Журнал "Наше Наследие"
Культура, История, Искусство - http://nasledie-rus.ru
Интернет-журнал "Наше Наследие" создан при финансовой поддержке федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
Печатная версия страницы

Редакционный портфель
Библиографический указатель
Подшивка журнала
Книжная лавка
Выставочный зал
Культура и бизнес
Проекты
Подписка
Контакты

При использовании материалов сайта "Наше Наследие" пожалуйста, указывайте ссылку на nasledie-rus.ru как первоисточник.


Сайту нужна ваша помощь!

 






Rambler's Top100

Музеи России - Museums of Russia - WWW.MUSEUM.RU
   
Подшивка Содержание номера "Наше Наследие" № 115 2015

Нина Попова, Татьяна Позднякова

Письма дядюшки

Наверное, точнее было бы назвать публикацию «Письма американского дядюшки». Думается, именно это и сообщали друг другу соседи в коммунальной квартире дома № 195 по Московскому проспекту, а позже — дома № 4 по Большой Московской, когда в почтовом ящике обнаруживалось очередное письмо для Льва Николаевича Гумилева из Нью-Йорка. При этом с некоторой характерной ухмылкой: да, вот именно так: «американский дядюшка». Думается, что Лев Николаевич не особенно скрывал от своих соседей, откуда приходят эти письма. Чего ему бояться: ведь он уже хорошо был знаком с тюремными камерами, лагерной зоной, шмоном, многочасовыми допросами…

Тогда, в 1970-е годы, ходил такой анекдот.

В Большой дом на Литейном приглашают некоего гражданина. Следователь показывает ему пачку писем — тоже от американского дядюшки — и говорит с укоризною: «Что же вы не отвечаете на письма ваших родственников? Ведь они волнуются!» И тогда, тут же в кабинете, сев за стол, гражданин пишет: «Дорогой Абрам! Наконец я нашел время и место написать тебе…»

Американский дядюшка — Виктор Андреевич Горенко — начал писать Льву Николаевичу Гумилеву в апреле 1966 года, после известия о смерти Анны Андреевны Ахматовой.

Дяде и племяннику найти друг друга помогла, как следует из публикуемых материалов, Наталия Ивановна Столярова — секретарь И.Г.Эренбурга. Переписка продолжалась до осени 1975-го. Письмо о смерти дяди — он умер 4 февраля 1976-го — прислала Льву Николаевичу вдова Виктора Андреевича — Катрин. Написала на английском.

Ответные письма Льва Николаевича до нас не дошли. Остались где-то там, на другом континенте. Да и вряд ли сохранились: наследников у Виктора Андреевича не было. Единственным наследником называл он своего племянника — Леву.

Как самого его называли в Америке — Виктoр, с ударением на последнем слоге? И как произносили фамилию — Горенко?

Когда читаешь эти письма, не покидает странное чувство: как будто тень Ахматовой присутствует в них, как будто это какое-то продление ее жизни, за океаном…

Бродский рассказал Соломону Волкову, что как-то Ахматова показала ему «фотографию человека: широченные плечи, бабочка — сенатор, да? И говорит: “Хорош... — после этого пауза, — американец...” Совершенно невероятное сходство у него было с Ахматовой: те же седые волосы, тот же нос и лоб»1.

Виктор Горенко. Ее младший брат.

В конце жизни, продолжая работать над автобиографической прозой, Ахматова записала среди значимых дат и о событиях 1896 года: «Царское Село. Широкая, д<ом> Шухардиной (низ). На углу Безымянного переулка. Рождение брата Виктора. Лето у тетки Вакар в Шелихове. Смерть сестры Рики (Ириши)»2.

Особенно близка Ахматова со своим младшим братом не была: в детстве сказывалась разница в возрасте — семь лет, позже — жизненные обстоятельства отодвинули их далеко друг от друга. Когда Виктор поступил в севастопольскую гимназию, Ахматова заканчивала Фундуклеевскую в Киеве. Когда мать с младшими детьми перебралась в Киев и, не имея собственного дома, с трудом справлялась с нелегким бытом, у Ахматовой начиналась своя собственная взрослая жизнь.

Когда Ахматова вышла замуж, ему было всего 14. Через год он встретился с Гумилевыми в Петербурге.

Николая Степановича Виктор помнил еще со времен своего царскосельского детства. Верно, уже тогда он показался мальчику необыкновенным человеком. Теперь же он стал для него исключительно интересен — поэт, путешественник, преодолевший сотни километров в африканских странствиях. Совершенно естественная для подростка тяга к людям с неординарной биографией. И видимо, не столько к сестре, сколько к ее мужу стал наезжать он по субботам в Царское: будто появился у Виктора еще один старший брат, смелый и предприимчивый. Наверное, мальчик читал и любил «Капитанов», как многие подростки нескольких поколений. И спустя десятилетия Виктор Андреевич будет вспоминать стихи Гумилева, цитируя их в письмах к племяннику, не сомневаясь в том, что Льву это дорого. Леву он знал с самого его младенчества. («Мне было 15 лет, когда ты родился в госпитале на Васильевском острове. Я пришел на следующий день после твоего рождения»). Лет до трех мальчик рос практически на глазах своего молодого дяди. Тем более важна и интересна В.А.Горенко была теперь переписка с ним. Чувствуется, что Виктор Горенко был привязан к семье Гумилевых — обиженный на собственную мать, очень ценил расположение к нему Анны Ивановны Гумилевой: «От нее я видел только доброту и ласку, и на всю жизнь у меня осталось впечатление, что она настоящая леди». «…Вспоминаю д<орогую> Анну Ивановну Гумилеву, Дмитрия Степановича <старшего сына>, Николая Степановича, мою д<орогую> сестру и тебя мальчишкой». Не застал уже в живых мужа Анны Ивановны — Степана Яковлевича Гумилева, служившего некогда корабельным врачом на судах Балтийского флота, но интересовался его биографией. Видел в нем сходство с собой: он ведь тоже — морской человек.

А вот с сестрой они оказались разными людьми.

Одно из немногих ее воспоминаний о младшем брате пересказывает П.Лукницкий в контексте своего разговора с ней:

«— Если бы Вы были не Анной Андреевной Ахматовой, а простой смертной, скажем, Анной Андреевной Петушковой…

— В таких случаях про меня говорят “Анна Андреевна Брижжатова…” — и АА объяснила со смехом, что Виктор в детстве был сорванцом, очень бойким мальчиком. Раз он разбил стекло в окне. Городовой стал записывать. “Как твоя фамилия?” И Виктор без запинки ответил: “Брижжатов”. Так и повелось с тех пор…»3

Чувствуется, что эту историю Ахматова вспоминала с удовольствием — ей импонировала находчивость брата.

Но другая его черта казалась ей странной:

«Разве неверно, что к одним прилипают деньги (например, Виктор, скопивший из скудного жалования пять тысяч или заработавший сто тысяч в революционные годы), а к другим не идут никак»4.

Действительно, по характеру, по пристрастиям и интересам Виктор совсем не походил на других членов семьи. Андрей Антонович Горенко, мот и кумир женщин, был, по словам Ахматовой, «хорошим отцом, но плохим мужем». Инна Эразмовна всегда страдала от его неверности и беспечности. «…Он промотал все ее приданое в 80 тысяч» — так утверждала Х.В.Горенко, первая жена Виктора Андреевича. Однако в беспечности Инна Эразмовна мужу не уступала. Вс. Рождественский вспоминал, что обыватели в Царском Селе Инну Эразмовну «за ее радушие, некоторую суетливость и рассеянность прозвали “Инна Несуразмовна”»5.

Из мемуаров А.Тырковой-Вильямс:

«…Как-то при переезде в другой дом она долго носила в руках толстый пакет с процентными бумагами на несколько десятков тысяч рублей и в последнюю минуту нашла для него подходящее место — сунула пакет в детскую ванну, болтавшуюся позади воза. Когда муж узнал об этом, он помчался на извозчике догонять ломового. А жена с удивлением смотрела, чего он волнуется, да еще и сердится»6.

Не один раз Ахматова рассказывала о том, что ее мать как-то дала Вере Фигнер какую-то свою кофточку, необходимую той для конспирации. Этот семейный народовольческий миф по-своему трактовал Виктор Андреевич Горенко: «Студенты попросили дать 2200 руб. для подготовки покушения на царя. Она дала деньги, и ее считали членом ячейки “Народной воли”»7.

Ни на родителей, ни на старшего брата, ни тем паче на сестру Виктор не походил. Г.Л.Козловская, вспоминая первое ташкентское жилище Ахматовой — 8-метровую комнатку в писательском общежитии, где прежде располагалось Управление по делам искусств Узбекистана, комнатку с внутренним окошечком-выступом — помещение бывшей кассы, писала: «Было что-то глумливо-ироничное, но совершенно единое с гофманианой ее жизни и судьбы в том, что ей, самой безденежной из всех людей, суждено было жить в помещении, где до войны шелестели купюры»8.

Интерес к деньгам, к самому процессу их приобретения, расчетливость и одновременно склонность к авантюризму — все это ярко проявилось у подростка Виктора Горенко. Сам он в интервью рассказывал об этом так:

«— Когда мне было 14 лет, я начал пытаться зарабатывать деньги — я был противоположностью своего отца. Я хотел зарабатывать, но моя мама не любила людей, жадных до денег. И в результате этого моя мама и брат Андрей решили избавиться от меня.

— Вы занимались чем-то нелегальным?

— Нет, все было законно. Во дворе дома, где мы жили, был сосед-еврей, который тоже хотел зарабатывать. У меня были некоторые деньги, и я сказал ему, что мы можем организовать общее дело. У него было много знакомых подрядчиков в Киеве, которые занимались строительством домов, и они предложили нам стать стекольщиками… Мне было 14 лет, и я подумал — почему бы нет?..»9

Кстати, неоднократно в письмах Виктор Андреевич будет говорить, что интересом к бизнесу он обязан своим знакомствам с евреями, подчеркнет, что и женился он на еврейке. Несколько коробит в его письмах настойчивое подчеркивание якобы особых еврейских черт. В связи с такими обывательскими рассуждениями хочется сказать об отношении Ахматовой к так называемому «еврейскому вопросу». Н.Роскина вспоминала, как Анна Ахматова говорила, что никогда в жизни не умела отличить еврея от русского. «“В мое время среди интеллигенции и не было другого воспитания, — рассказывала она. — Вот Ирочка Пунина вышла замуж за Романа Альбертовича и только потом узнала, что он еврей”. — “То есть как? — изумилась я. — Ведь его фамилия — Рубинштейн”. — “А она не знала, что это еврейская фамилия. Думала — у одного русского фамилия — Иванов, у другого — Рубинштейн. Да, в мое время только так и было... ”»10

В складе личности Виктора было нечто совсем неожиданное для семейства Горенко, отличавшегося своей непрактичностью.

Он написал племяннику о том, что бизнес интересовал его больше, чем морская специальность. Как будто в нем аукнулась купеческая жилка Эразма Ивановича Стогова — деда по линии матери. Виктор Андреевич в том же интервью рассказывал, что в своей жизни равнялся на деда, который сам создавал свою судьбу: на пути от мелкопоместного дворянина до жандармского полковника послужил на Дальнем Востоке, в Охотске, командовал парусным судном «Михаил», жил на Камчатке, плавал к Курильским островам. В.А.Горенко так и считал, что именно от деда Стогова он унаследовал решительность и деловую хватку.

Инну Эразмовну неожиданная предприимчивость младшего сына приводила в смятение. Она решила, что сама справиться с ним не в состоянии, и отправила его к отцу, который, уйдя из семьи, жил в Петербурге с гражданской женой, Еленой Ивановной Страннолюбской. Мальчику казалось, что и отцу и Елене Ивановне он был в тягость. Скорее всего, это не так. Ахматова рассказывала П.Н.Лукницкому, что отец перед смертью очень тосковал без младшего сына, который как гардемарин отправлен был на маневры в Тихий океан, постоянно спрашивал о нем: «Часто просыпался ночью и просил АА позвонить в Морской корпус узнать — не вернулся ли Виктор»11. Тем не менее безосновательное чувство обиды осталось у Виктора Андреевича на всю жизнь.

Память о Петербурге была связана для Виктора Горенко с яхт-клубом на Крестовском острове, недалеко от дома на набережной Средней Невки, 12, где он жил у отца. Он вспоминал, что была у него «возможность проехаться на шлюпке». В письме наивно задавал племяннику вопрос: «Умеешь ли ты управляться на шлюпке под парусом?» Лев Николаевич умел многое: работать на никелево-медном руднике в Норильском лагере, ворочать балан (так называли бревна на лагерном жаргоне) в Омском, писать научные труды в нечеловеческих условиях, переводить персидскую поэзию, раскапывать древние курганы, но вот ходить под парусом ему как-то не довелось…

После года, проведенного в петербургской гимназии, Виктор Горенко по настоянию отца сдал экзамены в Морской корпус, где тот когда-то преподавал математику. В июле 1916 года в Морском Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича корпусе состоялся последний предреволюционный выпуск офицеров Российского флота. (Спустя полвека в письмах из Америки Виктор Андреевич будет с интересом спрашивать племянника: «Приходилось ли тебе в Ленинграде встретить кого-нибудь из моих товарищей по школе на Васильевском острове?», будет вспоминать своего однокашника — Илью Ильича Толстого.)

Окончивший полный курс обучения, произведенный в мичманы Виктор Горенко был направлен в Черноморский флотский экипаж, получил назначение на эскадренный миноносец «Зоркий».

Осенью 1916 года Ахматова приезжала в Крым, снимала комнату в Севастополе на Екатерининской улице. Позже рассказывала: «Перед этим я на неделю ездила в Бахчисарай, чтобы встретиться с одним моим другом…»12 Это была ее последняя встреча и прощание с Николаем Недоброво — он умрет в 1919-м. В 1964 году она записала: «…мой последний незабвенный Крым 1916 года, когда я ехала из Бахчисарая в Севастополь, простившись навсегда с Н.В.Н<едоброво>, а птицы улетали через Черное море»13.

(Судя по одному из писем В.А.Горенко, он знал о близкой дружбе сестры с Недоброво, более того, много лет спустя, прочитав стихотворение «Если плещется лунная жуть…», сумел увидеть за строками его адресата: «Она очень любила Н.В.Недоброво. В 1916 году, когда я приехал в Севастополь, она получила открытку, что он приедет из Ялты, они поехали вместе в Бахчисарай, и она написала стихотворение, которое ты знаешь».)

Это была последняя встреча Ахматовой с сестрой Ией — она умрет в 1922-м. Одна из ахматовских записей зимы 1965 года — воспоминания о Севастополе, связанные с Ией: «Взрыв “Марии”. Я с сестрой — на Графской пристани. <…>»14 (Взрыв на флагманском корабле — линкоре «Императрица Мария» случился 7 октября 1916 года.)

А еще в эти дни вместе с Ией они стояли на берегу, когда миноносец «Зоркий» уходил в море. В 1925-м Лукницкий записал за Ахматовой: «Виктор в 1916 г. ушел в море на “Зорком”. Смотрели. Считали, который миноносец»15. Это была последняя встреча с Виктором.

Шла Первая мировая. Миноносцу «Зоркому» было предписано нести охранную службу у западных берегов Черного моря.

Через год Виктор попал в тяжелую передрягу, связанную с революционными событиями.

В декабре 1917-го в Крыму разыгралась кровавая вакханалия16.

Восставшие матросы в поисках контрреволюционных элементов арестовывали офицеров и расстреливали их на Малаховом кургане. Самосуды и резня подогревались грозными резолюциями судовых команд: «Сметем всех явных и тайных контрреволюционеров, старающихся препятствовать на пути к завоеванию революции!»17 Первый массовый расстрел случился в ночь с 15 на 16 декабря. Это было только начало. Бандитские действия подкрепила телеграмма из СНК — комиссару Черноморского флота В.В.Роменцу: «Действуйте со всей решительностью против врагов народа, не дожидаясь никаких указаний сверху!»18 Общее количество жертв до сих пор точно неизвестно. По России ползли страшные слухи…

Виктор канул… Ахматовой кто-то рассказал, что «тела сбросили с мола в море, а наутро море было спокойное и прозрачное и на дне лежали еще не всплывшие трупы»19.

1918-м датировано стихотворение:

Для того ль тебя носила
Я когда-то на руках,
Для того ль сияла сила
В голубых твоих глазах!
Вырос стройный и высокий,
Песни пел, мадеру пил,
К Анатолии далекой
Миноносец свой водил.
На Малаховом кургане
Офицера расстреляли.
Без недели двадцать лет
Он глядел на Божий свет.

В апреле 1925 года Ахматова сказала П.Лукницкому: «И вот я одна осталась из всех. То есть про Виктора еще неизвестно, потому что он без вести пропал, но знаете! Неужели нельзя дать знать о себе, уж сколько лет прошло»20.

А в июле 1925-го ей написала Е.П.Швецова, родственница из Севастополя: «<…> Мы получили письмо от Виктора, в котором он просит сообщить адрес Инны Эразмовны и Ваш, Аня, и сообщает свой: Дальний Восток. Остров Сахалин. Гор. Александровск. Малая Александровка. Шлем Вам привет. Е.П.Швецова. Будьте добры, сообщите, Аня, адрес Инне Эразмовне. О себе он ничего не пишет»21.

Запись П.Лукницкого от октября 1925 года:

«На днях АА получила письмо от матери, а в письме — вложенное другое письмо — от ее брата к матери, с Сахалина. Из этого письма обнаруживается, что у АА есть племянница, которую зовут Инна. Брат очень зовет Инну Эразмовну приехать к нему, и она, вероятно, поедет весной. АА говорит, что если брат пришлет денег, то она поедет провожать Инну Эразмовну на Сахалин. Брат ее, по-видимому, занимается торговлей и, кажется, обеспечен»22. Инна Эразмовна в это время жила в Подольской губернии у сестры, в Слободке-Шелеховской, в бывшем имении Вакаров…

Позже стало известно, что Виктору чудом удалось уйти из-под расстрела — незаметно сошел на берег, пешком, в штатском, добрался до Бахчисарая, оттуда начался его долгий путь. Длился этот путь два года. Бежал Виктор не куда-нибудь, а на самый край света — на Сахалин. Чтобы сохранить жизнь, чтобы забыть, отодвинуть навсегда ужас бойни и крови. Но не забыл — забыть это было невозможно. Для него большевистская Россия стала символом дикости. С той поры он называл Россию Аквитанией — слово, вынырнувшее как будто из какого-то приключенческого романа, в котором герои попадают на остров, где живут и правят папуасы.

Из интервью В.А.Горенко 1974 года: «Когда большевики захватили власть в свои руки, я был молодым офицером Черноморского Флота. Я понимал, что в Севастополе оставаться нельзя <…> Я знал, что царское правительство ссылает на Сахалин грабителей и убийц, но двадцати одного года от роду я должен был выбирать — ЧК или Сахалин»23.

Виктор Горенко на Дальнем Востоке некоторое время служил как морской офицер в колчаковской Сибирской флотилии. После падения Омского правительства перебрался в Александровск-на-Сахалине. Женился на Ханне Вульфовне Райцын, во время Гражданской войны потерявшей всю свою семью.

Сорок с лишним лет спустя морской инженер Натан Готхарт познакомился в Ленинграде с Ханной Вульфовной; она делилась с ним своими воспоминаниями, показывала фотоснимки. «На любительских фотографиях шанхайского периода, которые я видел у Ханны Вульфовны, Виктор Андреевич высокого роста, с волосами, тронутыми сединой, и неулыбчивым лицом. По небольшой горбинке носа, линии губ и подбородку можно было уловить сходство с Ахматовой. Из бесед с Ханной Вульфовной у меня сложилось некоторое представление о характере ее мужа. Это был человек невозмутимый, решительный и с большим чувством юмора. Примечателен в этом смысле следующий рассказ Ханны Вульфовны. В бытность на Сахалине сосед по дому позвал их с мужем в гости. Стояли пасхальные дни, и у соседа был родственник из деревни, крестьянин. Беседуя с Виктором Андреевичем, этот крестьянин неожиданно спросил: «“А вы не из жидов будете?” — “Нет, — мягко ответил Виктор Андреевич, — мы из людоедов”. Его собеседник протянул: “А...”, что было в этом “А...” — так и осталось неизвестным»24.

…В апреле 1926 года проездом на Сахалин Инна Эразмовна на три недели останавливалась в Ленинграде. Пунины дали ей приют в Фонтанном Доме (Ахматова жила тогда в Мраморном). П.Лукницкий, будучи непосредственным свидетелем этого события, записал: «АА… убеждала Инну Эразмовну помнить то-то и то-то, касающееся анкет и Виктора Андреевича»25. «Пунин <…> продал привезенное Инной Эразмовной серебро — столовый прибор; продал, чтобы эти деньги пошли Инне Эразмовне на дорогу, вместе с присланными Виктором Андреевичем. Продал (три фунта — на вес) за сорок пять рублей»26.

И.Э.Горенко выехала из Ленинграда 9 мая 1926 года, поездом до Хабаровска, оттуда — на пароходе в Николаевск. В чемодане вместе со своим скудным скарбом везла сыну старые семейные фотографии. Ахматова добавила к ним свою, наппельбаумовскую, 1921 года. Отправила она с матерью и письмо брату, в котором, вероятно, было то самое ее стихотворение, написанное под впечатлением известия о гибели Виктора. А может, и сборник «Белая стая», где это стихотворение было опубликовано. Иначе откуда бы он знал его? И не только знал, не только помнил всю жизнь — оно так его трогало, что, обсуждая со Львом Николаевичем идею памятника Ахматовой, он предлагал племяннику высечь на памятнике строчки: «Для того ль тебя носила я когда-то на руках?» (Подробнее об этом — ниже.)

…С дороги Инна Эразмовна писала Ахматовой, благодарила ее за доброту к ней, сообщала, что едет «вполне благополучно» и что реки Сибири произвели на нее впечатление, «а горы в сравнении с Альпами ничтожны…»27 Альпы она повидала, когда в 1884 году путешествовала с мужем по Европе…

Добралась до Сахалина. Известила об этом дочку телеграммой.

Жизнь Ахматовой в Фонтанном Доме порой бывала столь неуютной, что как-то перед командировкой Пунина в Японию Ахматова написала Анне Ивановне Гумилевой в Бежецк: «Если бы не моя болезнь и не зима, я бы непременно воспользовалась этим случаем, чтобы пробраться к маме и Вите на Сахалин <…>»28.

На Сахалине умерла маленькая Инна, дочка Виктора, племянница Ахматовой.

Со временем северная часть Сахалина полностью стала советской. С поиском работы было сложно — В.А.Горенко как бывший офицер попал в категорию «лишенцев». Начались аресты. А приключения продолжались, потому что оставаться в Советской России — Аквитании, в стране, где каждая кухарка стала управлять государством, было ему невмоготу «И к 1929 году я понял, что мне нужно бежать»29. Вместе с женой он решился при помощи китайца-проводника перейти границу. Семейные фотографии взял с собой.

Видимо, Инна Эразмовна сообщила в Ленинград о своем безвыходном положении. Но одно дело — принять человека на три недели, другое — навсегда. Пунин из Сочи в растерянности написал Анне Евгеньевне: «<…> Если Инна Эразмовна действительно вынуждена будет уехать с Сахалина, что делать?»30

Летом 1929 года беспомощная старая женщина одна через всю Россию отправилась в обратный путь, минуя Ленинград, прямо в Деражню.

Должно быть, на станции никто ее не встречал и добираться до Слободки-Шелеховской пришлось пешком, если только не подбросила какая-нибудь попутная телега.

Имение Вакаров было уже национализировано. Инна Эразмовна вместе с сестрой поселились в сторожке. Умерла через год, в 1930-м. Похоронена на деревенском кладбище. Могила до сих пор не ухожена…

Виктор перебрался в Китай, где прожил 18 лет. Плавал на торговых судах помощником капитана, работал на берегу в торговых фирмах. Как вспоминала Ханна Вульфовна, узнав о ленинградской блокаде, отправил сестре несколько продуктовых посылок. Они, естественно, до адресата не дошли.

С женой развелся. Русские эмигранты, покидая Китай, уезжали в США, Канаду, Австралию, СССР. У Ханны Вульфовны была родственница в Риге, она отправилась к ней. В 1960-е каждое лето будет приезжать из Риги в Ленинград, жить вместе с Ахматовой в Комарове, управлять ее нехитрым хозяйством. Иосиф Бродский относился к Ханне Вульфовне исключительно тепло. В посвященном ей стихотворении, датированном осенью 1963 года, он писал о двух обитательницах «Будки»: «В деревянном доме, в ночи / беззащитность сродни отрешенью, / обе прячутся в пламя свечи…»

В 1947 году В.А.Горенко решил опять круто поменять свою жизнь. «8 января 1947 года, почти через 20 лет после приезда, я стоял на палубе корабля “Генерал Гордон” и мысленно командовал: “Отдать швартовые!” Корабль медленно двинулся…»31 Через двадцать с лишним лет писал племяннику: «…Почему такому человеку, как я, судьба уготовила прожить такую невероятную жизнь. Где только я не был: по всему Филиппинскому архипелагу, по всему Малайскому архипелагу, по всему Вьетнаму, Малайе, Австралии. Из всего нашего семейства я один видел на небе созвездие Южного Креста».

Иосиф Бродский рассказывал Соломону Волкову: «Он был моряк, гардемарин последнего предреволюционного выпуска <...> такой Джозеф Конрад, но без литературных амбиций. Он... довольно долго странствовал по Китаю и Японии. Эти места он потом называл “андизайрбл плейсис”. Плавал он там в морском флоте, а когда после войны перебрался в Штаты, то стал здесь “секьюрити гард”. Отсюда первую весточку о себе он послал Ахматовой не через кого иного, как через Шостаковича во время приезда того в Штаты. Потому что так получилось, что Горенко охранял Шостаковича во время приезда того в Штаты. И таким образом Ахматова узнала о том, что ее брат жив. Потому что прежде контактов между ними, по-моему, вообще никаких не было. Вы можете себе представить, чем такие контакты могли бы обернуться. Только к концу ее жизни, когда времена стали снова, как бы это сказать, более или менее вегетарианскими, можно было опять думать о переписке, хотя бы и чрезвычайно нерегулярной»32.

Виктор был зафиксирован в этом своем новом качестве «секьюрити гард» на фотографии 1949 года: на этом снимке он рядом с советским композитором Дмитрием Шостаковичем, который по требованию Сталина принял участие в Американском конгрессе деятелей науки и культуры. Видимо, Виктора Горенко назначили секьюрити, потому что он владел русским языком и был общителен. Снимок сохранился у Льва Николаевича: вероятно, Виктор Андреевич прислал его ему вместе с семейными фотоснимками, полученными им когда-то от матери: «У меня есть много прекрасных фотографий нашего семейства, и если я почувствую, что жить осталось немного, хочу эти фотографии послать тебе. Здесь они никому не нужны, а для тебя будет интересно».

Вряд ли у Ахматовой мог быть снимок брата вместе с Шостаковичем. В те годы подобная фотография носила характер обличительного документа, свидетельствующего о недозволенных родственных связях. И остаются и по сию пору вопросы: в каком контексте возникало в разговорах Виктора с Шостаковичем имя сестры? мог ли он расспрашивать о ней? мог ли Шостакович быть откровенным?

М.Кралин рассказал со слов С.К.Островской, что первое письмо от «брата с Уолл-стрита» Ахматова получила в конце 1950-х. «Письмо напугало ее, и, чтобы предупредить неприятности, она в сопровождении Островской отнесла его в Большой дом. Там ей в вежливой форме ответили, что переписываться или нет с американским родственником — это ее, Ахматовой, личное дело»33. Однако брату она тогда так и не написала — не сомневалась, что ее письмо в Америку стало бы реальной угрозой для только что вернувшегося из ГУЛАГа сына.

Лишь в 1963-м, прислушавшись к совету Эренбурга, к которому В.А.Горенко обратился за содействием, она коротко ответила брату. Это было ее первое письмо, после того, отправленного на Сахалин в 1926-м, после «антракта», как называет Виктор Горенко промежуток длиной в 37 лет. Письмо сестры показалось ему «лишенным искренности». Естественно, он не понял ни ее долгого молчания, ни сдержанного тона.

Более того, молчание Ахматовой и ее сдержанный тон вызвали его сердитую иронию: «Моя родная сестра, которую я очень любил, относилась ко мне с наплевательной точки зрения. То, что я остался живой в декабре 1917 г., она, бедняжка, понимала как какой-то скандал, о котором лучше не говорить. Когда я из Нью-Йорка писал ей и посылал подарки, она не хотела даже мне писать…» «Моя дорогая сестра, которую я очень любил, к сожалению, жила по принципу “Пляши, враже, як пан каже”».

В интервью не менее жестко: «Для моей дорогой сестры было большой неожиданностью найти меня живым после стольких лет, но, чтобы не разгневать строителей социализма, она решила не отвечать на мои письма. Она закаменела, словно стена».

В 1960-е Ахматова отправила брату несколько писем. Они сегодня опубликованы (см.: Кралин М. Младший брат // Звезда. 1989. №6). Действительно, писала коротко — обстоятельства не располагали к подробному рассказу о собственной жизни. Тем не менее общением с братом дорожила. В июне 1965-го перед поездкой из Лондона в Париж послала ему телеграмму: «Staying one week Hotel President Russell Square London can cable or call me Sister Anna» <«Буду жить неделю в гостинице «Президент», Рассел-сквер, Лондон. Телеграфируй или позвони мне. Сестра Анна»>34. Он позвонил ей, но разговор не получился: «Когда я разговаривал с ней по трансатлантическому кабелю и спросил ее: что ты хочешь меня спросить?, то она сказала: “Что ты делаешь?” Иначе говоря, для аквитанки совершенно непонятно, что человек может делать в Нью-Йорке». Это похоже на мучительную встречу Ахматовой в парижском отеле с Борисом Анрепом после 50 лет их разлуки: «— Как Вы живете, Анна Андреевна? — нашелся я. — Переводами, — сказала она, поняв мой вопрос в простом материальном смысле»35. Близкие люди не могли понять друг друга…

После смерти сестры Виктор Андреевич Горенко стал настойчиво искать своего единственного, оставшегося в России родственника — Льва Николаевича Гумилева. Ведь он для него «не чуж-чуженин» — это американец Виктор Горенко достал со дна своей памяти старый русский оборот. Писал он на полузабытом русском языке, иногда нарушая согласования слов в предложениях, легко вставлял в текст фразы на английском («на каком языке говорю я всю жизнь!»), французские слова записывал русскими буквами.

Темой первых писем стала недавняя смерть Ахматовой.

В.А.Горенко настойчиво высказывал свои соображения насчет того, каким хотел бы он видеть памятник на ее могиле: «Неужели ты хочешь отказать мне в моей просьбе высечь на стороне памятника стихотворение “Для того ль тебя носила я когда-то на руках”? Конец можно высечь по-английски. Он приехал в U.S.A. became a U.S. citizen and working on a job in Wall Street was able to improve his financial standing <стал гражданином Соединенных штатов, и работа на Уолл-стрит помогла ему улучшить свое финансовое положение>. Это сделает этот памятник интересным для людей, которых ты и я не знаем. Моей дорогой сестре никто не может причинить вреда, а я думаю, что она была бы рада иметь на памятнике надпись, которая увековечила бы это стихотворение». Ему казалось, что подобная надпись будет не только данью памяти его сестре, но еще и уроком для «аквитанцев».

Л.Н.Гумилев не соглашался, тогда он предложил высечь на камне почетное звание Ахматовой — доктор Оксфордского университета: «В Советском Союзе это большая редкость».

Вероятно, Лев Николаевич изложил ему свой замысел памятника, рассказал, как он отстаивал этот замысел, упорствуя в спорах с И.И.Фоминым, главным архитектором города, как самолично обратился к псковскому архитектору В.Смирнову и ленинградскому скульптору А.Игнатьеву. Они и стали авторами проекта памятника, установленного в 1967-м.

По просьбе В.А.Горенко Л.Н.Гумилев послал ему фотографии могилы Ахматовой. Понимая значимость этих снимков для истории культуры, Виктор Андреевич при содействии Екатерины Ольшевской, дочери своей двоюродной сестры, передал их в Нью-Йоркскую Публичную библиотеку и в Библиотеку Конгресса в Вашингтоне. Сообщил об этом племяннику и не без сарказма заметил, что Ахматова «более знаменита за границей, чем в Аквитании». Видимо, Лев Николаевич писал ему достаточно откровенно, по крайней мере настолько, насколько это возможно было в те годы. Виктор Андреевич ответил: «Твое отношение к Союзу писателей я вполне понимаю».

А следующая фраза из письма В.А.Горенко: «Давно тому назад я писал, что кладбище, где похоронена моя дорогая сестра, никем не охраняется, и памятник будет подвергнут вандализму» — это, скорее всего, ответ на полученное им от Льва Николаевича известие о пропавшем металлическом голубе с креста над могилой Ахматовой.

Виктору Андреевичу хотелось верить, что есть человек, которому он важен со своими историями, с болезнями, интересами, со своей памятью о прошлом, со своим мнением о современной политике.

Он с удовольствием и гордостью рассказывал в письмах, что объездил почти полсвета: Япония, Китай, Вьетнам, Америка, Канада («Путешествия расширяют кругозор», — повторял он английское изречение).

Его корреспондент Л.Н.Гумилев исколесил значительную часть своей собственной страны в тюремном вагоне и с археологическими экспедициями. За пределами же Советского Союза побывал всего трижды: в 1945-м прошел по Европе в составе 1386-го зенитно-артиллерийского полка, в 1966-м участвовал в Археологическом конгрессе в Праге и Будапеште, в 1973-м навестил в Польше солагерника пана Иржи Вронского. Наивно звучат в письмах В.А.Горенко предложения племяннику посетить Америку.

Анна Ахматова в молодости ездила много — легко снималась с места, но к путешествиям ради путешествий относилась более чем сдержанно: не любила рассказы Николая Гумилева об экзотических землях, скорее она соглашалась с Модильяни, который считал, «что путешествие — это подмена истинного действия»36. Но в своем творческом воображении («истинном действии») бывала и в Ассиро-Вавилонии. «Как все близко! — (и страшно…)»37.

Однако и у Виктора Андреевича, и у его племянника, и у Ахматовой была общая память. Прежде всего Петербург. В.А.Горенко вспоминал, что ему, обиженному подростку, «высланному» сюда из Киева, Петербург неожиданно «понравился». В письме ко Льву Николаевичу он подчеркивал: «Твоя мама его очень любила». В общей сложности почти четырнадцать лет жил Лев Гумилев в заключении с тяжелой тоской по своему городу (это слово у него всегда с большой буквы — Город), по «прекраснейшей в мире реке Фонтанке».

«Мне приятно было узнать, — писал племяннику Виктор Андреевич, — что ты можешь посещать парки около Павловска и Села. Когда я был мальчишкой, мой отец брал меня несколько раз в Павловск на музыку. Для меня это осталось воспоминанием на всю жизнь».

Царскосельские и Павловские парки, музыка в Павловске — одно из дорогих воспоминаний Ахматовой. «Весной и осенью в Павловске на музыке — Вокзал…»38 В этом автобиографическом наброске Ахматовой упоминается музыкальная зала в конечном пункте движения паровичка из Петербурга в Павловск, названная на английский манер «воксхолл». «Царское — всегда будни, потому что дома, Павловск — всегда праздник»39.

Американца Виктора Горенко интересовала российская история. Он искал в ней аналогии с событиями современной «Аквитании»: «<Х>амство не началось недавно; вспомни город Углич. Кто-нибудь может тебе сказать, что мальчик, с которым поступили по<-х>амски, участвовал в каком-нибудь заговоре». Не без основания судьбу царевича Дмитрия, убитого в Угличе, он ассоциировал с судьбой своего племянника. «Странное сближение» с Ахматовой, у которой в рукописи остались строки неоконченного наброска:

Зазвонили в Угличе рано —

У царевича в сердце рана.

Когда-то Э.Г.Герштейн написала, что сын Ахматовой «был обречен на несчастье самим фактом своего рождения»40: «Он нес свое тяжкое бремя, сравнимое с исторической судьбой преследуемых малолетних претендентов на престол»41.

Особый интерес вызывала у В.Горенко российская военная история, ведь ее в прямом смысле слова делали его близкие: «Мой отец, а твой дед Андрей Антонович участвовал в покорении Кавказа при бомбардировке крепости Адлер, которую защищали горцы». «Мой дед, а твой прадед был защитником Севастополя в 1854–1855 гг.». В Первой мировой воевал и он сам, молодой мичман Черноморского флота. О Первой мировой он отыскивал книги, тут же сообщал об этом племяннику. Лев Николаевич — сын дважды георгиевского кавалера Николая Гумилева — не мог оставаться к этому равнодушным.

Виктор Андреевич готов был делиться с племянником своим знанием американской истории: «Посылаю тебе фотографию южной оконечности о-ва Манхеттен, который был когда-то куплен от старика индейца за 26 долларов».

В.А.Горенко и в старости не терял жадного интереса ко всему, что происходило вокруг. Его искреннему любопытству к жизни и миру не могла помешать даже начинающаяся лейкемия. Ему нужно было знать, как дела в Бангладеш, каков исход вьетнамской войны, чем завершатся в Париже секретные переговоры между советником президента Никсона по национальной безопасности Г.Киссинджером и представителем Северного Вьетнама Ле Дык Тхо, разрешится ли когда-нибудь конфликт между Израилем и арабами и почему начались студенческие беспорядки в Сорбонне.

Сообщал племяннику информацию о событиях в Советской России, почерпнутую из американских газет: «В Москве живет английский беженец Kim Philby». Скорее всего, это имя Л.Н.Гумилеву тогда ничего не говорило. Но и В.А.Горенко, конечно, не подозревал, что окольными путями имя это связано с его сестрой. Ким Филби, советский агент, из-за возникшей угрозы разоблачения в 1963 году нелегально переправленный в СССР, работал в 1940-х в паре с Гаем Берджессом, который пытался поймать в свои сети Исайю Берлина. Соответственно, он, Исайя Берлин, иностранный визитер Ахматовой, был мишенью для органов. Значит, и вокруг Ахматовой шли опасные политические игры. Пройдут годы, и другой американский гражданин Иосиф Бродский, имея в виду именно Филби, напишет: «Самое большое удовлетворение любому шпиону приносит мысль о том, что он играет роль Рока, что он держит в руках все нити. Или — их перерезает»42.

«Джордж Бернард Шоу сказал “Жить — это учиться”». И Виктор Андреевич задает в письмах вопросы, пытается понять далекую от него жизнь: «Мне, конечно, интересно, как ты живешь и как вообще жизнь в твоей деревне». «Правда ли, что в Ленинграде активно работает “самиздат?”». «Мы много читаем в газетах об Аквитании и евреях, которые хотят выехать в Израиль. Трудно понять, что правда, а что пропаганда». Чтобы вместе разобраться в этом, советовал племяннику поработать над книгой «История еврейского народа в Восточной Европе».

Он знал, что «за последние 50 лет в Аквитании было много неприятностей и много аквитанцев погибло — большинство совершенно невинные люди». Но как остальные могли это допустить? Пытался понять сущность так называемого «Таганцевского дела», роль в нем Николая Гумилева: «Кто такой был Таганцев, был ли Н<иколай> С<тепанович> знаком с ним?» Еще живя в России, В.А.Горенко прочитал в «Петроградской правде» от 1 сентября 1921 года список расстрелянных (61 человек) по приговору ЧК. Но как же могло быть, «когда с совершенно невинными 61 чел<овеком> поступили по<-х>амски, то аквитанцы ничего против этого не имели»? Ему никак не постичь было той психологии, которую он на ломаном французском назвал «дикарской».

Или это рабская психология? Где ее корни? И он с иронией предложил ответ на этот вопрос: «Аквитанский народ как результат так называемого татарского ига приобрел нежелательные качества». Резюмировал: «Какое счастье, что я с аквитанцами никаких дел не имею». И с гордостью писал: «Какое счастье, что я гражданин Соед<иненных> Штатов и умру под флагом полос и звезд».

В Вашингтоне с 1962 по 1968 год выходило четырехтомное собрание сочинений Николая Гумилева под редакцией Г.П.Струве и Б.А.Филиппова. В.А.Горенко послал племяннику книги из этого собрания вместе с зарубежными изданиями Ахматовой. Поделился со Львом Николаевичем своим возмущением по поводу фразы из вступительной статьи Г.П.Струве о «наивном и несколько старомодном монархизме Гумилева». Сама идея монархизма была чужда американскому прагматику; кроме того, он воспринимал эти слова как клевету, апеллировал к американским «профессорам», призывая их «продернуть в печати Струве и Филиппова». Правда, в пылу своего возмущения он перепутал в письмах Глеба Петровича Струве с ни в чем не повинным Струве Никитой Алексеевичем.

Старый и тяжелобольной Виктор Андреевич Горенко оставался весьма активным: озабоченный тем, чтобы его посылки в Ленинград с книгами, с сигаретами, с подержанным костюмом дошли до адресата, самолично обращался с ходатайствами на нью-йоркский Главный почтамт, пытался проследить действия советской таможни. Получив оттуда квитанцию, иронизировал: «Самое забавное во всей этой процедуре, что подписала сама кухарка», тем самым напомнив племяннику известную формулу о кухарке, управляющей государством. С удовольствием не один раз давал интервью о себе, о сестре, о своей семье.

В.А.Горенко, как когда-то его отец Андрей Антонович, любил итальянскую оперу, ценил русский балет, наслаждался живописью. Рассказал племяннику, что достал билеты на спектакли с участием великих «невозвращенцев» — Натальи Макаровой и Рудольфа Нуриева, что в Вашингтонской Национальной галерее смотрел работы мастеров флорентийской и венецианской школ. Сообщил о смерти Игоря Стравинского, о приезде в Нью-Йорк Андрея Вознесенского. «Я постарался с ним познакомиться. Он очень любил мою д<орогую> сестру».

Но вот главный вопрос: что Виктор Андреевич знал о своей сестре, о ее жизни, о ее творчестве? Читал в газетах, «что строители социализма обращаются с ней не очень хорошо». Был знаком с ее стихами и прозой. Ведь в 1965 году в Нью-Йорке вышел первый том сочинений Ахматовой под редакцией Г.П.Струве и Б.А.Филиппова, а в 1968-м — второй том, куда вошли «Поэма без героя» и проза. «Книги сочинений твоей мамы у меня имеются», — писал он племяннику. В приложениях ко второму тому были опубликованы воспоминания Никиты Струве «Восемь часов с Ахматовой». Там Виктор Андреевич и прочитал (о чем сообщил в письме), что знакомый Ахматовой граф Зубов, «когда она жила 3 дня в отеле Наполеон около Триумфальной арки в 1965, <…> пришел ее повидать после разлуки в 50 лет». Вспомнил некогда принадлежавший тому «темный, довольно мрачный дом на Исаакиевской площади». Именно во втором томе было напечатано и эссе Ахматовой «Амедео Модильяни». В.А.Горенко пересказывает племяннику оттуда отдельные эпизоды столь непосредственно, будто сам был в те давние времена конфидентом своей старшей сестры. И снисходительно усмехается в письме, замечая, что тогда сестра не понимала «громадного таланта» этого художника, «считала его за обыкновенного макаронника».

Виктор Андреевич рассказывал племяннику, как в Вашингтонской Национальной галерее он вглядывался в «Nude reclining on blue pillow» Модильяни, пытаясь найти в лице модели черты Ахматовой. Не нашел.

Сокрушался о судьбе людей, близких Ахматовой: «Один амант умер в 1920 г., другой погиб в 1921». Эти слова — словно маленький отрывок из длинного поминального списка…

В.А.Горенко недоумевал по поводу странной ссоры Ахматовой с сыном: «Твоя мама написала мне, когда я просил ее передать тебе мой привет, что ты к ней уже 2 года не заходишь. Я хотел бы знать, почему это». Навряд ли Лев Николаевич смог объяснить американскому родственнику причины своего трагического конфликта с матерью: «Все это вместе вроде античной трагедии: ничего нельзя исправить и даже объяснить»43.

Совершенно не в состоянии был Виктор Андреевич понять, почему сестра его осталась в безумной России: «Приходилось ли тебе читать об несчастиях, постигших жителей Бенгальского залива, когда 500 тысяч погибло во время сильного шторма, который унес их дома и уничтожил рис, которым они питались. И все-таки они не могли догадаться уехать оттуда». Рассказал племяннику историю про жительницу Камбоджи, которая отказалась бежать из воюющей страны, подвергнув тем самым опасности своих детей и внуков. «Возникает вопрос — почему она не бежала. Она сказала американскому журналисту: “Пном-Пень — мой город. И я никогда не имела желания его покинуть”. В моей голове возникла мысль — какая разница между этой дамой и моей д<орогой> сестрой. От ее непонимания 6 совершенно невинных людей погибли».

Но все же с уважением: «Знаешь ли ты, что ты должен был унаследовать от твоей матери и ее предков редкое качество — храбрость?»

Небезосновательно был он убежден в том, что Лев жил бы вполне благополучно, если бы его в детстве увезли на Запад: «Для меня понятно, что не было необходимости, когда ты был маленький мальчик, делать из тебя аквитанца».

Но все же: «Несмотря на все ошибки моей д<орогой> сестры, мы оба должны ее любить».

Судя по его письмам, Виктор Андреевич передал и своей жене живой интерес и уважение к творчеству Ахматовой: «Моя Катрина уволилась в отставку и, прочитав, что на 10-летие со дня смерти Бориса Пастернака было собрание в память его, хочет с другой американкой, бывшей учительницей, приехать на аэроплане в Ленинград и, посетив собрание в память м<оей> д<орогой> сестры, если будет, и поехать на могилу».

…Переписка дяди с племянником длилась 9 лет. Видно, что письма из Ленинграда от Льва Николаевича приходили не регулярно, это искренне обижало его американского корреспондента.

Оборвалась переписка незадолго до смерти Виктора Андреевича, последовавшей 4 февраля 1976 года. Одно из последних своих писем он подписал: «Твой стрелянный, но не дострелянный дядя».

Письма американского дядюшки Лев Николаевич бережно хранил.

Вполне возможно, что относился Л.Н.Гумилев к нему снисходительно и слегка иронично — уж больно не похожей на его собственную была та, американская, жизнь.

Он вообще любопытная фигура, этот Victor Gorenko, успешный банковский служащий с Уолл-стрита — будто персонаж несуществующего романа, написанного совместно Стивенсоном и Диккенсом.

Скорее всего, Льву Николаевичу импонировал грубоватый юмор новоявленного дяди-американца, многие его письма казались очень сумбурными, зато трогали его хлопоты по отправке племяннику бывших в употреблении, но вполне пригодных для нoски костюмов, раздражала его скупость, смешил его полузабытый русский язык.

Но наверное, и Л.Н.Гумилев, и В.А.Горенко действительно нуждались друг в друге, каждый из них — в кровно-близком человеке. («Ты для меня только один на свете близкий родственник». «Я хочу, чтобы ты и Наталия Викторовна меня немного жалели». «Как-то печально на старости лет понимать, что моя д<орогая> сестра, которую я очень любил, имела двух ближайших родственников — родного сына и родного брата — и относилась к ним с наплевательной точки зрения».)

В.А.Горенко не мог понять того, что Ахматова жила в ином измерении — отнюдь не в бытовом. Поэту Анне Ахматовой дано было видеть «все в одно и то же время», ощущать себя действующим лицом исторического процесса, творить свое «священное ремесло». А быт ее исторгал. Отношения на уровне житейском существовали где-то помимо нее. Да, в послереволюционные годы, гадая о судьбе брата, она мучилась от неизвестности, в 1930-е – 1950-е глубоко страдала о томящемся в застенках сыне («Ты сын и ужас мой…»), но к обычным, семейным отношениям она была просто не способна. Ее вина? Ее беда. Может быть, даже — ее проклятье. Ведь несмотря на толпы поклонников, на старания многих и многих помогать ей в быту, она оставалась человеком глубоко одиноким. Не один раз в своей жизни она пыталась искать счастья, говоря пушкинскими словами, «на проторенных путях». И ничего не получалось.

Н.Я.Мандельштам писала: «Она хотела, чтобы у нее было как у людей, а этого не могло быть .

24 января 1966 года, за полтора месяца до смерти в московской Боткинской больнице, Ахматова записала: «<…> Хочу простой домашней жизни. А прозу почти слышу. Завтра Татьянин день — московский праздник. Придумала tel<egramme> Виктору и почти спокойна, но как это все печально: L’un et l’autre <Тот и другой — фр.>»45.

Фотографии, сопровождающие публикацию, предоставлены Музеем Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, Санкт-Петербург

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998. С.239.

2 Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). Москва; Torino, 1996. С.661.

3 Лукницкий П.Н. Встречи с Анной Ахматовой. Acumiana. Т.I. Paris, 1991. С.221.

4 Лукницкий П.Н. Встречи с Анной Ахматовой. Acumiana. Т.II. Paris, 1997. С.215.

5 Рождественский Вс. Н.С.Гумилев (Из запасов памяти) // Н.Гумилев: Исследования. Материалы. Библиография. М., 1994. С.406.

6 Тыркова-Вильямс А. Тени минувшего // Ахматова А. Десятые годы. М., 1989. С.31.

7 Цит. по: Кралин М. Младший брат // Звезда. 1989. №6. С. 150-151.

8 Козловская Г.Л. «Мангалочный дворик…» // Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991. С.379.

9 An interview with Victor Gorenko //

Анна Ахматова. Стихи. Переписка. Воспоминания. Иконография. Анн Арбор: Ардис, 1974. С.119.

10 Роскина Н. Анна Ахматова // Огонек. 1989. №10. С.10.

11 Лукницкий П.Н. Указ. соч. Т.I. С. 49-50.

12 Там же. С.102.

13 Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). С.582.

14 Там же. С.664.

15 Лукницкий П.Н. Указ. соч. Т.II. С.224.

16 Подробнее об этом см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Октябрьский переворот 1917 года — отзвуки в Крыму, начало террора и первые вооруженные столкновения // Историческое наследие Крыма. 2006. №15.

17 Цит. по: Бунегин М.Ф. Революция

и гражданская война в Крыму (1917–

1920 гг.). [Симферополь], 1927. С.105.

18 XV лет советизации Крыма. [Симферополь], 1935. С.15.

19 Мандельштам Н. Вторая книга. М., 1999. С.232.

20 Лукницкий П.Н. Указ. соч. Т.I. С.119.

21 Цит. по: Н.Гумилев. А.Ахматова: По материалам историко-литературной коллекции П.Лукницкого. СПб., 2005. С.195.

22 Лукницкий П.Н. Указ. соч. Т.I. С. 212-213.

23 Горенко В. Интервью из журнала «Russian Literature Triquaterly» // Московский комсомолец. 1995. 6 октября. С.4.

24 Готхарт Н. Двенадцать встреч с Ахматовой // Вопросы литературы. 1997. №2 (март–апрель). С.262.

25 Лукницкий П.Н. Указ. соч. Т.II. С.115.

26 Там же. С.136.

27 Цит. по: Н.Гумилев. А.Ахматова: По материалам историко-литературной коллекции П.Лукницкого. С.197.

28 Лукницкий П.Н. Указ. соч. Т.II. С.232.

29 Горенко В. Интервью из журнала «Russian Literature Triquaterly». С.4.

30 Пунин Н. Мир светел любовью. Дневники. Письма. М., 2000. С.303.

31 Горенко В. Интервью из журнала «Russian Literature Triquaterly». С.4.

32 Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998. С.239.

33 Кралин М. Младший брат. С.149.

34 Цит. по: Анна Ахматова. Сочинения. Paris: YMCA-Press, 1983 / Общая редакция Г.П.Струве и Б.А.Филиппова. Т.III. С.357.

35 Анреп Б. О черном кольце // Ахматова А. Десятые годы. М., 1989. С.208.

36 Ахматова А. Победа над судьбой. Т.I. Автобиографическая и мемуарная проза. Бег времени. Поэмы. М., 2005. С.87.

37 Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). С.644.

38 Ахматова А. Десятые годы. С.13.

39 Там же. С.22.

40 Герштейн Э.Г. Мемуары. СПб., 1998. С.344.

4 Там же. С.252.

42 Бродский И. Сочинения: В 7 т. Т.IV. СПб., 2001. С.237.

43 Герштейн Э.Г. Указ. соч. С.361.

44 Мандельштам Н. Об Ахматовой. М., 2008. С.173.

45 Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). С.701.

Виктор Андреевич Горенко, младший брат Анны Ахматовой. 1970-е годы

Виктор Андреевич Горенко, младший брат Анны Ахматовой. 1970-е годы

В.А.Горенко. Письмо Л.Н.Гумилеву. Нью-Йорк. 23 мая 1970 года

В.А.Горенко. Письмо Л.Н.Гумилеву. Нью-Йорк. 23 мая 1970 года

Семья Горенко. Стоят: Андрей, Виктор. Сидят: Анна (Ахматова), Инна Эразмовна, Ия. 1909. Киев.

Семья Горенко. Стоят: Андрей, Виктор. Сидят: Анна (Ахматова), Инна Эразмовна, Ия. 1909. Киев.

Инна Эразмовна Стогова, мать А.Ахматовой. 1880-е годы

Инна Эразмовна Стогова, мать А.Ахматовой. 1880-е годы

Андрей Антонович Горенко, отец А.Ахматовой. Санкт-Петербург. Около 1882 года. Фото А.Ясвоина

Андрей Антонович Горенко, отец А.Ахматовой. Санкт-Петербург. Около 1882 года. Фото А.Ясвоина

Виктор Горенко с матерью. Около 1899 года. Севастополь. Фото Г.Райниша

Виктор Горенко с матерью. Около 1899 года. Севастополь. Фото Г.Райниша

Виктор и Ия Горенко. Около 1898 года. Севастополь. Фото М.Протопопова

Виктор и Ия Горенко. Около 1898 года. Севастополь. Фото М.Протопопова

Семья Горенко: Инна Эразмовна и Андрей Антонович, Рика (на руках у матери), Инна, Анна, Андрей. 1893. Царское Село

Семья Горенко: Инна Эразмовна и Андрей Антонович, Рика (на руках у матери), Инна, Анна, Андрей. 1893. Царское Село

А.А.Горенко. 1906 (?) Севастополь

А.А.Горенко. 1906 (?) Севастополь

Морской корпус. Класс Виктора Горенко. Около 1917 года

Морской корпус. Класс Виктора Горенко. Около 1917 года

Виктор Горенко в форме Морского корпуса. Севастополь. 1917

Виктор Горенко в форме Морского корпуса. Севастополь. 1917

 
Редакционный портфель | Подшивка | Книжная лавка | Выставочный зал | Культура и бизнес | Подписка | Проекты | Контакты
Помощь сайту | Карта сайта

Журнал "Наше Наследие" - История, Культура, Искусство




  © Copyright (2003-2018) журнал «Наше наследие». Русская история, культура, искусство
© Любое использование материалов без согласия редакции не допускается!
Свидетельство о регистрации СМИ Эл № 77-8972
 
 
Tехническая поддержка сайта - joomla-expert.ru