Константин Леонтьев

Письма к матери (1854–1856)

(Окончание)

1856

5 января. Феодосия, 1856

1

<…> недавно я пережил свое Ватерлоо, которому сам отчасти причиной, в чем, однако, не раскаиваюсь. —

Я затеял небольшую интригу, чтобы быть прикомандированным к феодосийскому госпиталю, не будучи исключенным из полка, который давал мне (в среднем) 50 р<уб.> сер<ебром> в месяц на корм воображаемых лошадей. Вы понимаете, что перспектива целой зимы в деревне без работы, без книг, без сносного общества была мне крайне отвратительна; добавьте сюда пропущенные занятия в Университете в начале учебы, когда я не хотел быть врачом, — пробелы из-за этих пропусков, которые я хочу любой ценой восполнить. — Феодосия, наконец-то, давала мне возможности для этого; но поскольку я не хотел клянчить в нашем штабе, то предоставил всё Коменданту, который и устроил мое дело, но не смог предотвратить моего исключения из полка для полного перехода в госпиталь. — Я представил рапорт, объясняя, что это недоразумение, однако распоряжение было уже принято и подписано. — Вы видите, что намерение было очень доброе, и потому я не хочу терять надежду. — Я тотчас пишу еще и Краевскому¹, чтобы он тоже дал мне что-нибудь; так как в феврале мне непременно нужно иметь 150 или 200 р<уб.>. — Я пишу вам экстра-почтой и не сомневаюсь, что со следующей экстра-почтой 100 р<уб.> будут отправлены в Феодосию. Прощайте; скоро полночь (днем у меня мало свободного времени); целую вас от всего сердца и прошу вашего материнского благословения. Тысячу раз благодарю вас за объявление «Русского Вестника»². Его редактор — г-н Катков, человек, в высшей степени достойный уважения, с которым я постараюсь возобновить отношения³.

<…> Дай Бог, чтобы новый год принес с собою мир и, как следствие, удовольствие поцеловать вас более положительным образом, а не так, как я это делал в течение года.

Не будет ли г-н Ротрофи⁴ так любезен купить мне отдельно том патологии Канштатта или Вундерлиха^{5, в котором трактуются болезни печени и селезенки. Я полагаю, что поскольку сочинения этих немцев в ходу в Москве, то это возможно и окажет мне огромную услугу, так как у меня, вероятно, никогда не будет другой возможности изучить природу этих заболеваний, ввиду того, что они преобладают в этом краю, и с 1-го января мы втроем — один пруссак и другой молодой врач — каждый день делаем вскрытия. Книга стоит недорого.}

2

1856. Янв<аря> 12-го. Феодосия⁶

<…> Теперь я могу вам сказать, что пока полностью освобождаю вас (при условии вернуться к этому позже) от мыслей о моих делах, когда вы поедете в Петербург; — к несчастью, я опять должен подчиниться обстоятельствам и остаться здесь. — У меня нет никакой возможности для длительного путешествия и никакой надежды на таковую до лета. Что поделаешь, что поделаешь!! Теперь-то я понял, каково самому заботиться обо всех печальных необходимостях, требуемых для поддержания своего существования. — Знаете ли, дорогой друг, за некоторыми исключениями, например, по поводу крепостных, — предмет, по которому мы, вероятно, никогда не придем к согласию⁷, — (а исключения, думаю, зависят от дурных времен, в которые проходила ваша молодость) я становлюсь очень похож на вас; я начинаю даже терять остроту того отчаяния или той горечи, которая делала меня таким несчастным в Москве; я не желаю возвращаться к тому состоянию; но не отрицаю, что тогда бывали моменты, полные огня, которые теперь я утратил. — Но, слава Богу, здоровье в порядке, а это главное; не знаю, надо ли заботиться об остальном?

Не знаю, отчего я говорю вам всё, что сейчас приходит мне в голову. — Вероятно, это влияние одиночества и ночи, еще не очень поздней, поскольку сейчас только 9 часов; но здесь рано ложатся спать, а когда я остаюсь один, то сразу впадаю в большее или меньшее уныние, которое, как вам прекрасно известно, давно укоренилось во мне. — Вот письмо, совсем лишенное событий; но по правде сказать, и нет таких, которые были бы достойны описания. — Потому что такие события, как следующие или подобные им: вчера я провел вечер у коменданта; сегодня послал своего деньщика под арест; после обеда сделали вскрытие и т.д. — разве они заслуживают того, чтобы о них сообщать? — Прощайте, прощайте, милый друг; как грустно думать, что я потерял надежду увидать вас весной; но еще грустнее лишать вас этой надежды; потому что если это огорчает меня, то я вполне могу поверить, что ваше материнское сердце будет к этому еще чувствительнее. — Ну что же, подождем; что поделаешь! <…>

3

25 января; 1856. Карасу-Базар

<…> Я нахожусь здесь по приказу⁸; в госпитале нужен был врач, а поскольку я был из тех, кто не имеет постоянного места (ввиду того, что мое настоящее место — в Еникале), то меня и отправили; но мне пообещали, что это временно и что к весне я вернусь в Феодосию. — Конечно, это заманчивая надежда, потому что климат Феодосии, сам город мне нравятся, кроме того, там есть люди, неплохо ко мне расположенные, тогда как здесь я никого не знаю, а город отвратителен. — Дай только Бог, чтобы мой коллега Лотин⁹ <…> стал главным врачом нашего отряда; вероятно тогда дело будет улажено, т.е. в отношении возвращения. <…>

4

1 февраля 1856. Карасу-Базар

<…> Карасу-Базар скверный город, хотя летом должен быть очень живописен, потому что весь в садах; низенькие дома окнами на двор, узкие переулки, иногда до того, что только двум человекам разойтись при встрече, а уж рядом идти и думать нечего, точь-в-точь наш Кудиновский коридор. — Вообще всё точно так, как описывают восточные города; в переулках грязь такая, что я не видал нигде; едешь верхом — все сапоги забрызгаешь; везде татары и армяне; войдешь на двор, двор довольно чистый, деревья, дом порядочный, а с улицы стена, стена и стена; — в рядах все ремесла на открытом воздухе, тут же и фабрикуют и продают (конечно, кроме материй и т.п.); мясо, целые ободранные бараны висят под навесами, где ходят покупатели; собаки с окровавленными мордами грызутся вокруг вас за какую-нибудь кошку; всё это бывает и в других городах, но здесь pel-mel* (всякая всячина -фр.); в том-то и штука; кругом города высокие холмы, а сам он в яме; и в госпиталь надо ходить через поле, — всего версты три; в Москве бы оно и не заметно, а здесь грязная гора и самая неопрятность здания, где лежат больные, делает прогулку скучной. — В таких походных лазаретах, где нет даже пола, как-то скучнее делать визитацию; в Феодосии госпиталь великолепный, и я было совсем привык там; начал было аккуратно вскрывать тела; хотел даже записывать кой-что из этих наблюдений, — а тут вдруг: марш! — Конечно, попавши в военную колею, надо ожидать подобного всегда; но согласитесь, что оно раздражает? <…>

Не знаю, что говорят у Вас насчет мира; а здесь на него скоро рассчитывают; действительно была в газетах статья о том, что Россия готова принять прежние пункты конференции¹⁰; до нас сюда доходят новости гораздо позднее, чем в Москву! — Мне случайно пришлось на днях встретить в декабрьской еще «Independence Belge»¹¹ множество важных новостей, о которых тут никто и не говорил; я-то не мудрено, что не знал — газет не читаю теперь, ни иностранных, ни хороших из наших не попадаются в руку…. Да и Бог с ними au fond-то! (в целом – фр.), а главное — мир, мир! — Тогда опережу всех курьеров по Кудиновской дороге (и то, конечно, если деньги!!?). Adieu.

5

16 февраля. 1856. Феодосия

Теперь я могу писать Вам решительно; потому что на днях подаю прошение в отпуск по болезни. — Болезнь, действительно, есть; лихорадка преследует меня постоянно; я об этом вам не писал прежде, чтобы вас по-пустому не тревожить. — В настоящее время ее нет, благодаря тому, что воротился из Карасу-Базарской командировки. — Карасу-Базар город просто зараженный, грязный, в яме, и лихорадки там упорны до невероятия. — Один переезд в Феодосию уже поправил меня. — Конечно, если б я что-нибудь предвидел для себя здесь по службе, так не торопился бы так; месяц правильной жизни в Феодосии, хорошее вино, хинин, железо могли бы искоренить лихорадку; но я как-то заглох в отряде, случая никакого не было; дела клонятся к миру¹²; а перемирие, кажется, будет наверное; значит ждать и терять по пустому время нечего. — Вот почему мне нужны будут и деньги; отпуск, если я подам его на этой неделе, выйдет не раньше конца апреля, и если будет с чем выехать тотчас, то в мае вы можете ожидать меня в Кудиново. — Дай Бог, дай Бог поскорее отдохнуть! — Довольно этой бесполезно-бродячей жизни! — Кажется, меня хотят возвратить в полк. — Оно, правда, скучновато будет до тех пор, пока не оживится степь; ну, да зато экономнее; что ж делать, — нельзя всё соединить разом! <…> Хочется к вам, хочется в Кудиново, буду ждать отпуска с нетерпением — вот и всё! <…>

6

<23–27 февраля 1856 г.>

23 февраля, 1856. Биук-Хаджилар¹³

Нового ничего относительно моих обстоятельств нет; пятый день живу в ауле, в полку. — По 19-ое марта назначено перемирие, и по окончании этого срока будет, говорят, решено всё окончательно. — Вчера получил ваше письмо от 18 декабря (!!!). — Вы говорите, что ожидаете моих распоряжений по поводу вашей поездки в Петербург? Я полагаю, что вы уже там побывали, поскольку мои письма не могли вам указывать, каким путем устраивать мои дела. — Не имея денег в кармане, не надеясь получить достаточную сумму, чтобы затеять перевод в какой-нибудь большой город (как я желал), я не мог осуществить этот план, и я вам, кажется, уже сказал об этом. Теперь речь идет о полугодовом отпуске, мне удалось немного сэкономить, на днях я подаю прошение; переписка относительно этого дела пойдет в Петербург, поступит к Императору; но, как мне здесь сказали, частные хлопоты не только не будут излишни, но обеспечат удачный исход дела. — Следовательно, если вы еще не ездили в Петербург, — сделайте то, что найдете полезным, чтобы облегчить нашу встречу; в противном случае — не о чем говорить; ваши деньги истрачены на поездку, а мне остается только уповать на прошение. — Ничего, если переписка дойдет после вас, все-таки люди будут предупреждены и если захотят сделать — сделают! — В любом случае не спешите; если я сказал — на днях, то это значит — скоро, но мне хочется подождать до 19 марта, т.е. до окончания перемирия, чтобы знать, как поступить; потому что если вдруг будет заключен мир, то, может быть, можно будет немедленно уехать. — Чтобы закончить письмо, позвольте поздравить не вас, так как вы не любите поздравлений, но поздравить меня самого с 24 февраля, днем, когда вы появились на свет (для моего утешения, считая со дня моего возвращения, — очень хочу на это надеяться). <…>

7

24 марта. Феодосия

Я нарочно пропустил одну неделю, чтобы можно было написать вам из Симферополя, куда меня требует Генерал-Штаб Доктор на службу в Госпиталь. — Я недавно приехал в Феодосию, чтобы взять руками оба обещанные мне свидетельства о болезни, как вдруг узнаю, что ходатайство здешнего начальника Штаба о том, чтобы меня в Карасу-Базар не возвращали по причине дурного тамошнего воздуха, разрешилось предложением Симферополя, вместо Карасу-Базара. — Предписание уже в полку, но я уехал вперед, чтобы недоброжелатели мои феодосийские не успели бы переделать и упечь меня в Арабат, где можно умереть со скуки и голода. —

К несчастию, в день моего отъезда из полка прибыл туда для смотра Инспектор¹⁴ и мои бумаги не высылают третий день. — Я жду их с нетерпением, тем более что манифест о мире будет читаться послезавтра (так говорят все), и я, конечно, посоветывавшись с людьми знающими, тотчас же по приезде в Симферополь стал бы выбирать отпуск или отставку прямо.

Поскорее бы отсюда; в этом отряде я сумел себя очень неприятно поставить, — как и почему? — Я объясню вам это, когда увидимся, но можете быть уверены, что причиной этого не служба, а частные дела, в которые здесь по малолюдности и безделью мешается даже всякий начальник. — Из Симферополя скорее освободишься, я думаю. <…>

8

20 апреля. Симферополь

<…> Насчет лихорадки моей не беспокойтесь; ее нет уже давно, и я с началом весны опять поправился. — Все еще медлю выбором между отпуском и отставкой; боюсь торопливостью испортить дело. — Говорят, что отставка легче. — Увидим. — Мне еще не выслали из полка бумаг, и я жду их для получки денег; тогда буду проситься в Бахчисарай на пару суток; — Генерал-Штаб Доктор живет там. — Если увижу, что нельзя ехать прямо домой на 28 дней, а надо ждать петербургского решения, тогда подам в отпуск на Южный берег до окончания….. Как бы хорошо было, если бы отпустили на 28 дней и я приехал бы к вашим имянинам¹⁵ полюбоваться на кудиновскую сирень! — Да плоха надежда. — Многие полки уже пошли в Россию. — Союзная армия тоже мало-помалу оставляет Крым.

Соковнин хочет писать в Петербург Любовь Николаевне Леонтьевой¹⁶, что во французских газетах напечатана статья о неустрашимости одного русского при Китенской пристани¹⁷ на берегу Азовского моря (там стоял наш полк в июне месяце); что 3 английских парохода напрасно старались сбить его со скалы, на которой он уже давно стоял верхом неподвижно; что в подзорную трубу можно было рассмотреть его медицинскую форму, но больше ничего не было видно; козаки убежали; и что пароходы par depit (с досады – фр.) бомбардировали деревню Атмонай¹⁸. — Вы, конечно, угадываете, что этот медик был я; он еще прибавляет, что я ранен пулей в щеку, потому что осенью у меня на щеке был нарыв, и я должен был его разрезать, вследствие чего осталась ямочка. — Молодость души этого человека удивительна. — Англичане продолжают гулять по Симферополю и перестали даже занимать глаза; народ уже не ходит за ними. — Французы попадаются редко. — Симферополь не нравится мне; толпа народа; город как наши губернские, но грязнее <…>

9

14 мая. Воскресенье. 1856. Симферополь

<…> Мне удалось найти квартиру, какую я желал уже около полутора месяцев. — Это совсем за городом, почти в поле, в небольшом саду, принадлежащем доброму немецкому семейству, состоящему из старика-отца, бывшего учителя рисования в гимназии, и двух вдовых дочерей не первой молодости¹⁹. — После целого месяца малоприятных расходов, скуки в подворье, где я вынужден был жить, чтобы не платить сразу наличными, после того, наконец, как мне пришлось пойти в госпиталь, чтобы поесть (полк долго не присылал мои бумаги, а без этих бумаг не получаешь ни жалованья, ни прочего), — мне удалось в конце концов найти желаемое благодаря настойчивости и деньгам, наконец полученным из казны. — Когда я смогу лично рассказать вам всё это, мы вместе посмеемся над моим трагикомическим положением, когда я дошел до того, что 2 дня не обедал и, между прочим, нарочно вошел в комнату дежурных врачей госпиталя, чтобы украсть немножко белого хлеба, всегда приготовленного для этих господ. — Ввиду того, что это произошло не по моей вине, а, как я уже вам сказал, из-за отсутствия моих бумаг, с одной стороны, а с другой из-за дороговизны всех жизненных припасов в Симферополе, — я вспоминаю об этом с удовольствием; право, судьба очень добра ко мне, посылая разного рода приключения. — Я только сожалею (теперь, когда мир заключен, я могу в этом признаться, не волнуя вас) по поводу двух перестрелок, имевших место возле Керчи в прошлом году без моего участия. Относительно всех прочих ужасов и удовольствий войны — я имею о них представление, с меня довольно. — Пора вернуться к нормальному состоянию кабинетного человека. — Вы видите, милый друг, что живительный воздух прекрасного майского утра в саду оказывает свое действие. — Я готов болтать и даже смеяться по всякому поводу!

Относительно моего возвращения не беспокойтесь. — Так или иначе я достигну своей цели. — Вчера мне принесли ваше письмо от 25 апреля, в котором вы говорите, что я, вероятно, нажил себе врагов в Феодосии и что они сделают мне <неприятности>²⁰. Вы ошибаетесь, милый друг, я никого не оскорбил и не задел. — Образ жизни, который я там вел, был очень уединенный, и только праздность и прочие слабости человеческой природы стали причиной сплетен, распущенных на мой счет. Впрочем, эти люди оказали мне услуги и продолжали бы оказывать, если бы я захотел. — Именно эта манера <вмешиваться> в дела ближнего сделала неприятным мое пребывание в этом прелестном городке. — Вот что я имел в виду, говоря: я неприятно себя поставил в Феодосии. <…>

Вот как обстоит теперь дело с моим полугодовым отпуском: 1) Нельзя подавать прошение прямо в медицинский департамент и зависеть в этом случае только от Крубера²¹; надо начинать с главного врача здешнего госпиталя²², а потом это постепенно дойдет до главнокомандующего, который решает дело без участия Петербурга. — 2) Кроме требований моего голодного желудка, призывавшего меня сказаться больным, чтобы есть казенный хлеб, у меня была другая цель — получить свидетельство от врача, который там управляет. — 3) Вчера я написал в Феодосию и в Карасу-Базар, чтобы получить свидетельства оттуда. — 4) Два эти свидетельства должны, как я задумал, послужить основой для свидетельства отсюда о том, что лихорадка возобновлялась несколько раз в течение года. 5) Если вдруг главнокомандующий не отпустит меня, я поступаю иначе: я пишу Круберу, чтобы он перевел меня в Смоленский госпиталь, если полугодовой отпуск будет невозможен из-за отрицательного ответа главнокомандующего; и, разумеется, этот госпиталь будет просто-напросто в Кудинове! 6) Теперь дела делаются быстро, и ответ не должен задержаться; но как только бумага будет у меня в руках, — я немного покупаюсь на Южном Берегу, а к июлю месяцу — вам останется только приготовить мне квартиру и устроить ее поуютнее. — Вот и всё. — На сегодня довольно, почта уходит только через два дня.

17 мая. Сейчас иду в госпиталь, чтобы приступить к службе (ведь я сказался больным), если же главный врач позволит мне отдохнуть еще немного, то я не стану приступать. — Поскольку Главнокомандующий²³ решительно запретил всем офицерам лечиться на дому — мне не могут позволить делать это официально. — Но это было бы лучше, так как у меня много дел дома; прежде всего, надо закончить драму и переписать ее, чтобы послать Каткову²⁴; кроме того, у меня есть желание использовать свободное время для исследований на трупах почти неизлечимой диареи, распространенной в этих краях²⁵ (и — замечательное дело — исключительно среди простого народа и солдат; никогда человек благородный от нее не умирает; я полагаю, что причина такого отличия в пище; солдат всегда придумывает какую-нибудь вредную для здоровья затею, то квас, то борщ и пр.). — Эта болезнь редкая в московском климате, может быть, она и совсем не существует там в такого рода форме; но здесь это настолько же обычно, насколько редка настоящая чахотка. — Я уже сделал первый шаг, пригласив себе в помощники одного очень опытного фельдшера. — Вы, конечно, простите мне задержку 50 <руб.> сер<ебром>; путешествия требуют столько денег и так портят вещи повседневного обихода, что деньги уходят между пальцами совсем незаметно. — И потом, до сих пор не было никакой возможности работать, чтобы закончить драму; вчера я вознаградил себя, посвятив всё утро этому сочинению.

Хозяева моего нового жилища поистине добрые люди. — Старый художник²⁶ — просвещенный человек, как показали 2 или 3 разговора. — Вы понимаете, что я не стесняюсь говорить по-немецки при всяком удобном случае! — Все деревья в цвету, и по утрам в саду пахнет совсем как в Кудинове в мае. <…> Симферополь мне не очень нравится (кроме садов). — Впрочем, я нахожу, что если устраиваться где-нибудь в России, то лучше всего в Москве (Петербург не годится из-за климата, вредного для легких), в немецких и шведских городах на Балтийском Море (которых я никогда не видел) и в небольших портах Крыма: Керчи, Феодосии, Ялте; вообще морской порт — это что-то необыкновенное; там никогда не приобретаются те китайские привычки, которые отличают наши внутренние города. — Много англичан приезжает из Балаклавы посмотреть на нас²⁷; французов же я видел очень мало; и познакомился только с одним. Говорят, им не хватает денег, и один француз в Феодосии отметил, что «французские офицеры были более заметны в Севастополе, а английские в Симферополе».

<…>

10

25 мая, 1856. Симферополь

Итак, дражайший друг, я только что получил ваше письмо по поводу любезного Пеликана²⁸, который сам намеревается ходатайствовать о моем полугодовом отпуске. — Главный врач здешнего госпиталя сказал мне, что поскольку полугодовые отпуска вообще разрешены, то мне не надо сказываться больным (так как именно он должен засвидетельствовать, что я болен), и хотя я уже получил свидетельство из Феодосии, теперь, чтобы покончить с делом, я только жду, когда бумагу перепишут набело; на днях прошение будет подано по домашним обстоятельствам, и конечно, если только Крубер сдержит слово, скоро я буду свободен. — Я только жду жалованья, чтобы съездить в англо-французский лагерь, пока эти господа еще не уехали. — Позже это будет не так интересно. — Полагаю, что с этим у меня не будет затруднений, так как все туда ездят²⁹.

Вообще говоря, теперь я очень хорошо устроился; немецкое семейство старого художника — доброе, а старик — умный человек. — Я уже окреп за то короткое время, что наслаждаюсь ароматами садов. — Вот сейчас, например, я всей грудью вдыхаю цветущую акацию (это не такая акация, как у нас, здешняя пахнет почти так же сильно, как жасмин), окружающую домик, и не дождусь, когда ночи станут менее прохладными, чтобы возобновить лагерную жизнь, т.е. спать под открытым небом. — Только в прошлом году я пристрастился к этому удовольствию, поистине оживляющему силы. — Единственно, что меня беспокоит, это состояние моего кошелька, совсем не соответствующее продолжительности путешествия, которое меня, вероятно, ожидает благодаря вашим любезным хлопотам. — Чтобы немного поправить дело, у меня есть комедия, готовая к переписке³⁰, это мне даст 100 р<у>б., так как остальные причитающиеся мне 50 р<у>б. пойдут на уплату моего московского долга. — В любом случае для того, чтобы уехать, нужно 200 р<у>б., так как 100 р<у>б. сер<ебром> хватит только на лошадей и прочие дорожные мелочи. — Может быть, у меня появится вдохновение написать еще что-нибудь; но моя голова, свежая с утра, к полудню теряет всякое вдохновение из-за усталости, охватывающей меня после ежедневного посещения военного госпиталя. <…> Я очень боюсь, как бы утвердительный ответ не застал меня врасплох! Тогда я потеряю месяц в ожидании денег. <…>

11

2 июля 1856. Симферополь

<…> слава Богу, бумаги на прошедшей неделе пошли в Петербург. — А то всё препятствия; то писарь испортит гербовый лист; то главный лекарь вернет прошение, — зачем-де рапорт не приложен. — Наконец, было совсем приготовили прошение по домашним обстоятельствам, чтобы не хлопотать о Свидетельстве и так как предписание Департамента показывает решительное намерение отпустить меня. — Всё готово; вдруг один врач (не враль, сколько я знаю) говорит, что кто-то читал в газетах, будто русские оставили часть войск у границ Австрии и требуют удовлетворения за издержки Венгерской войны³¹. — Ну, думаю, надо быть осторожным; лучше взять свидетельство пострашнее, чтобы и на случай какой-нибудь перемены быть свободным. — Ну, добыл свидетельство, по которому решительно во всем теле моем нет ни одной точки не разрушенной, и прошение пошло. — Не знаю только, с чем я поеду. — С разрешением отпуска прекращается жалование; за эту прослуженную треть (т.е. с мая), если я уеду в августе, получу только 60 р<уб.> сер<ебром>. Это тут же и сядет в Симферополе, потому что, за прекращением рационов с водворением мира, я принужден на большую долю жить в долг. — Комедия моя, правда, немного не переписана и, кажется, хороша; правда, есть и другой отрывок³², который я еще не успел тоже переписать; при всех стараниях прежде половины июля они посланы Краевскому быть не могут (и то хорошо!). — Положим, Краевский вышлет тотчас и сполна (всего будет рублей, я думаю, на 300), да ведь деньги эти должны прийти все-таки гораздо позднее ответа об отпуске, если брат³³ позаботится торопить в Департаменте. — У вас тоже, конечно, по обыкновению, нет ничего! Одна надежда все-таки на Краевского, да на свое терпение, которому очень хочется лопнуть, т.е. сесть на телегу и приехать к вам. <…>

12

13 июля, 1856. Симферополь

<…> Не знаю, что ждет меня в будущем; но вы понимаете, что уже не стоит быть военным врачом, раз война (делающая этот род службы почетным и интересным) закончилась. — Кроме того, вам, вероятно, известны мои немного туристические наклонности и как мне отвратительно очень долго оставаться в одном месте, если это место не вознаграждает меня ни деньгами, ни иным ощутимым удовольствием. — Где могу я здесь остаться? — Подумайте. — Я не знаю, чем займусь в России. — Москва привлекает меня возможностями совершенствоваться в области медицины, приятным образом жизни, который можно вести, имея на расходы р<у>б<лей> 100 серебром в месяц, самолюбие, желание повидать людей, которые были добры ко мне или любезны; наконец, это голос сердца и воображение. — Рассудок, напротив, советует мне пожить год в деревне (или в Кудинове, или врачом у какого-нибудь барина) по 2<-м> причинам: 1) Вы сами знаете, какое изменение в моем слабом теле производит деревенский воздух, верховая езда, отсутствие ежедневных раздражителей для самолюбия, поневоле упорядоченная жизнь? — А мой легочный катар, хотя очень уменьшился благодаря мягкому климату, однако еще не прошел, и сырой воздух вызывает его время от времени. (Южный берег Крыма был бы, возможно, целителен; но чем бы я там питался?). — 2<-я> из причин, по которой рассудок советует мне пожить в деревне, это надежда воспользоваться немногим досугом, какой уж будет, чтобы написать нечто более весомое, для того чтобы иметь с чем потом ехать за границу — в Неаполь или куда-нибудь в этом роде. — (Само собой разумеется, что вы будете повсюду меня сопровождать). — Если вдруг Осип Никол<аевич> Шатилов всё еще желает меня пригласить (и полагаю, что в Моховое³⁴, так как здесь у него должно быть очень мало крестьян), то у него должны быть помещения для служащих, и конечно, мы сможем там скучать вместе. — Вот такие мысли мелькают у меня в голове, хотя я не хочу настаивать на обязательности их практического применения. — Я прекрасно знаю, что человек, который должен трудом зарабатывать себе на хлеб и платье, всегда должен быть готов к какой-нибудь неожиданности, и вы согласитесь, что мне не следует унывать от того, что моя карьера началась не так, как прочие медицинские карьеры? — <…>

Нянька³⁵ — старая дура, рассуждая о французах; это нация, которую я уважаю еще больше за благородство, с которым они поступали везде, куда приводила их война³⁶. — К сожалению, финансы не позволили мне раньше съездить в Камыш³⁷ и в Балаклаву (английский лагерь) и увидеть их отъезд!

<…>

13

6 августа; 1856. Симферополь

<…> Сейчас я нахожусь накануне какого-то ни было решения по поводу моей поездки на Южный Берег. — Поскольку казачий полк, к которому я прикомандирован³⁸, выступил в Бессарабию, а Генерал-<штаб->доктор, запрещая увольнять сверхштатных врачей из их полков, включил и меня в список, то я вынужден сказаться больным, чтобы не покидать Крым, пока не придет решение о моем отпуске (большом). — Влиятельные лица нашей конторы не возражают против этого, и я по-прежнему живу у немцев, хотя приписан к госпиталю. Чтобы избавить их от моей персоны и немного заработать во время этого невольного безделья, я сделаю завтра одну попытку: попрошу место врача в Ялте, которое, говорят, вакантно или вот-вот таковым станет из-за отъезда того, кто там служит. — Если мне откажут, подам рапорт Генерал-<штаб->доктору будто страдаю грудью и желаю провести месяц на <Южном> Берегу. — Нужно, чтобы с отпуском решилось к этому сроку. — На будущей неделе что-нибудь прояснится, и я сразу сообщу вам об этом.

Жизнь по-прежнему полна трудностей; теперь у меня куча немецких книг, и очень интересных для моей службы, я читаю, благодаря своим успехам, очень легко, но каждый день досадую, что не могу как следует понять некоторые выражения, потому что в этом проклятом Симферополе не удается купить словарь! — Хороши только сады, единственный след растительной поэзии, оставшейся нам от татар; остальное голо, как ладонь. Я каждый день езжу верхом, это мне обходится всего в 50 к<оп.> сер<ебром> за 2-3 часа, и я езжу наслаждаться их прохладой; отсюда виден Чатыр-Даг³⁹; он в самом деле имеет вид палатки, но палатки скорее длинной, чем высокой. — Это огромный голубоватый массив, кажется, что он в 3 верстах отсюда, а на самом деле верстах в 18. — Сия гора имеет вид тетки⁴⁰. <…>

14

17 августа, 1856 г. Симферополь.

Из Петербурга ответа еще нет. — Я, кажется, до конца сентября буду принужден числиться больным. <…> На Южный берег решительно в августе не попаду; лишь бы только пришел отпуск — путешествие не уйдет.

<…> Считаюсь я в госпитале для избежания поездки в полк, которая теперь была бы больше чем некстати и требовала бы трат; но получаю пособие от комитета, так как живу на своем; хотели и из госпиталя заплатить мне за казенную порцию, которую не ем, но еще не получил; сегодня от комитетского чиновника принесли мне 22 руб. 50 к<оп.>, да следует из госпиталя до 9 рублей. — Долги свои почти все погасил и могу до 1-го октября быть обеспечен. <…> Комедию свою переписывал 2 раза и теперь только остался доволен; два действия переписано, третье готово начерно. — Вот Бог даст и на путешествие будет, если правда, что цензура стала похожа на что-нибудь. — А то ведь два года тому назад невозможно было что-нибудь порядочное напечатать. — Да все говорят, что теперь совсем не то!

Много думаю о Москве, да не знаю, позволят ли обстоятельства, а пуще всего грудь — жить в столице; на всякий случай, чтобы не терять время, достал у здешнего Инспектора Врачебной управы, брата вашего Арендта⁴¹ Акушерство на немецком языке и читаю его понемногу. <…>

15

<5–15 сентября 1856 г.>

5 сентября, 1856. Тамак⁴²

Как видите, я нахожусь у Шатилова. — Его нет дома, но сегодня он вернется. — Я получил его приглашение через управляющего⁴³, который приехал в Симферополь и предложил мне сообщить в прошлую пятницу в Тамак, смогу я приехать или нет, чтобы можно было выслать за мной лошадей в Карасу-Базар. — В четверг, я как раз писал письмо об этом у кондитера <…> я уже собирался запечатать письмо, как вдруг один молодой немец, некто вроде ученика Айвазовского⁴⁴, приглашает меня поехать на 2-3 дня в имение последнего⁴⁵ и написать Шатилову, чтобы лошадей за мной прислали туда, а не в Карасу-Базар, так как расстояние одно и то же. — Видя, что от такой перемены я выигрываю три рубля сер<ебром> и, кроме того, одно впечатление, — я соглашаюсь; всё закончилось хорошо. — Айвазовский в Москве; я провел 3 дня в его мастерской, но видел там только копии этого молодого человека; новые картины отправлены с <Айвазовским> в Москву. — За отсутствием живописи я насладился обществом нескольких дам, принадлежащих семейству сестры Айвазовского, которой не было в Феодосии во время моего там пребывания. — У нее есть дочь 19 лет⁴⁶, очень милая армянка с крючковатым носом. — И поскольку я впервые после 2 лет военной жизни оказался в женском обществе, то получил настоящее удовольствие; я даже побудил девицу станцевать со мной польку и, кажется, блестяще с этим справился, т.е. с полькой. — Шатилов возвращается сегодня; не знаю, что он мне скажет, но мой ответ в любом случае готов: сейчас я еще не здоров, но если буду здоров к весне и если к тому времени ничего особенного со мной не случится, то я к его услугам. — Может быть, он ничего не скажет? <…>

15 сентября. Мне тяжело думать, что вы долго не получите это письмо, потому что посыльный не поехал, как я того ожидал. Я его заканчиваю в Карасу-Базаре, вернувшись из Тамака. — Я провел у Шатилова 2 очень приятные недели. — Мы говорили обо всем на свете; втроем ездили верхом⁴⁷; вспоминали Москву, т.е. Пречистенку и т.д. — Накануне моего отъезда он сказал мне, что наш план не может осуществиться теперь, потому что у него нет средств платить мне в этом году жалованье, которое я хотел бы получать, но что он почтет себя счастливым иметь меня в своем доме через год или два за 1000 р<уб.> сер<ебром>. <…>

Моя комедия закончена; я только жду своего приезда в Симферополь, чтобы отослать ее⁴⁸, но на некоторых условиях. Я хочу отдать ее в печать только после нового года, чтобы иметь время переделать еще кое-что. — Аксаков, которого, думаю, вы имели случай видеть в Калуге, провел 2 или 3 дня в Тамаке⁴⁹. Это положительно умный человек, но с классическими манерами. — Прощайте, целую вас от всего сердца.

16

19 сентября, 1856. Симферополь

<…> Представьте: какая чепуха! Прихожу на другой день моего возвращения в контору: три доктора и прежде всех Главный⁵⁰ поздравляют меня с отпуском, говорят, вышло в Приказах Главнокомандующего. — Я невыразимо рад, просил писаря отыскать приказ для скорейшего освобождения от дел здешней конторы и ушел домой. — На другой день приказ не нашелся, на третий тоже; — Главный доктор божится, что читал мою фамилию, но не помнит где, другой из говоривших уехал в Керчь, третий женится и никогда не бывает дома; у них, значит, справиться нельзя. — Я ездил и ходил по всему городу, был в канцелярии Директора Госпиталей⁵¹ , в Провиантской Комиссии, нигде нет в Приказах моей фамилии. — Умышленности какой-нибудь со стороны писаря, который мог бы спрятать Приказ, чтобы взять с меня, предполагать нельзя, потому что в Комиссии и у Директора меня никто не знает. — Дал 1 р<уб.> сер<ебром> Старшему Писарю в конторе, не найдет ли он; — искал, нет, говорит! — Я говорю: да ведь должно прийти предписание? — «Когда, говорит, оно придет! А мы для отпусков не ждем предписаний; как прочтем Приказ, так и отпускаем. — Нам же лучше сбыть человека с рук!!…» Каков порядок? судите сами. — Ну, да это не беда! — Вместо одного раза 2 раза придется радоваться; лишь бы отпустили; не по летнему, так по зимнему пути поеду. — Потери в этом нет — отпуск числится со дня отправки и окончания дел с ближайшим присутственным местом. — Впрочем, всем отпуска выходят. <…>

Здоровье мое слава Богу; на днях думаю перейти на другую квартиру. — Скоро могут завернуть холодные дни, а здесь я живу в чуланчике около сеней, в котором нет печки. — Жаль оставлять добрых немцев и хорошенький виноградный сад, где я в настоящую минуту вам пишу, пользуясь прекрасной осенней погодой; да что ж делать! Впрочем, я, по обыкновению, при выборе новой квартиры обратил внимание на гигиенические условия и нанял на другом конце города, окнами в чистое поле; а в полверсте всего видны сады, в которых можно гулять. — Как вам известно, городской воздух вреден моей груди. — Скажите, пожалоста, как вы думаете насчет вашей зимы; когда вы поедете в Москву. — Думаете ли вы меня ждать в Кудинове или нет? <…> прошу вас приготовить мне какое-нибудь теплое жилище в Кудиновском доме. — Едва ли я буду в средствах для жизни в Москве на первое время; и как мне сдается, дом наш должен быть холоден, кроме диванной⁵² и ваших комнат; а в диванной обыкновенно живет тетушка зимою; поэтому — не лучше ли поправить что-нибудь заблаговременно.

<…>

17

1856. — Октября 2. Симферополь

Ура, ура!! На 6 месяцев по Высочайшему Приказу: доктор Сергеев⁵³ приехал из Керчи и научил где найти. — Сегодня иду в Контору, беру mes passes-ports; но увы, едва ли прежде зимнего пути я выеду; итак, ждите меня наверное, но не так скоро, примерно в конце ноября. — Написал бы больше, да солдат дурак поздно разбудил, и теперь надо спешить в Контору, на почту и к одному маленькому пациенту, у которого круп. — Прощайте; целую вас.

18

9 октября 1856. Г. Симферополь

Ma tres chere maman! — Получил я ваше письмо, ответ на мое ночное вдохновение⁵⁴ . — Возражу вам при свидании, а теперь сообщу вам, что ожидает меня вскорости; недели через две-три я поеду в Тамак. — Так как все мои весенние долги уплачены, то я ищу теперь денег на проценты для поездки на Южный берег⁵⁵ . — Там я пробуду не более недели, и потому прошу вас письма адресовать в Тамак. — Комедия моя у Краевского; деньги за нее должны служить для моего возвращения в ваши объятия. — Вчера случилась необыкновенная штука: мне предлагают на будущий год ехать в Бразилию и Ост-Индию на два года⁵⁶ . — Я сказал, что до возвращения домой не могу отвечать, потому что там только могу сообразить свои обстоятельства. — Но это далекая песня; хотя я все-таки из предусмотрительности дал адресы знакомых литературных авторитетов для того, чтобы лицо, снаряжающее экспедицию, могло узнать — гожусь ли я или нет для двойной должности на корабле, т.е. медика и писателя en meme temps (одновременно – фр.). До свиданья, дружок мой, целую вас крепко. — Надеюсь, что вы потрудитесь дождаться меня в Кудинове до конца ноября, потому что в Москву я теперь ехать не в состоянии. <…>

19

15 октября 1856. Г. Симферополь⁵⁷

<…> Вчера я закончил все дела с госпитальной конторой; с часу на час ожидаю денег, которые город Симферополь должен мне за квартиру (около 40 р<уб.> сер<ебром>), и еще исхода переписки, так сказать долговой; как только получу в руки обе суммы, еду в Севастополь через Бахчи-Сарай, оттуда в Балаклаву, потом в Ялту, в Алушту, а из Алушты на пару дней возвращаюсь в Симферополь, чтобы найти оказию в Карасу-Базар, откуда направляюсь в Тамак. — В Тамаке я буду вынужден дожидаться ответов Краевского и Каткова; потому что иначе...... вы понимаете, что поездка на <Южный> Берег, которая, если состоится, не может стоить меньше 50-60 р<уб.> сер<ебром>, — оставит меня без денег. В любом случае, повторяю, я надеюсь вас увидать в конце ноября. — Нужно пожертвовать нынешней удобной дорогой, чтобы увидать то, чего я не видел прежде! <…>

20

<30 октября — 10 ноября 1856 г.>

30 октября. 1856. Симферополь

Вы, кажется, воображаете, chere maman, что я буду целый месяц путешествовать по Южному берегу, а я вчера воротился; ездил всего одну неделю. — Время уже позднее, и хотя у Воронцова⁵⁸ в саду растут еще розы, но почтовая дорога идет гораздо выше по горам, и там климат совсем другой; был и в Севастополе, но дождь и грязь помешали мне посмотреть всё; видел только батареи, побитый город, т.е. почти все; но хотелось посмотреть еще подробнее; видел и знаменитый фонтан в Бахчисарае, и комнату Марии Потоцкой⁵⁹ ; всё это в течение 7 дней. — Шатилов хотел прислать в пятницу лошадей в Карасу-Базар за мной; но я боюсь, чтобы здешняя квартирная комиссия, которая должна мне 40 р<уб.> сер<ебром>, не задержала бы меня еще дня на два на три (сегодня середа). — Лишь бы мне добраться до Тамака, где я буду совсем спокоен, а оттуда уж найду так и сяк средство в конце будущего месяца приехать к вам. <…>

10 ноября. Тамак

<…> Тамак — жилище спокойствия; у меня маленькая, теплая, опрятная комната во флигеле; утром я езжу или хожу осматривать больных; русские мужики плохо выносят этот климат. — Обедаем вкусно; вечером читаем вместе. — Говорим много о Москве. — Писать еще не собрался. — Не огляделся как-то.

21

24 ноября 1856. Тамак

<…> Вчера один сосед Осипа Николаевича, армянин⁶⁰ , у которого я лечу жену, сделал мне предложение от имени нескольких других помещиков остаться у Шатилова с тем, чтобы лечить их всех в случае надобности за 800–900 руб. сер<ебром> в год; да сверх того 4 лошади и экипаж к моим услугам. <…> Завтра приедет он сюда переговорить об этом с Шатиловым. — Вы знаете, мой дружок, как затруднительно мое положение; хотелось бы готовиться из акушерства и т.д. Это раз. — А где? — В Москве? — Где деньги? — Нужно ведь хоть рублей 500 на год. — Написать что-нибудь и продать. — Не говоря про мое отвращение к спешной литературной работе, — написал бы, да время где? — Здесь много больных и, конечно, самолюбие не позволит мне пренебречь ими; вы знаете, как приятно платить пользою за гостеприимство? — Положим — я написал даже много в один месяц и приехал к святкам в Москву. — Ведь для занятий в Клинике остается только вторая половина до весны, а весной конец отпуска. — Приехать в Кудиново, кой-как дотащиться по морозу 1500 верст; и жить у вас, а на досуге написать большую вещь, а потом с деньгами выбирать, что угодно — Москву, Италию, Париж. — А как вдруг не напишешь? — Или напишешь от души, да цензура не пропустит. — Вот и пропащий год! — Не правда ли, мой друг. — А здесь — вы видите, какие удобства; я знаю, что работы и езды будет бездна, да чорт с ней с работой! — Были бы деньги, а работу я возьму. — У меня и теперь, без денег, да кроме вечера нет свободы настоящей. — Итак, если завтрашнее посещение армянина будет плодоносно, я полагаю сделать так: 1) В число условий с Шатиловым положить, чтобы все комнаты во флигеле были мои (для вас). — 2) Тотчас же подать в отставку. — 3) К святкам выслать вам рублей 10 на покупку маленького рогожного возка, а деньги на прогоны положите вы свои и с Богом по морозцу приедете погостить у меня. — Мелкий менаж⁶¹ у нас будет свой, а насчет стола я постараюсь сделаться с Шатиловым торговым образом. — Лишь бы устроилось мое дело, а Вам здесь будет хорошо. — Если вы хотели прикатить в Керчь в военное время, без денег; так теперь и подавно; можно сделать всё не торопясь и с комфортом. — Здесь и теперь природа другая. — А на будущее лето я обещаю вам столько наслаждений, сколько вам и в голову не приходило. — Я бы очень желал поделиться с вами своими впечатлениями. — 4) В течение года, я думаю, можно будет, наконец, привести в исполнение при спокойном духе и обеспеченности один хотя литературный план? <…> Неужели и это неблагоразумно и необдуманно? — Но вы, конечно, согласитесь, что за целый год я ручаться не могу и в случае удачного контракта. — Кто знает — дадут ли мне отставку. — Пишу сегодня же Владимиру⁶² , чтобы он спросил в Департаменте, можно ли мне действовать заочно. — Вы знаете что толку в этой военной службе честному человеку. — Будем откровенны. — Если бы я нашел средства прислать вам что-нибудь, верно вы бы не отказались от легонькой поездки в Петербург для этой отставки? — Жаль будет мне, очень жаль, если нельзя будет нам скоро видеться. — Да что ж! Потерпим еще. — Бог даст к лучшему. <…>

22

29 ноября, 1856. Феодосия⁶³

Дорогой друг!

Шатилов на несколько дней приехал в Феодосию для работы в комитете, членом которого состоит (для возмещения имущества, пострадавшего во время последней войны), и я воспользовался случаем, чтобы тоже совершить это небольшое путешествие. — Мы здесь около 4 дней; и, следовательно, на сей раз я еще не могу ничего вам сказать по поводу договора с владельцами Тамака, подробный план которого я вам уже дал. — Только по возвращении завтра или послезавтра в деревню дело будет вполне решено. Если эти господа не дают мне достаточно, я уезжаю при первой финансовой возможности. — Только одно огорчает меня во всем этом, то, что в случае удачи я не смогу вас увидать раньше весны. — Я сказал Шатилову, что предпочитаю ничего не брать у него деньгами при условии, что он предоставит мне флигель, чтобы привезти вас и устроить там небольшое отдельное хозяйство. — Но он тоже откровенно ответил мне, что это почти невозможно ввиду того, что у них нет другого строения для приема приезжающих к ним гостей. — Вы понимаете, что только рассудок заставляет меня предпочесть такое решение прочим. — Но вообще, мы поговорим об этом более определенно, когда дело станет верным, т.е. на будущей неделе. — У вас теперь, должно быть, выпал снег, а мы всю неделю наслаждаемся такой чудной погодой, что можно по берегу моря гулять в пальто без ватной подкладки, а по вечерам великолепно светит луна. — В такую погоду я часто думал о вас, воображая, каким удовольствием было бы прогуливать вашу импозантную фигуру под руку со мной по бульварчику этого прелестного города. <…>

23

5 декабря, 1856. Тамак

Вот мы вернулись в Тамак, мой милый дружок, а дело еще не кончено. — Я сказал Муратову (который повез к соседям письма от Шатилова насчет моего завербования), чтобы на этой неделе кончали что-нибудь. — Отставка не беда; в отставку я подаю на следующей неделе во всяком случае, потому что боюсь воинственных статей Англии (ведь благодаря войне у меня еще и конь не валялся, а через месяц мне 26 лет!!!). <…> Вопрос в том, чтобы не терять времени здесь, если эти господа не хотят дать столько, сколько я хочу. — Я продаю себя 4-м соседям за 400 р<уб.> в год. — Шатилов дает содержание и 200 р<уб.> сер<ебром>. — Есть надежда еще на одного г. Сохновского, который, впрочем, очень скуп, но люди у него страшно болеют. — С этого надо будет взять тоже от 200 до 100. — Лошадей всякий раз обязуются посылать за мной. — Медикаменты, конечно, на их счет. — Я делаю такое условие, что паче чаяния, если в отставке мне откажут, я не обязуюсь быть дольше 1-го апреля (срок отпуска). — Если же дадут отставку, то они не смеют прогнать меня прежде года, а я ухожу когда хочу. — Не знаю, согласятся ли они на последнее. — В случае большого упорства, я решаюсь обязаться и сам на год. <…> Сколько мне помнится — вы очень одобряли мое желание служить у Шатилова, и одно жаль только, что помещения особого здесь вовсе нет. — Во флигеле 2 чистых комнатки и 2 прихожих, но одна из них моя, а другая для гостей; к тому же, если бы вы, положим, приехали погостить, надо бы кухню особую и т.п. Потому что ни я бы не захотел подвергать вас зависимости от хозяев, да и вы сами, разумеется, не согласились бы стать в положение нерешительно между матерью простого employe (служащего – фр.), которая должна держать себя вдалеке, и чем-то вроде почтенной, но небогатой родственницы, которой роль вы упрочили за собой на Пречистенской анфиладе⁶⁴ . — Я говорил откровенно с Осипом Николаевичем об этом, предлагал ему даже пожертвовать этими 200 рублями, которые он мне дает, за то, чтобы он отдал мне весь флигель и устроил бы мне совершенно отдельное хозяйство в расчете на ваш приезд. — Так он говорит, что помещения теперь решительно такого нет. — К весне, быть может, обстоятельства переменятся, Бог даст. — У них есть какая-то славная хатка с итальянскими окнами с пол-версты от усадьбы, в большом саду, у мельницы. — Кажется, это для садовника, но садовника нет. — Быть может, к лету что-нибудь уладим. <…> Не стану вам хвалиться хорошо обдуманными планами; надо их прежде хоть половину выполнить. <…>

Подготовка текста и примечания О.Л.Фетисенко