Мастер художественного исследования

Нина Котел — художник-исследователь изображаемых ею предметов. Она погружается в историю их происхождения или бытования с дотошностью историка или биографа.

Но нередко выступает и в роли сценариста, придумывая драматургические коллизии для своих натюрмортных композиций, которые зачастую преподносятся как раскадровки некоего сквозного запечатленного действа. Мышление сериями и остро современными компоновками и ракурсами позволяет ей придать обычным предметам качество анимационной экспрессии и увлечь зрителя в глубины своих изобразительных открытий и откровений. Так предложение о персональной выставке Нины Котел в особняке «Нашего наследия» претворилось в итоге в значительный графический проект, в котором полетная фантазия соединилась с точностью исторического факта, счастливые находки обрели символические смыслы. В нем мастерски задействованы выразительные ресурсы сценографии, дизайна, графики и монументального искусства.

Вживаясь в материал, Нина затребовала для прочтения опубликованные в разные годы в журнале тексты Д.С.Лихачева, делала наброски сохранившихся исторических фрагментов интерьера и фасада, рисовала падающий из окон свет и тени от оконных рам, увлекшие ее, казалось бы, пустяковые детали и предметы:плоды каштана, игральный кубик, чашку с чаем, миниатюрный комнатный кипарис. Одна только статуэтка Пушкина проработана ею в разных ипостасях: контурный карандашный рисунок, подробная цветовая штудия, силуэт.

Вот что рассказывала Нина Котел о своем замысле: «Когда слышишь: “У меня выставка в ‘Нашем наследии’, я иду в ‘Наше наследие’”, — то представляешь себе в первую очередь зал, любимый многими художниками. И лишь потом приходит осознание, что в этом московском особняке с двухсотлетней историей вот уже на протяжении тридцати лет делается уникальный журнал. Его основатель Дмитрий Сергеевич Лихачев назвал свое детище подарком всем нам. Еще я узнала, что здесь есть свой гений места, А.С.Пушкин работы Лазаря Гадаева, который живет в редакционном саду скульптурой, созданной в рост самого поэта, а маленькой фигуркой теперь расположился в моей новой работе, посвященной “Нашему наследию”. Хочется, чтобы зритель посмотрел на этот дом и на этот зал под другим углом, с другой точки, свежим взглядом».

Сбивая привычный фокус зрительского восприятия, разрывая обычные причинно-следственные связи, перепутывая знакомые масштабы предметов и нарушая координаты реального земного притяжения, Нина Котел создала монументальную пространственную графическую композицию, пожалуй, не имеющую аналогов в современном искусстве, еще раз подтвердив свою репутацию актуального художника среди традиционалистов и профессионального традиционалиста среди самых продвинутых актуальщиков.

Александр Рюмин

К графической инсталляции Нины Котел «200 и 30», показанной в выставочном зале «Нашего наследия», очень идет модный термин «художественное исследование». Предметом исследования стал старинный двухсотлетний особняк в 1-м Неопалимовском переулке, где вот уже почти тридцать лет размещается редакция журнала, — название «200 и 30» указывает на юбилеи дома и журнала. А главными исследовательскими инструментами, по обыкновению, оказались глаз и карандаш, послушно фиксирующий пространство в нетривиальных ракурсах и безжалостно обрезающий предметы. Ведь глаз, знакомый с возможностями фотографии, выстраивает кадры без оглядки на старые академические правила композиции — тут разве что подписи, сделанные каллиграфом Натальей Торопицыной, напоминают о школьной дисциплине. Зрителю же результаты исследования предъявляются в игровой форме: это игра во внутреннее и внешнее, в пустое и наполненное.

Сам выставочный зал глядит на улицу тремя окнами, но Нина Котел заставляет его заглянуть внутрь себя, помещая на противоположной окнам стене маленький рисунок, где изображен фрагмент интерьера: горшечный кипарис на подоконнике, приподнятая французская штора, стол в ряби отражений и стоящая на нем миниатюрная скульптура Пушкина работы Лазаря Гадаева — точно такая же, но увеличенная в человеческий рост, установлена в саду особняка. Почему-то кажется, будто Пушкин собрался прогуляться по столу, и фигурка, и правда, обойдет все остальные рисунки инсталляции. Их немного, но они велики: на продольных стенах зала закреплены огромные бумажные свитки, спускающиеся из-под самого потолка и ложащиеся на пол, — по три листа на каждой стене складываются в своего рода фрески, помещенные друг напротив друга. Рисунок любит камерность, но карандаш Нины Котел, оставляя большие куски бумаги нетронутыми, мастерски выдерживает монументальный масштаб.

На одной «фреске» — парадный фасад дома: угол с водосточной трубой, номерной знак, окна второго этажа с красивыми лучковыми сандриками, голубизна неба над крышей и в оконных отражениях — и неожиданный Пушкин на карнизе, словно бы он вышел из окошка подышать свежим воздухом. На другой «фреске» — парадный (ныне выставочный) зал, вернее, его верх и низ в странной вывернутой перспективе, потолок, сложный профиль карниза, лепной медальон, и тут же пол, недопитая чашечка чаю и снова Пушкин. Зритель уже догадывается, что этот вездесущий персонаж выступает талисманом, оберегом, хранителем «Нашего наследия» — к такой роли Пушкину не привыкать. И хочется верить, что в классической белизне этих листов организованные мастером графики пустоты-паузы наполняются невидимыми духовными вибрациями, где ему дышится вольно и покойно.

Анна Толстова

Место Нины Котел на арене современного искусства определить непросто: ее искусство не зависит от актуальных проблем настоящего момента, ее не интересуют языковые игры, для нее не существует идеологических авторитетов, она не стремится препарировать картину для создания умозрительных пазлов. Нина не «проектирует» творчество, ее проекты рождаются из спонтанных личных связей с жизнью, из увлечения предметом. Героем повествования может стать подушка или зеркало, веб-камера или бумажный кораблик, бельевая прищепка или силиконовая рукавица. Художника волнует «хороший, интересный предмет», который становится объектом наблюдения, обнаруживающим способность передвигаться, расти, исчезать, вступать в отношения с другими. Искусство Нины Котел отличает не только удивительная способность замечать необыкновенное в простых вещах и не только умение превратить созерцание в драматическое действие, где моноспектакли сменяются многофигурными постановками, но и отношение к «общей панораме» событий. Безжалостные границы бумаги помогают художнику отправлять персонажей в изгнание, обрезать их наглые тела, позволяя демонстрировать фрагмент вползающего в пространство предмета.

Отобранные в кадры формы разворачиваются в неожиданных ракурсах и планах, подчеркивая витальную энергию их обладателей.

Бумага созвучна серийному сознанию Нины Котел, она позволяет выстраивать многосоставные панно из меняющих дистанцию героев или длинные цепочки.

Ирина Горлова

Некоторое время назад (довольно приличное, впрочем) удивлялся и все пытался понять, отчего Нина Котел так безоговорочно и прочно признается «своей» в актуальных московских кругах. Речь шла не о человеческом взаимодействии — тут-то как раз ничего удивительного: Нина человек достаточно открытый и коммуникабельный, — а о сугубо творческих аспектах. Честно скажу: тогда, в 1990-х, ее интенсивное участие в сборных проектах мне казалось не вполне органичным. Работы Нины Котел, выполненные в традиционных техниках, обычно на голову превосходили всякую живопись по соседству — пластическими достоинствами, неожиданностью композиционных решений, да и просто уровнем ремесла. Выглядело так, будто устроители неосознанно «подставлялись», подвергали сомнению и проверке на прочность те концептуальные и постмодернистские ценности, которые собирались утверждать и рекламировать. Медийные же работы Нины — как правило, инсталляции, соединяющие фото, видео и холсты/рисунки, — казались, напротив, слишком типичными для предлагавшегося контекста, вполне мейнстримовскими и будто бы лишенными яркой индивидуальности. Словом, что-то не срасталось в моем убогом сознании, оставалось без объяснения, причиняя тем самым определенный внутренний дискомфорт.

До чего-то впоследствии дотянулся своим умом, кое-что приоткрылось в результате разговоров с автором. Синтезированная версия такова: Нина Котел не проводит разграничений между разными своими занятиями, для нее это суть одно. В отличие от многих других художников с крепким профессиональным образованием (свое, полученное в киевской средней художественной школе и тамошнем же художественном институте, она без ложной скромности называет элитным), так вот, в отличие от многих, она не классифицирует свой труд как высокое служение искусству, как подвиг и почти аскезу.

Дескать, оказался перед мольбертом, взял в руки кисть — и ты уже демиург, носитель особой духовности, ретранслятор космических идей. Закончил сеанс — и опять превращаешься в обычного хомо сапиенса, со своими житейскими заботами, мало имеющими отношения к акту творчества.

Для героини нашего материала этот разрыв между «ипостасями» принципиально чужд: «Я могу заниматься только искусством, ничем другим». Отсюда почти инстинктивное стремление любым своим порывам и хотениям придавать эстетическую форму.

Нина Котел концептуалисткой никогда не была, хотя и оперировала (и теперь оперирует) концепциями. Вот «формалисткой» — да, безусловно. Сама же признается: «Я очень люблю необычные композиции.

На меня в свое время сильно повлиял абстрактный экспрессионизм.

Этого, может быть, сразу не видно, но если вы посмотрите внимательно на мои работы, то увидите, что они абстрактно закомпонованы. Их часто называют натюрмортами, но это не так». Они, квазинатюрморты, по сию пору остаются важнейшим признаком ее «фирменного стиля». Нина с упоением берется изображать предметы, которые прежде не попадали в поле внимания художников — или по причине своей прозаичности, стандартизованности, «невкусности», или просто в силу физического их отсутствия в былом обиходе человечества. Весьма сокращенный их перечень звучит приблизительно так: кожура от кабачков, яблочные огрызки, пластмассовые стаканчики, мусорные корзины, компьютерные мыши и клавиатуры, начинки киндер-сюрпризов, ласты, гантели — трудно выбрать, с чего этот список начать и чем закончить. И снова, вслед за автором, подчеркнем: эти развернутые циклы создаются отнюдь не для «опознания», не для художественной идентификации объектов, по тем или другим причинам избегавших дотоле попадания на холст или бумагу. Нина Котел их не маркирует посредством рисования-живописания, а включает в придуманный ею спектакль, где роли далеки от штампованных амплуа. Она не просто выводит на сцену непривычных персонажей, она дает им неожиданный «текст», отчего вместо дефиле возникает что-то вроде театра абсурда.

Дмитрий Смолев