Ольга Яблонская

Букеты Веры Костиной

Едва ли в мировом изобразительном искусстве можно найти мотив более бесхитростный, более распространенный и открытый самым неожиданным интерпретациям, чем цветок или букет.

Цветочно-растительный мотив может быть воплощен как во всех отношениях плоский декоративный орнамент, а может быть насыщен многословным аллегорическим смыслом или многослойной метафорой.

Незатейливое, каждому знакомое с детства изображение букета может быть и художественным актом простодушного воспевания радости бытия, и обозначением времени года, и описанием состояния души — даже если речь идет о прямом, фигуративном воссоздании цветов известных и узнаваемых — полевых и оранжерейных, простых сезонных и диковинных экзотических, едва расцветших, победно цветущих или увядающих, срезанных и растущих, живых и мертвых.

Не говоря уже о том, что художники и зрители традиционно склонны наделять цветы человеческими качествами и настроениями — в понимании художника и зрителя цветы могут быть хищными и беззащитными, агрессивными и кроткими, радостными и печальными, гордыми и скромными.

Казалось бы, и сюжетные, и символические, и пластические возможности букета — и как изобразительного мотива, и как традиционного приюта символов, аллегорий и метафор не только неисчерпаемы, но и почти уже исчерпаны. Почти, но не совсем. Свою вполне своеобразную интерпретацию уставшего от многовекового, в том числе и художественного употребления букета предлагает Вера Костина.

Ее букеты отличаются от многих других, особенно сегодняшних, неожиданной и даже парадоксальной, с учетом всего вышесказанного, свежестью. Причем по многим параметрам. Например, очевидна свежесть в самом подходе: в отличие от большинства предшественников, художник не цветы на-деляет чувствами, мыслями, настроениями, но, напротив, придает самым неожиданным эмоциям, состояниям, размышлениям — форму букета.

«Букет — это не только разнообразие форм, цветов и фактур растительного мира. Совсем нет. “Букетом” можно назвать и скопление страстей, и строгую архитектурную геометрию, и даже период времени по прошествии может вылиться в неожиданный букетик», — говорит художница, и она абсолютно права.

Не стоит искать в ее букетах радости ботанического узнавания на уровне «розы — ландыши — орхидеи — васильки»: мы ее здесь не найдем, хотя Вера Костина одинаково бесстрашна и в условно-конкретном, и в декларативно-абстрактном. Также не стоит искать здесь привычной символики в привычной же дихотомии по схеме «цветение — увядание» или, допустим, «радость — печаль».

Здесь все гораздо сложнее, глубже и эмоционально насыщеннее — вопреки декоративной открытости цвета и обманчивой плоскостности пространства, суховатой строгости геометричного рисунка и строгой выверенности композиции.

Сквозь почти лабораторную внешнюю рациональность, с которой художник исследует ностальгически-старомодный мотив, прорывается мощная чувственная экспрессия, которая, пожалуй, может даже напугать наивного зрителя, искателя чистых цветочных и цветовых радостей — слишком сильные и тревожные кипят здесь страсти, слишком сложны и драматичны сплетения неожиданных смыслов.

Но зритель внимательный и самостоятельный прочтет в этих иероглифических сплетениях вполне внятный рассказ о сложном и драматичном, но равновесном и сбалансированном многообразии жизни и бытия, о котором так точно и откровенно рассказывают загадочные букеты Веры Костиной.