Николай Лукьянов

 

Калуга в век Просвещения

 

Проект Екатерининского наместника

 

В основу статьи положены материалы исследований, проводившихся автором в 2001 г. по гранту Российского гуманитарного научного фонда и администрации Калужской области № 01-04-5901 ац.

 

B 1775 году императрица Екатерина II подписывает составленное лично ею и заслужившее восторженный отзыв Вольтера «Учреждение об управлении губерниями». Реформа административно-территориальной системы задумывалась с размахом, как часть грандиозного преобразования страны в соответствии с теоретическими постулатами европейского Просвещения. Количество губерний значительно расширялось, а каждая из губернских столиц должна была стать общественно-культурным центром своего региона. Это предполагало масштабные архитектурно-градостроительные мероприятия, развернувшиеся вскоре по всей империи.

Одним из первых регионов, получивших тогда новый статус, стало учрежденное в августе 1776 года Калужское наместничество. Его правителем был назначен генерал-поручик Михаил Никитич Кречетников. Вскоре под его управление передаются Тульское и, на непродолжительное время (c 1778 по 1782 год), Рязанское наместничества. Калуга, в то время богатейший торговый город, превращается в «столицу» сразу трех крупных губерний Центральной России.

По сей день историческая часть старинного города над Окой сохраняет композиционную структуру, соответствующую проектному генеральному плану, разработанному около 1779 года¹. Чем замечателен этот план, какие идеи и смыслы в нём заложены? Для всякого, кто достаточно знаком с историей европейской архитектуры XVIII века, не может не броситься в глаза на первый взгляд совершенно неожиданное, но явно не случайное сходство северо-восточной части исторического ядра Калуги с конфигурацией двух площадей и связывающей их магистрали в английском городе Бат². Созданный в основном в третьей четверти XVIII столетия по проекту архитекторoв отца и сына Джона Вуда-старшего и Джона Вуда-младшего, градостроительный ансамбль Бата считался образцом вкуса и элегантности в британской архитектуре своего времени³. По оценке историка архитектуры Н.О.Душкиной, Бат века Просвещения как единое художественное целое имел общеевропейское значение «широкомасштабного, обобщающего образа, ставшего символом эпохи и предвестником романтизма»⁴. В Калуге была творчески воспроизведена планировочная схема ансамбля площадей Ройал-Серкус и Ройал-Кресент, строительство которого было завершено всего лишь четырьмя годами ранее. В контексте ментальности того времени такого рода архитектурные цитаты носили ярко выраженный программный характер.

Известно, что проект перепланировки и новой застройки Калуги разрабатывал один из виднейших русских архитекторов второй половины XVIII века Петр Романович Никитин, посвятивший ранее почти полтора десятилетия реконструкции Твери. Однако есть достаточно оснований считать инициатором и полноправным соавтором замысла самого наместника М.Н.Кречетникова. Исследователь отечественного градостроительства Р.М.Гаряев, внимательно изучивший деятельность Комиссии о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы, пришел к выводу, что большинство создателей проектов архитектурно-планировочных преобразований русских городов екатерининского времени профессиональными архитекторами не являлись, а функция Комиссии заключалась, вопреки традиционным представлениям, всего лишь в «редактировании» работы, выполненной на местах. По замечанию ученого : «и губернаторы, и землемеры в ряде случаев были достаточно образованными людьми и в необходимой степени могли владеть градостроительными знаниями своего времени. Во всяком случае, среди проектных планов, подписанных ими, мы находим великолепные образцы классического градостроительного искусства. К таковым относится, например, еще недостаточно оцененный в истории русского градостроительства проектный план Тулы, подписанный тульским губернатором Михайлой Кречетниковым и уездным землемером Осипом Качаловым, — план, который без преувеличения может быть отнесен к шедеврам русского градостроительного искусства XVIII столетия»⁵. Высоким художественным качеством отличался не только геометрический каркас улиц и площадей обновленного города, но и реальное воплощение замысла — побывавший там в 1787 году французский дипломат Ф. де Сегюр назвал этот город «замечательным созданием Екатерины»⁶. В этой связи предположение о возможном творческом участии Михаила Никитича и в создании комплекса проектов планировки и застройки Калуги вполне естественно и закономерно. Знакомство с биографией наместника, литературными источниками и архивными документами, реконструкция историко-культурного контекста его деятельности эту гипотезу полностью, хотя и косвенно, подтверждают.

М.Н.Кречетников родился в 1723 (по другим сведениям — в 1729) году. Окончив элитарный Сухопутный Шляхетный корпус в Петербурге, он становится профессиональным военным, участвует в Семилетней войне. В 1764 году М.И.Дашков (рано скончавшийся муж Е.Р.Воронцовой-Дашковой) сообщает о нем в письме своему родственнику Н.И.Панину как об «одном из лучших полковников» русской армии, нуждающемся, из-за своего независимого нрава и принципиальности, в поддержке «наверху»⁷. Проходит еще несколько лет. Михаил Никитич сражается с турками, получает чин бригадира и в самом начале 1770-х годов командует русскими войсками, расквартированными во Львове⁸, в то время польском городе, крупном культурном центре Речи Посполитой. Львов XVIII века не без оснований называли «жемчужиной Европы» — уже тогда по насыщенности архитектурными ансамблями разных эпох и стилей он был похож, как сказали бы теперь, на музей под открытым небом. Польская архитектура, переживавшая эпоху расцвета, привлекала самое заинтересованное внимание высших слоёв русского общества. 29 мая 1771 года фельдмаршал П.А.Румянцев пишет будущему калужско-тульскому наместнику письмо с просьбой прислать «план палатам или замку князя Мартына Любомирского»⁹. Как показывают некоторые особенности последовавшей несколько лет спустя реконструкции Калуги, пребывание во Львове бесследно для Кречетникова не прошло — его представления об европейском городе явно включали в себя архитектурные образы готики и ренессанса.

В 1772 году, сразу после присоединения к России восточной Белоруссии, Михаил Никитич — уже генерал — назначается правителем Псковской губернии, составной части учрежденного тогда же Белорусского наместничества, во главе которого был поставлен граф З.Г.Чернышев. Из собственно белорусских земель в новую губернию вошли Полоцкая и Витебская провинции. Формально губернским административным центром была назначена Опочка, но Кречетников размещает свою резиденцию в Полоцке — и оказывается в центре событий общеевропейского и даже, говоря современным языком, глобального значения. Дело в том, что власть в этом городе фактически принадлежала могущественному иезуитскому ордену¹⁰, чья сфера деятельности, напомним, простиралась от Южной Америки до Китая. В 1773 году папа римский Климент XIV под давлением европейских монархов принимает решение об упразднении ордена. На российской территории, крайне неожиданно для многих, оглашение папской буллы запрещается. Императрица Екатерина приглашает повсеместно гонимых иезуитов в белорусские губернии, и вскоре, как результат, всемирной столицей «Общества Иисуса» становится тихий, ранее мало кому известный Полоцк. Местный иезуитский коллегиум превращается в центр притяжения для многих высокообразованных людей из разных концов Европы¹¹.

В том, что такое развитие событий оказалось возможным, — очевидная и несомненная заслуга М.Н.Кречетникова¹². В Полоцке он проявил себя одним из тех универсальных деятелей, которые и определили лицо эпохи Просвещения. «Полоцк не Львов — удобно в такой пустыне работать без устали», — пишет он 13 января 1773 года своему другу, известному впоследствии дипломату и литератору, переводчику многотомного «Всемирного путешествователя» Я.И.Булгакову, служившему тогда в русском посольстве в Варшаве¹³. «Удобство» заключалось, среди прочего, в том, что в распоряжении Михаила Никитича была библиотека коллегиума, где хранились 23 тысячи томов¹⁴. Без сомнения, из них немалое количество имело отношение к архитектуре, преподававшейся в этом учебном заведении еще с XVII века¹⁵. В одном здании с библиотекой располагался музей, а в его собрании, по сведениям Е.Д.Квитницкой, насчитывалась не одна сотня архитектурных гравюр. Резиденция губернатора находилась по соседству, также на территории коллегиума¹⁶. «Жадно ловивший все, замечания достойное»¹⁷ (это слова известного мемуариста А.Т.Болотова, хорошо знавшего Кречетникова в более поздний период), генерал имел уникальную возможность пополнить запас сведений в этой явно небезразличной ему области знаний¹⁸.

В том же самом письме к Якову Булгакову есть очень показательные строки: приглашая «благонадежнейшего Приятеля»¹⁹ приехать к нему в город над Западной Двиной, будущий калужско-тульский наместник пишет: «Я бы постарался доставить (то есть «предоставить вашему вниманию». — Н.Л.) такой уголок, который мог бы заставить вас побывать здесь»²⁰. Здесь необходимо расшифровать, что значит «уголок» на языке просвещённого дворянина екатерининского времени. «Уголок», говоря современными понятиями, — это художественно организованное пространство, эстетическая среда в передовом вкусе, повсеместно создававшаяся во входивших в моду «английских» парках²¹. Из содержания письма видно, что Михаил Никитич имел в виду благоустройство города. Губернатор явно считал делом чести, чтобы ввереный ему Полоцк не только ничем не уступал частновладельческим городам польских магнатов, но и качественно превосходил их.

16 января 1773 года З.Г.Чернышев шлет Кречетникову указание «…прислать планы всех Губернского и провинциальных городов, как они ныне есть и как Вы им быть полагаете, также прожекты тем крепостям в Губернии Вашей, для которых гарнизоны Вам даны <…>, к планам оным присовокупить равномерно прожекты полковым и батальонным дворам и штабным и Генеральским квартирам»²². То, что до сих пор было губернаторским увлечением, становится отныне его должностной обязанностью (напомним в этой связи, что архитектурно-градостроительным проектированием активно и вполне профессионально занимался и сам Чернышев, ставший впоследствии главнокомандующим Москвы). Проходит четыре месяца, и одно из следующих писем графа — от 16 мая того же года — засвидетельствовало первые результаты нового направления деятельности Михаила Никитича: «…что Великолуцкий магистрат соглашается изыскать сумму на построение каменной ратуши и каменных лавок, то весьма изрядно <…>. Планы кордегардиям по границе я во всем апробую»²³. Спустя полтора года, 19 ноября 1774-го, Чернышев благодарит Кречетникова за «планы городу Опочке и корчмы при большой дороге»²⁴. Хранящийся в РГАДА проектный чертеж Опочки, в то время формального административного центра Псковской губернии, датирован 12 декабря того же года и подписан З.Г.Чернышевым²⁵, вероятно, внесшим от себя некоторые изменения. 13 июля 1775 года наместник Белоруссии и примыкающей к ней части Северо-Западной России докладывал императрице: Кречетников «…представил <…> план города Торопца, показующий как сей город для лучшей выгоды жителей устроить можно, выпрямляя и расширяя улицы и прибавив две площади»²⁶. И, наконец, отступая от хронологии, выделим главное: нам удалось обнаружить ранее не попадавшие в поле зрения историков архитектуры архивные документы, свидетельствующие, что признанный, как и план Тулы, одним из лучших образцов отечественного градостроительного искусства века Просвещения проект реконструкции Пскова, датированный 1774 годом и подписанный И.E.Старовым, не разрабатывался, как принято считать, от начала до конца в Комиссии для строения Санкт-Петербурга и Москвы, а поступил туда от З.Г. Чернышева, которому «был представлен» М.Н. Кречетниковым²⁷.

Уточнение степени личного участия Михаила Никитича в этих работах требует дальнейших исследований, но то, что оно не было формально-поверхностным, вполне очевидно. «Ничто не может остаться без собственного Вашего обозрения»²⁸, — констатировал в уже цитировавшемся майском письме 1773 года наместник Белоруссии, и вся переписка Кречетникова, все, что известно о нем из других документальных источников, это полностью подтверждает.

В Полоцке, который был губернаторской резиденцией, будущий калужский наместник активно сотрудничал с архитекторами-профессионалами и, судя по всему, прошел хорошую школу. Новые постройки иезуитского ордена в городе на берегах Западной Двины возводились под руководством его представителей, преподававших архитектуру в коллегиуме. Именно в середине 1770-х, под влиянием событий, связанных с папской буллой, комплекс орденских построек начинает расширяться и разворачивается «усиленное строительство»²⁹. Все проекты подлежали губернаторскому утверждению (напомним предписание 3.Г.Чернышева), и это означало прямую вовлечённость Кречетникова в процесс развития архитектурно-градостроительной школы Речи Посполитой.

Еще более масштабными работами Михаилу Никитичу довелось руководить во втором крупном городе северо-востока Белоруссии — Витебске. Там в период его администрирования завершалось формирование ансамбля двух центральных площадей по обе стороны реки Витьбы. На главной рыночной площади в l772 году возводится каменная Воскресенская церковь, а три года спустя — каменная ратуша. Проекты этих монументальных построек разрабатывались еще при польско-литовских воеводах³⁰. Город европеизировался, но с явно выраженным ретроспективистским оттенком (одним из подразумеваемых образцов при такой реконструкции с очень большой долей вероятности мог быть хорошо знакомый губернатору Львов). Перед М.Н.Кречетниковым стояла задача включить в складывающуюся на его глазах целостную градостроительную композицию новые «казенные строения». Первым из них должен был стать «каменный городской почтовый дом» по типовому проекту И.Е. Старова³¹. Губернатор подошел к делу творчески и использовал этот проект при строительстве большого административного комплекса, включившего в себя, помимо почтамта, воеводский дом и корпуса для размещения полиции. Комплекс соответствовал расположенному на одной линии с ним объему Воскресенской церкви на противоположном берегу Витьбы, и он же сформировал южный фронт застройки площади, на северной стороне которой возвышались постройки витебского иезуитского коллегиума. «Новые здания, — отмечает историк белорусской архитектуры E.Д.Квитницкая, — не спорили по высоте с иезуитским костелом и духовным правлением, а лишь подчеркивали величественно вздымающиеся башни. Однако по протяжению они были примерно равны»³².

Для Кречетникова это был серьезный опыт принятия ответственного градостроительного решения, связанного с необходимостью тактично вписать новые — и притом важнейшие по своей знаковости — компоненты в композиционную структуру, развивавшуюся как органичное целое. Высокое художественное качество ансамбля центра Витебска 1770-х годов неоспоримо. Его специфика и особая ценность — в живописности, наследовавшей западноевропейские средневековые традиции, укоренившиеся в Белоруссии за несколько веков ее вхождения в состав Великого княжества Литовского и Речи Посполитой³³.

В конце 1775 года Михаил Никитич получает новую должность правителя Тверской губернии — и следующие девять месяцев служит отечеству и престолу под руководством наместника северо-западных великорусских областей Я.Е.Сиверса. Звездный час в его судьбе наступает 24 августа 1776 года — Кречетников возглавляет вновь учрежденное Калужское наместничество. Отныне он подотчетен только лично монархине. Поздней осенью его архитектор П.Р.Никитин формально утверждается в чине советника калужской Казенной палаты. Секретарем генерал-губернатора — и на многие годы его правой рукой — становится столичный литератор, переводчик Марка Аврелия и Томаса Гоббса Семен Никифорович Веницеев, известный как активный деятель русского масонства. Вокруг наместника формируется своего рода интеллектуальный салон, по традиционной историографической терминологии определяемый как калужское «культурное гнездо»³⁴ (еще об одном из входивших в его состав губернских чиновниках — князе Семене Херхеулидзеве — речь пойдет ниже). Именно в этом «ближнем кругу», судя по всему, и разрабатывается целостная программа преобразований в регионе и его главном городе, инициатором и главным из авторов которой был сам генерал-губернатор. В донесении императрице от 19 октября 1776 года Кречетников пишет: «Город Калуга <…> несомненно из одного времени в другое <…> может притти в лучшее состояние, естли к тому устройство города возьмет свое действие с некоторым всемилостивейшим вспомоществованием, о чем предоставляю я себе сочинить план и поднести Вашему Императорскому Величеству»³⁵. В течение нескольких месяцев в административном центре губернии создается один из первых в русской провинции профессиональный театр (Оперный дом), а затем училище для купеческих и мещанских детей и дворянский пансион (общероссийская система народного образования будет введена в действие только через семь лет). Репертуар калужского Оперного дома носил новомодный сентименталистско-предромантичесий характер³⁶, и это обстоятельство как дополнительный штрих к портрету наместника весьма немаловажно для интерпретации особенностей начавшейся сразу после учреждения наместничества архитектурно-градостроительной реконструкции Калуги.

Очень многое о личности Михаила Никитича и, в частности, о характере его работы с профессиональными архитекторами можно узнать из самых известных отечественных мемуаров XVIII века, написанных тульским помещиком, теоретиком и практиком садово-паркового искусства Андреем Тимофеевичем Болотовым. Одна из их первых встреч состоялась в начале 1783 года, когда будущий автор воспоминаний, служивший тогда управляющим Богородицкой дворцовой волостью, оказался в прямом подчинении Кречетникова. «Заметил я, — вспоминал Болотов много лет спустя, — <...> что он за волости наши приняться намерен был <…> так, что и мне самому то было не противно: ибо с умными и основательными людьми дело иметь всегда охотнее можно, чем со всеми прочими»³⁷. Кречетников — «умный человек и всей похвалы достойный вельможа»; «я получил таких командиров, которые все мои труды могли оценить как должно и отдавать им надлежащую справедливость»³⁸ — настойчиво подчеркивал мало склонный к комплиментарным персональным оценкам мемуарист. Внимательно прочитав болотовские воспоминания, легко убедиться, что именно состоявшийся тогда разговор с Михаилом Никитичем дал импульс к началу весной 1783-гo творческой работы Андрея Тимофеевича по обустройству первого участка будущего знаменитого «натурального сада» — в лесу, из которого был виден весь Богородицк³⁹.

Неоспоримо, что первоначальный этап разработки и реализации этого проекта — инициатива самого Болотова, но, как следует из его мемуаров, именно Кречетникову принадлежала идея устройства пейзажного парка непосредственно рядом с дворцом А.Г.Бобринского, и именно он указал на составленном Андреем Тимофеевичем плане усадьбы место его расположения. Это произошло во время их очередной встречи в сентябре 1783 года⁴⁰. Когда в начале следующего лета вновь посетивший Богородицк калужско-тульский наместник увидел первые впечатляющие результаты деятельности Болотова в качестве ландшафтного архитектора, состоялся их подробно, на пяти страницах, описанный мемуаристом диалог⁴¹, в ходе которого Михаил Никитич очень детально расспросил своего талантливого собеседника о его творческом методе⁴². Многочасовые беседы растянулись на два дня. Итогом стало принятие Кречетниковым, а по существу, взаимное согласование решения о выборе места для павильонов и беседок⁴³. Образцы для проектирования этих садовых построек наместник, по совету Болотова, стал искать в принадлежавшем богородицкому управителю многотомнике Кристиана Хиршфельда «Теория садового искусства» (этот изданный сначала на немецком, а затем на французском языках фундаментальный труд содержал подробное обобщение опыта создания пейзажных парков в Англии и на европейском континенте). Доверяя знаниям и вкусу Андрея Тимофеевича, Михаил Никитич попросил его самому предложить возможные варианты⁴⁴. Когда решение состоялось, Кречетников обратился к приехавшему с ним тульскому губернскому архитектору К.З.Сокольникову со словами: «Возьмите, сударь, эту книгу и потрудитесь»⁴⁵. Через несколько часов проект был готов.

Надо заметить, обильно иллюстрированная «энциклопедия садов» Хиршфельда серьезно заинтересовала наместника и он, пригласив Болотова приехать к нему в подмосковное имение Михайловское, попросил «привезти с собою все те книги»⁴⁶. Отсутствие в личной библиотеке Кречетникова хиршфельдовских альбомов было явным пробелом, и Михаил Никитич спешил как можно скорее устранить этот недостаток в своих разносторонних познаниях. В то же время общий высокий уровень его эрудированности в области архитектуры и ландшафтного дизайна был очевиден. Это подтверждает описываемый далее мемуаристом эпизод, когда как бы попутно, между делом, прогуливаясь по Богородицку, генерал-губернатор определил место для строительства «богоугодного заведения» и волостного училища, распорядившись расположить их по обе стороны пруда — речь идет именно о художественно-композиционном градостроительном выборе, — и дав указание К.З.Сокольникову «сделать прожектец в виде небольших каменных корпусов, однако таких, чтобы они соответствовали сколько-нибудь церкви»⁴⁷. Возражений со стороны Андрея Тимофеевича не последовало — даже спустя десятилетия, наедине со своей рукописью, когда вышестоящего «командира» давно уже не было в живых. Кроме того, из тех же воспоминаний мы узнаем, что Кречетников стал инициатором быстрого завершения отделки интерьеров самого знаменитого сооружения Богородицка — дворца, построенного по проекту И.Е.Старова. И он же выбрал исполнителей этих ответственнейших работ, причем совершенно очевидно, что их функции отнюдь не сводились к осуществлению замыслов, уже детально проработанных в Петербурге. Сообщив А.Т. Болотову о том, что во дворец будет командирован художник из Калуги, наместник призвал управителя принять в решении вопроса об оформлении дворцовых помещений самое активное участие: «Вы, пожалуйста, с ним вдвоем постарайтесь, говорится в пословице: ум хорошо, а два лучше того»⁴⁸. Приверженность этому принципу позволила Михаилу Никитичу создать вокруг себя уникальную творческую атмосферу.

Когда Кречетников увидел результаты работы Болотова в завершенном виде, он произнес в высшей степени знаменательную фразу: «Мы можем с вами тем похвастаться, что у нас сад такой, какого нигде и ни у кого нет, и что есть в нем такая штука, которая, верно, не обезобразила бы собой и самый сад императрицы в Царском Селе», имея в виду созданную Андреем Тимофеевичем пещеру в песчаной горе⁴⁹. Такое сопоставление — красноречивое свидетельство уровня амбиций калужско-тульского наместника, оно в немалой степени проясняет смысл и значение того, что тогда или чуть раньше задумывалось и строилось в Калуге.

Можно предположить, что сотрудничество Михаила Никитича с архитектором Петром Романовичем Никитиным строилось примерно так же, как и с проектировщиком богородицкого парка. С одним отличием. Профессиональный опыт автора «образцовой» перепланировки и новой застройки Твери значительно превышал опыт паркостроительной деятельности Болотова в его молодые годы. Никитин и Кречетников были людьми одного поколения, видимо, хорошо понимавшими друг друга. В то же время большинство из известных нам чиновников, входивших в окружение наместника, начиная с его секретаря C.Веницеева, были значительно моложе⁵⁰. Это вряд ли случайно. Кречетников явно стремился быть в русле нового, ни в чем «не отставать от времени». В отличие от него, Никитин, один из самых высокоэрудированных архитекторов России начала второй половины XVIII века, преподававший до 1762 года теоретические дисциплины в училище при «команде» князя Д.В.Ухтомского, в своей творческой практике в Твери к середине 1770-х годов выглядел, по ряду признаков, явным консерватором. Логично предположить, что в их взаимодействии инициатором новаций был именно генерал-губернатор.

Предрасположенность к художественным нововведениям уже относительно пожилого к моменту начала реконструкции Калуги «генерала и кавалера» подтверждается характером архитектурно-планировочного решения его собственной подмосковной усадьбы Михайловское, где практически одновременно с масштабным переустройством Калуги возводился дворец в самом современном для тех лет «французском вкусе» и разбивался один из первых в России «английских садов»⁵¹. «Он жил тут как бы какой английский лорд»<…> «день провели мы весело и так как бывает в Англии»⁵², — вспоминал о своей поездке в Михайловское в 1784 году⁵³ А.Т.Болотов. Похоже, мемуарист был немало удивлен, обнаружив в Михайловском уже обустроенный Михаилом Никитичем «натуральный сад», которым не мог не восхититься — хотя и не без примеси уязвленной гордыни⁵⁴. Скорее всего, Кречетников был знаком с теорией и практикой британской садово-парковой архитектуры по переведенным на русский и французский языки английским первоисточникам — как сама императрица, сознательно придававшая в те годы Царскому Селу некоторые черты сходства с популярным среди «англоманов» всей Европы парком Стоу⁵⁵, и наместник Белоруссии, создатель усадьбы Ярополец граф З.Г.Чернышев, с которым Михаила Никитича связывали, судя по их переписке⁵⁶, не только деловые, но и вполне дружеские отношения. Можно с большой долей вероятности предполагать, что в бывшем уже тогда знаменитым чернышевском имении Кречетников не раз бывал желанным гостем. Известно, что в качестве образца для возведения построек в ярополецком парке граф использовал увражи британского архитектора Уильяма Чемберса⁵⁷. Влияние Царского Села и Яропольца на кречетниковское Михайловское совершенно очевидно — достаточно указать лишь на такую характерную деталь, что в усадьбе калужско-тульского наместника была возведена (и сохранилась до сих пор) декоративная «готическая» башенка⁵⁸, относящаяся к тому же типу предромантических построек, что и  Башня-руина в загородной императорской резиденции, а также ярополецкие въездные башни в усадьбе графов Чернышевых .

По предположениям исследователей⁵⁹, при создании усадебного комплекса в Михайловском с Михаилом Никитичем сотрудничал все тот же Петр Романович Никитин. В свое время (в 1765 году) именно он руководил строительством дворца З.Г.Чернышева в Яропольце⁶⁰. В Твери Никитин работал под руководством другого известного высокопоставленного знатока архитектуры, считавшегося неформальным советником императрицы по строительным делам⁶¹, графа Я.Е.Сиверса. Таким образом, именитый архитектор, сам бывший одним из наиболее высококвалифицированных специалистов в своем деле, выступал еще и в качестве живого «связующего звена» между Кречетниковым и его коллегами-администраторами, оставившими свой след в градостроительной истории России.

Таков был уровень профессиональной подготовленности и идейный кругозор наместника Калуги, приступившего к реконструкции своей столыцы.

Преобразования городского ансамбля в Калуге начинались по-театральному эффектно и впечатляюще. Одним из самых первых шагов Михаила Никитича на берегах Оки было решение о спешном переоборудовании подаренного городу одним из местных богатых купцов здания каменного амбара под Оперный дом, где в январе 1777 года специально приглашенные из Петербурга и Москвы актеры и музыканты исполнили грандиозное представление под названием «Пролог на открытие Калужского наместничества». Автором либретто был известный поэт Василий Майков⁶². Его текст до нас не дошел, но вполне очевидно, что он носил актуальный и программный характер. Тем же периодом датируются включенные в сборники произведений В.Майкова новогодние «Стихи на 1777 год», где есть следующие примечательные строки: «И слава росская по всей земли гремит, // Взывая навсегда немолчными устами, // Что мы к монархине усердием горим // И будем доле цвесть, чем Греция и Рим, // Доколе род Петров владети будет нами» (курсив Н.Л). И уже той же зимой развернулось строительство наиболее масштабного сооружения города — спроектированного по образу и подобию древних римских акведуков Каменного моста над рассекавшим Калугу Березуйским оврагом). Грандиозный для масштабов города виадук стал своего рода метафорой пришествия Просвещения на берега Оки, архитектурным символом, наглядно выражающим сформулированные Майковым идеи наследования екатерининской Россией античной традиции. Даже теперь, двести с лишним лет спустя, мост впечатляет явно нефункциональной избыточностью масс и форм — его задумали и возвели в полном соответствии с тем преувеличенно «грандиозным» образом имперского Рима, который создавали офорты Джованни Баттиста Пиранези и картины очень популярного среди высшего слоя «русских европейцев» французского живописца Юбера Робера.

В ту эпоху пример выражения архитектурными средствами идеи наследования величия классической древности активно подавала Британская империя, где основными заказчиками подобного рода проектов выступали представители аристократии. Немало любителей античной художественной традиции можно было встретить и среди магнатов хорошо знакомой М.Н.Кречетникову Речи Посполитой, многие из которых, подобно ему самому, отличались выраженным англофильством. Характерное для этой среды стремление к своеобразному строительному соперничеству регионов и их первых лиц с метрополией и короной оказалось совсем не чуждо и Михаилу Никитичу. Те же амбиции наглядно проявились и при проектировании Каменного моста в Калуге, в этом сооружении явно стремление вписать обновляемый город в общеевропейский градостроительный контекст грамотно, адекватно, со знанием дела.

Нас не должна смущать, как смущало идеологически ангажированных историков советского периода, близость окружения Кречетникова масонским кругам. Масонство в ту эпоху было носителем самых передовых идей эстетического преобразования среды обитания и пространственного благоустройства.  Правой рукой Кречетникова в управлении Калужским наместничеством был видный масон Семен Веницеев. Известно также, что идеолог торжеств в Калуге по случаю обретения городом и регионом нового статуса Василий Майков именно в середине 1770-х годов становится одним из ведущих в России литературных выразителей сложного комплекса просветительских и религиозно-философских концепций «вольных каменщиков»⁶³. Достаточно обратиться к истории проектирования и строительства Бата, на прямое цитирование элементов планировки которого в осуществленном проекте реконструкции Калуги мы обратили внимание в начале статьи, чтобы убедиться: осуществлявшиеся в этом английском городе на протяжении нескольких десятилетий архитектурные проекты не в последнюю очередь были реализацией именно масонской идеологической программы⁶⁴. В «Конституции вольных каменщиков» Джеймса Андерсена, изданной в Лондоне в 1723 году, есть пункт, заслуживающий того, чтобы процитировать его дословно. Как провозглашается в этом документе, «если склонность к подлинному древнему строительству будет какое-то время господствовать среди титулованных лиц, джентльменов и образованных людей, этот остров (имеется в виду, разумеется, Великобритания .– Н.Л) станет повелителем всей земли в проектировании, рисунке и управлении художествами, способным научить другие нации всему, что связано с великолепием искусства»⁶⁵. Конечно, В.Майков и тот круг, общие умонастроения которого формулированы в его «Стихах на 1777 год», прочили на роль наследницы Рима, а значит, и «повелительницы всей земли» не Англию, а Россию, однако единство их исходных установок с декларациями британских масонов налицо. В этом контексте упомянутые архитектурные цитаты становятся важнейшим ключом к пониманию символики калужского Каменного моста и градостроительного «кода» Калуги конца XVIII века в целом: как отмечает Н.О.Душкина, в круглой форме площади Роял-Серкес (Королевский цирк) «угадывалась образная связь с Колизеем», а при создании серповидного ансамбля Роял-Кресент (Королевский полумесяц), были использованы не только масштаб, но и параметры античного амфитеатра Флавиев⁶⁶. Вполне очевидно, что сама идея художественной переклички c императорским Римом и его наиболее значительными сооружениями заимствована у английских «братьев» и носит программный характер. Надо сказать, что документальных подтверждений причастности самого калужско-тульского наместника к масонским ложам нам обнаружить не удалось, однако очень показательно, что Михаил Никитич был активным подписчиком издаваемого Н.И.Новиковым журнала «Утренний свет»⁶⁷.

Одна из ведущих категорий в архитектурно-пространственной эстетике второй половины XVIII века, творческое осмысление которой также тесно переплетено с историей создания градостроительной композиции Бата — живописность ландшафта. Это понятие обозначало прежде всего подобие местности «идеальным пейзажам» Римской Кампаньи. Территории, где расположены Калуга, Полоцк и Витебск, во многом сходны по рельефу. В каждом из этих городов легко найти уголки, которые можно было бы сделать напоминающими окрестности Рима. «Оживление» в реальном пространстве картин знаменитых пейзажистов было повсеместно распространенным приемом устроителей пейзажных парков, и подобного рода идеи с большой долей вероятности могли вынашиваться Кречетниковым и его окружением еще в северо-западной Белоруссии. Быстрота, с которой был спроектирован и возведен калужский Каменный мост, наводит на мысль, что сама идея подобного виадука возникла гораздо раньше, а именно в Витебске, где аналогичное по художественному образу сооружение должно было заменить деревянный мост, ставший в результате осуществленных там в первой половине 1770-х годов архитектурных преобразований сердцевиной градостроительной композиции⁶⁸. На берегах Западной Двины такая замена состоялась лишь в 1814 году⁶⁹. В Калуге возможности реализации амбициозных проектов оказались более благоприятными.

Если попробовать отыскать конкретные прототипы кречетниковского Каменного моста, то первым в их числе, несомненно, окажется античный акведук Клавдия, запечатленный на неоднократно репродуцировавшейся граверами XVIII века (и, следовательно, хорошо знакомой просвещённому дворянству России) картине Клода Лоррена «Вечер среди римских руин, или Упадок Римской империи»⁷⁰. Можно сказать, кречетниковский проект и представлял собой «оживление» этого произведения. На это наталкивают и строки уже цитировавшегося стихотворения В.Майкова: «Прешли величества и Греции, и Рима. // О Боже, Царь веков, в Россию ты воззри // И благо по ее пределам распростри». Их можно было бы добавить как расширение к программному названию картины Лоррена. То, что в Риме было символом величия и превратилось в руины, переносится на новую почву и возрождается к новой жизни — в еще более грандиозно-величественном виде.

Что касается пропорционального соотношения ширины арок и простенков Каменного моста, источником вдохновения создателей его замысла, думается, можно считать римские ворота Порта Маджоре, точнее, их изображение на одном из офортов Дж.Б. Пиранези. А соотношение ширины и высоты напоминает один из поздних римских акведуков, носящий имя императора Александра Севера. Относительная измельченность вертикальных членений создает зрительный эффект головокружительной высоты при взгляде на устои виадука сверху или со дна оврага, а общая избыточность каменной кладки заставляет вспомнить знаменитый пиранезиевский вид фундаментов мавзолея Адриана. В то же время при обзоре издали мост выглядит гораздо более близким к воплощению идеала «благородной простоты и спокойного величия», смысловым акцентом пасторального ландшафта. Соединение в одном произведении героического пафоса и сентименталистских парадигм очень характерно для эстетического сознания последней четверти XVIII века. В творчестве того же В.Майкова торжественные строфы «Стихов на 1777 год» контрастно сочетаются с написанной несколькими месяцами или, возможно, даже неделями позже идиллической драмой под характерным названием «Деревенский праздник, или Увенчанная добродетель». В литературном кругу, связанном с именами Майкова и Хераскова, очень высоко ценилось творчество швейцарского поэта и художника Солoмона Геснера, иллюстрировавшего свои книги собственноручно выполненными гравюрами и завоевавшего немалую популярность среди устроителей пейзажных парков во всей Европе.Для работ Геснера очень характерна наметившаяся еще в полотнах культовых для века Просвещения пейзажистов предыдущего, XVII, столетия, поэтизация глубоких впадин рельефа, ложбин и оврагов. Для проектировщиков новой Калуги Березуйский овраг несомненно должен был напоминать собирателям европейских гравюр и библиофилам некоторые художественные работы этого мастера,

Есть все основания и для интерпретации художественного образа кречетниковского виадука и в предромантическом ключе. Его легко ассоциировать с прорезанной арками средневековой крепостной стеной, с мостом, ведущим в замок или городскую крепость.Можно даже сказать, он выступает в роли своеобразного художественного замещения никогда не существовавших каменных укреплений калужского кремля. Если продолжить поиск западных параллелей, можно вспомнить об одной из достопримечательностей хорошо знакомой Кречетникову архитектурной школы Речи Посполитой. Речь идет о возведенном в XVII веке и известном своими «арками чрезвычайной высоты»⁷¹ (слова современника Михаила Никитича, немецкого путешественника В.Шлемюллера) монументальном каменном мосте между Старым и Новым замками польских королей в Гродно. Сильная вытянутость арочных пролетов напоминает образцы готики. В то же время явная «акведукообразность» калужского памятника имеет отдаленный в пространстве и времени прообраз (или просто аналог): виадук XVI века, сооруженного известным архитектором французского Ренессанса Жаном Бюлланом в замке полководца Анна де Монмаранси Фэр-ан-Тарденуа в Пикардии. Подобный же «мост в подражание акведукам древних» проектировался в 1768 году британским архитектором Робертом Адамом для аристократического имения Бувуд-парк в окрестностях Лондона, однако проект остался неосуществленным, и хотя позже был опубликован, но это произошло лишь в 1779 году⁷², когда виадук в Калуге был уже построен.

При всем том кречетниковский Каменный мост не мог не вызывать и чисто российских, тоже романтических, ассоциаций, столь же разнородных и столь же величественных, например, со старинными, возведенными еще при Иване III подклетами «кремлевских стороений», открывшимися для всеобщего обозрения именно тогда, в 1770-е годы, после расчистки строительной площадки для баженовского дворца, а также с Воскресенским мостом через Неглинную (его устои ныне открыты для обозрения в подземном пространстве Манежной площади как ключевой элемент экспозиции Музея археологии Москвы). В этом же смысловом ряду — функционирующий по сей день, известный каждому москвичу Троицкий мост, ведущий в Кремль через Кутафью башню: он также отличается гладкостью монументальных стен, что в общем контексте мостостроительной традиции было большой редкостью. Многие современники Кречетникова еще хорошо помнили разобранный в 1767 году мост⁷³, переброшенный при старшем брате Петра I Федоре Алексеевиче через пруд в царской усадьбе Измайлово, перекликающийся с калужским виадуком обилием арок. И, наконец, едва ли не самая пафосная и в то же время очевидная по своей знаковости параллель — это достопримечательность уже Нового времени, петергофский Большой грот, в глазах россиян XVIII века — символ европеизации России и ее нового места в Европе и мире.

 Вполне очевидно, что для универсалистского сознания века Просвещения все эти сходства и подобия, частично укоренявшие виадук в отечественной почве, означали прежде всего актуальность и всеохватность антично-ренессансной традиции. Тот же грот в Петергофе с точки зрения знатока мировой архитектуры — а в образованном русском обществе екатерининской эпохи таковых было немало — представляет собой не что иное, как развитие архитектурной темы, представленной в свое время Гротом сосен в ренессансном замке Фонтенбло, построенном по заказу претендовавшего на корону Священной Римской империи французского короля Франциска I⁷⁴.

Затеяв подобное строительство в губернском городе, Кречетников рисковал навлечь на себя обвинения в неуместной растрате казенных денег и непомерных амбициях. Но поддержка Екатерины II была однозначной — 10 марта 1777 года утверждается новый герб Калуги, украшенный императорской короной, символизировавшей, по геральдической логике, планируемое размещение там путевого дворца. На «высочайше конфирмованном» 13 июня 1778 года варианте проектного генерального плана Калуги обширный участок будущего дома П.М.Золотарева к западу от Березуйского оврага никак не эксплицирован⁷⁵, и это дает основания предполагать, что виадук должен был, по крайней мере теоретически, стать частью ансамбля путевого дворца императрицы.

Калужский мост-виадук создавался непосредственно вслед за началом строительства баженовского Царицына. Как известно, императрица и ее двор провели в бывшей усадьбе Кантемиров летние месяцы 1775 года. Осенью первоначальный проект «готической» подмосковной монаршей резиденции был утвержден, а в середине декабря того же года Екатерина с большой группой приближенных посетила будущий «наместничий город» Калугу⁷⁶. Естественно предположить, что своими впечатлениями о тамошних живописных ландшафтах, напоминающих царицынские, она поделилась с встретившими ее 21 декабря в Твери⁷⁷ новгородским и тверским наместником Я.Е.Сиверсом и Кречетниковым, напомним, управлявшим в то время Тверской губернией. Сиверс имел репутацию неформального советника императрицы по строительным делам⁷⁸. Он посещал Царицыно в сентябре 1775-го, именно тогда, когда Екатерину более всего могло интересовать его мнение о замысле, разрабатывавшемся В.И.Баженовым⁷⁹. Более чем вероятно, что в распоряжении Сиверса были копии баженовских чертежей. Очевидный исполнитель этих гипотетических копий — не кто иной, как П.Р.Никитин, несомненно, оставлявший экземпляры и для себя. Есть основания думать, что с проектом Царицына должен был быть хорошо знаком и Кречетников.

Менее года спустя, во время пребывания Михаила Никитича в Петербурге, после ознакомительной поездки по Калужской губернии⁸⁰, общая идея возведения Каменного моста реально могла быть уже согласована. Судя по ранее публиковавшимся материалам, связанным с историей создания калужского Оперного дома, и в Калуге, и в столице наместника сопровождал П.Р.Никитин⁸¹. Не исключено, что уже готовый эскизный проект обсуждался и, возможно даже, редактировался совместно с кем-либо из столичных архитекторов. В этом контексте калужский виадук воспринимается как своеобразная рефлексия на тему реализованного несколькими годами позже в сильно измененном виде проекта Большого моста в Царицыне, «готические» формы которого нисколько не мешали московскому генерал-губернатору Я.А.Брюсу именовать его в известном письме Екатерине II не иначе как «акедюком»⁸².

Многозначность и многочитаемость зрительского восприятия калужского виадука соответствует рекомендациям высоко ценимого русской императрицей У.Чемберса, изложенными в его изданной в 1772 году на русском языке брошюре «О китайских садах» — напомним: в Европе XVIII века ландшафтные парки часто называли англо-китайскими. Дальневосточные строители, пишет британский архитектор, «обыкновенно делают простые необтесанные мосты от одной каменной горы до другой через крутейшую часть порогов»⁸³. Если сделать поправку на различие ландшафта и наиболее употребительного строительного материала в Китае и в Центральной России, можно считать, что кирпичный виадук через Березуйский овраг именно подобным образом и построен. Энциклопедически образованным созидателям художественной культуры эпохи Просвещения его пятнадцать арок должны были напоминать не только о древнем Риме, а также о далеком европейском и недавнем русском средневековье, но и о знаменитом семнадцатиарочном мосте в пекинском парке Ихэюань, наглядно подтверждая чемберсовскую мысль о «некоторой общности китайской архитектуры с античной»⁸⁴. Летом 1776 года граф Яков Сиверс писал Михаилу Кречетникову из Царского Села о производящихся там «удивительных работах», в числе которых одной из самых впечатляющих было возведение Большого каприза — постройки, где модная со времен петровского барокко и европейского рококо «китайщина» интерпретирована в предромантическом духе.

Весьма вероятно, на окончательную редакцию проекта виадука в Калуге повлияло еще одно обстоятельство. Друг М.Кречетникова полковник князь Семен Херхеулидзев, ставший, вместе с П.Никитиным, советником калужской Казенной палаты и одновременно одним из основателей местного Оперного дома, за несколько месяцев до переселения в «наместничий город» вернулся из Константинополя, где участвовал в дипломатической миссии князя Н.В.Репнина⁸⁵.В тот же год в Петербурге публикуются записки шотландского путешественника Джона Белла Антремони, где в разделе, посвященном турецкой столице, первой из описываемых достопримечательностей оказывается акведук императора Валента⁸⁶. Возможно, грузинский князь привез с собой какие-либо графические материалы. Так или иначе, но две арки по центральной оси Каменного моста над Березуйским оврагом выглядят сознательно стилизованными под пропорции стамбульского памятника, а общий облик двух построек достаточно близок.

Еще один древний монументальный каменный водопровод, художественный образ которого мог послужить ориентиром при проектировании калужского Каменного моста — это акведук Теодориха в Сплите, изображенный в увраже Р.Адама, посвященном расположенному в этом городе на территории современной Хорватии дворцу Диоклетиана⁸⁷. Гипотетические следы знакомства М.Кречетникова и П.Никитина с этим огромным фолиантом, изданным в Лондоне в 1764 году, прослеживаются и при анализе других построек калужского архитектурно-градостроительного ансамбля конца 1770-х — начала 1780-х годов.

Наиболее характерная особенность непосредственно соседствующего с виадуком и строившегося практически одновременно с ним комплекса губернских Присутственных мест — это анфиладное расположение парадных въездов на его территорию. Сходную планировку имеет ансамбль Большого Царскосельского дворца, но там приехавший гость оказывался на обширном парадном дворе. В Калуге же две монументальные арки связывал прямой уличный проезд, отрезок главной трассы города, и эффект восприятия структурированного таким образом пространства оказывался нетрадиционным и неожиданным. Классический образец использования подобной архитектурно-планировочной композиции — все тот же сплитский дворец Диоклетиана. Еще две аналогичные арки Присутственных мест, перпендикулярные «анфиладным», ведут в глубь ансамбля, и благодаря им углы комплекса напоминают известный по офорту Дж.Б.Пиранези портал древнеримского портика Октавии, но не руинированный, каким он был в XVIII веке, а мысленно воссозданный в первоначальном виде.

Ордерное оформление ворот также в основе своей сугубо «римское», выдержанное в духе иконографической традиции, связанной со знаменитой аркой Тита, но ориентированное на более ранние прообразы, относящиеся к эпохе императора Августа. Именно к этому времени, золотому веку античной истории, относится сохранившийся на территории Франции мост Флавиана в Сен-Шама на реке Тулубр⁸⁸ c двумя лаконичными по художественной отделке монументальными арками, «анфилада» которых с очень большой долей вероятности могла послужить первоисточником замысла восточной и западной арок Присутственных мест с проходящей под ними транспортной магистралью. Дальнейшее развитие античная или, точнее, антично-ренессансная тема в Калуге Кречетникова и Никитина получила при создании ныне утраченных Московских ворот, напоминающих римские Фламиниевые ворота, возведенные в эпоху Возрождения по проекту Микеланджело⁸⁹ на основе композиционной схемы, привычно ассоциируемой с аркой Тита, в едином ключе с арками Присутственных мест. Московские ворота фланкировались двумя обелисками, один из которых сохранился, практически идентичными обелиску у Каменного моста.

Гравюры из адамовского альбома реально могли повлиять и на замысел еще одного, не в меньшей степени заслуживающего внимания памятника кречетниковской Калуги — Гостиного двора. Увенчивающая его фасад декоративная «акведукоподобная» аркатура перекликается с аркатурой ворот диоклетианова дворца, а «готическая» обходная галерея — с лоджией нижнего яруса сплитской ренессансной ратуши, также запечатленной британским архитектором⁹⁰.

Любопытная и необычная деталь фасада Присутственных мест — оконные проемы третьего этажа северо-восточного крыла комплекса в виде стрельчатых треугольных ниш — также английского происхождения: их прообраз легко обнаруживается в оформлении павильона «Альхамбра» в парке Кью под Лондоном, широко известном в Европе XVIII века благодаря увражу У.Чемберса⁹¹. Именно в этом издании граф З.Чернышев нашел образец для ярополецкой «мечети»⁹².

Присутственные места и Гостиный двор формируют контуры весьма своеобразной и поистине уникальной для русского градостроительства екатерининской эпохи центральной площади Калуги. Выход на нее главной улицы города в угловой точке, глаголеобразные очертания, диагональное положение доминанты — все это признаки готической планировки⁹³. Подобные старинные центры городов М.Кречетников и его сподвижники по Семилетней войне и сражениям с польскими конфедератами не раз видели в Центральной и Восточной Европе. В Полоцке и Витебске Михаилу Никитичу довелось руководить закреплением новыми постройками композиционных структур именно такого типа. И как-бы для того, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, комплекс торговых рядов получает ярко выраженный «готический» облик и во внешнем оформлении. Как итог деятельности наместника, панорама площади при въезде на нее с московской трассы стала отдаленно напоминать известную эрмитажную картину Каналетто с видом Дворца дожей в Венеции⁹⁴. Окончательно этот замысел осуществился лишь более тридцати лет спустя. Увидеть его воплощение скоропостижно скончавшемуся 9 мая 1793 года на Западной Украине генерал-губернатору, которому через несколько дней Екатерина II присвоила, как оказалось, посмертно графский титул, было уже не суждено. Все три посткречетниковских десятилетия в Калуге работал сменивший П.Р.Никитина еще в 1785 году губернский архитектор Иван Денисович Ясныгин, начинавший свой творческий путь в баженовской Экспедиции Кремлевского строения.

Образ города в целом художественно осмыслен в полном соответствии с духом и буквой теории и практики английского ландшафтного парка. Общая схема плана города напоминает образцы переходного, между регулярным и пейзажным, стиля в британском садово-парковом искусстве первой половины XVIII века. Главная трасса ориентирована на живописный склон на противоположном берегу Оки. Продолжение магистрали в западной части города также ведет к видовой площадке на обрывистом плато, с которой открываются исключительно живописные панорамные виды⁹⁵. Прямые улицы эффектно контрастируют с криволинейными. Нейтральный, фоновый характер рядовой застройки подчеркивает стилистическую полифонию ключевых сооружений — к многозначно-«античному» Каменному мосту, «западносредневековому» Гостиному двору и раннеклассическо-«римскому» административному комплексу необходимо приплюсовать «ренессансный» Троицкий собор и более ранние каменные церкви, вместе со старинными палатами придающие этому продуманно дозированному многообразию национальный российский колорит. И уже совсем не удивительно, что такую довольно причудливую общую картину дополнило еще и планировочное уподобление другой, «более классицистической», части реконструированного города далекому британскому Бату.

И еще один, очень показательный, штрих к портрету наместника: окончательный вариант новой планировки Калуги императрице на утверждение не представлялся⁹⁶ — русский англофил Михаил Никитич Кречетников действовал так, как если бы он был частным лицом. «Как бы какой английский лорд» — как тут не вспомнить знаменательные слова Болотова...

Многое в историческом центе Калуги по сей день сохранилось в том виде, в каком задумывалось в последней трети XVIII века. Уже в середине следующего столетия город вступил в фазу экономического упадка и довольно скоро стал восприниматься как безнадежно провинциальный. Он остался историческим заповедником, но сегодня приметы остановившегося времени зачастую очень мешают адекватно воспринимать архитектурные образы эпохи Просвещения. А ведь они заслуживают того, чтобы быть понятыми и оцененными — и не только в российском, но и в общеевропейском и даже общемировом контексте.

 

¹ Гайшинец Е.В. Творчество архитектора Петра Никитина и его значение в развитии русской архитектуры: Дисс.на соиск. уч. ст. канд. архитектуры. М., 1991. С. 80.

² См.: Лукьянов Н.А. Калуга Михаила Кречетникова и Петра Никитина. Общеевропейский контекст // XVIII век: Ассамблея искусств. Взаимодействие искусств в русской культуре XVIII века. М., 2000. С. 265.

³ Душкина Н.О. Ансамбль Бата: Опыт стратиграфического анализа // Архитектура мира. Вып.7. М., 1998. С. 41-49.

⁴ Там же. С. 41.

⁵ Гаряeв Р.М. Регулярные планы русских городов как памятники градостроительства XVIII века // Архитектурное наследие и реставрация. Реставрация памятников истории и культуры России. Вып. 3. М., 1988. C. 136-137.

⁶ 3аписки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. СПб., 1865. С. 233 (цит. по: Кудрявцева Т.В. Декоративно-прикладное искусство екатерининской эпохи. Екатерина Великая. Русская культура второй половины XVIII века: Каталог выставки. СПб., 1993. С. 36).

⁷ Сборник Императорского Российского исторического общества (Сб ИРИО). Т. 51. СПб., 1886. С. 505.

⁸ ОР PГБ. Ф. 397. К. 1. Ед. хр. 48; Ф. 41. К. 97. Ед. хр. 13. Л. 1-1 об.

⁹ Письма к генералу и кавалеру Михаилу Никитичу Кречетникову графа Захара Григорьевича Чернышева и других, с 1769 по 1785 год. М., 1863 (отд. изд и в журнале: Чтения в обществе истории и древностей российских (ЧОИДР). 1863. Кн. 4: Октябрь — декабрь; (отд. пагинация). № 51.

¹⁰ Морошкин М. Иезуиты в России с царствования Екатерины II и до нашего времени. Ч. 1. СПб., 1867. С.71.

¹¹ Орлов В. Тайны полоцкой истории. Минск., 1995. С. 366. Слюнькова И.Н. Монастыри восточной и западной традиций: Наследие архитектуры Беларуси. М., 2002. С. 308.

¹² См.: Лушпай В.Б. Иезуиты в политике Екатерины II // Вопросы истории. 1999. № 8. C. 132-133.

¹³ ОP РГБ. Ф. 41. К. 97.Ед. хр. 13. Л.7 об.

¹⁴ Квитницкая Е.Д. Белорусские коллегиумы XVIII века // Архитектурное наследие. Вып. 19. С. 23.

¹⁵ Митрошенко И.Я. Иезуиты в восточной части Белоруссии с 1579 по 1772 год. // Полоцко-Витебская старина : Изд. Витебской ученой архивной комиссии. Вып. 2. Витебск, 1912. С. 52.

¹⁶ Квитницкая Е.Д. Указ. соч. С. 25.

¹⁷ Болотов А.Т. Указ. соч. Стлб. 1175.

¹⁸ Цит. по: Квитницкая Е.Д. Указ.соч.С. 25.

¹⁹ ОР РГБ. Ф. 41, к. 97. Ед. хр. 13. Л. 9.

²⁰ Там же. Л.7.

²¹ Турчин В.С. Новое чувство природы: Пейзаж как живопись или облик природы в усадьбе // «…в окрестностях Москвы» : Из истории русской усадебной культуры XVIII — XIX веков. М., 1979. С.184.

²² Письма к генералу и кавалеру… №48.

²³ Там же. С. 19.

²⁴ Там же.

²⁵ Там же.

²⁶ РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Ед. хр. 898.

²⁷ «Белорусской генерал-губернатор предложил комиссии представленный к нему от псковского губернатора городу Пскову план с прожектом для построения казенных и публичных строений как то канцелярия воеводской дом <…> и протчего в площади с приезду от реки Великой, который комиссия рассматривала не входя в разрегулирование всего города, а сколько возможно некоторые улицы проложа прямее всеподданнейше представляет и просит <...> конфирмации» (РГАДА. Ф. 248. Кн. 4054. Л. 8. Январь 1774 г.).3 февраля того же года проект был утвержден императрицей (там же. Л.7). Описание и оценку проекта см.: Каменева Т.Е. Деятельность Комиссии о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы в 1772–1774 гг. и роль И.Е.Старова в этой работе // Памятники русской архитектуры и монументального искусства : Пространство и пластика. М., 1991. С. 134-135.

²⁸ Письма к генералу и кавалеру… №. 19.

²⁹ Квитницкая Е.Д. Указ.соч.С. 25, 23.

³⁰ Чарняуская T. I. Архiтэктура Вiцебска. 3 ricторыi планiроуki i забудовы горада. Мн., 1980. С. 27; Квитницкая Е.Д. Административные здания Белоруссии конца XVIII века // Архитектурное наследство. Вып. 20. М., 1972. C. 14.

³¹ Квитницкая Е.Д. Такм же. С. 14; РГАДА. Ф. 248. Оп. 160. Ед. хр. 1504, 1505 (проект И.Е.Старова).

³² Квитницкая Е.Д. Приемы формирования торгово-административного центра Витебска в XVIII веке // Архитектурное наследство. Вып. 22. М., 1974. С. 148.

³³ См.: Онa же. Архитектура Белоруссии. Архитектура XVIII века // Всеобщая история архитектуры. Т. 6. М., 1968. С. 505.

³⁴ См.: Ромашин И.Е. Источники по истории общественных представлений в провинциальных культурных центрах Калужско-Тульского региона конца XVIII — начала XIX века: Автореферат дисс. на соиск. уч. ст. канд. ист. н. М., 1997. С. 15.

³⁵ РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Ед. хр. 729. Ч.. 1. Л. 14.

³⁶ См.: Бедлинский К.Б. Калужский театр : Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. канд. искусствоведения. ?., 1971; Он же. Калужский театр. Тула, 1977. С.16-34.

³⁷ Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Т. 3. СПб., 1872. Стлб. 1091

³⁸ Там же. Стлб. 1094

³⁹ Там же.

⁴⁰ Там же. Стлб. 1119-1120.

⁴¹ Там же. Стлб. 1150-1160.

⁴² Там же. Стлб. 1175.

⁴³ Там же. Стлб. 1162-1164.

⁴⁴ Там же. Стлб. 1164, 1176.

⁴⁵ Там же. Стлб. 1176.

⁴⁶ Там же.

⁴⁷ Там же. Стлб. 1166.

⁴⁸ Там же. Стлб. 1151

⁴⁹ Там же. Стлб. 1158.

⁵⁰ Дата рождения С.Н.Веницеева и Я.И.Булгакова — 1743 г. (Словарь русских писателей... Вып. 1. С. 147, 129). О Н.С.Давыдове А.Т. Болотов, родившийся в 1738 г. (там же, с. 114), пишет как о человеке моложе себя (Болотов А.Т. Указ. соч. T. 3. Стлб. 1073).

⁵¹ Шевелева О., Савельев Ю. Михайловское. // Дворянские гнезда России: История, культура, архитектура. Очерки. М., 2000. С. 122-124; Перфильева Л.А. Архитектурные увражи Ж.-Ф. Неффоржа и практика усадебного строительства в России второй половины XVIII в. Русская усадьба. Вып. 4 (20). М., 1998. С. 272-274.

⁵² Болотов А.Т. Указ.соч Т. 3. СПб., 1872. Стлб. 1185.

⁵³ Цит. по: Шевелева О., Савельев Ю. Указ. соч.С. 122-124;

⁵⁴ Болотов А.Т. Указ. соч. Стлб.1176, 1185-1186.

⁵⁵ Хейден П. Русское Стоу // Памятники истории и культуры Санкт-Петербурга. Вып. 4. С. 104-110. См. также: Кросс Э. Британские садовники и мода на английские парки в России конца XVIII века // С берегов Темзы на берега Невы: Шедевры из собрания британского искусства в Эрмитаже. [СПб.], 1997. С. 89.

⁵⁶ Письма к генералу и кавалеру … С. 3-50; ОР РГБ. Ф. 397. К. 1. Ед.хр. 35.

⁵⁷ Чекмарев А. Ярополец // Дворянские гнезда России…. С. 200, 207

⁵⁸ Фототека ГНИМА им. А.В. Щусева. НВРНВ 259.

⁵⁹ Шевелева О., Савельев Ю. Указ. соч. С. 122-123.

⁶⁰ Чекмарев А. Указ. соч. С. 197

⁶¹ Иловайский Д.И. Граф Яков Сиверс // Сочинения Д.И. Иловайского. M., 1884. С. 566.

⁶² Бедлинский К.Б. Указ. соч.С.18.

⁶³ Майков Л.Н. О жизни и сочинениях Василия Ивановича Майкова. СПб., 1867; Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 2 (К-П). СПб., 1999. С. 258-260; Сахаров В.. Иероглифы вольных каменщиков: Масонство и русская литература XVIII — начала XIX века. М., 2000. С. 77-79.

⁶⁴ Там же.

⁶⁵ Цит. по: Душкина Н.О. Ук. соч. С. 46.

⁶⁶ Там же. С. 43

⁶⁷ Самарин А.Ю. Читатель в России во второй половине XVIII века. М., 2000. С. 24.

⁶⁸ Егоров Ю. Градостроительство Белоруссии. М., 1954. С. 8.

⁶⁹ Квитницкая Е.Д. Приемы формирования торгово-административного центра Витебска в XVIII веке… С. 144.

⁷⁰ В ее основу положена графическая композиция «Пасторальный ландшафт с аркой Тита». См.: Лукьянов Н.А. Ук. соч. С. 263,267.

⁷¹ Цит. по: Квитницкая Е.Д. Планировка Гродно в XVI–XVIII вв. // Архитектурное наследство. Вып. 17. М.,1964. С. 36.

⁷² The Works in Architecture of Robert and James Adam. Vol. 2. L., 1931. (1-st ed. — 1779). Part. 3, pl. 7.

⁷³ Датиева Н.С. Измайлово: Памятники архитектуры XVII—XIX вв. М., 1989.

⁷⁴ См.: Демидова М. Образ итальянского дворца при дворах европейских владык // Пинакотека. 2003. № 1-2 (16-17). С. 37-38.

⁷⁵ Полное собрание законов Российской Империи (Собрание первое): Книга чертежей и рисунков (Планы городов) СПб, 1839. № 123.

⁷⁶ Камер-фурьерский церемониальный журнал 1775 года. СПб., 1878. С. 794-798.

⁷⁷ Там же. С. 815-818.

⁷⁸ Иловайский Д.И. Указ. соч.С. 566).

⁷⁹ Камер-фурьерский церемониальный журнал. С. 573-574

⁸⁰ Камер-фурьерский церемониальный журнал 1776 года. СПб., 1880. С. 617, 627, 646; Клокман Ю.Р. Социально-экономическая история русского города. Вторая половина XVIII века. М., 1967. С. 143.

⁸¹ П.Р.Никитин приехал в Калугу не позднее, чем ранней осенью 1776 г., поскольку строительство «оперного дома» по подписанному им проекту началось уже в сентябре (см.:.Гайшинец Е.В. Указ.соч. С.84; Бедлинский К.Б.. Указ. соч. (1977). С.17). Проект не мог быть составлен в другом месте, так как, напомним, речь шла о реконструкции и надстройке только что приобретенного городской казной каменного амбара (см.: Бедлинский К.Б. Указ.соч. С.18-19). Строительные работы велись не под авторским надзором, а под руководством другого лица. (см. там же). Поэтому логично сделать вывод, что архитектор сопровождал наместника во время его поездки в столицу.

⁸² Бердникова Т.Е. «Напоминает век древнего Рима…» : Мосты и ворота в ансамбле // Царицыно — сущий рай: К 225-летию ансамбля «Царицыно» // Памятники Отечества. 2000. № 45-46 (1-2). С. 85-86

⁸³ [Чемберс У.] О китайских садах. Перевод книги, сочиненной господином Чемберсом. СПб.,1771,.С. 14.

⁸⁴ Згура В.В. Китайская архитектура и ее отражение в Западной Европе. М., 1929. С. 23.

⁸⁵ ОР PГБ. Ф. 41 К. 97 Ед. хр. 13. Л.7-7 об., 11; [Булгаков Я.И.] Российское посольство в Константинополе 1776 года. [СПб]., 1777. С. 3, 11, 14, 32 и др.; Бедлинский К.Б. Калужский театр. Тула, 1977. С. 17.

⁸⁶ [Белл Антремони Дж.] Белевы путешествия чрез Россию в разныя асиятския земли, а именно: в Испаган, в Пекин, в Дербент и Константинополь. СПб., 1776. С. 225-226.

⁸⁷ Adam, R. Ruins of the Palace of the Emperor Diocletian at Spalatro in Dalmatia [Lnd.], 1764. Pl .LXI.

⁸⁸ Mesquii, J. Le pont en France avant le temps des ingenieurs. P., 1986. Р. 19-20.

⁸⁹ Виньола Дж.Б. Правила пяти ордеров архитектуры. М., 1939. Ил. 38; С. 22, 159, 162.

⁹⁰ См.: Комелова Г., Уханова И. Сплит. Дубровник. М., 1976. С. 20, 33, 66.

⁹¹ Chambers, William. Plans, Elevations, Sections and Perspective Views of the Gardens and Buildings at Kew in Sury, the Seat of Her Royal Highness, the Princess Dowager of Wales. Lnd., 1763. –Pl. 20.

⁹² Чекмарев А. Указ. соч. №. 197, 200.

⁹³ Бунин А.В. Архитетурно-планировочное развитие средневековых городов центральной и западной Европы // Исследования по истории архитектуры и градостроительства. M., 1964. С. l37-138.

⁹⁴ См: Лукьянов Н.А. Указ. соч. С. 267-268.

⁹⁵ См.: Лукьянов Н.А. Уникальная территория; Город Калуга // Новый Акрополь. 1998. № 4(5). С.23-24.

⁹⁶ См.: Гайшинец Е.В. Указ. соч. С.80.