Александра Шувалова
О воспоминаниях моей бабушки
Бабушку свою, Александру Илларионовну, мать моего отца Ивана Павловича Шувалова, я почти не помню. Она скончалась, когда я была еще ребенком, после почти сорока лет жизни в эмиграции во Франции. Единственная связь с ней — это воспоминания, написанные ею под конец жизни. Почти все, что мне стало известным о бабушке, находится именно в ее воспоминаниях, которые она потом раздавала своим детям и внукам.
Благодаря этим запискам для меня раскрылись многие важные события ее жизни, и, читая мемуары, я представляю себе ее облик, кажется, что слышу ее голос.
Но на самом деле этот текст — не мемуары в точном значении этого слова. Написанное похоже, скорее, на серию маленьких очерков или пестрых рассказов, связанных между собой присутствием рассказчика-повествователя, который находится как бы в состоянии сна. Да, мне кажется, что эти воспоминания имеют какое-то сходство со сном. Ведь вся атмосфера жизни и та реальность, которая нашла отражение в воспоминаниях, относящихся к раннему периоду ее биографии — до революции и изгнания, — были далеки от тех условий, в которых она оказалась в эмиграции.
За мемуары бабушка принялась в 1942 году, когда ей было 73 года; последние прибавления относятся к 1957 году (скончалась она в 1959-м). «Мне давно говорят и дети мои и друзья, чтобы я записала все, что я видела и слышала за свою полную интересных, скажу, исторических впечатлений жизнь», — откровенно признается она в начале своего рассказа.
Важно иметь в виду, что свои воспоминания бабушка, «тетя Сандра», как её называли родственники и близкие друзья, писала для узкого круга, представителей ее многочисленной семьи, которые ее знали, уважали и любили. Этот текст не был предназначен для публикации; его оригинал с исправлениями, добавленными позже рукою моего отца, сохранился у меня. Увидели свет только несколько фрагментов этих мемуаров.
Например, лет пятнадцать назад кое-какие отрывки из них были опубликованы по-английски моим ныне покойным двоюродным братом, известным историком-византинистом сэром Дмитрием Дмитриевичем Оболенским (1918–2001), использовавшим фрагменты своей копии записок бабушки в своей книге мемуаров, изданной им на английском языке за два года до смерти
1.
Несколько лет назад на русском языке был напечатан небольшой отрывок, относящийся главным образом к периоду пребывания Александры Илларионовны в Одессе, когда ее муж — мой дедушка — Павел Павлович Шувалов исполнял обязанности одесского градоначальника, то есть с 1897 по 1903 год
2.
На основании этих двух неполных, а иногда погрешных копий сведения, изложенные в этих публикациях, начали распространяться в Интернете. С одной стороны, это был знак повышенного интереса к воспоминаниям, но с другой — обратный перевод с английского на русский язык отрывков, опубликованных в книге Д.Д.Оболенского, приводил к искажению смысла. Поэтому я благодарна редакции журнала «Наше наследие», которая согласилась опубликовать полный текст воспоминаний бабушки на русском языке.
Воспоминания Александры Илларионовны написаны стилистически просто и легко, а в духовном отношении — скромно. Самое затруднительное в восприятии мемуаров — отсутствие хронологии. Разные сюжеты часто перекликаются через десятилетия, они расположены вне строгих исторических рамок.
В своих воспоминаниях бабушка никому не дает никаких уроков, а просто описывает свои впечатления. С читателями она делится своими мыслями, настроениями, которые были навеяны жизнью ее семьи и историческими событиями.
Знает она, что такой подход не соответствует правилам исторического повествования, которое, как полагается, должно быть нейтральным и объективным: «<…> за отсутствие беспристрастности заранее прошу меня простить». Как правило, такие слова произносятся человеком, стоящим на исповеди. Александра Илларионовна как бы облегчает свое сердце от того тяжелого, что давно лежало у нее на душе: убийство любимого мужа Павла Павловича Шувалова в 1905 году и потеря двух старших сыновей — Николая (Николаши), погибшего на фронте совсем молодым, и Павла (Павлика), убитого во время Гражданской войны.
Мемуары пишутся чаще всего для самооправдания. Например, многие политические деятели прибегают к рассказу о прошлом, чтобы убелить свои прежние проступки или искупить ошибки. Я имею в виду, к примеру, мемуары министров и сановников при последнем императоре или членов Временного правительства и генералов Добровольческих армий в годы Гражданской войны, опубликованные в эмиграции в 1920–1930-х годах. Но бабушкины воспоминания иные: она описывает свои чувства и переживания, оказываясь совсем беспомощной перед событиями, совершившимися помимо ее воли. Она не мнит себя героем, а выступает просто как свидетель.
Но и в этой роли свидетеля Александра Илларионовна осмеливается обличать несправедливость. Так, много места в воспоминаниях уделено описанию драматичных последствий, к которым привело расследование катастрофы на Ходынке для карьеры ее отца и мужа. Бабушка была шокирована несправедливостью, постигшей этих двух самых близких ей людей. Но самой болезненной для нее оказалась реакция придворных, с которыми она была знакома и встречалась почти ежедневно: они начали шарахаться от нее, не желая возбудить недовольство великокняжеской четы.
Александра Илларионовна не преувеличивает свои заслуги. Например, нигде не говорит о том, что во время Первой мировой войны она ездила на фронт с отрядом Красного Креста и там занималась ранеными офицерами и солдатами, за что и была награждена четырьмя Георгиевскими медалями (удостоверение находится в хранящихся у меня ее бумагах). Она скупо рассказывает об убийстве любимого мужа, молчит о деталях этой трагедии, которая навсегда сломала ее жизнь. Подробности мне известны из рассказов ее старшей дочери Елизаветы Павловны, Сеты, моей тети и крестной матери, которая 13-летней девочкой сразу после кончины отца записала все, что помнила о нем. Эта тетрадь тоже хранится у меня, но опубликована быть не может: такова была воля Сеты, просившей, чтобы ее воспоминания остались достоянием семьи.
Бабушка моя не только жила в царствование трех последних российских императоров, но и каждого из них знала не понаслышке, общалась с ними в неофициальной обстановке. Согласитесь, такой случай в биографии человека редкость. Я приведу один пример, относящийся к ранним годам ее жизни: «Встречали мы часто, гуляя по набережной, государя Александра II. Впереди его бежал черный, с желтыми подпалинами, сеттер. Поравнявшись с государем, мои сестры и я кланялись, а он нам говорил: “Здравствуйте, маленькие Воронцовы!”».
В ту эпоху простота общественных нравов была неразрывно связана с доступностью в личных отношениях. Но вежливость надо было выказывать ко всем, без различия социального положения: это видно в эпизоде, описывающем официальный придворный ужин, когда к Александре Илларионовне подошел сам государь Александр III с блюдом в руках, чтобы проверить, как она обращается с прислугой.
Моя бабушка дружила с детьми Александра III и была с ними накоротке: с молодым цесаревичем, будущим императором Николаем II, и особенно с его сестрой Ксенией Александровной, с которой она оставалась в переписке до конца жизни. Из этой обширной переписки у меня сохранилась лишь небольшая часть: 85 писем и открыток, испещренных мелким почерком и иногда украшенных маленькими акварельными рисунками, сделанными рукой самой великой княгини.
Среди личных предметов, которые были дороги ее сердцу, находился брелок. Любопытна его история.
Вот что пишет бабушка, вспоминая 1880-е годы: «Кроме общества “Картофель” было еще “Гатчинское общество”, в котором числились: великая княжна Ксения Александровна, мои сестры и я, цесаревич Николай Александрович, великие князья <…>, мои братья, Барятинские, Нарышкин, Шереметевы». Члены этого общества носили своеобразные «потешные» ордена — так называемые «гатчинские». Для мужчин роль такого «ордена» играли значки или булавки, а для женщин — небольшая золотая подвеска, увенчанная императорской короной. На самом деле, такие изделия были произведениями ювелирного искусства, заказанными специально для каждой из них.
На одной стороне подвески помещался вензель цесаревича-наследника — «НА», а на другой — гравировка: «Санкт-Петербург — Гатчина. 6 мая 1889» (это был день совершеннолетия цесаревича Николая Александровича). Значок был именным, поэтому там же было выгравировано имя владелицы.
Гатчинский значок с именем Сандры, видимо, потерялся во время ее бегства из России, но сохранился экземпляр ее сестры Софки, и он достался моей бабушке после смерти последней в Афинах в 1953 году. Затем он перешел к моему отцу. Судя по всему, это единственный сохранившийся экземпляр.
Чтение воспоминаний бабушки затрудняется тем, что в тексте упоминается множество людей, состоящих большей частью в родстве друг с другом. Бабушка называет их семейными прозвищами или ласково-уменьшительными именами, поэтому часто нелегко понять, о ком идет речь. Публикация текста сопровождается примечаниями, которые позволяют определить каждое из упоминаемых лиц и уточнить степень их родства или служебные связи с основными героями рассказа.
Эти примечания, а также вводную статью, содержащую обзор жизненного пути автора воспоминаний, составил мой муж — французский филолог-славист профессор Антуан Нивьер. Текст иллюстрируется репродукциями бумаг и фотографиями из семейных архивов и собраний; большинство этих документов хранятся у меня и публикуются впервые.
Примечания:
1 Obolensky D. Bread of Exile: A Russian Family. London: Harvill Press, 1999.
2 Шувалова А.И. То, что я помню. Одесские фрагменты / Публ. и вступл. М.Талалая, прим. А.Нивьера // Дерибасовская — Ришельевская: Одесский альманах. № 1 (57). Одесса: Пласке, 2014. № 1 (57) С. 64–75.