Журнал "Наше Наследие"
Культура, История, Искусство - http://nasledie-rus.ru
Интернет-журнал "Наше Наследие" создан при финансовой поддержке федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
Печатная версия страницы

Редакционный портфель
Библиографический указатель
Подшивка журнала
Книжная лавка
Выставочный зал
Культура и бизнес
Проекты
Подписка
Контакты

При использовании материалов сайта "Наше Наследие" пожалуйста, указывайте ссылку на nasledie-rus.ru как первоисточник.


Сайту нужна ваша помощь!

 






Rambler's Top100

Музеи России - Museums of Russia - WWW.MUSEUM.RU
   
Подшивка Содержание номера "Наше Наследие" № 120 2017

250 лет со дня рождения Н.М.карамзина

Виталий Афиани

«Кто был в Москве, знает Россию»

Город и человек. Их судьбы разновелики, но теснейшим образом переплетены и взаимозависимы. Возникновение великого города порождает у изумленных потомков легенды и мифы о его начале, о предначертанной судьбой особой роли в истории народа и государства. Мифотворчество не обходит и города «молодые», чье рождение не теряется в глубине веков, а совершается на глазах не столь далеких предков, как например, основание Санкт-Петербурга. Город, его реальная среда и его прошлое, сложившийся образ проникают в сознание каждого человека, живущего или оказавшегося в нем. А творческая деятельность личности, в свою очередь, вносит свои оттенки в многоцветный, полифонический городской облик. Так быль и явь сливаются в его неповторимом образе.

Три города России могут считать «своим» Карамзина: Симбирск, Москва и Петербург. И каждый имеет на это право. С каждым из них связан важный этап жизни писателя и историка. Симбирск — быстролетное детство, утро жизни. Его Карамзин считал своей родиной. Их связь запечатлена и в памятнике, пережившем все исторические бури, и в названии публичной библиотеки, исчезнувшем, но вновь возрождаемом.

Петербург — свидетель славы Карамзина-историка — увидел закат его жизненного пути, а прежде — десятилетие напряженной работы над «Историей государства Российского» и исполнение долга государственного историографа, независимого, нелицеприятного советника императора. На Волковом кладбище тело Карамзина нашло вечное упокоение.

А душа Карамзина принадлежала Москве. Здесь прошла его юность. В Первопрестольной он прожил больше половины жизни, находил, терял и вновь находил свое счастье, стал знаменитым писателем и журналистом, задумал и воплотил в первых восьми томах «историческую поэму» — «Историю государства Российского». Он настолько сроднился с городом, что писал: «Я сам москвич!»1 В Москву он неизменно возвращался: из поездок в Симбирск, после недолгой военной службы из Петербурга, из путешествия по Западной Европе, из «эмиграции» в Нижний Новгород в 1812 году. Отправившись в 1816 году в Петербург похлопотать об издании «Истории», Карамзин опять стремится в Москву. Здесь, в древней столице, он хотел обрести, наконец, свой дом, об этом свидетельствовала его переписка с московскими друзьями. Но не сбылось.

У темы «Карамзин и Москва» множество сторон. Некоторые из них, краеведческие, уже затрагивались в литературе2. Но все это только первые подходы к изучению обширной темы.

Время не изгладило память о Карамзине в Москве. Еще стоят здания, в которых бывал Карамзин у своих друзей, хотя перечень домов, где он жил, звучит как синодик: не сохранился, не сохранился, не сохранился...

Карамзин был заметной фигурой в московском обществе XVIII – начала XIX века, его творчество внесло новые смыслы в московскую жизнь. Оглушительный успех «Бедной Лизы», сравнимый с популярностью «Вертера» Гёте в Германии, на долгое время установил традицию паломничества к пруду у стен Симонова монастыря почитателей повести и ее героини. Ныне «Лизин пруд» остался лишь в истории литературы да в памяти московских краеведов.

До «монастырского», по выражению П.А.Вяземского, уединения в работе над «Историей» Карамзин не чурался мимолетных радостей светской жизни. Его четверку лошадей часто встречали на улицах города. Ездил из дома в дом, танцевал на балах, играл в бостон. «Его любезность, образованность, его слава обеспечивали ему успех в большом свете»3. После поездки в Западную Европу Карамзин подчеркивал свой «европеизм», даже щегольство, шокируя прежних масонских наставников. Но это была продуманная поза. Такая позиция и в жизни, и в литературе входила в план реформаторских замыслов преобразования русской культуры, общества, была частью взятой на себя миссии просветителя4. Под маской «петиметра», принимавшейся иными современниками за его истинное лицо, скрывались серьезные намерения и невидимый постороннему глазу труд. Незамеченным оставалось и то, что Карамзин не только жил жизнью светского общества, «всей Москвы», но и изучал их, вглядывался, исследовал город и его окрестности. В «Бедной Лизе» автор обмолвился: «Может быть, никто... не знает так хорошо окрестностей города сего, как я...»5 И это не было литературным приемом. В письме к брату Карамзин писал, что помимо поездок по Подмосковью «всякий день» бродит еще пешком6.

Отношение к Москве складывалось из множества разнородных элементов: от повседневного московского быта и уклада жизни, который он постарается сохранить и в Петербурге, до размышлений над смыслом истории, прошлым и будущим России. Несомненно, это отношение окрашено сильным, искренним чувством любви к городу. И о нем мы знаем не только по литературным сочинениям.

Отъезд в северную столицу дал возможность проявиться этому чувству в документах, в письмах к московским друзьям. В них он постоянно вспоминает о «доброй» Москве и признается: «Московская жизнь кажется мне прелестнее, нежели когда-нибудь», пишет, что любит ее «как душу...»

Но помимо реальной Москвы своего времени и тех древностей, которые запечатлелись в ее облике на рубеже XVIII–XIX веков, для Карамзина существовала и другая Москва: часть истории России, ее олицетворение и символ. И к пониманию этого он шел от современной ему Москвы, углубляясь в далекое прошлое.

Истоки интереса Карамзина к отечественной истории исследователи находят и в детских впечатлениях от книг и рассказов в семейном кругу, и в обсуждениях «Дружеского общества», и в опыте исторических изданий Новикова, и, наконец, во впечатлениях от Западной Европы и французской революции. И для таких утверждений есть основания. Но есть еще одна, на наш взгляд, не менее важная причина, пробудившая исторические интересы Карамзина. Есть то, что сначала, скорее всего, подсознательно, а потом все более осознанно подталкивало его к поискам ответов на вопросы: чем отличается жизнь в России от быта стран Западной Европы, в чем особенности ее исторического развития?

Эти импульсы давала сама Москва, все то «любопытное, особенное, характерное», что наблюдал Карамзин и что во многом определялось ее прошлым. И думается, есть основания утверждать, что многое во взглядах, в исторической концепции историографа можно объяснить не только «книжными знаниями», но и живыми впечатлениями, памятуя, что в Карамзине художник и ученый неразделимы. А для писателя образное видение, личные переживания обладают чрезвычайной глубиной и силой. В самой атмосфере города присутствовало нечто «историческое». Случайно ли то, что все три великих русских историка — Карамзин, Соловьев, Ключевский — москвичи, если не по рождению, то по судьбе?

* * *

Если попытаться представить облик и жизнь дореволюционной, а тем более «допожарной» Москвы, что, вероятно, уже неосуществимо, то мы могли бы лучше понять чувства Карамзина, когда он из «деревенской», «усадебной» Москвы впервые попал в Петербург. Какое потрясение должен он был испытать! «Западный» облик города, стремительный по меркам той эпохи темп жизни, разноплеменное население... «Вот он (думал я) — вот город... которого имя стало мне известно почти вместе с моим именем; о котором так много читал я в романах, так много слыхал от путешественников, так много мечтал и думал!» 7 Так писал Карамзин о Париже. Но нечто подобное он должен был ощутить, впервые увидев Петербург после Симбирска и Москвы. Современники чаще всего сравнивали этот город со столицей Франции. А при Павле I в Петербурге «начал буквально воспроизводиться» Париж8.

Первая встреча с северной столицей была недолгой. Как только представилась возможность оставить военную службу, Карамзин ушел в отставку и уехал. Но след в его сознании наверняка остался. И, может быть, не случайно, что размышления о смысле исторического процесса и месте в нем России в «Письмах русского путешественника» помещены в главах, посвященных Парижу?

В те годы Карамзина больше всего занимали доказательства просветительской идеи о движении всех народов по пути прогресса и просвещения. Различия находили только в темпах и сроках начала этого движения. Проблемы национального своеобразия интересовали образованные умы меньше, чем единство европейской цивилизации. И хотя в «Письмах» рассыпано немало наблюдений о национальных различиях европейцев, особенностях каждой культуры, обычаев, нравов, Карамзин утверждал: «Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не Славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно для Русских...»9 И потому — в традициях новой русской культуры, вслед за Ф.Прокоповичем и М.В.Ломоносовым — он возносил хвалу Петру I за его стремления победить отечественное «упорство в невежестве» и просветить Россию. Но, с жаром оспаривая «странные мнения» П.Ш.Левека, французского историка, написавшего «Историю России», и даже некоторых русских, умалявших величие Петра, Карамзин все больше задумывался над аргументами критиков «дела Петра». И не потому ли замысел похвального слова императору в 1798 году так и остался невоплощенным, а вместо него вскоре появилось программное похвальное слово Екатерине II? В 1803 году в статье «О Тайной канцелярии» Карамзин уже писал, что не завидует «щастию» свидетелей «великих дел Петровых»10.

Видимо, к тому времени Карамзин более обстоятельно познакомился с критическими отзывами о петровских реформах многих зарубежных просветителей (Монтескье, Мабли, Руссо, Кондильяка и др.)11. Монтескье рассуждал о вреде насильственных средств, использованных царем для изменения российских нравов и обычаев. Дух критики проникал и в русское общество. Возникал вопрос о цене усилий, потраченных на строительство новой столицы, о принесенных на алтарь петровских преобразований жертвах и т.д.12 Известны высказывания на этот счет И.И.Бецкого, И.Н.Болтина, Е.Р.Дашковой, М.М.Щербатова, А.Н.Радищева и других. Далеко не со всем из написанного Карамзин мог познакомиться на рубеже веков. Например, «Записки» княгини Дашковой он прочитал только в 1819 году. Но отзвуки этих идей, несомненно, находили отклик в интеллектуальных кружках Москвы и Петербурга, куда был вхож Карамзин.

Одновременно начали пересматриваться и оценки допетровского периода российской истории. Историограф XVIII века Г.Ф.Миллер замечал, что петровские преобразования были подготовлены в царствования Алексея Михайловича и Федора Ивановича, Н.И.Новиков призывал читателей «Вивлиофики» «с восхищением познавать великость духа» предков, их нравы и обычаи13. Возникает идеализация допетровской старины, а вместе с ней и старой Москвы. Защитники «прежних времен» ревниво относились к тому, что происходило в новой столице, постоянно сравнивая ее с «порфироносною вдовой». Новиковский «Живописец» откликнулся на закладку в 1768 году Исаакиевского собора «Письмом уездного дворянина» к своему сыну: «Колокольню строют и хотят сделать выше Ивана Великого, статошное ли это дело; то делалось по благословению патриаршему, а им это как сделать?»14 И Екатерина II в «Антидоте» в благожелательных тонах описывала Москву и обычай горожан собираться на Ивановской площади в Кремле, «где творился суд и расправа» и где «можно было получить сведения об общественных делах и состоянии государства и видеть знакомых»15. Вслед за ней анонимный автор в еще более идеализированном духе описывал «священные собрания» на Красной площади, «где давались и принимались спасительные советы», «где всякий человек... почитал себя приверженным суду народа». Где царь Алексей Михайлович любил смотреть на площадь из окна дворца, и «все знали, что царь был свидетелем случившегося, всякий день доносили ему, что замечательное было говорено на площади и как народ о том думает»16. Интересно, что в записке «О московских достопамятностях» Карамзин писал о современной ему Москве как о средоточии мнения народного в противоположность Петербургу.

«Антипетровские» («антипетербургские») настроения, конечно же, не были преобладающими в русском обществе. Они отразились в сочинениях, в большинстве своем не предназначенных для публикации и лишь изредка попадавших в печать в XVIII веке. Важно отметить то, что к концу XVIII века они получили определенное распространение не в старой, оппозиционной петровским реформам аристократической части общества и не в среде старообрядцев, а в новой, европеизированной среде.

* * *

Осмысление места и роли в истории страны Москвы и Петербурга как бы в миниатюре отражало проблемы отношений России и Запада. В эпоху, когда пришла пора подводить первые итоги петровским преобразованиям и окинуть взглядом путь, пройденный Россией почти за век, такие вопросы не могли не возникнуть. Русской мысли предстояло сделать важный шаг к новому пониманию истории государства Российского. Нужно было уйти и от уже ставших традицией панегириков проповедников, поэтов и даже авторов учебников географии Петру как «наивеличайшему из всех, доселе бывших российских владетелей», даровавшему «империи своей совсем новый вид»17, и от первых критических замечаний в адрес преобразователя, и от наивной идеализации допетровской старины. В концептуальном историософском подходе выразился новый уровень развития отечественной мысли. В этом подходе заключается и то новое, что Карамзин внес в «москвоведение», хотя им и не исчерпывается.

Статьи, повести, очерки Карамзина, посвященные Москве, интересны с разных сторон. Они показывают эволюцию его взглядов, то, как он углублялся в изучение истории и преодолевал отвлеченно-идиллические представления о прошлом, характерные и для той эпохи, и для его ранних сочинений.

Первым значительным опытом Карамзина в художественной прозе стала «московская» повесть «Бедная Лиза». И родилась она, как сообщает читателю автор, в путешествиях по окрестностям города, в прогулках пешком «без плана, без цели». Прекрасные описания панорамы города со стороны Симонова монастыря, окрестных пейзажей захватывали первых читателей повести и сейчас не оставляют нас равнодушными. В начале XIX столетия московская тема определяет содержание немалого числа журнальных публикаций в «Вестнике Европы», редактировавшемся Карамзиным: в них рассказывается о примечательных событиях жизни города, об его истории, о путешествиях автора по окрестностям Москвы и Подмосковья.

Вероятно, за эти статьи Карамзина называли даже «хроникером» московской жизни. Термин, конечно, позднейший, но он по-своему дополняет классический пушкинский отзыв о Карамзине как о «первом историке» и «последнем летописце». И в злободневных журнальных статьях, и в исторических очерках, и в самой «Истории» писатель и историограф стремился запечатлеть то, что он называл «живыми чертами времени»18. Но нужно учитывать, что публикации Карамзина многослойны. Вместе с «репортерским» желанием зафиксировать в журнале факты современной и прошлой жизни (периодическая печать уже в те годы получила меткое определение «летописи современной жизни») в этих публикациях присутствует исторический контекст: автор постоянно сравнивает прошлое и нынешнее, показывает читателю ход и успехи просвещения в русском обществе. Рассказывая о московском землетрясении 1802 года, он как бы невзначай вставит упоминание о том, что такое же явление отмечено в летописях при Василии Темном. В «Записках старого московского жителя» собственные наблюдения-воспоминания о жизни москвичей, их привычках сравниваются с нравами и обычаями недавнего прошлого, а те и другие — с жизнью «старинных русских бояр». Автор пишет, что ощущение красоты природы, желание ею наслаждаться, выразившееся в «моде» на жизнь летом в загородных домах, в деревне, в увлечении цветниками и т. п., — все это свидетельства развивающегося вкуса и прогресса просвещения. А «народные гульбища» на бульварах «в приятной свободе» «различных состояний» — это следствие «утонченного гражданского состояния» русского общества19. Он отмечает, что многое из этих изменений произошло на памяти его поколения, вспоминает, что еще недавно «бродил уединенно по живописным окрестностям Москвы и думал с сожалением: “Какие места! и никто не наслаждается ими!”»20

Карамзин обращался к историческим источникам, летописям и запискам иностранцев, побывавших в России, исследованиям своих предшественников (Татищева, Миллера, Щербатова, Шлецера). В этих «краеведческих» сочинениях он широко использовал и устные источники, память живых свидетелей старины (а также и свою собственную), предания. О старом немецком кладбище он расспрашивал у пасторов лютеранской церкви в Марьиной роще, в других случаях ссылался на сведения, полученные «от стариков, сведущих в русских преданиях», на то, что слышал подробности «от такого человека, которому они известны по верному преданию»21. Это не неразборчивость в выборе источников, нередко встречающаяся у краеведов, а осознанное стремление расширить уже известный круг источников. Он считал, что «умный историк должен рассказывать такие анекдоты, ибо они любопытны и показывают образ мыслей времен, но он имеет еще и другую обязанность: рассуждать и сказки отличать от истины»22. Не отказывался Карамзин от сообщения читателю сказаний, повестей, легенд об основании Москвы по позднейшим рукописям XVII века (даже в своей «Истории»), естественно, давая оценку их достоверности. Все это входило в систему поиска «духа и жизни в тлеющих хартиях» для того, чтобы отчетливо выразить «характер времени». Они помещались в «пеструю смесь» примечаний к «Истории», чтобы служить «иногда свидетельством, иногда объяснением или дополнением»23.

Эстетическое отношение к прошлому было заметно уже в первых исторических повестях и очерках Карамзина. Такой подход сохранялся и в монументальной «Истории государства Российского». «Прилежно истощая материалы древнейшей Российской Истории, я ободрял себя мыслию, что в повествовании о временах отдаленных есть какая-то неизъяснимая прелесть для нашего воображения: там источники Поэзии!» — писал он в предисловии к своему труду24. И эту «неизъяснимую прелесть» старины Карамзин хотел передать всеми доступными ему средствами, используя разные источники и методы познания прошлого.

В прогулках по Москве, в поездках по ее окрестностям, собирая живые свидетельства и предания, знакомясь с памятниками в их историко-культурном окружении и реальном ландшафте, сформированном деятельностью поколений, он будил свое воображение, «вживался» в прошлое. Это был осознанный метод. Не только Карамзин-писатель любил «на быстрых крыльях воображения летать» в «отдаленную мрачность» времен25. Это использовал и Карамзин-историк. В Архангельском соборе в Кремле, глядя на «безмолвные гробы», для него «красноречивые», он искал «вдохновения, чтобы живо изобразить Донского и двух Иоаннов Васильевичей»26. Эту особенность Карамзина подметил писатель и краевед Владимир Муравьев: «Чтобы писать о прошлом, ему нужно было узнать, ощутить прошлую эпоху в ее облике, конкретных формах; он ищет следы прошлой жизни в современности, посещает памятные места, изучает сохранившиеся памятники... призывает на помощь воображение, но не воображение-выдумку, а реконструкцию на основе исторических данных»27. Отсюда неповторимый сплав и «загадка» обаяния карамзинской исторической прозы, ее воздействия на читателя. Но это давало повод для критики и иронизирования тем современникам и позднейшим исследователям, которые оценивали творчество историка и писателя с высот «чистой науки», не замутненной такими «несерьезными» вещами, как воображение. К этому подходу Карамзина мы еще вернемся; следует заметить лишь, что он, видимо, серьезно осложнял для себя как историка работу над «Историей государства Российского». Ведь он не успел побывать во многих местах, где происходили важнейшие события в истории России, даже в Киеве. Но и здесь использовался каждый представлявшийся случай, чтобы «изобразить характер времени в его обыкновениях», для уточнения исторических обстоятельств, локализации мест, где происходили события, располагались несохранившиеся здания и т.п. Поэтому Карамзин не пренебрегал разными источниками, даже позднейшими, которые содержали хотя бы крохи подлинных исторических фактов.

О том, как Карамзин реконструировал события прошлого, можно судить, например, по тому, как он искал сведения о гробнице Владимира Святого в Десятинной церкви28. Широко использовался такой сложный по составу источник, как «свидетельства» историка и этнографа З.Ходаковского, который составлял эти «свидетельства», используя собственные наблюдения, а также сведения, почерпнутые в путешествиях, по результатам опросов жителей, уточнявших древние названия поселений, рек и т.п. Столь пристальное внимание историка к кругу источников, считающихся наукой не слишком надежными, вытекало, в частности, из убеждения, что память о событии или явлении может вполне сохраняться и в устной традиции. Карамзин заметил как-то, что «изустные» сведения, знания «остаются в памяти долее всего читаемого нами в книгах»29.

Карамзин, конечно, широко обращался и к традиционным источникам, прежде всего летописным. Примечания к «Истории» содержат обширнейший и подробнейший свод летописных записей о Москве. Здесь собраны выписки и о разных исторических событиях, случившихся в Москве, радостных и печальных: рождениях, свадьбах, смертях князей, духовных лиц и т.д., о стихийных бедствиях, пожарах, осадах неприятелем Москвы; наконец, подробно отслеживаются сведения о строительстве на Москве. «Обновлена бысть на Москве церковь Вознесение Великой Княгинею Марьею Василия Васильевича Темного; заложила ту церковь Великая Княгиня Евдокия Дмитрия Ивановича Донского прежде сего за 60 лет, и при ней не много сделано, понеже того лета преставися; по многих же летех нача ту церковь совершати Великая Княгиня Софья Василия Дмитриевича, и соверши по кольцо, но верху не сведе; по многих же пожарех и сводом двигнувщимся, а внутри все твердо бяше: Великая же Княгиня Марья восхоте разобрати и новую поставити, и помыслив о сем Вас. Дмитриев. Ермолин с мастеры, и не разобраша, но изгорелое каменье обломаша и своды разбиша, и сделаша новым каменьем и кирпичем, яко всем дивитися. Ноября 3 священа сия церковь Филиппом Митрополитом»30. И так на протяжении всех томов.

Если выделить из «Истории» только «московские сведения», то материала набралось бы не на один том. Такое издание рельефно показало бы то, что внес Карамзин в изучение Москвы. Свод летописных сведений и других источников, возможно, был бы небесполезен и для современных исследователей прошлого Москвы. Какие источники использовал Карамзин, рассказывая о старой столице, о каких событиях или явлениях сообщал, а о каких не счел нужным сообщить, что знал и чего он не знал — весь этот комплекс проблем составляет самостоятельную тему для изучения.

В «Истории» Карамзин уделяет особое место рассказу о Москве, определяет важнейшие этапы ее развития, отмечая специальными «фонариками» на полях: «Начало Москвы», «Москва усиливается», «Возвышение Москвы», «Москва — глава России». В основном тексте повествованию о Москве уделяется, в общем-то, не так уж много места. Сообщая о начале Москвы, о первом ее упоминании в летописях под 1147 годом, историограф кратко пересказывает позднейшие легендарные известия «повествователей» о селе боярина Кучки, казненного Георгием (Юрием) Долгоруким, женитьбе сына князя на «прелестной дочери» казненного. Карамзин сожалеет о том, что «летописцы современные не упоминают о любопытном для нас ее (Москвы. — В.А.) начале, ибо не могли предвидеть, что городок бедный и едва известный в отдаленной земле Суздальской будет со временем главою обширнейшей Монархии в свете»31.

Важным элементом текста «Истории» стали знаменитые «апофегмы» историографа, то есть краткие афористические изречения историко-философского (а иногда и историко-публицистического) содержания. Некоторые из них относятся к Москве. В четвертом томе «Истории» он, в частности, написал: «Новгород знаменит бывшею в нем колыбелию Монархии, Киев купелию Христианства для Россиян, но в Москве спаслися отечество и Вера»32. Эти строки о роли центров Русского государства в разные исторические эпохи — свидетельство глубоких размышлений Карамзина о символическом значении города-столицы для государства и страны. Отождествление Москвы со всей страной, идущее из древности, дожило и до нашего времени. Иностранцы, побывавшие в России в XV–XVII веках и писавшие о ней, нередко именовали ее «Московиею», а жителей — «московитами». Историки с XIX века употребляют термин «Московское государство», а современные зарубежные пропагандисты и политики нередко говорят о «руке Москвы». Рамки «Истории» не позволяли Карамзину более обстоятельно раскрыть свои представления о месте и роли Москвы в прошлом. К счастью для нас, он сделал это в своих «Записках», создававшихся параллельно его труду, — они дополняют и продолжают его.

* * *

Записку «О древней и новой России» и записку «О московских достопамятностях» объединяет многое: и обстоятельства появления, и в какой-то степени их судьба. Они не предназначались для широкой публики. Записка «О московских достопамятностях» первоначально появилась в печати помимо воли автора. Карамзин был вынужден после этого переиздать ее в своем последнем прижизненном (третьем) Собрании сочинений, а затем она ушла «в тень» и так же, как и первая «Записка», была переиздана недавно. И если бы не эти случайные обстоятельства, то «Записку» о Москве могла бы постигнуть участь записки «О древней и новой России», многие годы пролежавшей под спудом.

Записку «О древней и новой России» пытался опубликовать еще А.С.Пушкин. Отрывок из нее появился после смерти поэта в его журнале «Современник». В 1861 году «Записка» была анонимно издана в Берлине. Цензура стояла на страже. Но историкам графу М.А.Корфу в 1861 году, П.И.Бартеневу в 1870 году и А.Н.Пыпину в 1900-х годах удалось постепенно расширить круг публикуемых отрывков «Записки». Впервые полностью она была опубликована в России усилиями известного историка литературы В.В.Сиповского более чем полвека спустя со времени ее написания — в 1914 году отдельным изданием. А затем еще более полувека «Записка» не переиздавалась. Но прямо или косвенно она оказывала влияние на развитие русской общественно-политической и исторической мысли, ее популярность в обществе росла. Об этом свидетельствует, например, издание в Петербурге журнала под названием «Древняя и Новая Россия», вызывавшим прямые ассоциации с сочинением Карамзина. С самого начала эти сочинения не предназначались для широкого читателя, и их автор не был скован цензурными соображениями.

Историко-публицистическое сочинение «О древней и новой России» было написано в 1811 году по просьбе великой княгини Екатерины Павловны и передано ею Александру I.

Что же писал в этой «Записке» Карамзин о Москве? Напомним, что создавалась она одновременно с пятым томом «Истории», и естественно, что многое в ней близко тому, что уже легло на страницы рукописи его исторического труда. Изменился тон повествования, в соответствии с жанром и целью этой «Записки» он стал более эмоциональным. Говоря о последствиях ордынского нашествия на Русь, Карамзин писал: «Казалось, что Россия погибла навеки. Случилось чудо. Городок, едва известный до XIV века, от презрения к его маловажности долго именуемый селом Кучковым, возвысил главу и спас Отечество. Да будет честь и слава Москве! В ее стенах родилась, созрела мысль восстановить единовластие в истерзанной России...»33 Больше автор прямо не затрагивал «московскую тему», но она присутствует в «Записке», сквозь которую проходит сравнение «московского» и «петербургского» периодов истории России. Она подспудно являет себя, например, в том месте, где Карамзин выносит «приговор» Петербургу, «блестящей ошибке» Петра Beликого: «Мысль утвердить там пребывание наших Государей была, есть и будет вредною»34.

Записка «О московских достопамятностях» написана в 1817 году по просьбе вдовствующей императрицы Марии Федоровны, собиравшейся поехать в Москву вместе с Императорской семьей на закладку памятника в честь победы над французской армией. По-видимому, Карамзина попросили подготовить нечто вроде краткого путеводителя по Москве, что он и сделал. Набрасывалась эта «Записка», судя по всему, наскоро. Автор в конце говорит: «Я писал на память; мог иное забыть, но не забыл главного»35. Возможно, историк действительно писал ее по памяти, но тем не менее в ней обнаруживаются почти дословные текстуальные совпадения и с его более ранними опубликованными сочинениями, и с первой «Запиской», и с «Историей»: «Кремль есть место великих исторических воспоминаний» — говорилось в «Записке»36 о Москве, а в «Записках старого московского жителя» (1803): «Кремль есть любопытнейшее место в России по своим богатым историческим воспоминаниям»37.

Несмотря на свою главную задачу — дать минимум исторических сведений о Москве, назвать основные историко-архитектурные памятники и достопамятности, — это сочинение также имеет остропублицистический характер38. В нем, как и в записке «О древней и новой России», хотя и в меньшем объеме, содержится критическая оценка замыслов Александра I. Карамзин осуждает планы строительства на Воробьевых горах храма-памятника по проекту архитектора A.Л.Витберга в честь победы над Наполеоном. Храм должны были заложить во время приезда императора и его семьи. «Ныне, как слышно, хотят там (на Воробьевых горах. — B.А.) строить огромную церковь. Жаль! Она не будет любоваться прелестным видом и покажется менее великолепною в его (городе. — В.А.) великолепии. Город, а не природа украшается богатою церковию. Однажды или два раза в год народ пойдет молиться в сей новый храм, имея гораздо более усердия к древним церквам. Летом уединение, зимой уединение и сугробы снега вокруг портиков и колоннад: это печально для здания пышного»39. И в то же время многие исторические памятники и здания культурных учреждений, пострадавшие от пожара 1812 года и забвения, не реставрируются. Карамзин с болью писал, что «гниет и валится» дом А.Л.Нарышкина в Кунцеве, находится «в развалинах» Московский университет, по словам автора, более полезный, чем даже петербургская Академия наук, в селе Алексеевском «еще недавно стоял ветхий дворец и баня царя Алексея Михайловича», а там, где дворец императрицы Елизаветы Петровны, «ныне в саду полынь и крапива, а в прудах тина». Можно понять чувства Карамзина, помнившего эти памятники в начале века, видевшего в селе Алексеевском «почтенное здание, едва ли не старейшее из всех деревянных домов в России», и именно в связи с плачевным состоянием дворца написавшего: «У нас мало памятников прошедшего: тем более должны мы беречь, что есть!»40

В «Записке» отразились слухи о планах переноса столицы России. Высказывается мнение, что Карамзин имел в виду планы переноса столицы в Нижний Новгород согласно Уставной грамоте (своего рода конституции), разрабатывавшейся по заданию Александра I41. Но, скорее всего, он имел в виду проекты введения наместничеств в 1815–1816 годах, где также шла речь о перемещении столицы России. А Уставная грамота начала готовиться только в 1818 году. Карамзин был посвящен во многое из планов императора до того, как они становились известными более широкому кругу лиц. В «Записке» нашли отражение и споры с Александром I о самодержавии и конституции, начатые еще в 1811 году. Продолжением их звучат «апофегмы» «в пользу самодержавия»» и в этом сочинении о Москве. «Здесь (в Кремле. — В.А.), среди развалин порядка гражданского, возникла мысль спасительного Единодержавия, как жизнь среди могил и тления… Здесь началось, утвердилось Самодержавие, не для особенной пользы Самодержцев, но для блага народного»42.

Можно предположить, что публицистические места сочинения, переписанного кем-то из посторонних, привлекли В.Н.Каразина, передавшего его список для публикации в журнале «Украинский Вестник» в 1818 году. Мотивы этого поступка остаются не вполне ясными. Каразин в те годы был близок с историографом, о чем свидетельствуют два письма историографа, адресованные ему в феврале 1818 года и рассказывающие об успехе у читателей опубликованных первых восьми томов «Истории». Идеи Карамзина, критически относившегося к политике Александра I, к проектам его реформ, были близки и Каразину.

Карамзин утверждал, что значение Москвы, ее особая роль для России сохранились, несмотря на то что столица уже сто лет находилась в Петербурге. «Москва будет всегда истинною столицею России. Там средоточие Царства, всех движений торговли, промышленности, ума гражданского. Красивый, великолепный Петербург действует на Государство в смысле Просвещения слабее Москвы, куда отцы везут детей для воспитания и люди свободные едут наслаждаться приятностями общежития. Москва непосредственно дает Губерниям и товары, и моды, и образ мыслей. Ее полуазиатская физиогномия, смесь пышности с неопрятностию, огромного с мелким, древнего с новым, образования с грубостию, представляет глазам наблюдателя нечто любопытное, особенное, характерное. Кто был в Москве, знает Россию.

Со времен Екатерины Великой Москва прослыла Республикою. Там, без сомнения, более свободы, но не в мыслях, а в жизни; более разговоров, толков о делах общественных, нежели здесь в Петербурге, где умы развлекаются Двором, обязанностями службы, исканием, личностями. Там более людей, которые живут для удовольствия; следственно, нередко скучают и рады всякому случаю поговорить с живостию, но весьма невинною. Здесь сцена, там зрители; здесь действуют, там судят, не всегда справедливо, но всегда с любовию к справедливости. Глас народа глас Божий, а в Москве более народа, нежели в Петербурге.

Во времена Екатерины доживали там век свой многие люди, знаменитые родом и чином, уважаемые Двором и Публикою. В домах их собиралось лучшее Дворянство: слушали хозяина и пересказывали друг другу слова его. Сии почтенные старцы управляли образом мыслей. Ныне уже мало таких домов. Надобно ехать в Английский Клоб, чтобы узнать общее мнение; можно знать его и дома, послушав несколько раз, как судят Москвичи. У них есть какие-то неизменные правила, но все в пользу Самодержавия: Якобинца выгнали бы из Английского Клоба! Сии правила вообще благородны. В Москве с жаром хвалят заслуги Государственные, помнят старое добро и доныне славят бывших ее знаменитых Градоначальников: Долгорукова-Крымского, Графа З.Г.Чернышева, Еропкина и пр. Одним словом: Москва заслуживает имя доброй»43.

* * *

Слова, завершающие «Записку», связывают историческое прошлое Москвы и ее настоящее и в сжатом виде представляют понимание Карамзиным места и роли «истинной столицы» России. Ценность «Записки» состоит не только в том, что крупнейший писатель и историк составил краткий очерк истории Москвы, путеводитель по ее достопамятностям, но и в том, что это едва ли не единственный памятник из наследия Карамзина, в котором достаточно последовательно изложены его взгляды на историю и значение Москвы. Но многое рассеяно по страницам других сочинений и писем, томам «Истории».

Если собрать все это вместе, то мы получим более полное представление о концептуальных идеях Карамзина. Москва, по его мнению, была и осталась в начале XIX века центром Российского государства в историческом, экономическом, общественно-политическом смысле. Во многих случаях «столичная» роль Москвы более весома, чем Петербурга. Будучи центром торговли, она являет средоточие «ума гражданского». Москва имеет первенствующее значение в главной для Карамзина области просвещения. В ней воспитываются и наслаждаются «приятностями общежития» молодые россияне. Еще в своих журнальных очерках он рассматривал успехи «общежития» как свидетельство прогресса просвещения и «гражданского состояния» общества.

В сочинении, предназначенном только для глаз членов Императорской фамилии, Карамзин пишет о том, что Москва слывет еще с конца XVIII века, со времени екатерининского правления, «республикою». В общественно-политических представлениях историографа республика виделась идеальной формой государственности. Но он полагал, что республика остается в большинстве случаев идеалом, возможным в далеком будущем, ибо требует обширной просвещенности и высокой степени нравственности всего народа. Себя он называл «республиканцем в душе», «республиканцем по чувствам» и писал, что при этом он останется «верным подданным царя Русского: вот противоречение, но только мнимое!»44. Республиканизм для Карамзина — это и непоколебимая личная нравственность, и внутренняя независимость, и патриотизм, и ревностное участие в общественных делах45. Иначе говоря, для Карамзина понятие республики не исчерпывалось чисто политическим содержанием: политической свободой или «конституцией». Он неоднократно говорил о том, что «без высокой народной добродетели республика стоять не может»46. Полагая себя республиканцем, Карамзин одновременно утверждал, что самодержавие спасительно для России в прошлом и настоящем, считал, что частное лицо может оградить свою свободу и выстоять перед деспотизмом. Это было самоощущением человека нового времени. Спустя два года он скажет императору Александру I: «Я люблю только ту свободу, которой не отнимет у меня никакой тиран»47.

Именно в таком смысле Москва предстает «республикою». В ней выше, чем в Петербурге, степень просвещенности, заинтересованности в общественных делах, «любовь к справедливости». Еще одна важная деталь: в Москве сохраняется независимость общественного мнения, «свобода не в мыслях, а в жизни». Естественно, что речь идет о «лучшем Дворянстве». Но одновременно Москва и представительница народа, его голос. Образ сцены (Петербург) и зрителей (Москва), думается, должен был вызывать и другие ассоциации с театром: успех пьесы, играемой на сцене, зависит от восприятия зрителей.

Обращает на себя внимание меткое карамзинское замечание о приверженности Москвы традиционным политическим ценностям. Карамзин утверждал, что в Москве «более свободы, но не в мыслях, а в жизни», москвичи настроены «все в пользу Самодержавия» и т.д. В этих фразах содержится отклик на дискуссии в обществе, взбудораженном слухами о правительственных реформах48. Но их можно расшифровать и как намек на «вольность в мыслях» петербуржцев. Можно спорить, насколько верным было представление Карамзина об общественно-политических настроениях москвичей и петербуржцев. Заметим только, что в конечном итоге не Москва, а Петербург стал центром дворянского «вольномыслия».

Казалось, что консервативная позиция автора «Записки» о Москве, распространившейся в списках, могла встретить возражения лишь «вольнодумцев»-декабристов. Но насколько известно, ее публикация вызвала в печати один, зато весьма агрессивный отклик историка М.Т.Каченовского, укрывшегося под прозрачным псевдонимом «Лужницкий старец». Будущий глава «скептической школы» в историографии отказывался поверить в то, что «Записка» принадлежит перу Карамзина, так как такое предположение должно быть «оскорбительным для личности писателя, стяжавшего славу». Он обвинял автора «Записки» в ошибках и в «неприличных суждениях», несовместимых «со скромностию» не только литератора, но даже всякого «благовоспитанного человека»49. Каченовский находил погрешности против литературы, отмечал расхождения между «Запиской» и «Историей». Каченовский лукавил, возмущаясь, что автором «Записки» считают Карамзина. На самом деле его выступление было направлено против «Истории». В полемике вокруг карамзинского труда Каченовский занимал непримиримые позиции50. Сказанное не отвергает справедливые замечания о неточностях, например, в оценке высоты колокольни Ивана Великого. Помимо косвенной критики «Истории», публикация Каченовского, бывшего университетским профессором и деканом, была вызвана и замечанием историографа о «разрушении» Московского университета.

Несанкционированная публикация «Записки» Карамзина, критическое выступление Каченовского стали предметом обсуждения современников, об этом свидетельствуют сохранившиеся заметки Н.М.Лонгинова и В.К.Кюхельбекера51. К сожалению, пока еще не изучен весь спектр суждений современников о карамзинском путеводителе по Москве. Но можно утверждать, что она не прошла мимо внимания читателей. В итоге Карамзин решил авторизовать свое сочинение и поместил его в Собрании сочинений с примечанием, что автор «согласился напечатать здесь эту записку единственно для того, что она без его ведома была напечатана в Украинском Вестнике с ошибками»52. Но, кроме исправления ошибок, публикация имела и другую цель. Карамзин снял главным образом свои замечания публицистического характера, не предназначенные для широкого читателя. Таким образом, сохранились два варианта «Записки» о Москве.

Записка «О московских достопамятностях» создавалась позднее других произведений Карамзина, в которых так или иначе затрагивалась тема Москвы. Она была написана после Отечественной войны 1812 года, в иной исторической обстановке, но понимание места и роли древней столицы в прошлом и в настоящем, как мы видим, не изменилось. Может быть, это интуитивное понимание важности непосредственного эмоционального восприятия Первопрестольной совокупно с научным анализом Москвы как уникального локуса и сложнейшего историко-культурного организма и сохранило наш интерес к этим карамзинским «краеведческим» трудам спустя почти два века со времени их создания?

Примечания:

1 Письма Н.М.Карамзина к И.И.Дмитриеву. СПб., 1866. С. 233.

2 См.: Верховская Н.П. Карамзин в Москве и Подмосковье. М., 1968; Она же. Николай Михайлович Карамзин // Русские писатели в Москве. М., 1973. С. 125—136.

3 Погодин М.П. Н.М.Карамзин, по его сочинениям, письмам и отзывам современников. М., 1866. Ч. 1. С. 245.

4 См.: Лотман Ю.М., Успенский Б.А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 526–527.

5 Карамзин Н.М. Бедная Лиза // Карамзин Н.М. Записки старого московского жителя. М., 1988. С. 41.

6 См.: Карамзин Н.М. Письма брату В.М.Карамзину // Атеней. 1858. № 19.

7 Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. С. 214.

8 Каганов Г.3. Париж на Неве: К образу Петербурга в искусстве эпохи Просвещения // Век Просвещения. Россия и Франция: Материалы научной конференции «Випперовские чтения–1987». Вып. XX. М., 1989. С. 166–167.

9 Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. С. 254.

10 Карамзин Н.М. О Тайной канцелярии // Карамзин Н.М. Полн. собр. соч. М.: изд. А.Ф.Смирдина, 1848. Т. 3. С. 419.

11 Об отзывах см.: Шмурло Е. Петр Великий в оценке современников и потомства. СПб., 1912. Вып. 1 (XVIII век). С. 73–79.

12 См.: Порошин С.А. Записки. СПб., 1882. Стб. 86, 89, 94. 13.

13 Древняя российская вивлиофика. СПб., 1788. Ч. 1. С. 2.

14 Живописец. СПб., 1773.

15 Цит. по: Осмнадцатый век. Ист. сборник, изд. П.Бартеневым. Кн. IV. С. 293.

16 Шмурло Е. Указ. соч. С. 71.

17 Там же.

18 Карамзин Н.М. Записки старого московского жителя // Карамзин Н.М. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 332.

19 Там же.

20 Там же

21 Там же. С. 166.

22 Карамзин Н.М. Исторические воспоминания вместе с другими замечаниями на пути к Троице в сем монастыре // Карамзин Н.М. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 458.

23 Карамзин Н.М. История государства Российского. СПб., 1842. Кн. 1. С. XIII.

24 Там же.

25 Карамзин Н.М. Наталья // Карам-зин Н.М. Избр. соч. В 2 т. М.–Л.: Художественная литература, 1964. Т. 1. С. 622.

26 Там же.

27 Муравьев Вл. Б. Путем своего века // Карамзин Н.М. Записки старого московского жителя. М., 1988. С. 39.

28 Карамзин Н.М. История государства Российского. СПб., 1842. Кн. 1. Примеч. Стб. 135.

29 Карамзин Н.М. О публичном преподавании наук в Московском университете // Карамзин Н.М. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 611.

30 Карамзин Н.М. История государства Российского. СПб., 1842. Т. VI. Примеч. 629.

31 Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1991. Т. II–III. С. 133.

32 Там же. Т. IV. С. 129–130.

33 Карамзин Н.М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях // Литературная учеба. 1988. № 4. С. 98.

34 Там же. С. 105.

35 Карамзин Н.М. Полн. собр. соч. Т. 9. С. 302.

36 Карамзин Н.М. Записка о московских достопамятностях // Наше наследие. 1991. № 6. С. 42.

37 Карамзин Н.М. Записки старого московского жителя // Карамзин Н.М. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 332.

38 Подробнее см.: Козлов В.П. «История государства Российского» Н.М.Карамзина в оценках современников. М., 1989.

39 Украинский Вестник. 1818. Ч. 10. С. 143.

40 Карамзин Н.М. Записка о московских достопамятностях. С. 46.

41 См.: Козлов В.П. Указ. соч. С. 20.

42 Карамзин Н.М. Записка о московских достопамятностях. С. 42.

43 Там же. С. 46.

44 Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву. С. 248–249.

45 См.: Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 304.

46 Вестник Европы. 1802. № 20. С. 319–320.

47 Карамзин Н.М. Неизданные сочинения. СПб., [1860]. С. 9.

48 См.: Мироненко С.В. Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989.

49 Лужницкий старец. К господам издателям «Украинского вестника» // Вестник Европы. 1818. Ч. 100. № 13. С. 46.

50 Козлов В.П. Указ. соч. С. 20.

51 Там же. С. 76–77.

52 См.: Афиани В.Ю. Путеводитель для императрицы // Наше наследие. 1991. № 6. С. 37.

А.Венецианов. Портрет Н.М.Карамзина. 1828. Государственный музей А.С.Пушкина

А.Венецианов. Портрет Н.М.Карамзина. 1828. Государственный музей А.С.Пушкина

Ф.Алексеев. Красная площадь. Холст, масло. 1801

Ф.Алексеев. Красная площадь. Холст, масло. 1801

Ф.Алексеев. Ивановская площадь в Московском Кремле. Литография, акварель. 1800-е годы

Ф.Алексеев. Ивановская площадь в Московском Кремле. Литография, акварель. 1800-е годы

Иллюстрированный план Москвы. 1789

Иллюстрированный план Москвы. 1789

Ф.Алексеев. Вид от Лубянской площади на Владимирские ворота. Слева изображена типография Н.И.Новикова. 1800-е годы

Ф.Алексеев. Вид от Лубянской площади на Владимирские ворота. Слева изображена типография Н.И.Новикова. 1800-е годы

Симонов монастырь зимой. Литография. 1859

Симонов монастырь зимой. Литография. 1859

Карл Бодри. Кривоколенный переулок. 1843. Всероссийский музей А.С.Пушкина, Санкт-Петербург. Справа виден дом «Дружеского общества», где жил Карамзин

Карл Бодри. Кривоколенный переулок. 1843. Всероссийский музей А.С.Пушкина, Санкт-Петербург. Справа виден дом «Дружеского общества», где жил Карамзин

С.Щукин. Портрет императора Александра I. 1802

С.Щукин. Портрет императора Александра I. 1802

Джордж Доу. Портрет вдовствующей императрицы Марии Федоровны. 1825

Джордж Доу. Портрет вдовствующей императрицы Марии Федоровны. 1825

Луи де Сент-Обен. Портрет принца Георга Ольденбургского, супруга великой княгини Екатерины Павловны. Бумага, черный карандаш. 1814. Неизвестный художник. Великая княгиня Екатерина Павловна. Супруги принимали Карамзина в Твери в 1810–1811 годах

Луи де Сент-Обен. Портрет принца Георга Ольденбургского, супруга великой княгини Екатерины Павловны. Бумага, черный карандаш. 1814. Неизвестный художник. Великая княгиня Екатерина Павловна. Супруги принимали Карамзина в Твери в 1810–1811 годах

Записка о древней и новой России. Титул первого издания. СПб. Типография А.Ф.Дресслера. 1914. Из собрания А.Савельева

Записка о древней и новой России. Титул первого издания. СПб. Типография А.Ф.Дресслера. 1914. Из собрания А.Савельева

Ф.Дюрфельдт. Теремной дворец в Московском Кремле. Офорт, акварель. 1810-е годы

Ф.Дюрфельдт. Теремной дворец в Московском Кремле. Офорт, акварель. 1810-е годы

Письма Карамзина — еще одна грань наследия историка

Письма Карамзина — еще одна грань наследия историка

К.Шульц. Алексеевский монастырь. Литография, акварель. 1840-е годы

К.Шульц. Алексеевский монастырь. Литография, акварель. 1840-е годы

История Государства Российского. Титул издания А.Смирдина. СПб,. 1831. Из собрания С. и А. Венгеровых

История Государства Российского. Титул издания А.Смирдина. СПб,. 1831. Из собрания С. и А. Венгеровых

Гравюры из альбома «Живописный Карамзин, или Русская история в картинах, в трех частях». СПб., 1836–1838. Из личного собрания С. и А. Венгеровых

Гравюры из альбома «Живописный Карамзин, или Русская история в картинах, в трех частях». СПб., 1836–1838. Из личного собрания С. и А. Венгеровых

Гравюра из альбома «Живописный Карамзин, или Русская история в картинах, в трех частях». СПб., 1836–1838. Из личного собрания С. и А. Венгеровых

Гравюра из альбома «Живописный Карамзин, или Русская история в картинах, в трех частях». СПб., 1836–1838. Из личного собрания С. и А. Венгеровых

Гравюра из альбома «Живописный Карамзин, или Русская история в картинах, в трех частях». СПб., 1836–1838. Из личного собрания С. и А. Венгеровых

Гравюра из альбома «Живописный Карамзин, или Русская история в картинах, в трех частях». СПб., 1836–1838. Из личного собрания С. и А. Венгеровых

Г.Оберкоглер. Вид ледяных гор в Москве во время масленицы. Из серии «Виды Москвы». По оригиналу Ж.Делабарта. Офорт. 1799

Г.Оберкоглер. Вид ледяных гор в Москве во время масленицы. Из серии «Виды Москвы». По оригиналу Ж.Делабарта. Офорт. 1799

 
Редакционный портфель | Подшивка | Книжная лавка | Выставочный зал | Культура и бизнес | Подписка | Проекты | Контакты
Помощь сайту | Карта сайта

Журнал "Наше Наследие" - История, Культура, Искусство




  © Copyright (2003-2018) журнал «Наше наследие». Русская история, культура, искусство
© Любое использование материалов без согласия редакции не допускается!
Свидетельство о регистрации СМИ Эл № 77-8972
 
 
Tехническая поддержка сайта - joomla-expert.ru