Всего одна жизнь

Двадцатый век прошелся по российской интеллигенции частым смертным гребнем — тюрьмы, каторжные лагеря, расстрелы, ссылки, нечеловеческие муки, в лучшем случае эмиграция ждали восторженных, утонченных и образованных детей Серебряного века. Но эти молодые мужчины и женщины, юноши и девушки, жившие и воспитанные в романтической, любящей семейной атмосфере старых дворянских усадеб, оказавшись перед зверским лицом красного террора, если не гибли сразу, то, лишенные всего, кроме фамильной чести и достоинства, мужественно несли свой крест, не давая своим мучителям из ГУЛАГа удовольствия насладиться их слабостью и душевным перерождением. Выжившие в лагерях и ссылках возвращались домой после смерти Сталина арбатские и пречистенские старожилы. Их окружала особая аура — они перенесли то, что человеку, казалось, перенести было невозможно. Хорошо, что многие из них успели и сумели записать то, что они пережили.

Перед нами одна такая судьба — Наталии Александровны Антошиной, урожденной Врангель-Левицкой. Девушка, ведущая серьезный религиозно-филосовский диалог с поэтом, философом и священником С.М.Соловьевым, она оказывается в ГУЛАГе — годы тюрьмы, ссылок — Канск, Туруханск, Алма-Ата, потеря близких и родных людей. Так много горя вместила одна ее жизнь, что поневоле удивляешься — как хватило Наталии Александровне душевных сил написать о своих скитаниях. Но она сделала это. И теперь перед нами удивительный и трагический человеческий документ, вместивший всего одну жизнь. Но какую!

Письма С.М.Соловьева к Н.А.Антошиной (Врангель-Левицкой)

Публикуемые ниже письма Сергея Михайловича Соловьева к Наталии Александровне Врангель-Левицкой, связанные с ними воспоминания адресатки, а также письмо С.М.Соловьева к ее матери Л.П.Левицкой, долгое время находившиеся в семейном архиве Левицких, были недавно переданы на хранение музею М.И.Цветаевой в Москве.

Шесть писем, написанных с мая по декабрь 1916 года, обращены к юной девушке, с которой Соловьева связывали теплая дружба, человеческое участие и душевная близость.

Сергей Соловьев в это время далеко не тот Сережа Соловьев — "аргонавт", "матерый мистик", кто вместе с юными Блоком и Белым искал "несказанных" восторгов и откровений. Стихотворение "Андрею Белому", символически датированное 1905–1921 годами, полнится чувством сожаления о былом:

О, да! Она была прекрасной,

Намеченная нами цель,

Но сколько сил ушло напрасно

На этот бред, на этот хмель!

Какими маревами крови

Нам угрожал железный Вий,

Когда, забыв о вечном Слове,

Мы кинулись в игру стихий…

С игрой стихий было давно покончено, тому свидетельство — негативные оценки творчества, а порой даже гневные филиппики в адрес былых кумиров: Блока, Брюсова, Иванова… вплоть до "язычника" и "классика" Гёте. Перелом в мировоззрении, начавшийся тяжелым психологическим кризисом в 1910 году, привел поэта к "возвращению в дом отчий" — в лоно православной церкви: в 1915 году Соловьев принимает духовный сан и поступает в Московскую духовную академию; 2 февраля 1916 года он рукоположен в сан священника; в 1918-м — кандидат богословия. В 1916 году он также и счастливый отец семейства: его старшей дочери идет четвертый год.

Адресат писем С.М.Соловьева Наталия Александровна Антошина (Врангель-Левицкая) (1898–1977) родилась в патриархальной дворянской семье. Ее мать Лидия Павловна Левицкая (1871–1944) была дочерью Павла Ивановича Левицкого (1842–1920) — известного тульского землевладельца в селе Алексеевском, много сделавшего для охраны природы и развития своего края. Ему была присуждена большая золотая медаль Вольного экономического общества "За высокоплодотворную 30-летнюю деятельность его на пользу сельскому хозяйству". К его "Письмам из села Алексеевского", которые регулярно появлялись в "Земледельческой газете" и в журнале "Хозяин", с большим интересом относился Л.Н.Толстой, с которым Павел Иванович по-соседски был хорошо знаком.

Отец Наталии Александровны — Александр Константинович Врангель — занимался юриспруденцией. Это был человек с весьма либеральными взглядами, которые помешали ему сделать соответствующую его способностям карьеру в Петербурге. Детство и ранняя юность Наталии Александровны прошли безмятежно и счастливо в кругу любящих родных и друзей. В своих детских воспоминаниях Наталия Александровна очень ярко описывает жизнь семьи в Ефремове и Ельце, где служил отец, но главное — в Алексеевском, где семья проводила лето и праздники — Рождество и Пасху. У Наталии Александровны был брат Александр, на год моложе ее, и сестра Варвара моложе старшей сестры на 4 года. Все они были очень дружны между собой, как, впрочем, и весь "клан Левицких-Свечиных". Именно здесь, в Алексеевском, в 1915 году, когда Наталии Александровне было 17 лет, состоялось ее знакомство с Сергеем Михайловичем Соловьевым, который был женат на дальней родственнице Наталии Александровны — Татьяне Алексеевне Тургеневой. Это знакомство вскоре переросло в теплую дружбу. Когда в октябре 1917 года во время жестоких боев на улицах Москвы трагически погиб брат Наталии Александровны, Сергей Михайлович Соловьев, будучи уже священником, отпевал его и написал на его смерть стихотворение.

Переписка между Сергеем Соловьевым и "милой Наташей" начинается в 1916-м, после тяжелой операции, перенесенной ею, и продолжается в следующие годы, но остальные письма Наталия Александровна из понятных опасений вынуждена была уничтожить в 1930 году. Ведь друг ее юности стал католическим священником в 1920-е годы, был арестован одновременно с другими католиками и закончил жизнь в психиатрической больнице.

Тон этих шести сохранившихся писем Соловьева весьма непосредственный и порой шутливый там, где автор описывает различные житейские ситуации; когда же он касается вопросов духовных и жизни церкви, язык и стиль обретают страстность, порождаемую как восторгами, так и муками души.

Идея Владимира Соловьева о соединении русской Церкви со Св.Престолом крайне глубоко занимала Сергея Соловьева, хотя поначалу он утверждал, что "именно русскому православию принадлежит религиозное будущее", заявляя в то же время, что подлинное христианство не терпит национальной замкнутости и России в союзе с Западом надлежит изживать в себе "московское азиофильство". В ходе войны, в особенности после поездки в Галицию, где ему впервые открылся польский католицизм "во всем благоуханном аскетизме Средневековья" Соловьев все более склоняется к идее примирения и воссоединения церквей, вынашивавшейся еще его покойным дядей. К 1924 году относится первое известное свидетельство самого Сергея Соловьева о принадлежности к католической церкви восточного обряда: в письме, сопровождавшем передачу рукописи Владимира Соловьева "История и будущность теократии" Ватиканской библиотеке, Сергей Михайлович пишет о предисловии, дотоле не напечатанном, в котором автор говорит о соединении русской Церкви со Св.Престолом. Завершает письмо подпись: "Племянник Владимира Соловьева, католический священник восточного обряда Сергей Соловьев".

В 1926 году, после ареста экзарха русских католиков Леонида Федорова, монсеньор Неве, апостолический администратор в Москве (с 1926 по 1936 г.), назначает Сергея Соловьева вице-экзархом для католиков славянского обряда.

Именно тогда, в период жестоких гонений на православных и в не меньшей степени на католиков, этот поступок, т.е. окончательный переход в католичество, становится для Сергея Соловьева не "соблазном", а единственно возможным "узким и прискорбным" путем Христа. Такое заключение нам позволяет сделать письмо Сергея Михайловича к Наталии Александровне от 14 октября 1916 года, где он делится с нею радостным разрешением сомнений "относительно известных вопросов".

"Но вот наступило разрешение, и Вы оказались правы. Я понял, что никогда не стану католиком. Я ясно увидел, что как я хочу никогда не изменить святому делу соединения церквей, так немыслимо для меня перейти в подданство папы, и я вздохнул свободной грудью. <…> И я увидел ясно, как все дорогое для меня в католичестве померкло бы для меня, если бы я разорвал с русской церковью и подмахнул в Ватиканской канцелярии акт присоединения.<…> Как я рад, что мне стало ясно. Конечно, не раз еще встанет соблазн передо мной, но лучше сгнить в тюрьме гонимым православным священником, чем блистать в кардинальском пурпуре. Конечно, в католичестве мне бы открылся широкий путь. Но путь Христа “узок и прискорбен”".

Эти личные письма, вносящие несколько новых штрихов в картину жизни русской церкви и духовных исканий русской интеллигенции в годы Первой мировой войны, накануне грядущих социальных потрясений, представляют собой в некотором роде вербальный автопортрет Сергея Соловьева — отца Сергия, в чьей свободной, открытой миру душе было место и жестокой жажде блаженного Августина, и благодати Франциска Ассизского, и счастью общения с преосвященным Трифоном, и дружбе с московскими католиками, и верности соловьевской идее соединения церквей на его собственном прискорбном пути.

I

30 мая 1916

Дедово¹

Милая Наташа,

Когда я вчера сел на пролетку и поехал полями и подул на меня свежий ветерок, я особенно понял, как Вам хочется скорей вон из Москвы. В деревне сейчас нет ничего похожего на тот раскаленный, отвратительный зной, который в Москве. Я приехал в полном изнеможении, а вечером еще нахлынули гости, и пришлось давать реплики на всякий разговор.

Когда буду у Вас, принесу Вам мои старые поэмы, 8-го класса и 1-го курса университета, "Дева Назарета" и " Утро Саула"².

Они очень, очень слабы и растрепанны (особенно Саул), но в них что-то есть живое и мое собственное.

По поводу Вашего возражения о Августинском "возненавидь земное" пока могу сказать только следующее. Конечно, по земле ходил Христос и земля священна, и нам дана возможность жить праведно в согласии с землей... Но сам Христос сошел с неба, был как бы благоуханной росой небес, и от этой росы бежали все темные испарения земли, которые были, в сущности, испарениями преисподней. Это они — голоса Дельфийского оракула — эти голоса земли, пророчества жриц, опьяняли людей темными испарениями бездны. Эти голоса смолкли, когда раздались небесные слова Павла...

А теперь люди вновь хотят опьянения темной подземной мудрости Аполлона и Диониса, а эту мудрость надо "возненавидеть". Вот только в каком смысле и я говорю "возненавидь земное". Но Вам это — просто не нужно, ибо никаких дел с Дионисом у Вас нет, не будет, и слава Богу. Вам ближе не Августин, а Франциск, для которого вся природа была оживлена, но оживлена не темным хмелем дионисического экстаза, а благодатной росой пречистой крови Господней. Другое дело Августин. По его собственному признанию, он "жаждал насытиться в преисподней". Поэтому все его богословие как бы курится над пеплом его сожженной души. Он полон небесной любовью, но он и жесток, жесток к себе самому всегда, а подчас и к другим. Однако мое письмо начинает напоминать Послание к Коринфянам. Посему лучше закончить. Завтра думаю начать статью о Ницше. Вчера по поводу гостей я все вспоминал стихи Боратынского:

Быть так, прощаю комаров!

Но признаюсь, пустыни житель,

Покой пустынный в ней любя,

Комар двуногий, гость-мучитель,

Нет, не прощаю я тебя.

Ваш всегда Сергей Соловьев

Милая Наташа, очень целую тебя и очень хочу видеть. Сережа говорит, что ты может быть к этому времени встанешь. <нрзб.> кланяется.

P.S. 5-го 6-го буду в Москве и зайду к тебе³.

II

1916

8 июля. Оптина Пустынь

Милая Наташа,

Заходил я в Гранатный переулок, и там с радостью нашел подтверждение того, что Вы выехали 29-го июня. Значит, увидимся в Алексеевском⁴.

После того, как я простился с Вами, я провел очень хороший вечер у Троицы, попал прямо ко всенощной, меня встретили мои приветливо, как редко встречали. Служил ректор, а сослуживцы все были его друзья малороссы и из западных губерний, любители католичества. Благодаря дамам-беженкам из Вильны, появились на престоле цветы, белые гиацинты и очень душистые левкои. Завелся и еще один католический обычай: архиерей насыпает ладан лопаточкой из особого сосуда в кадило, которое держит перед ним дьякон.

Вы понимаете, в какое приятное волнение все это меня повергло⁵.

За чаем у ректора после обедни произошел инцидент. Ректор вдруг, громко при всех заявил: "Отец Сергий, а католики очень на вас надеются, а после Вашей книги будут еще больше надеяться". Я ответил уклончиво, но тон ректора был столь милый и простой, что у меня гора с плеч свалилась. Слава Богу, что там знают все, и я перестал быть в положении заговорщика.

В Дедове зато меня ждали отвратительные неприятности с моим дядей, всего хуже было как раз в Ахтырскую.

Как Вы? Отдохнули ли, вполне ли наслаждаетесь отдыхом и отсутствием Розанова? У меня как-то очень спокойно стало на душе за Вас.

Мечтаю пробыть в Ваших краях с 12-го до 17 июля, воскресенье 17-го служить в Алексеевском, побываю везде и в Воронцовке⁶, и у Настасьи Ивановны⁷. Я очень устал и хочется отдохнуть, не опровергая Ницше — Розанова.

В Москве познакомился с В.В.Абрикосовым, главою московских католиков, у него громадная католическая библиотека, и потому сие знакомство надо поддерживать. Да и сам он интересен, хотя мы с ним совсем не солидарны, и поспорили с первого свидания.

Вид у него жуткий: бледно-зеленое лицо, черная бородка, нервно кусает губы. Очень сух, аккуратен, на столе лежит серебряное распятие.

Против него большое движение в православных кругах, ибо он уже обратил в латинство нескольких курсисток.

Передавайте мой сердечный привет Лидии Павловне⁸, Варе и Соне⁹.

Ваш всегда

Сергей Соловьев

III

22 Августа 1916

Сергиев Посад

Милая Наташа,

Поздравляю Вас со днем именин и надеюсь, что Вы проводите его в добром здоровье. Я только что приехал в Сергиев Посад, и первые впечатления от Академии — на 2–. Все меньше у меня общего с этими людьми и все растет глубокая духовная связь с католиками... Здесь ставится многоточие.....

По приезде из Ивановского¹⁰ я некоторое время был огорчен дошедшими до меня слухами на ту тему, о которой говорил Вам.

И по поводу этого, и по поводу моего соединения церквей хочется привести стихи

Стая туч на небосклоне

Собралася и растет...

На земном иссохшем лоне

Все живое влаги ждет.

Но упорный, но докучный

Ветер гонит облака.

Зной все тот же злополучный.

Влага жизни далека.

Так душевная надежда

Гонит прочь житейский шум,

Голос злобы, крик невежды,

Вечный ветер трудных дум¹¹.

Слишком много кругом лжи и бессмыслицы. Радует только выступление Румынии¹². Думаю, и у Вас это известие было встречено с должным удовольствием.

Я провел несколько дней с преосвященным Трифоном¹³, и был очень счастлив.

Много для меня значит этот человек. Служил с ним обедню 4 дня подряд, и как он служит! Это надо видеть вблизи. Кажется, умри он, и порвется моя последняя связь с русской церковью.

Ну, будьте счастливы и крепки во всех отношениях. Передайте мой нежнейший привет Лидии Павловне и прочим. Надеюсь, увидимся в октябре. Моим штудиям в защиту Христа ставятся бесконечные препятствия моими православными врагами Христа.

Они испытывают мое терпение, но я их доконаю.

Ваш всегда Сергей Соловьев

Адрес мой: Ярославская ж.д., Сергиев Посад.

IV

11 октября 1916.

Сергиев Посад.

Духовная Академия.

Милая Наташа,

недавно я нашел в книге иезуита д’Эрбиньи¹⁴ французский перевод любимого Вашего стихотворения "В тумане утреннем неверными шагами". Вот Вам этот перевод¹⁵:

Sous la brume du matin

J’allai vers vous d’un pas tremblant,

Rivages magiques — pleins de mystères.

Les pourpres de la première aurore

Chassaient les dernières étoiles,

Mes rêves papillonnaient encore,

Et mon âme, enlacée par eux, priait:

Elle priait des divinités inconnues,

Et la fraîcheur blanche du jour,

Je marche, solitaire comme jadis,

Sur une terre inexplorée.

Le brouillard s’est dissipé…

Là-devant, l’œil voit — très clair –

Combien est dur le sentier de la montagne

Et comme tout est loin encore loin,

Tout ce que nous avons rêvé!

Je marcherai jusqu’à la nuit ;

J’irai d’un pas intrépide

Vers les rives désirées,

Où resplendit sur la montagne,

À la clarté d’étoiles nouvelles

Et dans l’étincellement des feux de triomphe,

Le temple qui m’est promis,

Le temple, qui m’attend.

Я очень был рад Вашему письму, но потом настало для меня время сумеречное. Вы писали о "мертвой среде". Вы не знаете, как она мертва, как она смешна, как страшна.

Я все более счастлив тем, что я священник, но потому то и страшно выносить все это надругательство над заветами Христа и святыней Церкви.

Радуюсь, что, кажется, в Вас сила жизни окончательно победила. Теперь я с любовью вспоминаю ужасное 9-ое мая (моя операция)¹⁶.

Богам и людям сродни

Смеяться бедам, раз они прошли.

Те дни многое для меня уяснили, многое открыли в самом главном вопросе веры, они не случайно совпали для меня с великим годом моей жизни, годом посвящения себя Христу.

То бремя уступки человеческим понятиям и человеческим заблуждениям, которое я взял на себя после разговора с Вами на пути в Каменку¹⁷ (хорошее слово! Оно говорит о камне, мне говорит о Петре), признаюсь Вам, очень меня измучило. Временно можно его и ослабить. Но все это второстепенно. И Бог требует от нас постоянного отречения. Но иногда, когда слишком трудно и силы иссякают, можно искать утешения.

Пишу Вам опять на гимназию, ибо, конечно, не помню номера Вашего дома, как не помню никогда и ни одной цифры. Письмо это не нуждается в ответе. Если будет что-нибудь у Вас сказать, напишите, но не отвечайте из одной вежливости.

У нас все очень благополучны. И только устаем мы с Таней¹⁸ и Наташей¹⁹ от пребывания милой, но трудной Машеньки Поццо²⁰.

Сергей Соловьев

V

14 октября

Дедово

Милая Наташа,

Хотя недавно писал Вам, однако не боюсь, что надоем, и пишу опять.

Мне пришло в голову, что последнее мое письмо могло неприятно поразить Вас своим напряженным и подавленным настроением. Как раз этим днем со мной произошло много хорошего, чем спешу с Вами поделиться. Вы видели, что мои сомнения относительно известных вопросов дошли до крайнего предела. Но вот наступило разрешение, и Вы оказались правы. Я понял, что никогда не стану католиком. Я ясно увидел, что как я клянусь никогда не изменить святому делу соединения церквей, так немыслимо для меня перейти в подданство папы, и я вздохнул свободной грудью.

"Соединение церквей" — вот слова, выше которых нет, в которых реализация последней молитвы²¹ Христа, в которых путь к искуплению человечества, к миру народов. Но переход в католичество — это подмена соединения церквей. Если там жизнь, то здесь смерть.

И я увидел ясно, как все дорогое для меня в католичестве померкло бы для меня, если бы я разорвал с русской церковью и подмахнул в Ватиканской канцелярии акт присоединения. Все канцелярии гадки, и Ватиканские не много лучше Петербургских. Как я рад, что мне стало ясно. Конечно, не раз еще встанет соблазн перехода, но лучше сгнить в тюрьме гонимым православным священником, чем блистать в кардинальском пурпуре.

Конечно, в католичестве мне бы открылся широкий путь. Но путь Христа "узок и прискорбен". Спасибо Вам за то, что Вы и тут сразу поняли меня. Последнее время я часто и с грустью в унылые ночные часы читаю слова Вашего письма "я надеюсь и даже уверена, что Вы не уйдете из православной церкви", и мне казалось, что Вы ошибаетесь. Нет, Вы были правы, а я усомнился, как Петр, и начал тонуть...

Ваша жизнь открывала Вашему сердцу смысл и святость одиночества. Вам рано пришлось пострадать из-за разрушения семейного согласия (отец ушел от семьи в 1914 году)²², а еще ужасные раздоры в семье Христа, в церкви.

Я сейчас один в Дедове, далеко от Академии, и вновь могу молиться.

Хорошо здесь. Голубое небо, обнаженные леса, красныя зори, звездное небо. Пусто, мирно. Хожу обедать за версту к соседям, дома только пью чай, в доме холодно. Сейчас ночь, сижу и пишу, везде закрыты ставни, пахнет милой сыростью деревянного дома.

Да хранит Вас Бог.

Ваш Сергей Соловьев

VI

21 декабря 1916

Сергиев Посад

Милая Наташа,

поздравляю с праздником и т.д.

Очень прошу Вас, напишите мне, по какому адресу могу я написать Александру Константиновичу²³ благодарность за то, что он устроил моего приятеля.

Знаете, я хочу прочитать после праздников в христианском кружке лекцию о евангелии Иоанна. Мне кажется, что это для тамошней публики тема подходящая. Я было написал для них о войне и ее значении, думаю, что о Иоанне более интересно.

Думаю, что Вы весело проводите праздники, а вот я что-то все болен и минутами унываю, но только минутами, даю Вам честное слово.

Писать трудно, и часто вспоминаются стихи дяди моего.

Средь морозных туманов и вьюг

С злою силою тьмы в одиночном бою²⁴.

Бои давать я не перестал, но пока они происходят в моем кабинете. Пишу сейчас против Брюсова, а там предстоят Гиппиус<?>, Иванов²⁵, <…> и все.

Все мои мысли теперь слились в одно: отстоять свою церковь и свое духовное отстоять, чтобы то ни было, чтобы можно было осуществить любовь ко Христу пасением овец. Ведь Христос и мне сказал: "Любишь ли меня? Паси овец моих"²⁶. Поистине, только любя Христа можно пасти овец, а с другой стороны только паситель овец и может вполне осуществить любовь ко Христу.

Я несколько недель болел, и думаю, что это хорошо. Многое выясняется, отстаивается, становится на свое место. Я клянусь Вам, что я не изменю любви к Папе и Дому, не устану трудиться для соединения церквей, но и не выйду из православия. Но если бы Вы знали, как мне надоел Посад! Это — совсем не Деревня. Хоть тихо, покойно, но как-то мертво, нежизненно, и нечем дышать.

С моей Наташей²⁷ я схожусь все больше и больше... и укоряю себя за пристрастность к ней. Но в ней <невозможно?> все для меня дорогое.

Ну, будьте счастливы. После Крещенья м.б. увидимся, хотя мои ноги с трудом поднимаются на Вашу квартиру с тех пор, как там нет борта.

Как-то жутко...

На Крещенье я надеюсь поехать в мой любимый Новый Иерусалим, там хорошо в эти дни. В прошлом году мы ездили с Варечкою Кампиони²⁸.

Таня²⁹ шлет привет, она с опасностями теперь принуждена ездить в Москву, так как болезнь приковала меня к месту.

Христос, рождающийся в яслях в Вифлееме, да родится и в Вашем сердце. Подражайте смирению и непорочности Его Матери, и Он осветит Вас своим светом, исправит все ваши пути. Он уже явно проявил свою заботу о Вас и помог Вам в мае этого года. Да будет Он всегда в Вашей душе, вот мое Вам пожелание.

С.Соловьев.

Сергей Соловьев

СОНЕТ

Посвящается Наталии

Александровне Врангель

Пылаешь ты, как юная заря,

Когда она нисходит к спящим долам,

Очарованьем грустным и веселым

Всех вкруг себя задумчиво даря.

Румянец блещет, рдея и горя.

Как розы цвет, любезной нашим пчелам,

И кудри золотятся, озаря

Твое чело пушистым ореолом.

И, мнится, ты — иного века дочь:

Очей глубоких бархатная ночь

Внушила б песнь средневековым бардам.

Такой, как ты, среди Умбрийских гор,

Пречистая прошла перед Бернардом,

Склонив к земле лучисто-грустный взор.

1916. 6 Мая. Москва.

Публикацию подготовили:

Н.Г.Прозорова, Н.В.Левицкая, Д.И.Левицкий