Г.И.Вздорнов
Приучить людей к доброму и прекрасному
С членом-корреспондентом Российской Академии наук, почетным членом Российской Академии художеств, доктором искусствоведения Г.И.Вздорновым беседует редактор отдела истории и публицистики «Нашего наследия» Алексей Савельев
— Герольд Иванович, я хотел бы начать нашу беседу о Дмитрии Сергеевиче Лихачеве с вопроса: как могли бы вы охарактеризовать облик Лихачева? Что сразу бросалось в глаза во время общения с ним?
— Я бы сказал, что основными его чертами были благородство и благожелательность к сотрудникам и к тем людям, с которыми он общался.
— Насколько я знаю, для многих он был образцом русского интеллигента, который в своем облике, в поведении, в речи нес черты старой дореволюционной русской культуры.
— Я не люблю рассуждать об интеллигентности как таковой: это разумеется само собой. Кроме того, я не считаю, что Лихачев был, если так можно выразиться, «старорежимным» человеком, ведь вся его жизнь уложилась в XX век — с 1906-го по 1999 год. А это, как говорила Ахматова, не календарный, а настоящий Двадцатый Век.
— Как вы с ним познакомились? С чего началось ваше общение?
— Я затрудняюсь определить точную дату начала нашего личного знакомства. Дело в том, что я часто бывал в Ленинграде и хорошо знал его дочерей — и Веру, и Людмилу (близкие называли ее Милой). И как-то раз, в конце 1970-х, после очередного заседания в Академии художеств Вера пригласила меня зайти в их квартиру (нужно отметить, что это было мое единственное посещение дома Лихачева). Мы пили чай, и на меня произвел впечатление, как бы это определить поточнее, старый петербургский дух этого места. Естественно, рабочий стол академика был завален бумагами, и я обратил внимание на то, что в его кабинете висели портреты его родителей. Это мне показалось важным, ведь теперь многие не только не знают бабушек и дедушек, но часто и про своих родителей ничего не могут сказать. Конечно, Сергей Михайлович и Вера Семеновна оказали большое влияние на склад характера Лихачева.
— А сам Дмитрий Сергеевич был в это время дома?
— Нет, они с женой Зинаидой Александровной находились в это время в Комарове.
Продолжу свой рассказ. Некоторое время я работал в Загорском историко-художественном музее-заповеднике. Там был хороший и дружный коллектив, и там работала Ольга Андреевна Белоброва. Когда этот коллектив распался, я ушел в аспирантуру, а Ольга Андреевна переехала в Ленинград и стала в Пушкинском Доме сотрудницей Сектора древнерусской литературы, которым руководил Дмитрий Сергеевич. Так что на заседаниях этого сектора я его видел, хотя наше личное знакомство, состоявшееся с помощью Ольги Андреевны, было, наверное, очень поверхностным.
Мои контакты с Лихачевым активизировались вот по какой причине. Я много времени уделял истории старых дворянских родов и начал готовить публикацию воспоминаний графа Юрия Александровича Олсуфьева, которая называлась «Из недавнего прошлого одной усадьбы. Буецкий дом, каким мы его оставили 5 марта 1917 года». Этот текст я показал Лихачеву и предложил ему опубликовать эти мемуары в «Нашем наследии». Лихачев ознакомился с текстом и тут же созвонился с Владимиром Петровичем Енишерловым…
— Да, и в апреле 1989 года Лихачев написал ему письмо. Хочу процитировать слова Дмитрия Сергеевича, оценивающие эту публикацию: «Г.И.Вздорнов подготовил великолепные воспоминания замечательнейшего знатока искусств и реставратора… Ю.А.Олсуфьева. Это именно наша книга. За каждой описанной или упоминаемой Олсуфьевым вещью идет шлейф воспоминаний о связанных с ней событиях. Воспоминания вполне подготовлены и очень хорошо иллюстрированы опытнейшим Г.И.Вздорновым… Сами воспоминания – оторваться нельзя…»
— А потом, в 1994 году, Лихачев написал мне краткое письмо, в котором он предлагал свою рекомендацию в «большую» Академию наук. Он спрашивал в этом письме: «Могли бы Вы представить все труды, которые у Вас были за все это время?» Получив такое предложение, я, честно говоря, был несколько удивлен и одновременно обрадован. А причина моих эмоций была такая. Дело в том, что я ученик Виктора Никитича Лазарева, нашего замечательного историка древнерусского, итальянского и византийского искусства. А у Лихачева с Лазаревым были, скажем откровенно, не очень хорошие отношения. Они недолюбливали друг друга. Но я ответил на письмо Дмитрия Сергеевича, естественно, согласием. У меня к тому времени вышли монографии «Киевская псалтирь», «Искусство книги в Древней Руси», два исследования о Феофане Греке, «История открытия и изучения русской средневековой живописи», антология «Троица Андрея Рублева» и что-то еще. Я не присутствовал на заседании, где Лихачев представлял и рекомендовал меня. Потом я узнал, что тогда академики согласились с мнением Лихачева. Так я стал членом-корреспондентом Российской академии наук. Этим я обязан целиком Дмитрию Сергеевичу.
— После этого ваши отношения с Лихачевым стали более тесными?
— Общались мы по-прежнему нечасто, наши контакты в основном были заочными. Когда я приезжал в Ленинград, я, естественно, приходил в Русский музей, где работала Людмила Дмитриевна. Встречался с Верой Дмитриевной в Академии художеств, поскольку я был там членом экспертного совета. Так что Дмитрий Сергеевич находился как бы на втором плане. Конечно, на общих собраниях в Академии наук я с ним общался, и он меня всегда спрашивал: «А у вас что-нибудь еще вышло?» — имея в виду мои научные труды. Я регулярно публиковался в «Нашем наследии» и встречал в этом деле одобрение и полную поддержку Дмитрия Сергеевича. Он говорил: «Это наш журнал, наше основное достижение по части сохранения русской культуры».
— Вы упомянули, что когда были дома у Лихачева, то сразу почувствовали, что он старый петербуржец. В чем это проявлялось у Дмитрия Сергеевича?
— Да, он чувствовал свою принадлежность к Петербургу, и этим, видимо, была обусловлена его сдержанная манера общения, холодноватая такая. Не «душа нараспашку». Это было в его характере. К тому же он блокадник. А на всех блокадниках лежит особая печать. Они пережили такое, что не дай бог никому. Потом, он ведь более полувека проработал в Пушкинском Доме…
— Это какое-то особое учреждение?
— Оно было особым, таким и осталось...
Лихачев был закрытым человеком с людьми, с которыми он мало общался. А перед теми, кого он хорошо знал, мне кажется, он достаточно полно раскрывался. Например, Ольга Андреевна Белоброва (я о ней уже упоминал) многое рассказывала о таких фактах из жизни Дмитрия Сергеевича, о которых он ей сообщал и которые он даже не поместил в свои воспоминания. Богатая у него была жизнь. Вот смотрите: он родился еще в дореволюционной России, затем Первая мировая война, революция, Гражданская война, коллективизация, потом советско-финская война, Великая Отечественная, блокада, эвакуация – это все уложилось в XX век. И каждое из этих событий, конечно, оказало влияние на его характер, на его мировоззрение.
— Когда заходит речь о выдающихся людях, то всегда интересуешься их отношением к славе, к почестям, к наградам. Все-таки, несмотря на то что Лихачев побывал в таких переделках, как заключение в Соловецком лагере, он был в дальнейшем обласкан властью. Лауреат Сталинской премии, Государственных премий СССР и РФ, Герой Социалистического Труда… Он стал первым, кого удостоили ордена Андрея Первозванного после возобновления этой награды. Все это — высшие награды государства. Вы ощущали, что государственное признание как-то воздействовало на Лихачева?
— Не думаю. Для него самым важным было оставаться членом Академии наук. Это было для него, человека старой закалки, высшим званием. И лишь однажды он публично, в газете «Известия», пригрозил выйти из Академии наук, если срочно не построят специальное, полностью оборудованное помещение в Пушкинском Доме для хранения рукописей Пушкина, над которыми нависла угроза пожара, наводнения и прочих бед. И ведь вняли ему, построили…
Что же касается правительственных наград, избрания его в почетные члены или доктора множества зарубежных академий и университетов, то к этому, как мне представляется, он относился спокойно. Слава приходила к нему естественно — с его книгами и, конечно, с активной общественной деятельностью.
— Давайте поговорим об общественной деятельности Лихачева, о его роли защитника культуры. Мне кажется, что ни один памятник, сколько-нибудь значимый, расположенный на территории России, не был обойден вниманием Дмитрия Сергеевича. Власть к нему прислушивалась, поскольку его общественный статус и моральный авторитет были очень высоки. Поэтому если он произносил несколько слов в каком-то интервью или упоминал в телепередаче о том или ином гибнущем и разрушающемся памятнике, то для памятника это была своеобразная охранная грамота.
— В какой-то степени вы правы. Я приведу конкретный пример. Около Выборга находится усадьба Монрепо, принадлежавшая барону Андрею Львовичу Николаи, видному российскому дипломату, который был учителем цесаревича Павла Петровича и президентом Петербургской Академии наук. Я как-то узнал, что, оказывается, сохранением Монрепо занимался Лихачев. Он решительно поднял все официальные инстанции и привлек многих частных лиц, которые приняли в возрождении усадьбы горячее участие. Ведь это самая северная наша усадьба. Там удивительный ландшафт — и скалы, и озера… Помимо этого Лихачев инициировал создание документального фильма о Монрепо и написал замечательный текст, который звучит за кадром. Многие неравнодушные люди поняли, что они могут положиться на Лихачева в деле защиты памятников культуры, и, конечно, они к нему постоянно обращались.
Дмитрий Сергеевич вникал и в такие вещи, которые не были связаны с его непосредственными интересами. Когда в 1982 году началась реставрация иконостаса из Успенского собора в Кирилло-Белозерском монастыре, оказалось, что все иконы XV века находятся в серебряных окладах. Наши реставраторы упорно добивались снятия этих окладов. Лихачев тогда выступил с очень резкой критикой этой затеи. Он сказал, что иконы и оклады к ним представляют собой неразрывное целое, это — единый историко-культурный комплекс. Тем более что на обороте каждой иконы было указано, что серебряный оклад сделан мастером по воле конкретного заказчика. К сожалению, тогда Лихачев не смог переломить упорство реставраторов.
— Герольд Иванович, какие впечатления у вас возникали при знакомстве с научными трудами Лихачева — его монографиями, статьями? Что вас в них поражало или воодушевляло? Я понимаю, что эти слова не особенно подходят для характеристики научных книг, поскольку в них личность автора отходит на задний план — это же не художественная литература и не публицистика.
— Одна из его монографий особенно врезалась в мою память: это «Поэтика древнерусской литературы». Прекрасно написанная книга! Хочу напомнить, что он был последовательным защитником подлинности «Слова о полку Игореве». Во всех перипетиях он сумел сохранить свою независимость как исследователя. Вообще говоря, Лихачев — это классический тип русского ученого. Я полагаю, что его труды еще ждут своего признания и нового прочтения. Если наша современная культура будет развиваться по восходящей, то они будут востребованы, может быть, через 15–20 лет. Так что в этом отношении у Лихачева как историка литературы большое будущее.
У Лихачева был широкий научный кругозор. Когда вышла в свет его книга «Поэзия садов», я поразился неожиданному скачку его интересов от литературоведения к садам. Мне кажется, что толчком к возникновению такого интереса было как раз посещение им Монрепо. И ведь смотрите: Лихачев прослеживает историю садов, их стилевое своеобразие, начиная с древнерусских памятников. К примеру, известна икона Богоматери «Вертоград» конца XVII века. На ней помещено первое изображение сада. Лихачев доводит свое повествование до нынешнего времени. А теперь садов осталось очень мало. Сначала революция их смела, а потом еще и война. И тем не менее Лихачев успел написать книгу, которая интересна всем: и тем, кто занимается охраной памятников, и тем, кто исследует историю культуры, и тем, кто реконструирует старый помещичий быт. Потому что сады и парки еще сохранились там, где есть дворцы. Одним словом, это комплексная проблема. Когда Николай Николаевич Врангель занимался историей помещичьих усадеб, он в 1911 году написал, что мы присутствуем, к сожалению, при исчезновении той культуры, которая была связана с XVIII веком. Мы живем уже в XXI веке, когда большая метла прошла по всем культурным гнездам.
— Кажется, Лихачев еще очень любил Новгород Великий: его архитектуру, культуру, исследовал новгородские летописи…
— Он действительно обожал Новгород. Дмитрий Сергеевич впервые посетил Новгородчину в 1930-х годах, часто приезжал и позже — один, с гостями, с дочерьми.
Когда после войны, в 1954 году, я приехал туда, там еще работал Артемий Владимирович Арциховский. Мы с ним беседовали, и он сказал: «Как ни странно, после войны памятников архитектуры в Новгороде стало больше». Я говорю: «Почему?» — «Потому что каменные церкви сохранились. Деревянный Новгород сгорел, и они стали доминантами в различных частях города. Здесь ведь не было разрушено почти ни одной церкви, правда, они были приспособлены подо что-то другое».
Так что для Лихачева Новгород был счастливо сохранившимся древнерусским городом. Он, по счастью, остается почти таким же.
— Лихачев писал не только научные монографии и статьи. Известны его книги для самой широкой аудитории: «Заметки о русском», «Письма о добром и прекрасном», «Прошлое — будущему», «Воспоминания» и многие другие… Как вы оцениваете эту сторону его деятельности?
— Да, эти книги обращены к очень широкому кругу читателей. Я полагаю, что в его деятельности защитника культуры, традиций, старых городов эти книги сыграли большую роль. Но он еще писал о русском языке, школе, преподавании, выходя за рамки своих научных интересов, обращаясь к фундаментальным социальным и моральным ценностям. Мне кажется, что этим и обусловлена его всенародная слава. У нас нет другого человека, подобного Лихачеву. Ленинград-Петербург славен многими именами, но никто из их носителей не приобрел такого влияния на общественное сознание, как он. Не следует также забывать, что Лихачев посетил многие страны и везде был известен. Эта международная его популярность – особый факт его биографии. В глазах многих зарубежных деятелей он был представителем блестящей русской культуры.
Я думаю, что в Лихачеве была некая бесспорная фундаментальность внутренней жизни, которая его поднимала над всеми. И когда он появился на телеэкране, когда вышли его книги, не связанные непосредственно с литературой и с охраной памятников, он почувствовал, что это тоже его призвание. Он как бы попал в нерв времени, ответил на какие-то очень важные запросы общества. Литература отходила уже на второй план. Он пытался изменить общество, приучить людей к доброму и прекрасному, чтобы в школе знали нашу историю, чтобы власти предержащие понимали, что они ответственны за страну. Во всем этом, конечно, большая заслуга Дмитрия Сергеевича.
— Герольд Иванович, как, по вашему мнению, нужно сохранять и распространять память о Лихачеве?
— Я думаю, это очень просто сделать: Пушкинскому Дому РАН и его Отделу древнерусской литературы следует озаботиться тем, чтобы подготовить и издать полное собрание трудов Лихачева. Тем более что в Пушкинском Доме сохраняется мемориальный кабинет академика, сюда же на постоянное хранение поступил его уникальный архив.