Зинаида Курбатова

На Пинеге у Федора Абрамова

Фото Леонида Арончикова

Федору Абрамову исполнилось бы 95 лет. Большой русский писатель в Год литературы и в свой юбилейный год оказался почти забытым, поминаемым лишь земляками. В его родную деревню Веркола приезжала небольшая делегация из Архангельска и Карпогор. Возложили по традиции цветы на могилу писателя. Постояли на знаменитом абрамовском угоре, много раз описанном в его романах. Зашли в местный краеведческий музей.

«Я родился в самом красивом месте России, для меня, конечно, красивейшем. В Архангельской области, на реке Пинеге. В краю белых ночей и бескрайних лесов. В краю былин и сказок. Я переполнен Россией, на которой держится вся наша городская жизнь. Мы в городе, может быть, только плоты в этом народном море, которое называется Россия».

Первую книгу Федора Абрамова из пряслинского цикла — «Братья и сестры» напечатали в 1958-м в ленинградском журнале «Нева», до этого ее отвергли несколько толстых журналов, включая «Новый мир». Этот роман стал событием. Откровением.

Федор Абрамов стал первым, кто сказал правду о жизни нашей деревни. Он, крестьянский сын, знал ее, как никто другой. Он задумал написать роман о чудовищной жизни колхозников в военное лихолетье в 1942-м, когда после ранения приехал в свою Верколу подлечиться. И увидел, как живут и трудятся его земляки. Замысел вылился в тетралогию о жизни северной деревни военного и послевоенного времени. Последний роман «Дом», который напечатан в 1978-м, — уже современность. Фактически это хроники пинежской Верколы, которая в романах Абрамова названа Пекашином. Сомнения, какое село описано, ни у кого никогда не было.

«Пекашино распознают по лиственнице — громадному зеленому дереву, царственно возвышающемуся на отлогом скате горы. Кто знает, ветер занес сюда летучее семя или уцелела она от тех времен, когда тут шумел еще могучий бор и курились дымные избы староверов?» Так начинается роман «Братья и сестры». Эта огромная лиственница и сейчас украшает Верколу, стоит на берегу Пинеги. И ее непременно показывают всем.

В Верколу туристы приезжают в основном летом. Главный центр притяжения — Веркольский мужской монастырь Артемия Праведного, расположенный на другом берегу Пинеги. Ездят отсюда и в Суру — место, где родился святой Иоанн Кронштадтский. Непритязательные паломники с удовольствием живут в большом гостевом доме в самой Верколе, устроенном в старой избе. Только ранней весной переправы на другой берег нет. Идти по подтаявшему льду небезопасно.

Зимой Веркола встречает звенящей тишиной, непривычной для уха горожанина, чернеющими на снегу старыми избами. Многие заколочены. Когда-то многолюдное село стало совсем небольшим. Молодежь отсюда уезжает, — нет работы и нет перспектив. Возвели в 1990-х в Верколе прекрасное каменное здание школы. Есть тут и водопровод — специально для школы рядом построена водокачка. Сейчас в некоторых классах по одному ученику. Говорят, скоро школу закроют за ненадобностью. Теперь уже в каждой семье, как у городских, по два ребеночка. Многодетные только местный священник с матушкой.

Когда-то, в 1979-м, Федор Абрамов опубликовал в местной газете открытое письмо землякам «Чем живем-кормимся», где честно попытался сказать о пороках и проблемах современной северной деревни, а до того, в 1963 году, очерк-рассказ «Вокруг да около», раскрывающий бездумную хозяйственную безалаберность колхозной и в том и другом случае жизни. Последовали, как того и надо было ожидать, официальные гонения, организованные письма-ответы и т.д. Жизнь показала, что прав был Абрамов. Северная деревня уверенно катилась к гибели. Интересно, что бы сказал он, увидев свою родную Верколу сейчас. Монастырь-то есть, а вот хозяйственная жизнь в деревне умерла.

Церкви в Верколе сейчас нет, есть небольшая часовенка-избушка, в которой на Пасху не протолкнуться. Когда-то село украшала церковь Николая Чудотворца, построена она была в середине XIX века и имела вид типичных северных храмов. Старообрядцы, о которых пишет Абрамов в своих романах, и правда поселились здесь с незапамятных времен, жили еще во время войны. Сохранился дом одного из абрамовских героев — старовера Евсея Мошкина. Сейчас он пустует и простоит недолго. В погожий день на улице только одинокие старики. Летом некоторое оживление — к бабушкам приезжают городские внуки.

Возможно, и хорошо, что Федор Абрамов этого не видит. Ведь он криком готов был кричать о деревенских проблемах. И кричал, и выступал с трибуны. Когда-то заклеймил писателей, которые создавали конфетный образ деревни. И нажил врагов, и растерял здоровье.

Судьба родной деревни Абрамова ничем не отличается от судеб других деревень по всей России. Весь XX век деревню терзали. Последний удар нанесли в 1990-х, когда объявили — берите землю, будьте фермерами, настоящими хозяевами. И тихо провалили эту программу, обманув людей…

Зарастают бурьяном пахотные земли, смотрят слепыми окнами высокие северные избы. Гниют амбары на ножках. Когда-то здесь хранили зерно. Теперь сносят сюда всякое старье. Амбары стоят отдельно от изб, на краю деревни. Поэтому иногда здесь с комфортом устраиваются местные мужички, чтобы в спокойствии выпить. На всю Верколу одна лошадь — у домовитого Вити Яковлева. Ни одной коровы. Несколько коз у дедушки Митрия Клопова, который гордится тем, что дружил с Абрамовым.

Древний оберег, деревянные кони. Ими украшали коньки крыш богатых домов. В романе «Дом» Лизка, любимая героиня Абрамова, убилась, устанавливая как раз такого коня на свою избу. Символичная смерть. Лизка, великая созидательница, на таких и держится любая семья, род, деревня. Теперь на всю Верколу два таких коня. Почерневшие от дождей и снега, они мрачно смотрят вниз.

Было время, когда Русский Север «открыли» художники, искусствоведы, историки. Как и в начале ХХ века, сюда ездили, восторгались, писали этюды в 1960–1970-е годы. Потом постепенно интерес к Северу утих, как и интерес к романам Абрамова и других писателей-деревенщиков. Когда-то на Пинеге в каждой избе был портрет Федора Абрамова. Теперь ни в одном доме такой фотографии мы не увидели.

Веркола — подлинный герой произведений Абрамова. Широкая быстрая Пинега. Холодное северное небо. Избы, которые так отличаются от домиков в других местах России. Мощные, высокие, с высоким крыльцом, собранные из толстенных бревен. Северная природа небогата. Ни цветущих яблонь или вишен — здесь их отродясь не водилось. Ни подсолнухов, ни сирени. Но во всем — величие и монументальность — то, что Абрамов так тонко чувствовал и любил. Нет здесь ярких южных красок. Летом глубоко синее небо, серо-голубые бревенчатые избы и непременный розовый иван-чай. Когда-то в лесах можно было встретить поклонные кресты-голубцы, то есть кресты, увенчанные двускатной крышей. На них — женские платки, иногда фуфайки. Люди просят о здоровье, излечении от болезней. Северные церкви, небольшие, с шатровыми колоколенками. А как хорошо здесь короткое лето с его разнотравьем, дальними сенокосами, запахами разогретого на солнце дерева.

Простые крестьяне, герои Абрамова понимали и любили эту неброскую красоту, как главный, сквозной герой абрамовской тетралогии Михаил Пряслин: «Целый месяц Михаил не был на своем пряслинском угоре (так ныне зовут угор против его нового дома) и как вышел к амбару да глянул перед собой — так и забыл про все на свете. Волнами, пестрыми табунами ходит разнотравье по лугу (первый раз в жизни не видел, как одевалось подгорье зеленью), а за лугом поля, Пинега, играющая мелкой серебристой рябью, а за Пинегой прибрежный песок-желтяк, белые развалины монастыря, красная щелья и леса, леса — синие, бескрайние, до самого неба…»

Федор Абрамов здесь, конечно, описывает вид от своего собственного дома. Если открыть калитку — вот он, угор. Крутой спуск к реке. Внизу два стога, которые украшают пейзаж. За Пинегой хорошо просматривается монастырь с его кирпичными стенами.

Угор называют абрамовским. Писатель каждый год на лето приезжал в родное село, жил у старшего брата Михаила. Но у того четверо детей, домик маленький. И вот в самом красивом месте Верколы в 1974-м Абрамов купил избушку-развалюху у одной старушки. В очень короткие сроки перестроил его, гордился своим домом, сам с азартом плотничал. В письмах к друзьям Федор Абрамов писал: «Сообщаю вам о своих победах: на Пинеге, в родной деревне, воздвиг домик. И всего — за месяц».

С 1975 по 1982 год Федор Абрамов приезжал сюда в свой веркольский дом каждый год летом. И здесь же, рядом со своим домом, его и похоронили. Могильный камень высится на угоре.

Дом покрашен ярко-зеленой краской и выглядит живым, хотя Людмила Владимировна Крутикова-Абрамова, вдова писателя и его ровесница, живущая в Петербурге и героически много сделавшая для того, чтобы имя мужа не забылось, не приезжала сюда давно. Говорят, Людмила Владимировна иногда сердилась на мужа. Летом в Верколе ждет она его на обед, а Федор Александрович уйдет с утра, и нет его до вечера. С земляками встречается, слушает их рассказы. Людмила Владимировна говорит: «Да они рассказывают одно и то же!» — а Абрамов в ответ: «Одно и то же, но по-разному».

Он готов был бесконечно слушать северную речь. Все эти прибаутки, поговорки, неповторимый северный диалект, когда интонация в конце предложения певуче идет вверх. И столько особенных словечек. Его герои говорят этим особым языком, и это неотьемлемая часть абрамовской прозы…

Мы провели в Верколе неделю и убедились, что сейчас так говорят уже только глубокие старики и старухи. «А звали его — кабыть Михаил Артемьевич… А бревна-те идут и идут… Дроля в армию уехал, я и не простилася… И что, баска у меня невестушка?» Разговариваешь с ними и слышишь музыку — язык знаком нам, горожанам, именно по абрамовским романам. Это уже последние носители местного диалекта, процесс глобализации и стандартизации постепенно добирается в самые удаленные места страны. И внуки этих старушек говорят на среднестатистическом русском. И конечно, не споют ни одной частушки. Хотя мат, запрещенный сейчас в печати, цветет там в полную силу.

Федор Абрамов переживал смерть каждого старого человека в родной Верколе. Вот отрывок из его записных книжек: «Для любителя рощи — не все равно, когда вырубают ее и исчезает дерево за деревом. И в моей деревне, на моей памяти, один за другим падают кряжи. Великолепные люди, которых по-настоящему-то только сегодня и понимаешь. Я жизнелюб, но бывают минуты, когда я иду по своей деревне, и на меня дует пустотой...»

Многих великолепных людей Веркола потеряла. Но живут и сейчас те, кем Веркола может гордиться. Кого вполне мог описать Абрамов в своих книгах.

Александра Михайловна Яковлева живет в новенькой избе вместе с дочерью Любой и собакой Тимофеем. Часто сидит на лавочке у дома, любит колоть дрова — топорик в ее руках так и играет. Она считается героиней рассказа Абрамова «От жалости». Хотя сама она так не полагает. Но говорит, что вот ее брата Алешу, горбатенького, невероятно доброго художника-самоучку, Абрамов описал в одной из последних книг. Александра Михайловна — в юности Леля — была в начале войны отправлена на лесозаготовки. Это характерная история для северных деревень во время войны. Александра Яковлева была бондарем, освоила неженскую профессию одна из всех девчонок. Норма — бочка в день, а бочки были больше ее самой, маленькой хрупкой девушки. В лес отправляли по повестке, уклониться было невозможно. Жили в лесу с сентября по май. Александра Михайловна — франтиха. И сейчас любит яркие цветастые платья. И во время войны наряжалась! «Тетка у меня в городе жила, она мне и покупала обновки!» Юность всегда остается юностью. В лесу работали и бегали домой по десять километров. Чтобы поплясать в клубе. Кавалеров не было. Все ровесники на фронте. И все равно и плясали, и песни пели. «Ревели песни», как тут говорят.

Александра Рогалева живет в центре Верколы с младшим сыном Василием. Многодетная мать, она всю жизнь трудилась в колхозе, а по ночам шила на своей машинке платья и юбки, принимала заказы от односельчан, чтобы прокормить семью. Она очень хотела учиться, были способности к математике, но в школу ходила три зимы. Надо было работать, поднимать младших братьев и сестер. «Все через мои руки прошло», — с гордостью говорит она. Девяностолетняя Александра Рогалева, разумеется, тоже была на лесозаготовках. И деревья пилила поперечной пилой, и сплавляла лес по Пинеге.

Подростком тоже работал в лесу и Белоусов. Он показал нам железную миску, она у него сохранена на память. Сделал он ее когда-то сам — из кровельного монастырского железа. В эту миску три раза в день на лесозаготовках наливали «суп» из воды и муки. Этот суп и хлеб — все, что ели.

Все они как бы встают из книг своего земляка: «За войну какие муки ни приняли пекашинцы, а лес сравнить не с чем. Лес всем мукам мука.

Гнали стариков, рваных-перерваных работой, подростков снимали с ученья, девчушек сопленосых к ели ставили. А бабы, детные бабы, — что они вынесли за эти годы! Вот уж им-то скидки не было никакой — ни по годам, ни по чему другому. Хоть околей, хоть издохни в лесу, а в барак без нормы не возвращайся. Не смей, такая-разэдакая! Дай кубики! Фронт требует! И добро бы хоть они, бедные, пайку свою съедали, а то ведь нет. Детям сперва надо голодный рот заткнуть».

Говорят, что многие жители Верколы в свое время обиделись на Абрамова. Сейчас сложно представить, но 11 июня 1963 года в газете «Правда Севера» было опубликовано открытое письмо односельчан писателю Федору Абрамову по поводу его очерка «Вокруг да около». «Прямо скажем: не понравилось Ваше последнее произведение. И было бы полбеды, если бы указали адрес колхоза, подлинные имена героев, — это право писателя. А раз Вы написали “безадресный очерк”, значит, он претендует на какое-то обобщение, на показ типичных явлений колхозной действительности». Авторы письма, якобы его односельчане (мы-то знаем, кто и как тогда сочинял такие письма), упрекают писателя в том, что он исказил жизнь именно веркольцев. Дабы опровергнуть «клевету», они приводили примеры достижений колхоза.

Вступилась за Абрамова тогда школьная учительница Надежда Орешникова, приехавшая на Пинегу из Ленинграда и понявшая, что каждой фразой своей Абрамов пытается защитить обделенный народ.

Самым любимым героем Абрамова, несомненно, был Мишка Пряслин. Его прототип — Михаил Абрамов. Высокий, статный, он был замечательным тружеником. После смерти отца на фронте, он, старший брат, поднял огромную семью. Братьев и сестер. В своих дневниках Абрамов так описал его: «Мишка удивительно красив. Смуглый загар, аккуратная голова на сильной шее, вросшей в широкие плечи». Михаил Абрамов умер пять лет назад. Его вдова Любовь Николаевна с живостью выбегает на крыльцо дома и объявляет туристам: «Я — жена Миши Пряслина!»

Впрочем, был у главного героя тетралогии и еще один прототип — старший брат самого писателя, тоже Михаил. Александр Степанович Абрамов умер рано, оставив без средств многодетную семью. Младшему Федору было тогда всего два года. Своего старшего брата Михаила Федор называл не иначе как «брат-отец», сохранив благодарность ему на всю жизнь.

Но вот все романтические истории Мишки Пряслина — плод фантазии писателя. Так считают в Верколе. Хотя и жила тут деревенская красавица и сердцеедка, с которой списана Варвара Иняхина, зазноба Мишки.

Посреди села когда-то стоял скромный обелиск, посвященный погибшим на фронте веркольцам. Он был возведен на деньги фронтовиков. Недавно его снесли и установили новый памятник из серого гранита, на котором перечислены все, кто ушел из этого села на фронт: слева — погибшие, справа — вернувшиеся с победой. В Верколе говорят, не надо было уничтожать тот, старый памятник. Ну, теперь уже поздно. Триста человек ушли воевать. Фамилии повторяются: Абрамовы, Клоповы, Иняхины, Яковлевы, Подрезовы… Огромным было село. Вернулись 150 человек, среди них и Федор Абрамов. После войны он продолжил учебу в Ленинградском университете.

Рядом с памятником в скромном деревянном здании — Литературно-мемориальный музей Федора Абрамова. Его открыли 7 декабря 1986 года, в доме до этого находилась школа. После революции она называлась Единой трудовой школой первой ступени, и как раз здесь с 1928 по 1932-й учился Федя Абрамов. В музее тепло и светло. Посетителей почти не бывает — откуда они возьмутся, только если приедут туристы летом. Или паломники заглянут. Хотя есть специальные экскурсии по Верколе: одна посвящена писателю, другая — особенностям деревенского быта. Первая комнатка музея представляет класс деревенской школы, с черными партами, с плакатами на стене. В одной из витрин — образцы нарядной крестьянской одежды. Но, конечно, большинство экспонатов рассказывают о знаменитом земляке, о его профессиональном становлении и особенностях литературного творчества.

Мало кто знает, что семья Абрамовых, оставшаяся без средств после смерти ее главы, очень скоро стала почти зажиточной. Благодаря труду старших, мудрому руководству матери Степаниды Павловны. Фотографический портрет матери висит в петербургской квартире писателя.

В музее — списанный с фотографии живописный вариант. Федор Александрович считал, что похож на мать, такой же целеустремленный, напористый, даже жесткий имели мать и сын характер. Когда Федя окончил школу первой ступени, ему, отличнику, надо было бы учиться дальше в школе, которая располагалась в монастыре на той стороне Пинеги. Но такое право имели только дети бедняков. И Федору отказали. На всю жизнь сохранил он эту обиду. Кто знает, как бы сложилась его жизнь, если бы не похлопотал за него один родственник. Благодаря протекции Абрамов уехал в Карпогоры и закончил десятилетку там.

В музее много фотографий и подлинных документов, связанных с жизнью Абрамова. Не часто встретишь сейчас в музеях, даже провинциальных, подлинные документы в экспозиции. Здесь рассказывается о том, как студент Ленинградского университета вступил в ряды народного ополчения, как под Ленинградом был ранен, попал в госпиталь. Как весной 1942 года вывезен был по Дороге жизни на Большую землю, как потом был бойцом Смерша. Свои наградные часы, полученные в Смерше, Абрамов позже подарил верному другу Федору Мельникову. Он был первым читателем романа «Братья и сестры» и первым советчиком вместе с Людмилой Крутиковой. Абрамов начинал работу над своим романом на Новгородчине в 1950 году летом, втайне от всех. Здесь на витринах все издания Абрамова — и самые первые, прижизненные, и последние. И переведенные на другие языки.

Отдельный зал посвящен знаменитым спектаклям в ленинградском Малом драматическом театре. Все началось, когда в 1976 году актерский курс Ленинградского театрального института стал работать над тетралогией Абрамова. Одним из руководителей курса был Лев Додин. Студенты ездили в Верколу, познакомились с писателем. В 1978-м дипломный спектакль поставили в Учебном театре. Но Абрамов был против того, чтобы спектакль переносили на большую сцену. Додин буквально уламывал его. И Абрамов наконец согласился. Студенты стали для него родными. Он писал им из Верколы и подписывался «брат-отец».

«Дом» поставили в 1980 году, «Братья и сестры» Абрамов уже не увидел — премьера состоялась в 1985-м. Эти спектакли стали легендой театрального мира. Здесь сошлось все. Режиссура Льва Додина. Сценография Эдуарда Кочергина. Блистательная игра Татьяны Шестаковой, Петра Семака, Татьяны Рассказовой. На эти спектакли было не попасть, люди часами стояли в очереди за билетами.

Нынче Лев Додин решил возобновить и немного изменить постановку. Теперь здесь играют молодые звезды Малого, ныне Театра Европы. Прошлой осенью на Пинегу приезжали актеры додинского театра, жили в домах у веркольцев, запросто разгуливали по деревне. А на премьеру обновленной версии «Братьев и сестер» в Петербург поехал из Верколы небольшой хор. Эти события немного всколыхнули жизнь северного села.

Заставили снова вспомнить почти забытого большого русского писателя Федора Абрамова.