовал себя нездоровым и только теперь занялся письмом о смертной казни, о чем и просит известить вас».

Письмо Александры Львовны помечено 27 октября, — и таким образом видно, что в последний день своего пребывания в Ясной Поляне Лев Николаевич писал о смертной казни, о «палачах и одобрителях палачей».

Дома он не успел закончить свою статью и, прибывши в Оптину пустынь, снова принялся за нее. Утром 29 октября приехал к нему, по поручению Александры Львовны, юноша Сергеенко (которого ошибочно смешивают с писателем П.А.Сергеенко, автором книги о Толстом). Лев Николаевич, увидя юношу, очень ему обрадовался. Он встретил его в монастырском коридорчике и сперва не узнал, но, узнавши, воскликнул:

— Ах, батюшки! Ты как сюда попал?

Юноша хотел передать ему кое-какие известия о Ясной Поляне, но Л.Н. сказал: «подожди» — и принялся за продолжение статьи. Юноша хотел удалиться, но Л.Н. сказал:

— Вот, только приехал, сейчас же тебе работа!

И продиктовал ему из своей записной книжки твердым, уверенным голосом последние строки статьи:

«И потому, если мы точно хотим уничтожить заблуждение смертной казни, и, главное, если мы имеем то знание, которое уничтожает это заблуждение, то давайте же будем, несмотря ни на какие угрозы, лишения и страдания, сообщать людям это знание, потому что это единственное действительное средство борьбы».

— Ну, вот, кажется, теперь мне удалось выразить, — сказал он и, только покончив со статьею, перешел к расспросам о деле, а потом опять вернулся к статье.

— Эту статью надо отослать т а к о м у - т о. Они хотят поместить ее в «Речи». Ты слыхал об этом?

Сергеенко ответил: да, и Л.Н., уйдя на прогулку, попросил переписать эту статью. Тот переписал, и, хотя Л.Н. вернулся с прогулки очень усталый, но даже не присел отдохнуть, тотчас же стал перечитывать рукопись и сделал в ней своею рукою много поправок, очень четко и твердо подписал свое имя. Несмотря на все последующие события, Л.Н. не раз возвращался к своей статье. Из Оптиной пустыни в Шамардино он ехал один, а сзади, в других санях, следовали за ним д-р Маковицкий и «Алеша». Юноша часто выскакивал из саней, подбегал ко Льву Николаевичу — скажет несколько слов и — обратно.

Л.Н. был очень бодр, восхищался окрестностью, старыми деревьями вдоль большака, избами, крышами и т.д. Завел разговор с ямщиком, высчитывал, сколько тот в год тратит на водку и на табак, и так растрогал крестьянина, что он разрыдался. Потом внезапно остановил свои сани и, когда к нему подбежал «Алеша», сказал:

— Что-то хотел тебе сказать, и забыл. Когда вспомню, позову тебя вновь.

Поехали дальше и вдруг Толстой закричал: «Вспомнил, Алеша, вспомнил!»

Юноша вновь подбежал.

— Ах, как ты скоро бегаешь. Я насчет статьи. Передай Саше (Александре Львовне), чтобы она переписала, и если Владимиру Григорьевичу (Черткову) статья понравится, пусть он пошлет ее Чуковскому.

Умирая в Астапове, Л.Н. снова вспомнил об этой статье и говорил о ней Ив. Ив. Горбунову-Посадову (руководителю издательства «Посредник»).

Третьего дня, поклонившись великой могиле, я уезжал из Ясной Поляны, и В.Г.Чертков передал мне эту последнюю статью Льва Николаевича, который перед смертью высказывал не раз желание, чтобы гонорар за его посмертные произведения был обращен на выкуп Ясной Поляны в пользу местных крестьян.


К.Чуковский.


P.S. Ввиду выраженного Львом Николаевичем желания, редакция «Речи» определяет гонорар за статью, для указанной покойным цели, в 500 рублей.


Редакция.


Речь. 1910. 13 (26) ноября. №312.



<Передовая статья газеты «Речь» 11 ноября 1910 г.>


Смерть величайшего писателя земли русской, утрата гения, которым гордилось все человечество, завидовавшее родившей его России, болезненно ярко обозначила, в каких тяжелых, ненормальных, невыносимых условиях мы продолжаем прозябать.

Как справедливо указал председатель Государственного Совета, самая кончина его в глухом, заброшенном, никому неведомом Астапове, где его неожиданно застигла смерть, навстречу которой он спешил, произошла в совершенно исключительных, доходящих до трагизма обстоятельствах. Эти обстоятельства, которые, как вчера уже было указано, мы сами давно и упорно создавали, уродуя своими шаблонами исключительную индивидуальность, естественно должны были обострить и гипертрофировать чувство незаменимой потери, ощущение незаполнимой душевной пустоты. Во всякой другой стране такая смерть послужила бы могучим толчком к объединению всего общества вокруг дорогой могилы. Перед ее страшной неразгаданной тайной, которая в таких исключительных случаях с особой силой выдвигает извечные противоречия человеческого существования, все от мала до велика, не различая эллина и иудея, слились бы в благоговейном порыве. Одна забота стала бы властно на первую очередь и отодвинула все большие и маленькие злобы дня: как бы достойнее увековечить священную память, как бы самого себя заставить полнее пережить и перечувствовать величие покойного, уяснить мысль богатой жизни и гениального творчества его.

Стыдно и больно думать о том, какие последствия вызваны у нас этой трагической смертью. Она разожгла, вернее, ею хотят воспользоваться, чтобы разрушить уснувшие страсти, чтобы свести старые счеты, чтобы померяться силами, демонстрировать свою готовность и могущество. Одни по живому телу режут великого писателя на две части и с самой откровенной непринужденностью отбрасывают одну из них. Они позабыли мудрый суд Соломона, отдавшего спорного ребенка той из двух женщин, которая в ужас пришла от предложения разрезать его пополам. Другие грязными руками копаются в интимных подробностях и стараются оправдать свое безразличие к судьбе великого писателя ссылкой на семейные неурядицы, третьи обрушиваются на более уязвимых, чем был сам Толстой, друзей его, хотя из приводимой ниже телеграммы нашего корреспондента видно, что Чертков стоял решительно против последнего шага Толстого и, что было в его силах, оберегал от него своего гениального друга.

Вместо общего порыва мы читаем о бесконечных заседаниях Синода, о сношениях главы правительства с обер-прокурором Синода, вместо того, чтобы облегчить доступ в Ясную Поляну и дать выход напряженному чувству, министр путей сообщения <?> отказать в экстренных поездах и на вокзале скопились тысячи народа.

Телеграммы со всех концов России приносят вести о том, что по городу разъезжают патрули, то же самое мы видим два дня в столице, о конфискациях газет, о штрафах. Нашлись особо ретивые губернаторы, которые признали, что вообще не пристало выражать скорбь по Толстому, и приказали открыть театры и кинематографы. Наряду с этим молодежь собирается на неразрешенные университетскими советами сходки, в воздухе пахнет тревогой, напряжением, тяжелой и смутной неизвестностью.

Даже после того, как опубликована была Высочайшая резолюция на доклад министра внутренних дел о смерти Толстого, вернопреданные революционеры не сочли нужным изменить своего вызывающего поведения. Последнее заседание Государственного Совета останется навсегда одной из самых мрачных страниц нашей современности. Председатель, со своей стороны, употребил все средства, чтобы умиротворить победную жажду хозяев положения. Были пущены в ход и закулисные влияния, чтобы убедить правых, по крайне мере, не афишировать позорного отношения к национальной гордости. Самые жестоковыйные, по-видимому, уступили, но двое епископов, претендующих на звание служителей милосердного Бога, нашли, что никому другому, как им, надлежит разыграть в Совете роль Пуришкевича и Замысловского. Пусть М.Г.Акимов тщательно отделил заслуги Толстого, как художника, которым дорожит весь мир, пусть он сослался на то, что «чувство глубокого сожаления о смерти великого писателя проявлено с высоты престола нашего отечества», — «все встают, гласит отчет, кроме архиепископа варшавского Николая и епископа вологодского Никона». Они для того и пришли спозаранку, чтобы не пропустить случая показать, что им море по колено и что прошли те времена, когда они дрожали перед именем Победоносцева.

Увы, те же ненормальные условия, с другой стороны, проявляются и в отношении молодежи к священной памяти. Несомненно, как сказала старушка Жорж Занд, когда молодежь не может проявить все, что у нее есть на душе смелого и честного иначе, как покушаясь на общественные устои, значит, общество очень плохо. И не нужно никаких объяснений, чтобы понять, как от желания выразить коллективную скорбь в устройстве гражданских похорон, молодежь вдруг перешла к решению устроить сегодня уличную манифестацию в пользу отмены смертной казни. Это тем более просто, что мысль связать с памятью великого писателя, написавшего «Не могу молчать», отмену пережитка печальных времен уже высказана была на столбцах газет. Но устраивать с этой целью манифестации, соединять их с памятью Толстого, вызывать трагические возможности, которые омрачат светлую память у свежей могилы — вокруг которой витают лучшие, чистейшие помыслы человечества, рисковать человеческой жизнью, значит обнаруживать отсутствие искренней любовности к священной памяти, разменивать величие Толстого, производить насилие над духом его.

Хочется верить, что чуткая молодежь, которая еще так недавно переживала восторги знакомства с художественными творениями великого писателя, поймет свою ошибку и не станет содействовать тому печальному зрелищу, которое враги ее создали над могилой величайшего сына родины.


Толстой и Эдиссон.


Конец 1908 и весь1909 год я провел в Америке, живя преимущественно в Нью-Йорке; наблюдая с большим интересом за жизнью окружающей меня среды, я мог в совершенстве изучить «американца», этого «business man,a» атлантического материка, для которого, казалось бы, ничего, кроме спекуляций не существует. В разговоре со мной он, если и не вдавался в подробный разбор бессмертных творений Толстого «Война и мир» и «Анна Каренина», — однако, всегда старался говорить о великом писателе, его произведениях, мнении русской интеллигенции о нем, как о воспитателе человечества, и иногда подробно останавливался на письме графини С.А., писанном Cвятейшему синоду в 1901 г.

Такой интерес удивлял меня тем более, что мои собеседники не только были не знакомы с европейской литературой вообще, но вряд ли знали своего Марка Твена, как следует. И при всем том, как бы забывая своего кумира, они с видимым воодушевлением говорили о Толстом…

Эта популярность нашего писателя в Америке создалась не столько его произведениями, сколько молвой, молвой народной, передаваемой из уст в уста. Быть может, именно это несоответствие учения Л.Н.Толстого всему духу жизни американца и породило такой интерес к личности графа. Как бы то ни было, но его, несомненно, знают все, — о нем говорят, как об «апостоле человечества».

Есть в так называемом «down town» Нью-Йорка банкирская и нотариальная контора Н.Я.Борисова. Бывая еженедельно в конторе по своим делам, я часто встречался с нашими мужичками, приезжавшими в Америку «попытать счастья».

Однажды являются два парня; старшему из них было лет 20, второму 16. Одеты они были не то в пальто, не то в «спинжак», подпоясанный ремнем; на ногах сапоги желтой кожи, как у новобранцев; на голове картузы.

Войдя в контору, они стали искать глазами образ, затем перекрестились и отвесили по поклону каждому из находившихся в комнате; сняв затем с плеч свои небольшие деревянные сундуки, они сели. «Вы откуда?» — спрашивает Борисов. «С парохода, ваше сиятельство!» — «Что вы хотите?» — «Да вот на заработки, значит приехали». — «Кто же вас звал сюда? Есть у вас родственники?» — Нет, вашество, сродня в Рассее вся». — «Есть у вас деньги?» — «Да, по рублю на брата имеется». — «Как же вы порешили ехать сюда? Работы вам здесь не найти; вы будете голодать!» — «Мы к вашей милости, — а там, как вам будет угодно». — «Да у меня ведь никакой работы для вас». — «Воля ваша, мы к вашей милости». — Послали за хлебом, колбасой и поместили их в склад конторы, с тем, чтобы осмотреться дня за 2-3 и, если не удастся пристроить их где-либо, то похлопотать об обратном перевозе их в Россию. На следующий день приходит в контору старший и просит написать адрес на конверте в Россию, графу Толстому; письмо его было написано за ночь, и мы отправили его в Ясную Поляну, не зная его содержания.

Прошло еще два дня. Старшего удалось устроить в сапожную мастерскую на жалование пять долларов в месяц. Спали они при конторе; перебиваясь, как могли, с помощью центовых подмог окружающих.

Так прошло недель пять.

Однажды к конторе подкатил автомобиль, и из него вышел господин, осмотрел снаружи контору и спросил Борисова.

«Я Эдиссон, — представился он, — и хочу видеть двух молодых людей, приехавших из России месяца полтора назад». При этом он показал нам письмо на английском языке, состоявшее всего из нескольких слов: «Нью-Йорк. Эдиссону. — Не откажите помочь моим двум молодым соотечественникам, живущим по такому-то адресу. Лев Толстой».

Эдиссон забрал обоих парней с их жалким скарбом на свой автомобиль, а через месяца два я встретил старшего из них. Он точно преобразился: по внешности казался истым американцем и производил впечатление человека, вполне довольного своей судьбой. Оказалось, что он и его товарищ работали на фабрике у Эдиссона и получали по 25 долларов в неделю.


Герман Мефферт

11 ноября


Речь. 1910. 11 (24) ноября. № 310.



В Госуд<арственном> Совете


Чествование памяти Л.Н.Толстого


В Мариинском дворце, 10-го ноября, необычное для верхней палаты оживление. В 1 час дня открылось экстренное совещание правых, созванное для пересмотра вопроса об отношении группы к чествованию памяти Л.Н.Толстого. В 1 ч. 30 м. В зале заседания первыми появляются М.М.Ковалевский и А.А.Донецкий. Вскоре входит архиепископ Николай варшавский, и быстро направляется к своему месту. К нему подходит В.К.Саблер и начинает в чем-то его убеждать. Архиепископ Николай сильно волнуется, жестикулирует и до ложи печати часто доносятся его отрывистые фразы: «Господи, Ты Боже мой», «Господи, помилуй» и т.д.

В.К.Саблер уходит, но через несколько минут возвращается и снова горячо убеждает архиеп. Николая. В это время в зал входит о. Трегубов. В.К.Саблер направляется к нему и уводит его из зала. Архиепископ Николай остается.

Из-за колонн появляется ген. Сухотин. После краткой беседы с архиеп. Николаем оба они уходят.

Зал скоро наполняется членами центра, беспартийными и левыми. Здесь кн. П.Н.Трубецкой, С.С.Манухин, А.С.Ермолов, Н.С.Таганцев, А.Ф.Кони, В.П.Череванский, нейдгарцы: В.Ф.Дейтрих, В.И.Денисов и др.

В 1 ч. 50 м. Архиепископ Николай снова появляется в зале. Вскоре рядом с ним занимает место епископ вологодский Никон.

Правая сторона совершенно пустует. Из-за колонн показывается председатель Гос. Совета М.Г.Акимов, озирает полупустой зал и скрывается. Входит П.Н.Дурново и о чем-то совещается с кн. П.Н.Трубецким.

Ложи для публики переполнены. В думской ложе из членов Гос. Думы присутствует один только редактор «Земщины» г. Володимиров. Тут же сидят и некоторые представители японского посольства.

Министерская ложа пустует.

В 2 ч. 5 м. Раздается председательский звонок.

П.Н.Дурново, а за ним и некоторые другие правые быстро оставляют зал. На правых скамьях остаются сидеть архиеп. Николай варшавский, епископ Никон, кн. Ливен, граф Олсуфьев, г.г. Мещеринов, Андриевский, Зиновьев, Драшуссов и Штюрмер.

Председатель объявляет заседание открытым и при напряженной тишине всего зала делает следующее заявление:

«7-го текущего ноября, при совершенно исключительных, доходящих до трагизма обстоятельствах, скончался на 83-м году своей жизни граф Лев Николаевич Толстой. Оставляя в стороне сочинения его по вопросам религиозным и политическим, вызвавшим как со стороны православной церкви, так и со стороны консервативных кругов нашего общества суровые суждения, никто, однако, не может отрицать того, что другие произведения пера усопшего обессмертили его имя, стяжав ему всемирную славу великого, гениального писателя. Этими последними произведениями восторгались и будут восторгаться многие поколения.

Россия, как родина графа Толстого, должна сильнее других стран чувствовать утрату родного ей гения.

Из слов, начертанных Его Императорским Величеством Государем Императором на всеподданнейшем докладе о кончине Л.Н., видно, что чувство глубокого сожаления о смерти великого писателя проявлено с высоты Престола нашего отечества.

Господа, пред свежей могилой не время являться судьями вольными и невольными заблуждениями графа Толстого в его сочинениях. Непреложным остается одно: Россия в лице Л.Н. утратила гениального писателя и величайшего художника русского слова. Вот, милостивые государи, основание, обязывающее меня предложить Гос. Совету почтить вставанием память великого писателя земли Русской, Л.Н.Толстого».

Все присутствующие, кроме архиепископа варшавского Николая и епископа вологодского Никона, встают.

Фигуры сидящих епископов привлекают к себе всеобщее внимание, но епископы геройски выдерживают искус и остаются на своих местах.

Председатель объявляет перерыв заседания на 5 минут.

Немедленно после перерыва правые гурьбой входят в зал.

Архиепископ Николай варшавский быстро поднимается с места и оставляет заседание.


Речь. 1910. 11 (24) ноября. № 310.

Л.Н.Толстой с В.Г.Чертковым. Март 1909 года. Ясная Поляна

Л.Н.Толстой с В.Г.Чертковым. Март 1909 года. Ясная Поляна

Л.Н.Толстой беседует с крестьянином П.Лепехиным. В группе: Е.Е.Горбунова, В.Ф.Булгаков, Д.И.Маковицкий, П.А.Буланже. 1910. Станция Засека

Л.Н.Толстой беседует с крестьянином П.Лепехиным. В группе: Е.Е.Горбунова, В.Ф.Булгаков, Д.И.Маковицкий, П.А.Буланже. 1910. Станция Засека

Лев Николаевич и Софья Андреевна. 1902. Ясная Поляна

Лев Николаевич и Софья Андреевна. 1902. Ясная Поляна

Л.Н.Толстой, его сестра М.Н.Толстая и его дочь А.Л.Толстая. 1900-годы. Ясная Поляна

Л.Н.Толстой, его сестра М.Н.Толстая и его дочь А.Л.Толстая. 1900-годы. Ясная Поляна

Л.Н.Толстой. 1900-е годы. Москва. Фото О.Ренара

Л.Н.Толстой. 1900-е годы. Москва. Фото О.Ренара

Станция Астапово, где скончался Л.Н.Толстой. Ноябрь 1910 года

Станция Астапово, где скончался Л.Н.Толстой. Ноябрь 1910 года

 
Редакционный портфель | Подшивка | Книжная лавка | Выставочный зал | Культура и бизнес | Подписка | Проекты | Контакты
Помощь сайту | Карта сайта

Журнал "Наше Наследие" - История, Культура, Искусство




  © Copyright (2003-2018) журнал «Наше наследие». Русская история, культура, искусство
© Любое использование материалов без согласия редакции не допускается!
Свидетельство о регистрации СМИ Эл № 77-8972
 
 
Tехническая поддержка сайта - joomla-expert.ru