Переписка Д.С.Мережковского, З.Н.Гиппиус, Д.В.Философова и О.А.Флоренской

 

1906

 

1906.06.10

О.А.Флоренская — П.А.Флоренскому

 

Конверт: Сергиев посад (Моск. губ.) Е.В.Б. Студенту П.А. Флоренскому Духовная академия

Штемпели: Тифлис 11.6.06; Сергиевский посад 17.6.06

 

10^го июня 1906 г.

Тифлис

Дорогой Павля, благодарю тебя за книжку. Получила на днях. Но отчего ты все не пишешь?

Папа чувствует себя очень скверно, выглядит больным. Так устает, утомляется, что ложится в постель уже к девяти часам. Вообще настроение его самое мрачное, точно все уже на свете безвозвратно погибло, рухнуло, вернулось к хаосу. И когда ему что говорят, он возражает «перестройте Россию. Ведь не можете? О чем же тут разговаривать». На днях Н.А.Худадов¹ пришел, кричал, что он не имеет права теперь скучать и болеть и т.д., и т.д… Но несмотря на это, папа, кажется, не старается изменяться. Дома ходят все озабоченные, хмурые. Старшие все повторяют: «Что мне с ним делать?» Конечно, говорят, что все это дети, они беспокоиться заставляют, они расстраивают, не хотят ничего понять. Что папа о нас день и ночь думает. М.б., это все и верно. Правда, что он много о нас думает, только уж не так мы виноваты все. Устал папа, отдохнуть пора, да некогда… Лиза тетя² позавчера, кажется, к нам приехала. Не ждали ее, это неожиданностью было. Говорят, что сад их градом побило после ее отъезда. Вообще же в окрестностях много хлеба град попортил, так что голод грозит. И то мало в этом году посеяли из-за беспорядков.

Давид³ в деревне. Все занят. Народу в Ханалях⁴ масса бывает, за всеми надо смотреть, распоряжаться…

В Тифлисе эти дни хорошо, но жарко. Были дожди. Конки не ходят, пурщики⁵ готовятся бастовать.

На днях Эрн принес №1 «Взыскующим града»⁶. Ведь ты уже читал? Мне эта книжка очень понравилась. Оставила огромное впечатление.

Что ты делаешь? Будешь ли летом в Посаде или куда-нибудь уедешь? Шура⁷ мне говорил, что хочет попросить тебя приехать. Не знаю, написал ли об этом. Сам он через час уезжает. Надо еще приготовить ему там что-то. Поэтому спешу.

Пожалуйста, ответь скорее. Как и что думаешь делать? М.б., в самом деле приедешь? О, если бы ты приехал, Павля!

Твоя Валя

 

¹ Николай Алексеевич Худадов — друг семьи Флоренских, врач, общественный деятель радикальных убеждений, основатель в Тифлисе Общества трезвости, воскресных школ грамотности для рабочих; скончался 17 января 1907 г. от полученного при теракте ранения.

² Елизавета Павловна Мелик-Беглярова (1854–1919) — сестра О.П.Флоренской.

³ Давид Сергеевич Мелик-Бегляров (1875–1913) — сын Е.П.Мелик-Бегляровой.

⁴ Ханаля — поместье Мелик-Бегляровых в Елисаветпольской губернии.

⁵ Пурщики — армянские пекари.

⁶ Свенцицкий В., Эрн В. Взыскующим Града // Религиозно-общественная библиотека. 1906. №1.

⁷ Александр Александрович Флоренский (1888–1938) — брат О.А.Флоренской.

 

1906.10.28

О.А.Флоренская — П.А.Флоренскому

 

Милый брат, скажи мне, пожалуйста, где сейчас Д.Мережковский? Не знаешь ли адрес его?

Скажи. Ответь.

Валя. 19 28/X 06

 

1906.11.09

О.А.Флоренская — П.А.Флоренскому

 

Конверт: Сергиев Посад (Моск. губ.) Студенту Духовной Академии П.А.Флоренскому

Штемпели: Тифлис 11.11.06; Сергиевский посад <нрзб.>

 

1906. 9 ноября. 8^ой ч. вечера.

Мой дорогой Павля, да, книжка твоя¹ пришла. Уже несколько дней с неделю тому назад. Уже прочли ее давно.

Ты был ли уже в Москве?

Я как раз сегодня тебя вспоминала, думала о тебе. Ты пишешь мне, как ребенку. Ты забыл, что видел меня ½ года тому назад, что в этом возрасте что ни месяц — человек значительно вырастает. Не думай, что я в укор ставлю это или что-либо подобное. Нет, милый, нет. Просто говорю, что пришло в мысли по поводу письма твоего.

Я так люблю тебя, милый Павля. Так хочется часто, чтобы здесь ты был. Я ведь знаю тебя, совсем знаю. Всего, как есть ты. И мне часто кажешься ты, как нарисовал тебя Бугаев,

 

Бескровные губы лепечут заклятья,

В рыданьи поднять головы не могу я…²

 

И вся картина мятежной осенней природы. Ревущий и рвущий ветер, взметывающиеся листья… Тебе нравится Леонардо Да-Винчи Мережковского³? Ты о доме спрашивал. Дома довольно спокойно, кажется, уныло тоже. Такое у меня впечатление от наших. Но сравнительно с прежним — довольно хорошо. Я ведь полдня в гимназии, полдня занимаюсь или на уроке скульптуры. Почти не вижу всех. Андрюше⁴ лень писать тебе, говорит. И то: заниматься ему страшный труд. Целый день — инструменты, просит читать, показывать опыты… И к нам осень пришла. Листья почти все опали, а что остались — сухие, желтые, перекрученные, вялые. Холодно. Ветер часто. Но и солнце бывает. Знаешь, осеннее, холодное, желтое.

В гимназии были беспорядки, было шумно, крикливо. Пока затихло.

Как тебя ужасно не понимают домашние. Решительно все.

Почему ты ждешь спокойно настроения, чтобы написать домой? Разве нельзя все равно писать; в каком бы ни был настроении, если только хочется?

Ты — брат мой.

Будь счастлив, Павля. Будь счастлив, дорогой.

Твоя Валя

10^го — Скажи, ты тоже отрицаешь Дарвинизм⁵?

 

¹ Флоренский П.А. К почести вышняго звания. Черты характера архимандрита Серапиона Машкина // Вопросы религии. Вып.1. М., 1906. С. 143-173.

² Андрей Белый. Священные дни. Посвящается П.А.Флоренскому. Стихотворение 1904 г.

³ Вторая часть трилогии Д.С.Мережковского «Христос и Антихрист» под названием «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» опубликована в 1904 г. в журнале «Новый путь».

⁴ Андрей Александрович Флоренский (1899–1961) — брат О.А.Флоренской.

⁵ Речь идет об антидарвинистской книге «Дарвинизм. Критическое исследование Н.Я.Данилевского» (Т. 1-2. СПб, 1885–1889).

 

1907

 

1907.02.15

О.А.Флоренская — П.А.Флоренскому

 

15^го февраля <карандашом: 1907>.

Ты пишешь о «пьяности» на горных высотах¹. О той же пьяности Богом говоришь и в одной из статей. Пьяность… Не есть ли это то же Вакхическое начало, только в области духовной? Пьяность — то состояние, когда ч<елове>к теряет себя, способность объективно и ясно смотреть вокруг, видеть все цвета в совокупности как они есть, а не через очки какого-либо цвета. Так зачем же эта пьяность? Ведь тогда только временная, кажущаяся близость к Богу. Разве Христос был когда либо опьянен? Таков, действительно, Иоанн Креститель на картине Винчи². Он легко может притянуть к себе, увлечь, упоить вином аскетизма.

Это — забытое.

Не его надо.

Спрашиваешь — что меня интересует. Пиши обо всем. Не могу определенно сказать тебе, что именно в данный момент кажется наиболее интересным или важным, интересно и важно все.

Так же и читать приходится самые разнообразные вещи. Рисование сейчас очень зовет меня. Очень хочется пройти всю школу этого искусства и скульптуры с самого начала до конца. Иначе, кажется, нельзя ни за что приняться.

Мама с папой стали поспокойнее. А дети все, как были. У Госи³ только снова болит глаз. Андрюшка уже довольно порядочно научился писать и читать, так что все же можно понять, что он хочет выразить.

Зима прошла как-то «нереально». Хотя еще не вполне весна, но все же значительно теплее, есть цветы, дни длинные. Только часто ветры, тучи, дождь.

Думала написать тебе, когда получатся книги, о которых ты говорил. Но уже все равно — захотелось сейчас, да и мама пишет.

В каком месяце думаешь ты приехать?

Я очень жду твоего приезда. Очень хочется побыть, хотя бы короткое время, вместе.

Пиши мне.

Сейчас уж больше не пишется.

Пока прощай, мой милый Павля.

Твоя Валя

P.S. Почему ты мне ничего не сказал относительно адреса Мережковского? Или ты не знаешь его?

 

¹ Имеются в виду строки «Идем без дороги / выше и выше — / все тише. / Гнутся усталые ноги. / Воздух все реже, / и пьянно качаясь, крýжится мир, накренясь…» из стихотворения П.А.Флоренского «На высотах. (Песнь восхождения)», вошедшего в сборник «Ступени», а позже в сборник «В вечной лазури» с подзаголовком «На высотах. (Песнь восхождения)». Стихи П.А.Флоренского в виде цикла были опубликованы в журнале «Христианин» в 1904 г. (№4).

² Леонардо да Винчи. «Мадонна в скалах» (1483–1494, Лувр, Париж; 2-й вариант 1497–1511, Нац. галерея, Лондон).

³ Раиса Александровна Флоренская (1894–1932) — сестра О.А.Флоренской.

 

1907.09 (датируется по содержанию)

Д.С.Мережковский — О.А.Флоренской

 

15 bis, Rue Théоphile Gautier

Paris XVI^e

 

Получил оба Ваши письма. Если бы Вы знали, как мне трудно писать письма, Вы бы не сердились на меня, что я не отвечал.

Я очень рад, что книги мои дали Вам некоторую радость и очень бы хотел, чтобы они принесли Вам свет и сделали добро. В книгах моих много ложного, земного, старого, но есть и частица истины, и Господь да поможет Вам отделить эту Истину от лжи. Истина главная и единственная, разумеется, Христос — Богочеловек и Его Воскресение. Никто кроме Христа не может привести к Духу.

По письмам Вашим мне трудно судить о Вас и о том, что Вам нужно. Я не знаю, как Вы относитесь к церкви православной и к другим церквам? Совершаете ли Таинство? И если нет, то могли ли бы совершить таинство в правосл<авной> церкви? И если нет, то почему? Не думаете, что можно спастись без Таинства и Церкви?

А затем, чтобы видеть и слышать Вас, я должен знать, кто Вы в самом реальном будничном смысле: девушка или замужем, сколько Вам лет, что Вы делаете, какое Ваше социальное положение и проч. проч. Простите за эти вопросы, — но иначе Вы для меня отвлеченность, и я не знаю, с кем говорю и говорить очень трудно. Чем определеннее Вы о себе скажете, тем лучше.

Напишите, и если не сейчас отвечу — все-таки отвечу. Благодарю Вас за добрые милые письма. Христос с Вами. Помолитесь за меня.

Д.Мережковский

 

1907.10 (датируется по содержанию)

Д.С.Мережковский — О.А.Флоренской

 

15 bis, Rue Théophile GAUTIER

Paris XVI^e

 

Вы не можете себе представить, как Ваше последнее письмо приблизило Вас ко мне! Я сразу точно увидел Вас, почувствовал, что Вы реально существуете, и захотелось узнать Вас ближе и ближе. Я знаю, что Вам было трудно писать и что мои вопросы могли показаться грубыми, но за то видите, какая польза из этого вышла. Один уже тот факт, что Вам 16 лет, объяснил мне очень многое. Ведь мне 42 года — между нами разница 26 лет — четверть века. Значит, Вы для меня будущее, а я люблю будущее, и люблю, и бесконечно им интересуюсь. Я ведь и сам себя чувствую тоже в будущем и вообще отнюдь себя стариком не чувствую. И думаю, что если бы мы с Вами когда-нибудь встретились и ближе познакомились, то Вы убедились бы, что и мне иногда бывает 16 лет. И Вы почувствовали бы себя со мною, как ровесница, если не во всем (о, конечно, не во всем!), то во многом и, может быть, именно в том, что нам обоим наиболее дорого.

Все, что Вы пишете о невозможности для себя войти в церковь православную, принять ее окончательно, как последнюю и единственную правду, глубоко верно. Но ведь и без церкви жить нельзя. И вот тут-то и начинается все, — начинается уже не отвлеченное, созерцательное, а жизненное недоумение: как быть?

Но в письмах об этом очень трудно говорить. А все-таки пишите мне, пишите обо всем, что чувствуете и думаете, откровенно и просто. Ведь я такой далекий от Вас и все-таки в некоторых точках близкий к Вам — в наших отношениях может быть совершенное бескорыстие и та свобода, которая редко бывает в человеческих отношениях.

Один вопрос: не сестра ли Вы одного моего знакомого, тоже из Тифлиса — Флоренского, который был студентом в Московской Духовной Академии? если Вы его сестра, то сообщите мне, где он и что с ним теперь.

У меня есть к Вам еще одна просьба, но сейчас я Вам о ней не напишу, а подожду Вашего следующего письма, которое, надеюсь, Вы напишете скоро? А на меня не сердитесь за промедление ответом — я все это время был в разъездах, и письмо Ваше пересылалось и следовало за мною.

Пишите больше о себе — это самое нужное. Если спросите меня обо мне, то я Вам отвечу так же откровенно, как Вы мне. Господь с Вами.

Д.Мережковский

 

1907.10.17

Д.С.Мережковский — О.А.Флоренской

 

15 bis, Rue Théophile GAUTIER

Paris XVI^e

 

19 17/Х 07

Благодарю за милое умное письмо. Что Вы пишете о «ненарушимой близости» нашей, принимаю с радостью, но с недоверием к себе: я гораздо хуже, слабее, серее (серый чорт — мой чорт, и я его неправильно объектрировал), чем Вы обо мне думаете.

Ощущение «конца» мне близко до ужаса — тут мы ближе всего. Особенно верно то, что если он даже неимоверно далеко по времени, то он все равно — вот тут сейчас. Это вообще самое главное, как предпосылка нашего нового особенного отношения ко Христу (не только Хр<истос> пришел, но придет, уже идет). Впрочем, это лишь первая точка длинного пути, длинного и опасного, иногда и со срывами в демонизм.

Но боюсь отвлеченностей в письмах (т.е. слов, способов выражаться отвлеченно, потому что сущность-то реальнейшая). Лучше о простом и не менее важном? И вот самое важное: были Вы влюблены? Я знаю, что это трудно в 16 лет, но все-таки? Не думайте, что этот вопрос я задаю легкомысленно. Ведь тут опять-таки глубочайший узел всех наших новых религиозных переживаний. Тема о поле, о брачной любви есть одна из трех главных наших тем: 1) личность — дух и плоть, 2) пол, 3) общественность.

В категории пола человек сразу воплощается, реализуется, становится из отвлеченного конкретным.

Но если не хотите, не отвечайте. Я понимаю, что иногда не следует отвечать на такие вопросы даже самым близким людям. Только, повторяю, не думайте, что с моей стороны задал легкомысленно.

Ваш брат один из замечательнейших людей, каких я встречал в моей жизни. Если будете писать ему, напишите, что я его не забыл и никогда не забуду. Читал ли он «Последний Святой»¹? Если да, то что думает. Попросите его написать мне. Я бесконечно ценю его мысли, п.ч. бесконечно ценю правду старой церкви.

Сейчас у меня нет моей карточки: я не люблю и даже как-то суеверно боюсь сниматься. Но переломлю себя и скоро снимусь и Вам пришлю непременно. А Вы, не дожидаясь этого, очень прошу (в этом и заключается та просьба, о которой я Вам писал в прошлом письме), пришлите мне Вашу карточку.

Вы спрашиваете, какой я, <нрзб.> наружности. Хотелось мне Вам ответить, но, кажется, не могу. Знаете, у меня лицо, «как у всех» — средний русский интеллигент. Небольшой рост, черненькая бородка, лицо бледное, усталое. В глазах и в манере говорить есть некоторое безумие, юродство, от которых не могу отделаться. Ложная елейность, которая и многих обманывает. Серость, «лицерабельность» наружности (однако, — «ничего, довольно даже симпатичный — мы думали, хуже») уходит в метафизическую глубину существа («серый чорт»). Тончайший налет «транскомизма» на всей наружности.

Видите? Или ничего не видите? Похоже на тщеславную карикатуру? Но иначе к себе не подойдешь (иначе, чтобы к себе подойти, нужна святость).

Ну а Вы какая? Попробуйте-ка себя описать так же, как я себя описал. А знаете, Вы пишете письма, как истинная женщина, несмотря на Ваши 16 лет. Тонко и грациозно. Ну, а я не умею. Простите!

Нет, пока еще не молился за Вас. Но теперь помолюсь непременно и от всего сердца. Этому верьте! И Вы за меня помолитесь.

Жду скорого ответа. Да?

Христос с Вами.

Д.Мережковский

P.S. Сейчас пишу трагедию «Смерть Павла I» первая часть трилогии «Царство Зверя»². М.б., поставлю здесь — в России не цензурно (религиозная ложь самодержавия).

 

¹ Мережковский Д. Последний Святой // Русская мысль. 1907. № 8/9. Август-сентябрь. В этом очерке Д.С.Мережковский рассматривает проблему плоти и христианского аскетизма, излагает положения церкви «Третьего Завета». На этот очерк В.Эрн откликнулся статьей «Христианство и мир (ответ Д.Мережковскому)» (Живая жизнь. 1907. №1), где излагает позиции сторонников «исторической церкви» на представления о добре «в пределах церковной ограды».

² Первая часть второй трилогии Д.С.Мережковского «Царство зла» драма для чтения «Павел I» (Русская мысль. 1908. №2). В том же году вышла отдельной книгой в «Издательстве М.В.Пирожкова» (СПб.). Вскоре на нее был наложен арест. См. ниже примеч. 1 к письму 1908.07.27.

 

1907.10 (датируется по содержанию)

Д.С.Мережковский — О.Ф.Флоренской

 

15^bis Rue Théophile Gautier

Paris XVI.

Нет, Вы ошиблись — Ваше письмо предпоследнее, как и все Ваши письма, мне очень нравится. Не ответил же Вам, во-первых, потому, что вообще иногда трудно писать, особенно во время большой работы (это нежелание писать письма доходит до психопатии), во-вторых, потому что был «в других мирах», а из мира в мир переходят трудно, главное же — по моей общей духовной лени, тупости, косности, неумении дорожить самым дорогим, по окаменению сердца («потому что сердце их было окаменело»¹, это обо мне сказано).

Ну простите же меня, милая. Как Вы могли хоть одну минуточку подумать, что я на вас сержусь.

Очень, очень прошу говорите со мною все, что хочется, «просто поговорите».

Лицо Ваше — родное, милое, как будто давно знакомое. Я радуюсь, что Вы такая, и еще больше радуюсь, что такая может быть мне близкою. Хотелось бы Вас увидеть, и немножко боюсь. Уж очень я неумелый, глупый сердцем. Вы не смотрите, что у меня мысли умные, а сердцем я все-таки ужасно глуп. Не думайте, ради Бога, что я теперь с Вами кокетничаю, нет, я правду говорю. Вы очень умная сердцем — вот я и боюсь, что буду недостойным Вас. Ведь Вы меня все-таки страшно идеализируете: я не такой, как Вы думаете, — я только хочу быть таким, но может быть никогда не буду.

Ваш брат мне не написал, но это ничего, я его отлично понимаю — именно «чуточку не православен». А хотелось бы знать, в чем собственно эта чуточка.

(А руки у меня не бледные, а смуглые и худые, как грабли. Но какие есть, даю Вам. А Вы дайте мне поцеловать Ваши руки. Знаю, что через пространство и время Вы почувствуете этот поцелуй, как будто я сейчас совсем близко к Вам.)

Если напишите о себе какие-нибудь самые простые житейские подробности, буду рад. А впрочем, пишите, что хотите, — мне все от Вас радостно, девочка моя хорошая.

Помолитесь за меня Божьей Матери, и я за Вас Ей помолюсь.

Что Вы думаете о России? Мне иногда кажется, что в ней скоро будет страшное, страшнее всего, что было. Вот написал и как-то испугался. Дай-то Бог, чтоб этого не было. Ведь может быть и не будет? Хочется [верну] в Россию. Думаю, летом или будущей осенью! А вы как?

Если будете писать брату, попросите и его помолиться обо мне.

Христос с Вами — Христос с нами!

Д.Мережковский

 

¹ «Ибо не вразумились чудом над хлебами: потому что сердце их было окаменено» (Мк. 6. 52).

 

1908

 

1908.04 (датируется по содержанию)

Д.С.Мережковский — О.Ф.Флоренской

 

Hôtel d’Iena

Paris (16^me)

Оля, столько хочется написать, о стольком переговорить и спросить, что руки опускаются писать. Мне все кажется, что Вы мало пишете, а Вам — что я. Да, по необходимости все письма незначительные и, пожалуй, чем незначительней, тем лучше.

Мы опять проездом в Париже — на два дня. Едем в Германию. Теперь наш адрес:

Allemagne Homburg v.d. Höhe Villa Royale

Туда и пишите. Мы там пробудем недели [две] три, четыре. Что Вы пишете об ужасной непроницаемости людей (на пароходе — «где уж тут новая церковь!») — верно, я это и сам часто чувствовал и теперь чувствую. Но ведь эта непроницаемость, косность (мертвая материя, а не плоть и даже не тело) и во мне самом. И один луч, как меч, прорезал ее: ведь Христос был воистину человек (вот одним из таких, как на пароходе — не отличишь от других — человеком и <с> самым обыкновенным лицом — в высшей степени, «как все», и «лицо, как у всех» — помните у Тургенева?) Мы страшно легко забываем, что Он был не только Сыном Божьим, но и Сыном Человеческим. А если Он был и есть в той непроницаемой пароходной толпе, как и в моем непроницаемом костюме толпы, — значит, и «непроницаемость» уже проницаема. Глупо пишу. Ну да Вы поймете.

Милая, зачем у вас все «грусть и муть»? Пусть будет светло хоть на минуточку, когда это прочтете. Ведь я у вас есть, ведь я Вас люблю. Чем больше живу, тем больше чувствую, что люблю. И радуюсь, [все больше] что я Вас так ни за что полюбил. Не ожидал я от себя такой прыти! Ведь я Вас именно ни за что ни про что люблю, т.е. так, как следует. Вот Эрн¹ и Ельчанинов² любят Вас за то, что Вы «добродетельная» и «непорочная». А мне это даже в вас и не нравится. Родина Ваша «грусть и муть». Ага, мол, и до нее дошло. И она мутится, мучится. Пусть помучится, пусть помучится. Не все же коту масленица. Какое-то любящее злорадство или сообщничество. О Господи! я ли не знаю этой грустной мути. В ней, можно сказать, только и плаваю. Ну вот теперь вместе поплаваем. Все-таки веселее.

Не бойтесь. Я ведь и плакать умею вместе. Вот будем вместе и поплачем — и легче станет, родненькая моя, бедная. И Он, Человек «с лицом, как у всех», поплачет с нами вместе. И Он, бедный, бедный, — беднее нас всех. И Он, как мы, грешный, да, грешный, хотя и страшно это сказать — но ведь не пустое же это слово, что «грехи наши Он принял на себя», потому что смерть пришла, а смерть и есть «жало греха». Победил смерть, но ведь сначала принял и теперь все еще в нас принимает. Мы умираем — и Он с нами. Мы грешим — и Он с нами. А праведные, святые недоумевают: что это Он все с грешниками. Не Сам ли грешник? «Врачу, исцелися Сам» — это, может быть, Он и себе иногда говорил.

Тут, может быть, и до «ереси» (брат Павел так бы и сказал: «чуточку не православно»), до кощунства недалеко. Ну да за Вас я не боюсь: Вы поймете, что я это говорю православно.

Эта Мариэтта³ нам написала, что мы, пожалуй, «православнее», чем Эрн и Флоренский. Не знаю, так ли, но хотелось бы, чтобы так именно было. Дай-то Бог!

А за Вас я часто и крепко теперь молюсь. Только почему-то не Божьей Матери, как Вы мне пишете, — а Христу. Он к Вам теперь ближе, чем Она. А Ей молюсь о себе. Она мне ближе иногда… Вы это поймете. Толком я не умею сказать…

Ну сундуки готовы — надо ехать. Я люблю так скитаться. Если бы можно, [я бы] так всю жизнь проскитался. Как хотелось бы осенью не возвращаться в Петербург, а поехать в Грецию, а оттуда в Египет. Да нельзя. Декабристы⁴ждут.

А Вы приедете зимой в Петербург? Что-то не верится, что не приедете. Напишите подробно и точно и реально (насколько возможно, знаю ведь, что трудно, почти невозможно), как у Вас отношения с Сережей⁵.

Христос с Вами. Будьте радостной, верьте, что Он с Вами и никогда не оставит, — только бы мы его не оставили. Да ведь не оставим же!

Люблю всегда и помню. А все-таки страшно, что так далеко. Неужели же зимою не увидимся? Все почему-то кажется, что увидимся.

Дмитрий

 

¹ Владимир Францевич Эрн (1881–1917) — друг и соученик П.А.Флоренского по тифлисской гимназии и Московскому университету, религиозный мыслитель, историк философии, публицист, один из организаторов Христианского братства борьбы и Московского Религиозно-философского общества памяти Вл.Соловьева. Преждевременно скончался от нефрита в 1917 г. на квартире своего друга Вяч. Иванова в Москве.

² Александр Викторович Ельчанинов (1881–1934) — одноклассник в гимназии и друг П.А.Флоренского и В.Ф.Эрна. Учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Публицист, автор ряда статей на религиозно-философские темы, первый секретарь Московского Религиозно-философского общества памяти Вл.Соловьева. В 1921 г. покинул Россию, жил во Франции, был видным деятелем Христианского студенческого движения молодежи. В 1926 г. по благословению отца Сергия Булгакова принял священство. Умер в Париже и похоронен на кладбище Триво в Медоне под Парижем.

³ Мариэтта Сергеевна Шагинян (1888–1982) — писатель, публицист. Училась на Высших женских курсах Герье в Москве, в 1909–1911 гг. жила в Петербурге, была близка кругу четы Мережковских.

⁴ О декабристах Д.С.Мережковский будет писать во второй и третьей частях трилогии «Царство зла», которые получат названия «Александр I» и «14 декабря».

⁵ Сергей Семенович Троицкий (1881–1910) — сын священника церкви Вознесения в селе Толпыгино Нерехтского уезда Костромской губернии. Закончил Московскую Духовную академию. См. вступ. ст.

 

1908.04 (датируется по содержанию)

Д.С.Мережковский — О.А.Флоренской

 

Христос воскрес.

Милая, так я виноват перед Вами, что даже извиняться не знаю как. Вот что значит пространство — Вы даже подумали, поверили на одно мгновение, что я умер. Да, смертная сила есть в расстоянии. И еще слабы мы, чтобы с нею бороться. Но вот сегодня взглянул на Вашу карточку и почувствовал, что Вы близкая, несмотря на пространство, можете стать вдруг ужасно близкой — и ведь станете же когда-нибудь? Должны же мы, наконец, увидеться. Мы возвращаемся в Россию или среди лета, или к осени (к Сентябрю). О, если бы Вы тогда могли приехать в Петербург! Или в Москву к брату (милому, тоже родному мне, хотя и далекому) — мы бы списались, и я бы туда приехал к Вам. А в письмах ничего я не умею сказать — оттого и молчу, как мертвый. Но Вы знаете, что я не мертвый, а живой. И прощаете, и любите меня — все покрываете Вашей любовью. Ко мне у Вас такое материнство, несмотря на Ваши 16 лет.

Все это время было для меня и для нас всех очень тяжелое. Ведь нам предстоит возвращение в Россию. И Бог весть, что нас там ждет. Главное, что нас, особенно меня лично, невыразимо мучит, это наше отношение к церкви, в которой ведь все же есть подлинная правда Христова. Как Ваш брат говорит: «Мережковский чуточку неправославен». Ну вот эта «чуточка» меня и мучит. Истина ли в ней или ложь? Страшусь всякого самоутверждения, «восхищения недарованного». Этой моей «чуточки» ищу в других и не нахожу. И никто даже не хочет или не может мне указать ее, т.е. чем именно я неправославен. Ведь, пожалуй, эта чуточка — весь Божий мир, хотя и «лежащий во зле», но все-таки «Божий»? Кстати, что Вы думаете о последней статье Вашего брата, помещенной в «Религии и Жизни»²? Статья эта показалась мне очень глубокой и значительной. Но согласиться с ней окончательно я не могу. Не весь Христос в аскетическом христианстве. А если весь, то, значит, мы все — на ложном пути. И уж мы тогда не «чуточку» не православны, а совсем еретики, совсем прокляты. Понял ли Ваш брат вопрос, поставленный мною и нами всеми об аскетизме. Пусть мы неумело ставим этот вопрос, грубо, невежественно, не богословски. Но ведь есть же в нем что-то подлинное, жизненное, такое, чего еще никогда не было в христианстве — такое страшное недоумение, такая боль и беспомощность. Напишите брату, спросите его, читал ли он мою книгу «Не мир, но меч»², и что он о ней думает? О многом, о многом хотелось бы еще спросить Вас. Главное, как Вы сами для себя разрешаете вопрос о церкви (т.е. где совершать таинство)? Но обо всем этом писать невозможно. Надо говорить лично.

Сейчас, т.е. через несколько дней уезжаем из Парижа. Пришлю Вам скоро мой новый адрес. Умоляю, простите меня, что так долго не писал и пишите мне чаще, несмотря на мои молчания. Только бы не утерять друг друга из виду окончательно. А как свидимся, так обо всем уговоримся и уж потом будем вместе. Мне все кажется, что Вы мне во многом поможете. Недаром же мы так странно, почти чудесно встретились.

Ну, Господь с Вами, моя милая. Знаю, что Вы за меня молитесь и что Ваша молитва к Богу доходит. И я за Вас молюсь.

Любящий Вас

<Мережковский>

 

¹ Религия и жизнь. Сб. статей / Под ред. В.А.Говорова. М., 1908. В сборнике опубликовано «Письмо восьмое» («Тварь») кандидатского сочинения Павла Флоренского «О религиозной истине», составившего основу его фундаментального труда «Столп и утверждение истины».

² Мережковский. Д.С. Не мир, но меч. К будущей критике христианства. Статьи. СПб., 1908. «Не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 12. 14). К образу евангельского меча Д.С.Мережковский возвращался неоднократно.

 

1908.06.23

Д.С.Мережковский — О.А.Флоренской

 

23 Июня 1908.

Homburg v.d. Höhe

Villa Ernst

Как я обрадовался Вашему письму и карточке Вашей. Она стоит передо мною, и я гляжу на нее и пишу, точно говорю с Вами. До чего Вы вся родная, русская. Неужели я Вас никогда не знал, не видел — не может этого быть. Когда-то где-то видел — и опять увижу. Ведь увижу, да? Отчего Вам нельзя быть в России — приехать ко мне? Что мешает? Напишите подробно обо всем. И что значит «неопределенность жизни», которая Вас мучает, и какой у Вас «план, как бы Вы хотели провести жизнь».

Напишите обо всех Ваших внешних житейских обстоятельствах. Ведь от них зависит наше необходимое, неизбежное свидание? Что оно необходимо и неизбежно, ведь Вы чувствуете? Не случайно же мы встретились? Я так ясно ощущаю, что между нами есть судьба — какая-то не наша воля.

И как Вы могли подумать, что я в последнем письме хочу от Вас «отдалиться». И хотел бы, да уж не могу теперь — вот Вы как на меня смотрите прямо, строго и властно и чуть-чуть улыбаетесь, как-то без улыбки, одним взглядом улыбаетесь, точно хотите сказать что-то ужасно нужное и радостное. Но боюсь писать — в письмах ничего нужного не скажешь. Всегда какой-то идеализм и романтизм выходит — «небесные миндали». Показываешь свой фасад, лицевую сторону, а я не хочу этого. Хочу, чтобы Вы увидели меня не таким, каким я кажусь, а каков я есть. Не только мое золото, но и мою глину увидели — а глины-то во мне, ох, как много. И глины, и тины, и грязи! Я даже иногда думаю, что Вы как всё во мне увидите, так и отвернетесь, испугаетесь или хуже того — жалеть станете. Вот Вы меня называете «пророком». Ну куда мне в «пророки», милая! Ведь я — смешной. Серость во мне, серединность бесконечная. Есть и другое, подлинное, не смешное, не жалкое — да ведь пока до него доберешься, через что надо пройти. Знаю, что Вы доберетесь — а все-таки жутко. Да и Вам повредить боюсь — запачкать Вас боюсь — Вы такая вся светлая, чистая. А может быть, для того Вы и посланы мне, чтобы чистотой своей меня очистить? Ну, впрочем, не знаю — одно только знаю, что хочу, хочу и должен видеть Вас, говорить с Вами, слышать Ваш голос.

И какое будет удивление, когда мы увидим друг друга — пусть «разочаруемся» — но все-таки до чего любопытно. Как будто сон в явь превратится. В какой-то глубочайшей и пока еще не реальной, не реализованной точке мы ведь уже так страшно близки, а никогда друг друга не видели. Вот глупого нелица — прохожего вижу, а Вас не видел никогда. И не увижу? нет это было бы слишком больно и, наконец, просто нелепо, глупо.

Вы еще сюда ответить успеете, если сейчас напишете: я еще здесь пробуду недели две слишком. Во всяком случае, письмо Ваше сюда не пропадет — немецкая почта аккуратнейшая — под землей найдут. Отсюда я еду в Петербург прямо. Там мой адрес:

Литейная 24, кв. 10.

Буду жить на даче — но письма все получать буду по этому адресу.

Не бойтесь, теперь уж не буду молчать «так страшно долго». Для этого были особые обстоятельства, о которых расскажу при свидании.

 

Вот сколько написал! И еще бы писал все такие же глупости — да уже неудобно — 11 часов — здесь честные немцы в этот час ложатся; завтра в 7 ч. надо дурацкие воды идти пить.

Хоть бы во сне Вас увидать. А Вы меня во сне когда-нибудь видели?

Послушайте, а ведь я до сих пор Вашего имени и отчества не знаю! Вот ведь какая отвлеченность!¹ А Вы знаете, что я «Дмитрий Сергеевич»?

Не сердитесь за глупое письмо. Хотелось Вам что-то написать разумное о Павле I и еще об аскетизме — но как-то все забыл.

А Вы мне все-таки поскорее напишите — мне это, право, нужнее, чем Вы, может быть, думаете.

И зачем, зачем Вы сейчас не со мной! А все-таки хорошо, что Вы у меня есть такая далекая — близкая, чужая — родная. Как это все удивительно!

Ну, Христос с Вами, милая.

Увидимся, да?

Д.Мережковский

 

¹ Как Вашего брата зовут, знал, да забыл. Я все имена забываю (примеч. Д.С.Мережковского).

 

1908.07.27

Д.С.Мережковский — О.А.Флоренской

 

27 Июля 1908.

Варшавск. ж.д. станц. Суйда.

Дача Берга (бывш. Каменской).

 

Милый друг!

Пишу Вам из России. Давно не писал, потому что был в суете переезда — я ведь не знал даже наверное, пустят ли в Россию. Но вот пустили, и пока нет никаких неприятностей. Предстоит однако суд за «Павла»¹. Россия произвела на меня грустное впечатление — бедность, угнетенность, униженность, уныние. За границей основное впечатление — сравнительное житейское благополучие («святое мещанство»); — в России — все несчастны, все неблагополучны — «все к худу» («проклятое мещанство» — «хулиганство», и сознаю, что такое внешнее впечатление грубо и, м.б., даже глупо и, м.б., даже не без «хамства». Но что же делать? Оно все так есть и от него трудно отделаться.

А все же я рад, что вернулся…

Да, в предпоследнем Вашем письме был какой-то холод, отчужденность. А последнее — опять родное, близкое. То, что Вы пишете о «венчании без замужества», мне давно знакомо, но едва ли оно так легко разрешимо. Что же в таком случае значат слова: да будут двое плоть едина. Не благословил ли Сын волю Отца — брачное плотское соединение. Конечно, только физическое, только телесное, только животное не есть еще «плотское». Но вот как найти «святую плоть» в браке — в этом весь вопрос. Отсекая ее всю без остатка, утверждать бесплотный «духовный» брак — ведь это старое, «черное», монашеское христианство. Тут мы, кажется, чего-то не понимаем самого важного, главного, не понимаем, потому что не имеем нового брачного опыта. Или по-старому (язычески) принимаем «плоть» (вернее, «плотскость», «телесность», «материю»), или по-старому же (христиански, аскетически) отвергаем ее. А надо бы принять по-новому, т.е. принять не единолично, одиноко — а в религиозной среде, в церкви. Вся беда в том, что доныне брак никогда не совершался в церкви, т.е. при полном свете не только личного, но и соборного, церковного, религиозного сознания. Когда будет влюбленность внутри новой церкви, тогда и совершится новый религиозный брачный опыт. А все остальное — «восхищение не дарованного». М.б., я ошибаюсь, но мне кажется иногда, что уж лучше, святее старый, языческий, только телесный брак, чем новый, бесплотный и бесцерковный («венчание без замужества»).

В конце концов, это значит: следует раньше искать Церкви (конечно, в нашем новом смысле), и потом уже брака, а не наоборот, сначала брака, потом Церкви. Через Церковь к браку, а не через брак к Церкви. «Соединимся духовным браком — и будем искать Церкви» — это ложь; — «найдем сначала Церковь и тогда уже внутри Церкви соединимся и стянемся новым духовно — плотским браком», — вот правда.

Пишу все это непонятно, потому что слишком отвлеченно, схематично, но пока ведь иначе и нельзя, т.е. пока нет реально совершавшегося церковного брачного опыта. А на свой личный страх делать опыт, одинокий, бесцерковный — мне кажется неимоверно опасным. Тут следует вспомнить старую банальную, но все-таки неопровержимую истину: il n’y a du bonheur que dans les voies communes². Ну об этом довольно, все равно, всего не скажешь…³

В последнем письме Вы опять пишете, что, м.б., увидимся. Ах, если бы не «может быть», а наверное! Чтò бы Вам приехать осенью или зимою к брату в Москву? — И я бы туда наверное приехал к Вам… А то ведь в письмах — какое-то призрачное сближение. И только до известной черты. А потом сколько ни пиши — уже дальше не пойдешь…

А Вы, значит, не русская — «армянка». Отчего же у Вас лицо такое русское? Удивительно!

Напишите поскорее. Если заказным, то на Литейную, 24, кв. 10, С. Петербург — а то здесь, в деревне, заказных писем получать нельзя — такая глушь, хотя и в 1 ½ ч. от Петербурга. А если не заказное письмо — то прямо сюда. Я здесь пробуду до 1 Сентября.

Теперь уже отвечу тотчас же. Это письмо Вам — первое, которое я пишу в России. Так мне вообще трудно писать. Но Вам — легко и радостно, потому что я чувствую, что Вы все и без слов или между слов угадываете. И так, жду Ваших писем.

Господь с вами, родная, милая.

Ваш Д.Мережковский

 

¹ Речь идет о судебном преследовании Д.С.Мережковского и издателя «Павла I» М.В.Пирожкова за «дерзостное неуважение к Верховной Власти», начатом весной 1910 г., но отложенным «за неразысканием» первого обвиняемого. Суд состоялся 18 сентября 1912 г. Оба обвиняемых были оправданы, конфискация с издания была снята.

² Счастливы лишь те, у кого общий путь (фр.).

³ Вероятно, в письме О.А.Флоренской речь шла об обручничестве, «белом браке», прообразом которого является союз сакральной пары христианства Девы Марии и Иосифа Обручника, воспринятом монашеством в миру. В ответе Д.С.Мережковского прослеживаются реминисценции дискуссии «О браке» заседаний XII–XVI Петербургского Религиозно-философского собрания, где обсуждались вопросы девства, таинства венчания и брака, отношения к браку церкви и государства. См.: Записки Петербургских Религиозно-философских собраний (1901–1903 гг.) / Общ. ред. С.М.Половинкина. М.: Республика, 2005. С. 214-353. Д.С.Мережковский писал об этом позже: «Христианская любовь есть влюбленность в своем высшем, неземном пределе — преображение пола в той же мере, как преображение личности. Бесполая “братская” любовь — ущерб, угасание любви Христовой, а полнота ее, огненность — брачная: царствие Божие — “брачная вечеря”, и входящие в него — сыны чертога брачного» (Поэт вечной Женственности // Русское слово. 1915. 23 мая (5 июня). №117. С.6).

 

1908.08.08

Д.С.Мережковский — О.А.Флоренской

 

Суйда Варш<авской> ж.д. дача Бергера.

 

Итак, Вы-таки едете в Москву, и это последнее письмо, которое Вам пишу в Тифлис. Осенью — в Сент.-Окт. я буду в Москве — и мы увидимся. Зачем непременно сейчас же «разговаривать» — сначала просто вглядимся друг в друга. Все-таки будет в нас обоих что-то неожиданное, чего мы пока не знаем. Я ведь тоже не умею говорить, особенно, когда меня собираются «слушать». Вы еще не знаете, каким я бываю тусклым и серым. Но ведь неужели этого бояться? И Вы не бойтесь Вашего молчания и дикости. Я уверен, что первое свидание нас обоих разочарует, но ведь первое не будет последним. И когда-нибудь да разговоримся.

Сейчас я издаю книжку «В тихом омуте» (Литер<атурный> дневник 1907–1908 гг.) — сборник мелких статей. Потом буду писать драму из современной жизни. Потом — «Александра I»¹.

А Вы где будете заниматься в Москве? И чем именно? И куда Вам писать в Москву?

Я здесь на даче до 1 Сентября, а потом в Петербурге (Литейная 24, кв. 10).

 

Как Вы могли думать, что я Вам больше «никогда» не напишу. Почему? Вы подозрительная?

 

У Вас чувство, что Новое близко, а у меня теперь все сильнее чувство, что Оно далеко-далеко, неизмеримо далье, чем мы все думали. Я вообще становлюсь все скормнее и скормнее². Какое безумие было писать: «Или мы, или никто!» Мы — только одно из бесчисленных маленьких звеньев…

Читали Вы статью Вашего брата «Столп и утверждение истины»³. Там многое верно, хотя и жестоко, нелюбовно сказано обо мне и о нас всех. Кое-чего он совсем, совсем не знает. А Вы знаете — это я чувствую ясно — помимо слов. Вот почему меня и тянет к Вам.

Ну, до скорого свидания. Господь с Вами.

Ваш Д.Мережковский

 

¹ Сборник «В тихом омуте» вышел в Петербурге в 1908 г., а роман «Александр I», вторая часть трилогии «Царство Зверя», вышел в сокращенном виде в «Русском слове» в 1911 г., а полностью печатался в «Русской мысли» в 1911–1912 гг.

² Так в рукописи в обоих случаях. Вероятно, описка; надо «скромнее и скромнее».

³ Речь идет о публикации П.А.Флоренского в сборнике «Вопросы религии» (Вып. 2. М., 1908), где вышли 8 писем-глав его кандидатского сочинения «О религиозной истине», легших в основу его магистерской диссертации и составивших в 1914 г. фундаментальное произведение «Столп и утверждение истины».

 

1908.09.25

О.А.Флоренская — С.С.Троицкому

 

10 ½ ч. вечера 25, IX, 1908.

О милый,

все так же скверно на душе. И чем прогнать тяжесть? Зашла к Раре¹, но к ней скоро пришел ее отец, так что поговорить почти не пришлось. Вспомнился мой папа², и, глядя на них, было очень больно. Ну, и все в том же роде.

Нет, ничего сегодня не смогу тебе написать. Дмитрий Сергеевич так и не ответил, а мне часто хочется, наконец, повидать его. Теперь кажется уже, что этого не будет.

Завтра утром заедет к нам Павля.

Сегодня, когда я была у Рары, заходили ко мне наши бывшие гимназистки, теперь уже курсистки. Зайду к ним завтра или еще как-нибудь.

С завтрашнего дня курсы бастуют, хотя, как рассказывала Рара, занятия начались очень бодро, на лекции собралось до 3^х тысяч… Кажется, хорошо, что я не на курсах.

Зашла к Карбасникову³; Кальдерона⁴ обещали выслать скоро.

Новых книг уж с неделю не смотрела, только видела в окно у Суворина⁵ из интересных тебе «[Анти] Иррелигиозность будущего» Гюйо⁶, если не ошибаюсь, и еще биографию Толстого.

Ну, вот и все новое.

Прости.

Я колебалась, сомневалась в себе. М.б., я — пустышка…

Жду, что же дальше.

Покойной ночи.

 

Утро 26, IX —

Снова снилась мне смерть папы, снова слышала его бредовые речи, снова во сне теснило чувство неизбежности его смерти… Потом мне снился Павля; он хотел застрелиться, зачем-то, и я, безвольно, подняла его револьвер. Но он будто не попал в себя, а я только ранила в нескольких местах грудь и она сильно болела… И как ни тяжело мне видеть папу так, проснувшись, радуюсь, что хотя так его видела. Снова, как в первые дни, я часто-часто его вспоминаю, и страшно тоскливо. Хочется хотя бы у гроба его стоять, хотя бы только на могилу пойти…

 

Вечер 26, IX

Сейчас ушли Лилины знакомые — художническая молодежь.

Хочется быть одной. Хочется позаняться для себя. Но мне стыдно. Сама я пришла сюда, в Строгановское; надо самой перетерпеть.

 

Был Павлик. Мне и сейчас хочется к нему. Он сегодня как-то ласков был со мной. Я чувствовала это по пожатию руки, по взгляду, по улыбке. И жаль, как-то, что не была я с ним одна, не говорила с ним. Он говорил о вчерашнем заседании какого-то гипнотического общества (кажется, для этого приехал сюда), читал нам только что полученное письмо с частушками, рассказывал о посадской церкви, об осенних листьях, о позолоте на куполах и т.д. Часто ли он тебе пишет? От нас Павля поехал к Эрну; нужно ему было зайти еще к Булгакову⁷, думал ехать сегодня же.

 

Ты и мама боялись, чтобы я ехала сюда. Я не знаю, где же те соблазны, которых вы так опасались? Не знаю, чем могла бы я увлечься? ради чего возможно было бы забыть все прошлое?

 

Ты знаешь, у меня все сильней и сильней желание видеть все работы Нестерова⁸ и его самого. Мне кажется, что из всех современных художников он мне ближе, милее. Да, у него не все, чего бы я хотела, но одна сторона очень высока. Если бы возможно было заниматься под его руководством… Не знаешь, где он сейчас?

 

Отчего-то кроме тебя мне никто не отвечает, не пишет. Видел ли ты Лену? Что она? больше не стану тоже никому писать, пока не получу писем. Так писать скучно.

Хочется пойти в Третьяковскую. Думала сегодня, но у нас был Павля. Верно, пойду в воскресенье.

За последнее время пришлось совершенно забросить все мои тетради. «Антихрист»⁹ начал было округляться, но вот уже недели две, как не трогаю его. Стихи приходят в голову и уходят незаписанные…

 

Вспомнилась январская ночь, открытое окно и папа… Ночь на 23^е января…

Кажется, много пережито…

 

О милый мой, ясный, мало все мы, люди, ценим друг друга, слишком мало знаем друг друга и слишком часто смеемся друг над другом.

 

Господи, господи!.. Оторванною паутинкою мечешься по ветру. Где же, господи, чертог твой? Где предел миру сему? Где, скажи, Боже мой, где последнее соединение и Третье Царство, и Вечный Покой? Боже, дай знамение, что будет так, что увидим мы… И если нет, не надо мне, Господи, не надо этой жизни. Нет, эта жизнь лишь во имя, ради той, последней. И если все это сны, пробуди меня, Господи, отвори глаза мои на истинное. Но, ради Христа, исцели тревогу мою, успокой смятение, утешь душу… Боже мой, отче мой…

Помоги нам…

 

От Лили¹⁰ поклон.

 

¹ Рара — подруга О.А.Флоренской по тифлисской гимназии.

² Александр Иванович Флоренский (1850–1908) — отец О.А.Флоренской, инженер, высокопоставленный чиновник Министерства путей сообщения, скончался 22 января 1908 г. в Тифлисе будучи помощником начальника Кавказского округа путей сообщения, действительным статским советником, что давало ему потомственное дворянство, кавалером орденов св. Станислава 2, 1 и 3-1 степеней. Под руководством А.И.Флоренского на Кавказе построены несколько мостов, многие километры железнодорожного полотна, станции и вокзалы.

³ Книжный магазин Карбасникова на Никитской улице в Москве.

⁴ Педро Кальдерон (1600–1681) — испанский драматург. Сочинения Кальдерона в 3 т. с предисл. К.Д.Бальмонта начали выходить в Москве в 1900 г.

⁵ Алексей Сергеевич Суворин (1834–1912) — публицист и издатель.

⁶ Мари-Жан Гюйо (1854–1888) — французский философ. Речь о его кн.: Иррелигиозность будущего / Пер. с фр. В.М.Фриче. М., 1909 [Типо-литография Русского печатного и издательского дела].

⁷ Сергей Николаевич Булгаков (1871–1944) — философ, богослов, критик, публицист, в 1918 г. принял сан священника, был профессором Свято-Сергиевского богословского института в Париже. Умер в Париже, похоронен на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа недалеко от Парижа.

⁸ Михаил Васильевич Нестеров (1862–1942) — художник, к тому времени известный автор картин на религиозные темы и росписей храмов. В ранних акварелях О.А.Флоренской чувствуется влияние творчества М.В.Нестерова. На открытке с его картиной «Видение отроку Варфоломею» (1890) Ольга Флоренская написала: «Дорогой Павля, присылаю тебе твой портрет. Мы с Люсей сразу сказали, что это ужасно похоже на тебя и купили». Позже, в 1917 г. М.В.Нестеров написал картину «Философы», где изображены о. Павел Флоренский и С.Н.Булгаков.

⁹ Под таким названием О.А.Флоренская пишет роман, фрагменты которого сохранились в ее архиве.

¹⁰ Елизавета Александровна Флоренская (1886–1967) — сестра О.А.Флоренской, училась в Петербурге и Москве на женских курсах, жила у брата Павла в Сергиевом Посаде, вернулась в Тифлис, где вышла замуж за Георгия Георгиевича Кониева (Кониашвили), одного из членов ученого совета при меньшевистском правительстве Ноя Жордании, прожила всю жизнь в Тифлисе, стала родоначальницей грузинской ветви потомков Флоренского. Именно она сохранила тифлисский семейный архив Флоренских.

 

1908.10.08

О.А.Флоренская — С.С.Троицкому

 

7 ½ ч. вечера 8, Х, 1908. Среда.

Москва.

Мой милый,

сейчас собираемся в собрание «Эстетика». Володя зашел и сказал, что Белый читает реферат. Лиля сначала было раздумывала, идти ей или заниматься, да не вытерпела. Я рада, что увижу общество художников, эстетиков вообще. Ведь мне это ново.

Ты, верно, сейчас за чайным столом или у себя за тетрадями. Милый мой, ясный мой, нет, ни на что не променяю наши грезы, только даже грезы, а не осуществление их… Господь с тобою.

Вот, я стою за спинкой твоего стула и гляжу через плечо на твою работу. Не унывай. Придет время — и я с тобой. Уж какая бы ни была, есть ли у меня что или нет — все равно ты любишь меня и мы будем вместе.

Ясный мой, прощай.

 

8 ч. вечера 9, Х.

Здравствуй, милый.

Вчера вечером, когда мы выходили из подъезда, швейцар дал твое письмо. Я взяла его в собрание. Мы с Лилей дорогой смеялись, что мы не одни, и Сережа идет с нами на Белого… Но лекции не было — забыли совершить какую-то формальность относительно разрешения собрания и оно перенесено на следующую среду. Зато мы видели интересный народ, дам в богатых костюмах… Был там Серов¹ с дочкой и с альбомом под мышками, маленький, толстенький, седоватый, с лысиной через всю голову. Видела Свенцицкого, только не разглядела хорошо, п<отому> ч<то> боялась, что он заметит обращенное на него внимание. Андрей Белый бегал, точно весь на пружинах, взволнованный казусом, извинялся неистово, скакал к телефону, в участок… Послезавтра, вероятно, увижу его у Эрн. Вчера, постояв и поглядев с полчаса, мы с Лилей и с Эрнами вышли. Потом пошли к ним и остались до утра. Женя Эрн² очень милая особа. У них занимались больше рассматриванием картин. Утром, пока все спали, я успела прочитать небольшую статью А.Дункан о «Танцах будущего»³.

Мне кажется, что видеть общество очень важно художнику, м.б., важнее Строгановского. Между прочим, вот тебе для характеристики последнего: сегодня один из наших учителей заявляет — «Я хочу отучить вас от живописи». Ты понимаешь, решительно отвергается светотень, нежные переходы, все, что дает тонкую художественность, законченность; на первый план выдвигается условность, намеренная ограниченность, орнаментальность, стилизация. Мастерская скульптурная чем дальше, тем хуже. По всей вероятности, после Рождества останусь в Тифлисе и буду готовиться к экзамену в Школу Жив<описи> и В<аяния>.

Сегодня, возвращаясь из Строгановского, видели странную сумасшедшую: интеллигентного вида дама, хорошо одетая, упорно идет посреди улицы, лучше сказать, пританцовывает, иногда же останавливается и, точно, ждет. Иногда мы идем за такими интересными субъектами и долго смотрим.

Адрес Нестерова в училище мне спросить не у кого, да и вряд ли у нас его знают.

Павля произвел на меня особенно глубокое впечатление. Он так идет к осеннему пейзажу. Спросил меня ласково — «Ну что, ты все так же скучаешь в Москве?» Дал мне свою карточку (ту, в вашей общей комнате, с крестом в руке) и тетради по физике, хотя, конечно, и поворчал при этом. Одну из его комнат занял Саша. Хотя его сейчас и не было, вещи его оставались там. В чулане у Павли, вместо провизии, старые сочинения, в столовой на стене лубочные картинки — Птицы Сирин и Алконост⁴.

Если тебе теперь не трудно, достань у Ганкевича (фотографа на Головинском пр<оспекте>) карточку Николая Васильевича. Его лицо может очень помочь при работе, дать готовым то, чего надо искать долгими усилиями. Но только если тебе это не трудно.

Сегодня получила письмо от Шенгера на художественной почве.

Мой милый, хороший, ясный, хочется знать, что ты теперь, хочется видеть тебя.

Сейчас ко мне вернулась (верно, только на несколько часов) энергия, хочется заниматься. С удовольствием кончила начатые в классе чертежи, почитала химию, выписала немецкие слова. Вот, с языками тоже штука — необходимо знать их, а пока даже одной почти не приходится заниматься, так уходит время.

Попроси ребятишек писать мне. Андрюша так неистово молчит, как будто вовсе не существует. Я его часто вспоминаю, вспоминаю, как водила его гулять по Андреевской, Николаевской, Елизаветинской, Александровской⁵ или набережной, как укачивала его… Помню минуту, когда говорила ему, только что проснувшемуся, что папы нет больше с нами…

Милый мой, любимый мой.

«Вот мы с тобою одни». Так мне кажется минутами — никого, кроме тебя, нет у меня подлинно близкого. Да и это так ведь.

Не забывай меня.

Я всегда с тобой.

Твоя Валя

В Лавре я ходила по тем местам, где, бывало, ты ходил. Глядела на те образа, перед которыми ты склонялся, бродила по лесу, по которому ты не раз гулял…

«Со мной говорили… Меня целовали»… Как все далеко.

 

Утро 10, Х, 1908. Снова и снова здравствуй!

Милый, чистый, придет к нам ясное утро.

А теперь я скоро, через два месяца, приеду к тебе.

 

¹ Валентин Александрович Серов (1865–1911) — художник, с 1894 г. член Товарищества передвижных художественных выставок, с 1900 г. член объединения «Мир искусства».

² Евгения Давыдовна Эрн (урожд. Векилова) (1886–1972) — жена В.Ф.Эрна.

³ Айседора Дункан (1878–1927) — американская танцовщица, приезжала в Россию в 1905, 1907–1913 гг. Возможно, речь идет об отрывке из ее книги «Танец будущего», вышедшей в Москве в 1907 г.

⁴ Сирин и Алконост — в средневековой мифологии райские птицы, спускающиеся на землю и зачаровывающие людей своим пением. Традиционный изобразительный сюжет от лубочных картинок до «Песни радости и печали» В.М.Васнецова.

⁵ Улицы в Тифлисе.

 

1908.11.01

О.А.Флоренская — С.С.Троицкому

 

10 ч. вечера 1.XI.1908.

Москва

Петровский бульвар, д. Сысоева, кв. 1

 

На новом месте (2^й уже день) пока не приносили писем. Боюсь, что затерялись. Сегодня мне особенно хотелось твоих писем. И особенно тянуло домой. Проходила по Неглинному. Забылась, и показалось, будто это Михайловская¹ и будто сейчас буду дома…

О милый, мой милый, как хочется мне быть у ног твоих, отдохнуть в мире. Еще долго ведь ждать. Числа 15^го буду в Тифлисе…

Вчера были в Соловьевском². Но завтра напишу. Сейчас одолела усталость.

Только хочется домой. Хотя бы время шло скорей.

Милый, пиши каждый день.

Много, много целую тебя.

Пусть снятся тебе ясные сны.

 

11 ч. вечера 2. XI. 1908.

Сейчас получила два твоих письма и одно от Мережковского. Только что пришли. Я думала утром еще дописать тебе письмо, но с утра принялись за уборку нашей новой комнаты, долго возились, в час вышли на ученические выставки, пообедали и поехали к Мише³. Часов в 8 уже пошли с ним в синематограф (кстати сказать, картины были сравнительно очень хороши) и вот только вернулись.

Лиля сидит рядом, рисует.

Вот план нашей новой комнаты (в письме имеется соответствующий рисунок. — Примеч. публ.)

Окна выходят на юг, и я сейчас обернулась к Кавказу, к тебе, к маме.

Комната эта больше прежней.

Мой милый, мой хороший, мой ясный, как хорошо, что сегодня пришли твои письма. Мне было грустно немного или тоскливо. Снова захотелось на родину…

Небо сегодня ясное, тепло. А вчера мороз захолодил руки до слез. Березки в снегу и черные фигуры закутанных людей — как это все по-нестеровски. Ты верно говорил, что, побывав в России, легче понять его. Но, впрочем, я Россию и раньше себе представляла почти так же… А вчера мне попался еще портрет Нестерова в книге Никольского «Русская живопись»⁴; он интереснее по выражению, чем тот, что в «Золотом руне»⁵. Улыбка глубокая, затаенная и многознающая, слегка лукавая, слегка насмешливая.

Да, хотела я тебе впечатление от «Соловьевского общ<ества>» передать.

Большая, полная народа аудитория амфитеатром. Круглые матовые шары ламп на тонких цепях висят на потолке. Впереди большой полукруглый стол. Из дверей сзади него выходят и садятся — Котляревский⁶, с лицом уродливым и странным, дико похожим на Микель-Ан<д>жело, но менее угрюмым, более «себе на уме»; рядом Челпанов⁷, отвратительно страстный, с восточными полузакрытыми грязными глазами, весь такой, что хочется отойти; Свенцицкий⁸, молчаливый и немного не в своей тарелке; Белый, полная противоположность, изящный, подвижной, светлый; Рачинский⁹ с непрестанными гримасами смеха, седой и славный; Е.Трубецкой¹⁰, осанистый, статный, немного небрежный, могучий, с лицом, напоминающим папино лицо, отзвук статных боярских времен; референт — Булгаков, личность на вид серая; сзади, со шкатулочкой в руках, молчаливый и парадный Ельчанинов, Эрн за столом рядом с Котляревским. В первом ряду Волжский¹¹ с узкими плечами, с большой, хорошей, гривистой головой и рядом пародия его Цуринов¹². Первые ряды заняты — лица важные или же молодежь — знакомые членов с даровыми билетами…

Реферат мало интересный, не глубоко написанный. Возражений много, затянулись за полночь. Мы ушли раньше конца.

Хочется отдельно сказать о Белом. Он среди всех выделяется. Гибкий, как кошка, с походкой мягкой, слегка подпрыгивающей, с чуть приподнятыми плечами и головой чуть вытянутой вперед. Кажется, что он боится дуновения — упадет и разобьется, как японская тонкая ваза. Глаза горят, светятся. Вчера нам позировала лисица. Она рвалась с привязи, тяжело и боязливо дышала. Глаза горели, ярко светились в темной впадине. Тогда понялось, что у Белого — такие же глаза, как бывают у некоторых животных — ярко горящие изнутри. И складки рта лисицы казались его улыбкой. А когда говорит и руки плавно или порывисто мелькают в воздухе, кажется, что вот — взовьется, подхваченный вихрем, вот — улетит. И слов не слушаешь, смысл даже не хочешь ловить — слышишь мелодию, вкрадчиво мягкий голос, видишь изящество движений…

Помнишь, я говорила тебе о «старинных октавах»¹³ Мережковского. Он пишет, что тут я задела самое его глубокое и святое… Приедет «м.б., в конце ноября». Боюсь, что не придется увидеть его. П<отому> ч<то>, вероятно, больше не будет случая. Я ведь не знаю, где я буду и буду ли скоро снова в России.

Милый, пиши мне подробно о маме. От нее так давно нет писем.

Читаю «Лекции об искусстве» Тэна¹⁴. Читать приходится очень мало.

Володя¹⁵ предложил читать с ним два раза в неделю по философии. Завтра пойду к ним. Я рада так позаняться. Если назначены часы, невольно занимаешься, а иначе кто-н<и>б<удь> есть или мы где-нибудь или болтаем — и время уходит.

Когда мы будем навсегда вместе, хорошо будет нам заниматься вдвоем.

А сейчас я мечтаю по приезде в Тифлис брать уроки математики у Шенгера¹⁶.

Если можешь, пиши подробно, что ты думаешь о моих занятиях вообще; как по-твоему надо поступить.

Если увидишь Лену, спроси, получила ли она мое письмо? Я написала и уже запечатанное потеряла в конке. М.б., кто-н<и>б<удь> нашел и бросил.

Посмотрела на Лилин¹⁸ рисунок и вспомнила одного субъекта — удивительно тонкое, изящное лицо, нежная, стройная фигура аристократа, пышные волосы, большие строгие глаза. Он часто встречается — в «Школе живописи» (там мы иногда обедаем), и в Строгановском, где он, кажется, позировал. В первый раз встретила на улице, при свете фонарей; тогда мы с Люсей¹⁷ обратили на него внимание, а на следующий день попался в Строгановском.

Родной, ясный, покойной ночи. Пора спать. Все жду часа приезда и еще — часа в монастыре Иоанна Введенского, на горах.

Прощай.

С нами Бог.

Твоя Валя

 

¹ Улица в Тифлисе.

² Московское Религиозно-философское общество памяти Вл. Соловьева.

³ Михаил Михайлович Асатиани (1881–1938) — одноклассник П.А. Флоренского по 2-й тифлисской гимназии, муж Ю.А.Флоренской, с которой разошелся в 1911 г. Окончил медицинский факультет Московского университета, врач-психиатр, учился у швейцарского психиатра Карла Густава Юнга, занимался проблемами психоанализа. С 1921 г. заведовал кафедрой психиатрии Тбилисского университета. В 1925 г. организовал НИИ психиатрии Грузии, носящий его имя.

⁴ Никольский В.А. Русская живопись. Историко-критические очерки. СПб.: Изд-во Н.Ф.Мертц, 1904.

⁵ «Золотое руно» (1906–1909) — художественный и литературный журнал, финансировавшийся Н.П.Рябушинским.

⁶ Сергей Андреевич Котляревский (1873–1939) — историк, приват-доцент Московского университета, один из руководителей Историко-филологического общества Московского университета, один из членов-основателей Московского Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева.

⁷ Георгий Иванович Челпанов (1862–1936) — философ, психолог, логик. С 1907 по 1923 г. заведующий кафедрой философии Московского университета. В 1912 г. создатель и директор до 1923 г. Психологического института при Московском университете.

⁸ Валентин Павлович Свенцицкий (1882–1931) — религиозный публицист, один из создателей Московского Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева и Христианского братства борьбы. После скандала, вызванного публикацией его повести «Антихрист», где он в уничижительном виде изобразил себя и своих друзей, был подвергнут остракизму в кругу деятелей религиозного возрождения. В сентябре 1917 г. принял священнический сан, после революции был проповедником в Добровольческой армии. После поражения Белого движения служил в московских церквях. В 1928 г. арестован и сослан в Сибирь, где и умер.

⁹ Георгий Александрович Рачинский (1859–1939) — религиозный публицист, редактор и переводчик, председатель Московского Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева. После Октябрьской революции — профессор Высшего литературно-художественного института им. В.Брюсова.

¹⁰ Евгений Николаевич Трубецкой (1863–1920) — философ, правовед, общественный деятель, один из членов-основателей Московского Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева.

¹¹ Александр Сергеевич Глинка (псевдоним Волжский) (1878–1940) — религиозно-философский публицист, критик, историк литературы.

¹² Цуринов — неустановленное лицо.

¹³ «Старинные октавы» Д.Мережковского, автобиографическая поэма, опубл. в журнале «Золотое руно» (1906. №1).

¹⁴ Ипполит Адольф Тэн (1828–1893) — французский философ, психолог, эстетик, писатель, историк. Речь идет об изд.: Лекции об искусстве. 5 курсов лекций, читанных в Школе изобразительных искусств в Париже // Пер. А.Н.Чудинова. 5-е испр. изд. СПб.: Изд-во Губинского, 1904.

¹⁵ Владимир Эрн.

¹⁶ Рудольф Карлович Шенгер — преподаватель математики во 2-й тифлисской женской гимназии, где учились сестры Флоренские, инспектор Кавказского учебного округа.

¹⁷ Юлия Александровна Флоренская (1884–1947) — сестра О.А.Флоренской, училась в Женеве и Берлине, закончила медицинский факультет Цюрихского университета, врач-психиатр, в браке с М.М.Асатиани у них была дочь Александра (Аля), умершая в младенчестве от брюшного тифа.

 

1908.11.20

О.А.Флоренская — С.С.Троицкому

 

Около 10 ч. вечера. 20. XI. 1908.

Москва

Страшно тяжело, душно. Так, что снова, как никогда, кажется, хочется уйти из жизни.

Я не знаю. Меня мучает вопрос любви. И хуже этого трудно себе представить… Мишин разговор повлиял, около 2^х дней думала, вчера попалась у Миши медицинская книга, читала ее¹… Ч<елове>к вполне чистый как будто считается невозможным…Всякая любовь, в конце концов, по мнению многих, имеет непременной основой половые инстинкты. Слишком горячая дружба — та же ненормальная любовь. Прикосновение, трепет — все то же… Если правы утверждающие это, право, не стоит любить. У меня странное инстинктивное отвращение к животной любви в людях. И говорю себе часто, что это нехорошо, но преодолеть отвращения не могу. И когда думаешь, все думаешь, не есть ли всякая любовь — то же самое, только более утонченное, извращенное, исковерканное… я уже боюсь, уже не хочу в себе никакой любви. Только бы уйти от жизни, насквозь загрязненной…

И еще приходит, мучительно давит, гонит мысль — чтó это во мне? Не просто ли распущенность? Зачем я тебя люблю и не только тебя, но в то же время многие мне дороги по особенному — Павля, Рара, Мережковский, Николай Васильевич². Чтó это?

Бога ради, скажи мне. Я мучаюсь так, как давно-давно не мучалась. И мне хочется кончить с жизнью, если она, если и я — такое все гадкое. Неужели нет любви иной, над-земной, над-привычной, совсем с ней не схожей, подчиняющейся иным законам? Неужели нет той любви, в которую я д<о> с<их> п<ор> верила, ясной, белой, в которой нет ни стыда, ни греха, которая свободна и безгранична… И мать любит многих детей своих… Неужели и с религией точно связано все то же, что и видно во многих культурах? Неужели и Бога нельзя, нехорошо, стыдно любить? П<отому> ч<то> я и Его так же люблю, только безгранично, а людей предельно… Я боюсь сейчас молиться, боюсь назвать имя Христа, боюсь тебе писать…

Мне кажется, что это какой-то бред… Везде откапывается грех, все анализируется и вместо воображаемого живого существа получается груда мяса, гниль…

Я боюсь…

Вот… зачем я люблю…

Нет, нет, неправы все эти «ученые», приват-доценты, доктора, профессора… всякие естественники и медики…

Не может быть. А если правда на их стороне, жизнь кажется мне чудовищной.

Ради… ну, ради белизны, ради света, ответь мне, скажи, что неправда.

А, м.б., впрочем, пройдет все. Это так. Я как-то измучилась, все ожидая и ожидая без конца. Ночами снятся страшные сны. Кажется, я стала некрасивой очень. Волосы испортились…

Если бы папа пришел за мной. Вчера вечером долго плакала об этом.

Вот, я сказала тебе самые гадкие мысли. Ты можешь рассердиться; особенно если не поймешь. Ты так никогда не переживал? Прости меня. Прости.

Я знаю, тебе очень тяжело будет читать это письмо. Но мне не хотелось молчать. Надо было сказать. Зачем все эти умствования вторгаются в мою душу? Зачем нужно Мише, маме, Люсе и «научным» книгам «раскрывать глаза» — просто-напросто научить во всем видеть грязь? П<отому> ч<то> если хлеб насквозь грязен, я не возьму его, хотя и знаю, что здесь не только грязь. Зачем из жизни делать пытку? Кому нужно это? Вот, я не могу уже даже себе, своим чувствам верить. Всякое мерило потеряно. Куда обратиться? О что опереться? Кому верить?

 

Утро, 21, XI — Написала и легче. Уж не оставить ли письмо? Ну да все равно пошлю. Много целую твои руки. Прости меня ради Бога.

Снова и снова прошу — прости меня, прости меня ради льда, ради математики, ради всего бесстрастного, ясного.

Пойми муку мою и не брани, не отталкивай меня. Сдерживаемое прорвалось вчера с необычайной силой. Все уходит. Нет к себе доверия. М.б., я вовсе не та, какой ты меня любишь.

Если увидишь Лену и Лию, скажи, что скоро постараюсь написать, что теперь не могу.

 

¹ Вероятно, в библиотеке М.М.Асатиани Ольге попался труд кого-либо из представителей фрейдистской школы.

² Николай Васильевич — неустановленное лицо.

 

1908.11.30

Д.С.Мережковский — О.А.Флоренской

 

30/XI.1908.

Почему мне так трудно Вам писать?

Вы пишете из глубины, а я почти всегда на поверхности и мне трудно спускаться в глубину Вашу, трудно и страшно. В разговоре бы еще легче — потому что такие минуты бывают, когда оба вместе сходят в глубину, а в письмах всегда почти разно — один в глубине, а другой на поверхности.

Вы для меня слишком чистая. Я человек грешный — всячески нечистый и в делах, и в помыслах, и не так чтобы очень злой, а чрезвычайно серединный, ни злой, ни добрый. Больше всего — трус. И «спокойное довольство» люблю, как Иван Карамаз<ов>. О здоровье забочусь — насморк, — а я уж боюсь, за драгоценную жизнь свою дрожу. И о деньгах забочусь. Трепещу, когда их нет или не будет. К людям вообще холодею. Смотрю «сквозь людей», как выразился обо мне Андр<ей> Белый.

Пожалуй, есть во мне и зернышко хорошего, настоящего, но пролетное, беспомощное и задавленное всякою дрянью.

А Вы мне пишете так, точно у меня не зернышко одно, а весь я уже просветленный, чуть ли не святой. Значит, я как-то Вас обманул, да и всех вообще обманываю, лицемерю. А вот строгости я уж никак не хочу. Этой дряни, кажется, во мне совсем нет или очень мало. Может быть, единственное мое достоинство — нежелание обманывать других. Разве только нечаянно, ради красного словца, литературных эффектов преувеличиваю свои добрые или злые чувства? Во мне вообще есть Чуковский¹. Вы его знаете? Любопытный малый…

Но хотя и страшно читать Ваши письма, а я их люблю. В последнем, по поводу «Стар<цев> Оптин<ских>»², Вы коснулись самого глубокого, самого святого и страшного, о чем я почти и говорить не могу, даже с Вами. Но Вы верно угадали меня. Там я весь, каким хочу быть. Потому что в спасении своем я все-таки не отчаиваюсь и до конца не отчаюсь, даст Бог. Вообще никогда не покидает меня надежда и воля к добру. О, какая слабая! Но у меня есть «упрямство слабых» — к добру. Это во мне хорошее.

М.б., буду в Москве в конце ноября. Тогда увидимся. Молитесь за меня, ради Христа.

Ваш Д.М.

 

¹ Корней Иванович Чуковский (наст. имя и фамилия Николай Васильевич Корнейчуков; 1882–1969) — писатель, критик, переводчик. В период, о котором идет речь, сотрудничал в либеральной прессе: «Нива», «Речь», «Русская мысль», где публиковал литературные эссе и критические очерки, собранные в сборниках «От Чехова до наших дней» (1908) и «Критические рассказы» (1911).

² Вероятно, имеются в виду жизнеописания старцев, составленные архимандритом Агапитом Козельского Введенского Оптинского монастыря, среди которых к тому времени вышли «Жизнеописание в Бозе почившего оптинского схииеромонаха Амвросия» (М., 1900) и «Житие и писания молдавского старца Паисия Величковского» (М., 1906).

 

1909

 

1909.01.21

Д.С.Мережковский — О.А.Флоренской

 

На конверте: Валентине Александровне Флоренской В.О. 14^ая линия, д.35, кв. 11.

Штемпелей нет.

В конверт вложен конспект, написанный карандашом, визитная карточка с запиской Мережковского и секретка Мережковскому от Н.Н. Гиппиус. По дате на ней датируется весь материал.

На визитной карточке:

Дмитрий Сергеевич Мережковский

Литейная, 24, кв. 10.

 

Был и не застал. Очень жалею — замерз. Приходите в Субботу в 6 ч. — обедать. Соскучился по Вас.

ДМ.

 

Голубая секретка:

Дмитрию Сергеевичу Мережковскому

От Н.Гиппиус¹

 

21 января 1909 г.

Дмитрий, я сегодня спрашивала Беклемишева² — он не берет частных учеников — времени и места нет.

Посоветуй ей вместо Гинцбурга³ обратиться к Леониду Владимировичу Шервуду⁴. (Гинцбург очень прощалыжный.) Шервуд живет: Вас<ильевский> Остр<ов>, Большой проспект, д.80 13, кв. 30. А мастерская его: угол 14-й линии и Малого, д. 40/73.

Наталия

 

<На листке карандашом рукой Мережковского:>

 

Патриотизм нового религ<иозного> сознания. Ex oriente lux⁵.

Упитанного тельца придется приготовить.

----

Нет никакого революционного народничества. Народничество — по существу интернационально — всемирно — западничество.

----

Социализм есть грядущий хам.

Да, и социализм может быть хамством. Хамством я не называю православия. Точное определение хама — человек, становящийся на место Бога — Человекобог.

В этом смысле действительно в социализме борется Грядущий Хам с Грядущим Христом⁶.

----

 

¹ Наталья Николаевна Гиппиус (1880–1963) — сестра З.Н.Гиппиус, окончила Академию художеств, скульптор, художница.

² Владимир Александрович Беклемишев (1861–1920) — скульптор, профессор с 1894 г. и ректор с 1900 г. Академии художеств в Петербурге.

³ Илья Яковлевич Гинцбург (1859–1939) — скульптор.

⁴ Леонид Владимирович Шервуд (1871–1954) — скульптор.

⁵ Свет с востока (лат.). Название стихотворения В.С.Соловьева 1892 г.

⁶ Ср.: «Что такое “хам”? Раб на царстве. Без Царя Христу не победить Хама» из статьи «Еще шаг грядущего хама», опубл. в «Русском слове» 29 июня (12 июля) 1914 г., с.3, продолжающей мысли «Грядущего хама», опубл. в «Полярной звезде» (1905. №3).

 

Публикацию подготовили А.И.Олексенко, В.П.Флоренский, П.В.Флоренский и Т.А.Шутова

 

(Окончание следует)