«Вчера виделся с Маринетти...»

В конце 1927 года Николай Асеев с женой Оксаной Синяковой совершили длительное путешествие по Европе, главным образом по Италии. Они побывали в Риме, Неаполе, на Сицилии, во Флоренции и в Венеции, две недели провели у М.Горького в Сорренто¹. Во время этой поездки Асеев вел подробный путевой дневник, который лег в основу его книги «Разгримированная красавица», выпущенной издательством «Федерация» в 1928 году. В ней — впечатления поэта от заграницы, своеобразные описания архитектуры и природы Италии, нравов и быта итальянцев. «Я радуюсь в Риме всякому проявлению современности, пусть даже неудачному, безвкусному, антиэстетичному»², — писал Асеев. Равнодушно осматривая всякие официальные достопримечательности Рима, он был восхищен туннелем, соединявшим виа-Милано и виа-Трафоро: «Весь он, выдуманный и сделанный руками и разумом моего поколения, близок и дорог мне, как ни один из памятников тления и старины не сможет быть близок и дорог современному человеку»³.

О таком восприятии им современной итальянской архитектуры свидетельствует и его более позднее письмо жене из Харькова, куда он ездил вместе с Семеном Кирсановым осенью 1933 года⁴. Огромное впечатление произвело на Асеева монументальное здание недавно построенного Дома промышленности⁵. Он посылает Оксане Михайловне открытку с видом этого здания, которое он сравнивает с современной архитектурой Рима:

«Оксаненок!

Вот та самая площадь, про которую я тебе писал. Она совершенно круглая и кругом нее все новые здания, выстроенные вогнутым кольцом. Эта площадь напоминает римские, но красивей и величественней их, потому что все здания новы и архитектурно и временно. Очень здорово. Это — хорошее изображение на открытке — все просвечивает и за его пролетами новые небоскребы. А раньше здесь были овраги. Мы живем с Семой дивно, мирно, безкартно. Вечера имеют большой успех: вчера сбор был пять тысяч.

Целую тебя крепко, не езди в трамвае.

Коляда.

Возьми открытку за края и немного согни, когда будешь рассматривать: тогда получится точное впечатление»⁶.

Но вернемся к путешествию по Италии. Примечателен фрагмент путевых заметок поэта, связанный с легендарным именем Филиппо Томмазо Маринетти, с постановкой его пьесы «Океан сердца» на сцене театра Арджентина в Риме. Может показаться удивительным, но в 1927 году Асеев воспринимает основателя футуризма как нечто архаичное, наподобие древних памятников Рима.

«Мы мельком знакомимся с Маринетти, — рассказывает Асеев. — Лицо его загорело; он мало изменился с 1914 года — того времени, когда я его видел в Москве. Странно смотреть на него, — тогда вызывавшего бурные восторги и столь же бурную ненависть аудитории, а теперь “работающего” под охраной карабинеров и в конце концов пришедшего к нашему коршевско-театральному способу эпатажа, никого уже особенно не задевающему и ставшему официозным выразителем фашистского “возрождения”»⁷.

Об этом же идет речь в письме Н.Н.Асеева В.В.Маяковскому из Рима от 22 декабря 1927 года, хранящемся в отделе рукописных фондов Государственного литературного музея⁸. Переписки двух поэтов практически не существует. Это объясняется тем, что эпистолярное наследие Маяковского вообще крайне мало, исключение составляют его письма к Л.Ю.Брик, Элли Джонс и Татьяне Яковлевой. Письмам он предпочитал современные средства общения, такие как телеграф и телефон. Помимо публикуемого ниже письма, известна одна телеграмма Асеева Маяковскому, отправленная из Харькова, предположительно в 1923 году⁹, и одно письмо Маяковского Асееву от 20 августа 1921 года¹⁰. Кроме того, мы располагаем одной дарственной надписью Асеева — на книге «Ой конин дан окейн!», вышедшей в издательстве «Лирень» в 1916 году¹¹, и двумя надписями Маяковского — на книге «150 000 000» (М.: Гос. изд-во, 1921)¹² и на обложке журнала «Красная новь» (1925. Кн. 9, ноябрь), в котором было напечатано стихотворение Асеева «Свердловская буря»¹³. Тем больший интерес представляет публикуемое письмо.

Асеев и Маяковский впервые увидели Маринетти в начале 1914 года, когда тот приезжал с лекциями в Москву и в Петербург. На одной из этих лекций — 13 февраля, в Литературно-художественном кружке Общества свободной эстетики — Маяковский не только присутствовал, но и выступал.

Через 10 лет, в июне 1925 года, состоялась встреча Маяковского с Маринетти в Париже. Эльза Триоле вспоминала: «Было это в ресторане Вуазен. Досадно, что мне изменяет память и что я не могу восстановить разговора (шедшего, естественно, через меня) между русским футуристом и футуристом итальянским, между большевиком и фашистом. Помню только попытки Маринетти доказать Маяковскому, что для Италии фашизм является тем же, чем для России коммунизм…»¹⁴

Во время этой беседы Маринетти сделал две записи по-французски в записной книжке Маяковского: «A mon cher Maiakovsky et la grande Russie energique et optimiste touts mes souhaits futurists» («Дорогому Маяковскому и великой России — энергичной и оптимистичной — мои футуристические пожелания»); «Au grand esprit novateur qui anime la Russie qu’il ne s’arrete pas! Notre ame futuriste italienne ne s’arretera pas!» («Великому новаторскому духу, который воодушевляет Россию: да не иссякнет он! Наша итальянская футуристическая душа не иссякнет!»)¹⁵

Публикуемое письмо Асеева написано на следующий день после встречи с Маринетти и отличается от путевых заметок большей непосредственностью и живостью впечатлений.

Н.Н.Асеев — В.В.Маяковскому

Рим, 22 декабря 1927 года

Милый Володичка!

Вчера виделся с Маринетти — был на постановке его новой пьесы «Океан Сердца» — «L’oceano del Cuore» (антреприза Маринетти) в театре Арджентина. Он неплохой малый и вовсе не фашист, как мы думали. Т.е., конечно, он патриотствует, но это для него такая же официальная поза, как галантность для Бурлюка. Вообще он в напористости и темпераменте схож с Додей¹⁶. Пьеса его плохая, постановка вроде Коршевской¹⁷, но вступительное слово было очень остроумным и смелым. Речь его сводилась к тому, что если ему предлагают выбирать между кладбищем и сумасшедшим домом, то он предпочитает сумасшедший дом¹⁸. Он говорил еще, что футуризм во Франции и Германии выродился в художественное направленьице, ругал Кандинского и живописцев. Очень хочет как-нибудь связаться с советской Россией и молодой литературой. Я сказал ему, что это время скоро наступит, я верю, тогда, когда в его стране будет можно также критиковать все гнилое и отжившее, как в нашей. Говорили мы через переводчика, и он смотрел на меня с завистью и доброжелательством. На сцену вывел двух молодых поэтов, одного зовут «Выхожу из себя» — Эскудиамо¹⁹, другого фамилию не разобрал. Читают хорошо, дикция отличная, стихи по звуку вроде Семиных²⁰, но Семины лучше. Книга одного из них называется «Паровоз солнца»; стихи про фабрику, про аэропланы, про машину, но чересчур рафинированные, с множеством не поддающихся пониманию в переводе нюансов. Сложность конструкции здесь переходит в эстетическое гурманство и индустриальный снобизм.

Вот всё о Маринетти. Пьеса оказалась попыткой критического высмеиванья клерикализма и святошества, но очень бледной и в приглушенных тонах. Пьеса разделена не на акты, а на «синтезы», их всего пять. Вот её содержание. На пароходе, идущем из Италии, едут американцы, англичане и другие банкиры. Они жрут, танцуют и заполоняют пароход, вызывая ненависть пароходного персонала. Это первый акт. Здесь же зритель узнает, что на пароходе едет некая знатная путешественница, против воли родителей желающая поступить в монастырь. Капитан получает каблограмму²¹ от ее родных с приказом квестуры²² вернуть беглянку. Но капитан не может ее нигде высадить и запирает в каюту. В каюте жарко до смерти, и пассажиры просят ее выпустить на свежий воздух. Капитан видит, что она на взгляд очень и очень, и совмещает приятное с великодушным, держа ее все время на капитанском мостике. Это второй акт. Третий — все служащие парохода влюбляются поголовно в решившую уйти от стражей мира сего принчипессу²³, а та их так настраивает своей религиозностью, что они ходят как очумелые. 2-й офицер команды предлагает ей выйти не за небесного жениха, а за него грешного. Она и тому забивает голову мистикой.

В четвертом акте ошалелые от нее служащие чуть не налетают на скалу. Судну грозит катастрофа, и капитан грозит выбросить всех за борт, если они не бросят мистической ерунды. Но все так ею пропитались, что видят принчипессу едущей в лодке по волнам со спасительным сиянием над головой. Однако капитану надоедает эта чепуха, и в пятом акте после длительного диспута на религиозные темы (а судно в это время получает пробоину), после того как влюбленный офицер бросился в море за видением, капитан приказывает дать контр-пар и чинить судно. А принчипесса бросает под занавес фразу, что когда итальянские инженеры научатся строить лучше свои корабли, тогда придет конец всем бредовым видениям и религиозным спорам²⁴. Там еще много наверчено, но главное в этом.

Пьеса плохая, и сам Маринетти сконфуженно звал смотреть его другую пьесу, только я уже лучше пойду в кино.

Вся суть в том, что Маринетти — живой и энергичный человек, зажат в мещанские тиски и, связанный своим воспитанием и тем обществом, в котором он живет, — не может набраться храбрости порвать с ним.

А общество это относится к нему довольно прохладно. В театре все ложи пустовали, из публики слышались свистки и переругивание, а во время антрактов дело доходило чуть не до драки, так что был введен отряд карабинеров человек в сто.

В Риме мы последний день, завтра уезжаем в Милан и дальше в Берлин. В Берлин я очень попрошу выслать мне денег на обратную дорогу, так как нам уже теперь не хватает на покупки и придется возвратиться, не купив себе даже пальто. Очень Вас попрошу, Володичка, прислать мне, нажав на валютное совещание (т. Силаев). Я адрес буду телеграфировать из Берлина. Не забудьте, и если у Лефа денег не окажется, то попросите послать «Правду», я туда послал стихи, только проследите, чтоб послали обязательно.

Привет всем ребятам. Крепко целую.

Ваш друг Коля.

Посылаю в Леф стих²⁵, как мне кажется, самый лучший из написанных. Лилечку, должно быть, увидим в Берлине²⁶? Целуйте Оську²⁷.

1927, 22 декабря. Рим.

Королевская музыка

(Римская идиллия)

Весь Рим —
в стихе
необозрим!
Но и из небольшого
рассказа домовитого
встает,
как нарисован,
и вами —
будто видыван.
Тянут от Салерно
тени вечера;
веют берсальеров²⁸ —
шляпы-веера.
Люди под зонтами:
жарок Квиринал,
плещутся фонтаны —
площадь — ширина!
Серыми тучами
не опозорено
переливается
небо зорями.
Словом,
такой вид —
каждого
удивит.
Вот здесь шумит,
журчит вон там
и тут фонтан,
и тот фонтан —
на мраморные
блюдца
фонтаны
бьют и льются…
Амурами
осмеяны
наяды —
вплавь с нептунами,
дельфины,
свившись змеями,
ноздрями
брызги вдунули,
и влажными сосками
сквозь пальцы
воду выжавши,
психей
сверкает камень,
тритонов
мрамор движется.
И всей этой водой
серебряной и свежею,
как
длинной бородой,
качает
Рим занеженный.
Идешь —
и не хочешь мира иного:
воздух
такой раздушенно-густой,
что сам ты —
будто замаринован
в теплый,
пряный
лавровый настой.
Бредешь,
превращаясь
в сладкий зевок,
народу на улицах под вечер
мало,
но меньше всего —
у Квиринала.
Распахиваются
Квиринала
ворота
и слуху
и взгляду
внезапный ожог —
в петушьих перьях
дежурную роту
серебряный
выпевает
рожок!
И вдруг
(без всяких острот!)
оркестр
играет фокстрот.
— Ля-ля-ля!
Ля-ля-ля!
— Охраняйте
дворец
короля!
Это не шутка,
не вольность даже
и — не советский шарж.
Два раза в сутки
при смене стражи —
так звучит
королевский марш!
Постойте, капитаны,
недолго тлеет трут,
ведь —
в эти же фонтаны
вас перьями воткнут.
И та же
ваша рота,
казармы захватив, —
веселого фокстрота
изменит —
чуть —
мотив!
— Ля-ля-ля!
Ля-ля-ля!
— Занимайте
дворец
короля!
Поскорее бы
перенял
эту музыку
Квиринал.
А то ведь
тритоны
плевать наготове,
ноздри дельфинов,
и те с дыркою:
стоят
и над музыкой этой фыркают!

1927. Рим.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Асеев с женой приехали к Горькому 2 декабря 1927 г. 30 ноября Алексей Максимович сообщал И.А.Груздеву: «Послезавтра приедет Асеев» (Горький М. Полн. собр. соч.: Письма. В 24 т. Т.17. Август 1927 — май 1928. М., 2014. С.101); 27 декабря ему же Горький написал: «Был у меня Асеев, очень понравился» (Там же. С.137).

2 Асеев Н. Собр. соч. В 5 т. Т.5. М., 1964. С.349.

3 Там же. С.266.

4 В Харькове в ноябре 1933 г. состоялось несколько поэтических вечеров Асеева и Кирсанова.

5 Дом государственной промышленности был построен в 1928 г. по проекту ленинградских архитекторов С.С.Серафимова, С.М.Кравца и М.Д.Фельгера под надзором известного советского инженера-строителя П.П.Роттера. Это сооружение и по сей день считается гордостью и визитной карточкой Харькова.

6 ОРФ ГЛМ. Ф.98. Оп. 2. Ед.хр. 163. Публикуется впервые.

7 Асеев Н. Собр. соч. Т.5. С.346.

8 ОРФ ГЛМ. Ф.130. Оп. 1. Ед.хр. 30.

9 РГАЛИ. Ф.2852. Оп. 1. Ед.хр. 595. Л.1.

10 РГАЛИ. Ф.2852. Оп. 1. Ед.хр. 32. Л. 1-2.

11 Государственный музей В.В.Маяковского (ГММ). КП 11582.

12 ГЛМ. КП 50858/9141.

13 ГЛМ. КП 56983/8.

14 Цит. по: Катанян В. Маяковский: Хроника жизни и деятельности. Изд. 5-е / Отв. ред. А.Е.Парнис. М., 1985. С.301.

15 ГММ. Р-324 и Р-325.

16 Давид Давидович Бурлюк (1882–1967) — поэт, художник, один из основоположников русского футуризма.

17 Бывший Театр Ф.А.Корша в Москве (1882–1933) футуристы, как и Мейерхольд, считали образцом театральной рутины.

18 В книге «Разгримированная красавица» Асеев так передает эти слова Маринетти: «Если выбирать между сумасшедшим домом, на который походит для непривычного глаза шум, треск и движение современной улицы европейского города, если, повторяю я, выбирать между сумасшедшим домом и кладбищем, которое до сих пор представляет из себя Италия, я, конечно, выберу сумасшедший дом…» (Асеев Н. Собр. соч. Т.5. С.345).

19 В книге приведен другой вариант этой фамилии: Эскодамэ (Там же. С.344).

20 Семен Исаакович Кирсанов (1906–1972).

21 Телеграмма, передаваемая по подводному кабелю.

22 Местное полицейское управление в Италии.

23 Принцесса (итал. — principessa).

24 В книге «Разгримированная красавица» Асеев пишет, что эти слова в пьесе Маринетти произносит капитан судна.

25 Фрагменты данного стихотворения Асеев приводит в книге «Разгримированная красавица», в главах, посвященных Риму. В «Новом ЛЕФе» (1928. №2, февраль) были напечатаны главки «Рим» и «Колизей» из путевых заметок Асеева под названием «Заграница. (Из дневника путешествия)». В том виде, в котором Асеев послал стихотворение «Королевская музыка» Маяковскому, оно не воспроизводилось. В журнальной публикации есть только строфа: «Идешь и не хочешь мира иного… //… и теплый, пряный лавровый настой». В книге в главе «Рим» напечатана та же строфа, а в главе «Римские фонтаны» с разночтениями напечатано приведенное в письме стихотворение, начиная со строки: «Серыми тучами не опозорено…»

26 Лиля Юрьевна Брик (1891–1978) выехала в Берлин позднее, 14-15 апреля 1928 г.

27 Осип Максимович Брик (1888–1945) — литератор, один из основателей и ведущий теоретик журнала «ЛЕФ».

28 Стрелки итальянской пехоты.

Публикация, предисловие и примечания Е.И.Погорельской

Публикатор выражает искреннюю признательность Л.К.Алексеевой, А.А.Бабенко, А.Ю.Бобосову, З.Г.Годович, А.Е.Парнису, В.Н.Терехиной