Дмитрий Долгушин

Изображенный Эдем

Cемейный альбом и нравственная философия В.А.Жуковского 1840-х годов

После помолвки с Елизаветой фон Рейтерн, состоявшейся 3 (15) августа 1840 г., Жуковский принялся за подготовку к предстоящей ему семейной жизни — не только в отношении бытовом и материальном, но и в отношении поэтическом. Самозабвенно и увлеченно, как будто бы имея дело не с жизненной, а с художественной реальностью, он погрузился в разработку религиозно-философской автоконцепции¹ своего брака, которая, как он надеялся, претворившись в действительность и претворив саму эту действительность, станет окончательным решением проблемы «счастия», волновавшей его с юношеских лет. Автоконцепция эта нашла свое выражение в письмах родным, друзьям и царскому семейству, написанных Жуковским в промежутке от помолвки до первых лет супружества, и стала, если можно так выразиться, художественным эйдосом, по образцу которого поэт стремился выстраивать свою семейную жизнь, особенно поначалу.

Ключевой в ней была тема провиденциальности². В своих письмах Жуковский многократно настаивал, что его брак с Елизаветой фон Рейтерн — особый дар Промысла, что события, предшествовавшие свадьбе с ней, происходили помимо человеческой воли и «все устроилось само собою»³: «Божий перст указал мне угол семейный»⁴.

Подчеркивая решительную отграниченность «семейного» эона своей биографии от других ее этапов, Жуковский использовал любимый образ завесы, разделившей его жизнь надвое в тот момент, когда началось незримое и таинственное движение к браку: «жизнь как будто бы получила другое направление, между прошедшим и будущим опустился занавес»⁵. Процесс отделения прошедшего от будущего осуществлялся не только во времени, но и в пространстве. После свадьбы Жуковский поселился в маленьком Дюссельдорфе, в уединенном уголке, и некоторое время намеревался жить там, не возвращаясь в Россию. Сообщая об этом решении наследнику престола, поэт объяснял, что хочет «исключительно», «без раздела» «предаться новому своему быту», на некоторое время отстранившись от общественных связей и замкнувшись в нем: «...мой круг должен быть тесен, и в нем должно быть тихо и мирно»⁶. Мотив уединения оказывается одним из основных в картине брачной жизни, рисующейся воображению Жуковского. Для проживания в Дюссельдорфе он выбирает дом, расположенный уединенно, «отделенный от города прекрасным парком»⁷, и устраивает там «свой мир, отгороженный забором огорода»⁸.

Ближайший конфидент и постоянный эпистолярный собеседник Жуковского, его родственница и сочувственница А.П.Елагина, единственная из всех родных поэта побывавшая в «благословенном»⁹ «Дюссельдорфен-уголке»¹⁰, угадывает за словами Жуковского верный и адекватный его интенции образ — образ рая. Ведь рай — это тоже отгороженное, «отделенное» от остального мира место¹¹, сад, предназначенный для блаженства¹². Библейский Эдем омывается четырьмя реками: Тигром и Евфратом, Фисоном и Гихоном (Быт. 2, 10–13). Сам Бог, пишет Елагина Жуковскому, «велел им превратиться в Рейн и окружить то убежище, которое приготовил вашей чистой душе»¹³. Вход в Эдем охраняет херувим «с пламенным мечом обращающимся», чтобы не допускать недостойных к древу жизни (Быт. 3, 24); «херувим с пламенным мечом любви» должен сохранить семейный рай Жуковского от «смут и забот, его недостойных»¹⁴. Жуковский — «ангел» этого рая: «notre cher ange» — так называет его Елагина в своих письмах Елизавете¹⁵, саму же Елизавету, «озаряющую земной рай»¹⁶, Елагина неизменно именует «нашей милой Мадонной». Ключ к этому именованию — стихотворение Н.Ленау, переведенное Жуковским и присланное Елагиной¹⁷:

О, молю тебя, Создатель,
Дай вблизи ее небесной,
Пред ее небесным взором
И гореть и умереть мне,
Как горит в немом блаженстве,
Тихо, ясно угасая,
Огнь смиренныя лампады
Пред небесною Мадонной¹⁸.

Стихотворение это, как показал В.Н.Топоров, «в композиционном и содержательном плане»¹⁹ сходно со стихотворением «19 марта 1823», посвященным смерти М.А.Мойер-Протасовой, и, таким образом, прочно вплетено в ткань поэтической философии Жуковского 1820–1830-х гг. с ее мотивом «мимолетящего гения», появляющегося на мгновение, чтобы соединить земное с небесным. Краткие встречи со своей будущей супругой в 1830-х гг. Жуковский описывает именно в таких терминах. Каждая из них трактуется им как «чистое мгновение бытия»: «райское видение»²⁰, «минутное зрелище желанного»²¹, скоропреходящий «светлый сон»²², а Елизавета предстает «светлым призраком»²³, «мимолетящим ангелом»²⁴, вестницей небесного на земле, сравнивается с Рафаэлевой Мадонной²⁵.

Лишь в момент сватовства к Елизавете Жуковский поверил, что «мимолетящего ангела» можно удержать, что «чистое мгновенье бытия» можно продлить, что от образа «небесной Мадонны» можно не удаляться, но, постоянно пребывая перед ним, до конца жизни длить «минуту счастия» (как в стихотворении Н.Ленау²⁶).

Таким образом, семейная жизнь предносится Жуковскому как соединение небесного с земным, как рай, в котором он, блаженствуя, будет грезить теми грезами, которыми грезило человечество на заре истории, в своем невинном младенчестве, — сказаниями Гомера. Перевод «Одиссеи» становится неотъемлемой частью его планов семейной жизни. Характерно, что в интерпретации Жуковского гомеровский эпос понимался именно как безыскусный и невинный младенческий лепет²⁷, а сам Гомер — как «простодушнейший из всех рассказчиков»²⁸. Здесь соединяются концы и начала, первые и последние вещи. Жуковский на склоне лет обретает «милое вместе», которое он искал в юности; в переводе Гомера старость сходится с «ребячеством»; в сказочных гекзаметрах воскресают «первоначальная свежесть <…> и младенческая простота»²⁹ древнего поэтического языка.

Во всем этом ощутимы эсхатологические коннотации, ведь эсхатология и есть соединение концов и начал. «…Старина молодеет, былое — лишь будущая греза непреходящего, неоглядного Сегодня»³⁰, — мог бы сказать Жуковский вместе с Новалисом. Эсхатологическая тема звучит и в личном (в конце жизни Жуковский вновь обретает «Эдем», в котором в детстве жил в Мишенском³¹), и в эстетическом (трактовка Гомера), и, отчасти, в политическом регистре³².

Но едва только Жуковский реально начал свою семейную жизнь, как обнаружилось, что в его земной рай «закралась змея»³³, и в этом раю находится не только древо жизни, но и древо познания добра и зла. Первыми тревожными отзвуками будущих невзгод были неудачная беременность и болезнь Елизаветы в 1841 г., доставившая поэту много беспокойств. Когда в 1844 г. Жуковский переезжает из Дюссельдорфа во Франкфурт-на-Майне, в его письмах звучит все больше тревоги, все меньше упоения безоблачным счастьем. Если Рейн, на берегу которого стоит Дюссельдорф, уподоблялся райским рекам, то Майн подобен лишь «Лете, благодатной реке забвения»³⁴.

Окончательная катастрофа разразилась во второй половине 1846 г. Эти полгода Жуковский считал самым тяжелым временем во всей своей жизни. Под влиянием горестно пережитой ею смерти младшей сестры, испуга во время землетрясения в Швальбахе³⁵, истощения от «нестерпимой, вулканической»³⁶ летней жары Елизавета заболела мучительными и продолжительными приступами глубокой депрессии, не поддававшейся лечению и преследовавшей ее до конца жизни: «нервическое расстройство, это чудовище, которого нет ужаснее, впилось в нее всеми своими когтями, грызет ее тело, и еще более грызет ее душу»³⁷. По совету врача Жуковские переселяются в Баден. Но тут к внутренним проблемам семьи добавляются тревоги извне: в Европе разразилась революция, которая добралась и до этого «райского уголка»³⁸, «германский хаос»³⁹ грозил захлестнуть «самый смирный пункт в Германии»⁴⁰.

«Бедная моя жена! Бедная моя семейная жизнь!», «горе, горе и горе»⁴¹, — восклицает Жуковский в письмах А.П.Елагиной. «До сих пор я был баловень жизни, и только грезил о ней и о себе самом. Теперь настали минуты испытания, которые разбудили меня и рассеяли мои роскошные сновидения»⁴². Рай для Жуковского сменился пустыней, и, по его глубокому убеждению, в ней была только одна прохлаждающая «роса» — покорность воле Божией, ведущей человека через испытания⁴³.

«Вся моя жизнь разбита в дребезги <…>, — признавался поэт наследнику престола в письме от 5 (17) октября 1848 г. — Тяжелый крест лежит на старых плечах моих; но всякий крест есть благо; это я знаю. Того, что называется земным счастием, у меня нет; но я и не хлопочу о земном счастии; прошу только одного (и это было бы верх милосердия Божия): даровать мне возможность донести, не упав, мой крест до могилы. Не изъясните однако неправильным образом этого слова: счастия нет. Того, что называется обыкновенно счастием, семейная жизнь не дала мне; ибо вместе с теми радостями, которыми она так богата, она принесла с собою тяжкие, мною прежде не испытанные, тревоги, которых число едва ли не перевешивает число первых почти вдвое. Но эти-то тревоги и возвысили понятие о жизни; они дали ей совсем иную значительность. Помоги только Бог устоять на ногах под бременем благодатного креста Его»⁴⁴.

Таким образом, концепция семейной жизни у Жуковского во второй половине 1840-х гг. кардинально меняется. На смену романтической утопии земного рая и идиллического «счастия» приходит идея мужественного крестоношения и «философия жизни как школы терпения»⁴⁵. Жуковский, как и прежде, «дитя Провидения»⁴⁶, теперь полагает, что путь его еще не закончен, концы и начала еще не сошлись, и более того — их соединение достижимо только в трансцендентном земному модусе бытия. Это вполне христианское понимание определяет его поведение в последние годы и рождает то ощущение свободы как «совершенной подчиненности воле Божией всегда, во всем, везде, и ничему иному», которое столь характерно для позднего Жуковского: «в сей подчиненности, — считал он, — заключается свобода от зла, от судьбы, от людей»⁴⁷.

Так и не обретя рая, Жуковский его рисует. Пристанищем для райской и блаженной жизни, которой не нашлось места на земле, становится его семейный альбом. Несчастие, тревога и трагедия не попадают на его страницы, зато на них запечатлевается светлый отблеск взыскуемого — и не утерянного! — семейного Эдема.

Альбом этот, сохранившийся в архивной коллекции Белевских-Жуковских в Нью-Йоркской публичной библиотеке⁴⁸, насчитывает 65 изображений, главным образом рисунков и акварелей. Тематика его вполне соответствует тому принципу семейной отделенности и отдельности, о котором шла речь выше. На страницах альбома нет изображений посторонних семейству Жуковских людей: на них запечатлены лишь сами Жуковские, их дети и близкие родственники из семейства Рейтернов. Последнее не случайно.

Жуковский и Рейтерны жили в одном семейном пространстве. Еще в 1832–1833 гг., проведя вместе с Рейтернами около 10 месяцев в швейцарском Верне, поэт почувствовал их «милую семью своей»⁴⁹, стал считать их «своим родным кругом»⁵⁰. После свадьбы Жуковский поселился в Дюссельдорфе неподалеку от дома Герхардта фон Рейтерна, ставшего теперь его тестем. Почти каждый день Жуковские и Рейтерны ходили друг к другу в гости (дневник поэта пестрит записями «утром к Рейтерну», «заходил к Рейтерну», «ввечеру у нас вся семья», «обедали у родных» и т.д.)⁵¹. Одну из комнат своего дюссельдорфского дома Жуковский выделил тестю под художественную мастерскую, в которой тот ежедневно работал. После совместного переезда во Франкфурт Жуковские и Рейтерны наняли дома, находящиеся совсем близко друг от друга, и взаимные посещения стали еще более удобны. В расписаниях дня, составлявшихся Жуковским в это время, выделены специальные часы для визитов его детей к Рейтернам — с 8 до 10 вечера по воскресеньям, вторникам, четвергам и субботам⁵².

Вхождение в семью Рейтернов было для Жуковского одновременно и погружением в мир изобразительного искусства, увлечение которым пронизывало атмосферу жизни этого «художественного семейства». Такая атмосфера была органична и для самого Жуковского, с юности постоянно занимавшегося рисунком, а иногда живописью и даже гравированием. Тесть Жуковского, Герхардт Вильгельм фон Рейтерн (1794–1865) — отставной офицер русской службы, потерявший правую руку в «битве народов» под Лейпцигом — к концу 1830-х гг. был уже сформировавшимся мастером-живописцем, основателем колонии художников в Виллингсхаузене (родном городе его жены, урожденной фон Шверцель). В Дюссельдорф он переехал в 1835 г., чтобы учиться письму маслом в местной Академии художеств (из-за слабеющего зрения врачи запретили Рейтерну работать акварелью, которой он раньше отдавал предпочтение). Дом Рейтернов, где хранилась неплохая коллекция живописи, часто посещали художники.

Неудивительно, что и дети Рейтерна сызмальства любили и умели рисовать. На одной из страниц семейного альбома Жуковских мы видим, например, шестилетнего Герхардта (Евграфа) фон Рейтерна (1836–1918)⁵³, усердно склонившегося с кистью над листом бумаги. Образчик его детских стараний сохранился в НИОР РГБ: это нарисованный акварелью портрет офицера (ил. 12)⁵⁴, который десятилетний Герхардт в 1847 г. подарил Елизавете. В этом же году Елизавета получила подарок и от своей маленькой сестренки Густи (Августы) фон Рейтерн — акварельные изображения листика (ил. 10) и цветочка (ил. 11).

Обучение детей рисованию в семье Рейтернов велось целенаправленно и постоянно — это становится понятным из анализа рисунков Мии (Марии) фон Рейтерн (1822–1847)⁵⁵, сохранившихся в альбоме Жуковских. В 1833 г. одиннадцатилетняя Мия, рисуя своих родителей, делала это совсем неискусно, но через пять лет юная художница уже приобрела необходимые навыки, о чем свидетельствует неплохо выполненный ею портрет отца (ил. 14). Рисунок Мии, изображающий интерьер дома, в котором жили Рейтерны в Верне в 1833 г., явно носит учебный характер. Он напоминает автопортрет Рейтерна в интерьере дома Шверцелей в Виллингсхаузене, хранящийся в Библиотеке и музее Моргана в Нью-Йорке⁵⁶, — возможно, художник специально делал для своих детей такого рода образцовые рисунки, чтобы объяснить им законы перспективы. Елизавета была всего годом старше Мии и, несомненно, училась рисованию с ней вместе. Во взрослом возрасте Елизавета умела работать карандашом и акварелью практически профессионально (в семейном альбоме ее рисунки можно узнать по подписи «E.v.J.» и по твердой уверенной линии, которая отличает их от рисунков Жуковского). В 1846–1847 гг., когда Елизавета тяжело заболела, рисование приобрело для нее терапевтическое значение. «Ей необходимо рассеяние, — пояснял Жуковский состояние своей супруги в письме А.Я.Булгакову 3 (15) января 1847 г., — но ее ничто не может занимать, не вредя ей; чтение слишком тревожит; вслух также не всегда можно читать, а мысли должны быть отвлечены от главного, от ее болезни: этому помогает рисованье. Слава Богу, что она умеет и любит рисовать; это ей служит вместо лекарства»⁵⁷.

Увлечение рисованием прижилось и в собственной семье Жуковского. Его дочь Саша уже в пять лет была «большой охотницей рисовать»⁵⁸, а сын Павел в будущем стал талантливым художником. Составляя для них распорядок дня, Жуковский выделил для уроков рисования специальное время — по понедельникам, вторникам и средам с 9 до 11 часов утра⁵⁹. Две комнаты своего дома поэт отвел под «картинную галерею» и «музеум скульптуры»⁶⁰.

Зная все это, не приходится удивляться появлению в домашнем кругу Жуковских-Рейтернов семейного альбома, авторами которого были и Герхардт фон Рейтерн (его работы атрибутируются по подписи «GvR»), и Елизавета, и Мия, и В.А.Жуковский (именно ему принадлежит большинство работ, впрочем, многие из них выполнены, скорее всего, в соавторстве с супругой).

Хронологически альбом охватывает довольно большой промежуток с 1833 г. по 1869 г.⁶¹, большая часть изображений относится к 1841–1847 гг. В основном они сделаны Жуковским. На них изображены его новые родственники из семейства Рейтернов, чаще всех — Елизавета, погруженная в семейные занятия, которые, судя по дневнику и переписке Жуковского, были вполне традиционны⁶². Елизавета следила за воспитанием детей, в свободные минуты занималась рукоделием: даже во время начавшихся родов дошивала муфту для своей сестры⁶³. На рисунках из семейного альбома Елизавета изображена за вязанием (8 января 1842 г.) и шитьем (13 июня 1842 г.). Как и многие девушки, воспитанные в зажиточных семьях, она умела музицировать и играла на фортепиано (сидящей за этим инструментом она изображена на рисунке от 6 января 1842 г.). В июле 1843 г. Жуковский изображает ее играющей с полугодовалой дочерью (ил. 15).

Любопытен рисунок, помеченный 31 марта и помещенный в альбоме среди рисунков 1843 г. На нем изображена женщина, кормящая младенца (ил. 9). Можно было бы подумать, что это кормилица (из дневника Жуковского известно, что у Саши, родившейся 11 ноября 1842 г., она была⁶⁴). Но такому предположению противоречит портретное сходство с Елизаветой. Скорее всего, здесь изображена все же жена Жуковского. Несмотря на общепринятое в первой половине XIX в. в дворянских семьях России и Германии обыкновение пользоваться услугами кормилицы, к 1840-м гг. широко распространились представления о том, что предпочтительнее, если ребенка будет вскармливать родная мать. Горячей сторонницей материнского вскармливания была, например, А.П.Елагина, консультировавшая Елизавету и в письмах, и лично, когда гостила у Жуковских в Дюссельдорфе. Поэтому своего второго ребенка — Павла, родившегося 1 января 1845 г., — Елизавета решилась кормить сама. Вероятно, на рисунке 31 марта отразилось ее, может быть и не реализованное на практике, желание лично вскармливать свою маленькую дочку.

Бросается в глаза всплеск художественной активности Жуковского в 1843 г. К этому времени относится самое большое число рисунков альбома. На них изображена в основном Саша, тогда достигшая годовалого возраста. Именно с ее рождением поэт связывал свою мечту о «семейном Эдеме». С большим эмоциональным подъемом и даже экзальтацией он писал об этом в письме Елизавете, отправленном из Дармштадта 20 марта / 1 апреля 1844 г. Сказав в начале его о счастии, которое нашел в браке, Жуковский продолжает: «Et Dieu a daigne aussi bevnir <…> notre union, en mettant entre nous ce cheri et angelique enfant qui nous promet une si douce activite pour l’avenir»⁶⁵. Поэт неслучайно называет Сашу «ангельским ребенком». Как указывалось выше, младенчество ассоциировалось у Жуковского с райским началом, «младенческая простота» языка Гомера — с языком Эдема. Сашу в ее «ангельском» младенчестве Жуковский рисует постоянно. Мы видим малютку спящей в кроватке, лежащей в коляске, играющей на полу, сматывающей в клубок пряжу (ил. 13)⁶⁶.

Это еще раз подчеркивает, что «эдемская» тема, принципиально важная для биографических стратегий Жуковского 1840-х гг., фокусировала и оптику его семейного альбома. Подобная тенденция резонировала с социальными процессами эпохи. Уклад жизни семейства Жуковских формировался на стыке традиций русской дворянской и немецкой дворянской среды. И в той, и в другой в первой половине XIX в. происходили сходные процессы перехода от патриархальной к современной модели семейного поведения. В Германии с ними было связано становление эстетики бидермейера с ее пафосом семейного уюта, поэтизацией домашнего быта. Жуковский был знаком с таким «бидермейерским» укладом не только по родному ему семейству Рейтернов, но и по семейству императора Николая Павловича и императрицы Александры Федоровны, для которого были характерны сентиментально насыщенные отношения между супругами и высокая степень эмоциональной близости между родителями и маленькими детьми (подобный уклад пришел туда, возможно, из семьи родителей императрицы — прусского короля Фридриха-Вильгельма III и королевы Луизы), и теперь старался реализовать его в собственной семейной жизни.

Статья написана при финансовой поддержке РГНФ. Совместный конкурс научных проектов РГНФ-ИППО 2015 г. — грант № 15-64-01001.

Примечания:

1 См. об этом специальное исследование И.Ю.Виницкого: Виницкий И. «Немая любовь» Жуковского // Пушкинские чтения в Тарту. [Вып.] 5: Пушкинская эпоха и русский литературный канон: К 85-летию Ларисы Ильиничны Вольперт: В 2 ч. Тарту, 2011. Ч. 2. С. 397–441; Vinitsky I. Vasily Zhukovsy’s Romanticism and the Emotional History of Russia. Evanston, 2015. P. 239–270.

2 См.: Виницкий И. «Немая любовь» Жуковского. С. 397–399.

3 Жуковский В.А. Собрание сочинений. Изд. 6-е. СПб., 1869. Т. 6. С. 765. Ср.: «Провидение вело меня, без моего ведома, по дороге, которая им самим была для меня приготовлена» (Там же. С. 763); «Провидение без ведома моего обо мне заботилось» (Там же. С. 762); «Я не выбирал; Бог за меня выбрал и дал мне жену по сердцу» (Жуков-ский В.А. Сочинения: В 6 т. / Под ред. П.А.Ефремова. Изд. 8-е. СПб., 1885. Т. 6. С. 326).

4 Письма В.А.Жуковского к А.И.Тургеневу. М., 1895. С. 293. И в последующем Жуковский видел в своей супруге спасительное для себя «орудие Провидения» (НИОР РГБ. Ф. 104. Карт. 1. № 8. Л. 7), благодаря которому он унаследовал благословение свыше. «Oui, ma bonne femme, benediction; — писал он жене из Дармштадта 20 марта / 1 апреля 1844 г., — je l’evprouve chaque jour en moi, je le sens dans le profond de mon ame; et quoique cette pauvre ame ait encore tres peu profite de cette benediction elle a apercut grace а toi devant elle une perspective claire, une route traceve distinctement, une route sure vers un but sur; elle sait sans illusion ce qu’il faut le plus savoir et Dieu l’aidera» (Там же). Перевод: «Да, женушка, благословение; я испытываю его каждый день моей жизни, я чувствую его до глубины своей души; и хотя эта бедная душа еще очень мало воспользовалась этим благословением, благодаря тебе она увидела перед собой четкую перспективу, путь, намеченный ясно, верный путь к верной цели; она необманчиво узнала то, что важнее всего знать, и Бог ей поможет» (фр.).

5 Жуковский В.А. Собрание сочинений. Изд. 6-е. Т. 6. С. 752. Ср. слова Жуковского в письме наследнику престола: «...для других обыкновенно семейный быт идет рядом со всеми другими событиями жизни; я, напротив, начинаю свою семейную жизнь разделавшись со всем прочим» (Жуковский В.А. Сочинения. Изд. 8-е. Т. 6. С. 446).

6 Жуковский В.А. Сочинения. Изд. 8-е. Т. 6. С. 447.

7 Там же. С. 325.

8 Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной: 1813–1852 / Сост., подгот. текста, ст. и коммент. Э.М.Жиляковой. М., 2009. С. 511.

9 Там же. С. 487.

10 Там же. С. 514.

11 См.: Райкен Л., Уилхойт Д., Лонгман Т. Словарь библейских образов. СПб., 2005. С. 1019; Большой Библейский словарь / Под ред. У.Элуэлла, Ф.Камфорта. СПб., 2005. С. 1078.

12 «Не трусьте, душа моя, и бодро блаженствуйте», — призывает Елагина Жуковского (Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. С. 503).

13 Там же.

14 Там же. С. 495.

15 Елизавета в своих письмах мужу 1844 г. (НИОР РГБ. Ф. 104. Карт. 2. № 31) также постоянно называла его «ангелом»: «mein Engel» (Л. 4), «mein liebster Engel» (Л. 5), «mein suser Engel» (Л. 6об.), «mein herzens Engel» (Л. 9). «Своим ангелом» она именует Жуковского и в переписке с А.П.Елагиной (см.: Елизавета Алексеевна Жуковская (1821–1856). (Из воспоминаний протоиерея Базарова) // Исторический вестник. 1897. Т. 70. С. 591). Жуковский, в свою очередь, в письмах Елизавете называет ее «mein gutes Herz und Engel», дочку же именует «ангельским ребенком», «angevlique enfant» (НИОР РГБ. Ф. 104. Карт. 1. № 8. Л. 7).

16 Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. С. 513.

17 Подробный анализ этого стихотворения в контексте истории формирования биографической автоконцепции Жуковского начала 1840-х гг. см. в: Виницкий И. «Немая любовь» Жуковского. С. 390–392.

18 Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем (далее — ПССиП): В 20 т. М., 1999. Т. II. С. 325.

19 Топоров В.Н. Из исследований в области поэтики В.А.Жуковского // Slavica Hierosolymitana. 1977. Vol. 1. P. 74.

20 Жуковский В.А. Собрание сочинений. Изд. 6-е. Т. 6. С. 760.

21 Там же. С. 755.

22 Там же. С. 756.

23 Там же. С. 760.

24 Там же. С. 761, 762, 779.

25 «Я любовался ею, как образом Рафаэлевой Мадонны, от которой, после нескольких минут счастия, удаляешься с тихим воспоминанием» (Там же. С. 760).

26 Недаром в своем переводе этого стихотворения Жуковский использует глаголы только несовершенного вида, означающие длящееся действие.

27 См.: Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. С. 526.

28 Жуковский В.А. ПССиП. Т. VI. С. 25.

29 Там же. С. 26.

30 См.: Казакова И.Б. Время и вечность в натурфилософских воззрениях Новалиса // Вестник Томского гос. университета. 2011. № 350. С. 54.

31 См.: Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. С. 588.

32 См.: Виницкий И. «Немая любовь» Жуковского. С. 399.

33 Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. С. 620.

34 Жуковский В.А. Сочинения. Изд. 8-е. Т. 6. С. 478.

35 Письма В.А.Жуковского А.Я.Булгакову // Российский архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв.: Альманах. Вып. 17. М., 2008. С. 516.

36 Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. С. 560.

37 Там же. С. 559.

38 «Баден — уголок райский <…>; но этот уголок страшно теперь испорчен людьми: нет покоя, завтрашний день неверен», — писал Жуковский наследнику престола 5 (17) октября 1848 г. (Жуковский В.А. Сочинения. Изд. 8-е. Т. 6. С. 560).

39 Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. С. 577.

40 Жуковский В.А. Сочинения. Изд. 8-е. Т. 6. С. 560.

41 Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. С. 577, 560.

42 Там же. С. 559.

43 «Нет, все для нас заключено в безусловной покорности, в покорности воле Божией. <…> Одно только в нашей воле: не роптать! Все остальное — дар Божий; он сходит на душу, как роса на землю. Блажен тот, чья душевная пустыня освежена этою росою» (Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. С. 560).

44 Жуковский В.А. Сочинения. Изд. 8-е. Т. 6. С. 561.

45 См.: Янушкевич А.С. Письма В.А.Жуковского А.М.Тургеневу: опыт предварительного описания // Вестник Томского гос. университета. Сер. «Филология». 2010. № 4 (12). С. 102.

46 Выражение А.П.Елагиной.

47 Жуковский В.А. Сочинения. Изд. 8-е. Т. 6. С. 130.

48 Об этом см. выше статью Э.Касинца и Е.Коган.

49 Жуковский В.А. Собрание сочинений. Изд. 6-е. Т. 6. С. 755.

50 Там же. С. 756.

51 Жуковский и Герхардт фон Рейтерн были связаны не только свойством, но и духовной дружбой — оба входили в триумвират сердец, третьим участником которого был И.Радовиц. Пользуясь своим придворным положением, Жуковский помогал Рейтерну, ходатайствуя за него перед цесаревичем (но делал это очень деликатно — так, чтобы тесть ничего не знал). Протежировал поэт и его старшего сына — своего шурина Александра фон Рейтерна, с 1842 г. служившего в лейб-гвардии Кирасирском полку, шефом которого был цесаревич. Жуковский высоко ценил душевные качества этого юноши и стремился ввести его в круг своих русских родственников и влиятельных знакомых, пользуясь для этого всяким случаем.

52 НИОР РГБ. Ф. 104. Карт. 1. № 20. Л. 2.

53 В будущем известный коллекционер, собрание которого легло в основу фонда отдела гравюры Русского музея (см.: Ивлева С.Е. Евграф Евграфович Рейтерн (1836–1918) и его коллекция иллюстрированных изданий // Немцы в Санкт-Петербурге. СПб., 2008. С. 122–128).

54 Возможно, Евграф хотел нарисовать своего старшего брата Александра фон Рейтерна, служившего в то время в России в лейб-гвардии Кирасирском полку, но изобразил его в офицерской синей униформе, характерной для армий немецких государств второй четверти XIX в.

55 Атрибутируются по подписи «M.vR.».

56 См. этот автопортрет: http://corsair.themorgan.org/cgi-bin/Pwebrecon.cgi?BBID=144999.

57 Жуковский В.А. Сочинения: В 6 т. / Под ред. П.А.Ефремова. Изд. 7-е. СПб., 1878. Т. 6. С. 571. Рисование имело и более прагматичное значение: оно было необходимо, чтобы дать родственникам, живущим в России, представление о том, как выглядят дети Жуковских. Так, из переписки с А.П.Елагиной известно, что в 1847 г. Жуковский переслал Е.А.Протасовой портреты Саши и Павла, сделанные Елизаветой. Елагина, в свою очередь, просила его еще в 1844 г.: «...пришлите мне, если можно, портрет Саши. Хотя карандашом, навараксайте сами» (Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. С. 521).

58 Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. С. 560.

59 НИОР РГБ. Ф. 104. Карт 1. № 20. Л. 2; № 28. Л. 1об.

60 Жуковский В.А. Собрание сочинений. Изд. 6-е. Т. 6. С. 786.

61 Самое позднее изображение альбома — литографический портрет В.А.Жуковского работы А.Э.Мюнстера из 6-го издания Собрания сочинений поэта (СПб., 1869). Можно предположить, что эта литография была вложена в альбом сыном Жуковского Павлом, который вместе с К.С.Сербиновичем готовил 6-е издание. К 1865 г. относится карандашный рисунок, изображающий Г. фон Рейтерна на смертном одре, сделанный в день его кончины 22 марта 1865 г.

62 Семейное поведение Елизаветы вполне отвечало общим представлениям эпохи, в соответствии с которыми и в Германии, и в России женщине отводилась роль домохозяйки и матери (ср.: Hallmark R. Frauenliebe und Leben. Chamisso’s Poems and Shumann’s Songs. Cambridge, 2014. P. 12).

63 Жуковский В.А. ПССиП. Т. XIV. С. 268.

64 Там же. С. 270.

65 «И Бог удостоил также благословить <…> наш союз, поместив между нами это милое и ангельское дитя, которое обещает нам столь сладостную деятельность в будущем» (фр.) (НИОР РГБ. Ф. 104. Карт. 1. № 8. Л. 7).

66 Последний рисунок, датированный 3/15 февраля 1846 г., может вызвать недоумение: кажется невероятным, чтобы четырехлетняя девочка могла заниматься такого рода рукоделием. Но Саша, действительно, отличалась необычайной усидчивостью (см. письмо Жуковского А.П.Елагиной от 5 (17) декабря 1844 г., процитированное в ст. И.А.Айзиковой ниже). В пятилетнем возрасте Саша уже умела вязать: «…теперь она принялась за рукоделие, уже очень порядочно вяжет», — рассказывал о дочери Жуковский в письме Елагиной от 20 января 1847 г. (Переписка В.А.Жуковского и А.П.Елагиной. С. 560).