Александр АНТОНОВ

Осторожно: двери закрываются

Сны о московском метро

И я бегу в метро, где, у Москвы в плену,

Огромный базилевс залег во всю длину.

Там нет ни времени, ни смерти, ни апреля,

Там дышит ровное забвение без хмеля...

Арсений Тарковский. «Ранняя весна»

Под заботливым присмотром московской художницы Ольги Вельчинской мы совершили опасную и захватывающюю экскурсию по московскому метро, которое нам незнакомо или почти незнакомо. И путеводителем в этой экскурсии нам послужила созданная ею графическая серия с одноименным названием, показанная в выставочном зале журнала «Наше наследие».

Мы узнали о существовании совсем другого метро — сновидческой реальности, реальности мифа; реальности, где миф оплотняется и становится самодовлеющим; реальности, изобилующей хтоническими архетипами, химерами нашей повседневности. Это пространство подземного лабиринта, пространство катакомб, пространство затягивающей инфернальности. Само это место, приближенное к центру земли, чревато порой опасными, порой простодушными парадоксами.

И погружение в этот фантасмагорический мир напоминает нам закомуфлированную инициацию, которая всегда — имитация смерти, аттракцион, связанный с утратой своей личности, образа, пола, возраста (всех ингредиентов идентичности), с узурпированием и отчуждением телесности и любых форм приватности. Здесь плоть присваивается толпой, становится ее — толпы — составной частью. Здесь анатомия превращается в кафкианский гротеск и лишается своей привычной самонадеянности. Здесь сами телесные члены и органы теряют свою компактность и функциональную иерархичность и обобществляются организмом толпы. Здесь, в преддверии вечно движущихся ребристых ступенек (одни повернуты в прошлое, другие в будущее), в стеклянных стаканах, как ископаемые насекомые в янтаре, покоятся зачарованные пожилые принцессы. Здесь вдоль античных колонн бродят потрепанные жизнью, неповзрослевшие красные шапочки пенсионного возраста.

Подземное пространство наделено своей специфической сакральностью, напоминая пространство вывернутого наизнанку и втянутого землей квазиготического собора, наполненного символическими ребусами сталинского постмодерна. Оно населено цвергами, тролями, гастарбайтерами. В его продолговатых нефах тянется, переваливаясь, нескончаемое обобществленное тело под пристальным присмотром бронзово-каменных изваяний местночтимых святых, навечно пребывающих в своей подземной валгалле. И эти фигуры (кто с маузером на бедре, кто с отбойным молотком в деснице, кадуцеями и скипетрами того времени, магическими атрибутами эпохи) — клоны и аватары Минотавра.

Ольга Вельчинская с дотошностью и внимательной щедростью проводит нас по бесчисленным кругам своих миражей.

И, присматриваясь, мы постепенно начинаем узнавать топографию наших собственных снов, ощущать свою родственность этой реальности, начинаем угадывать свое присутствие в этом коллективном теле. Распознаем в нем свои телесные фрагменты — они живут в том мире, и мы чувствуем это по фантомной боли. Нам наконец рассказали наши самые главные сны о нас самих, и мы узнали и полюбили себя такими. Ей удалось показать миры, скрытые от нас покрывалом обыденности: привычное ослепляет, и, чтобы разглядеть в банальности привкус вечности, нужна именно такая оптика.