Журнал "Наше Наследие"
Культура, История, Искусство - http://nasledie-rus.ru
Интернет-журнал "Наше Наследие" создан при финансовой поддержке федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
Печатная версия страницы

Редакционный портфель
Библиографический указатель
Подшивка журнала
Книжная лавка
Выставочный зал
Культура и бизнес
Проекты
Подписка
Контакты

При использовании материалов сайта "Наше Наследие" пожалуйста, указывайте ссылку на nasledie-rus.ru как первоисточник.


Сайту нужна ваша помощь!

 






Rambler's Top100

Музеи России - Museums of Russia - WWW.MUSEUM.RU
   
Подшивка Содержание номера "Наше Наследие" № 106 2013

«В с е г о я и теперь не понимаю»

(Всеволод Мейерхольд и 1936–1940 годы в дневниках А.К.Гладкова)

Писать историю такой, какой я люблю читать ее — вот вся моя писательская система.

Ламартин

Драматург, поэт, мемуарист и эссеист Александр Константинович Гладков (1912–1976) даже историкам литературы до настоящего времени остается мало известен.

Такое утверждение может показаться странным. В самом деле, автор пьесы «Давным-давно», которая битковыми аншлагами прогремела еще в первый военный год, а после экранизации в 1962 г. Эльдаром Рязановым превратилась в героическую комедию «Гусарская баллада» (поручик Ржевский, подобно Чапаеву и Штирлицу, стал героем серии анекдотов1); и еще автор книги о Мейерхольде, чью дружбу и доверенность совсем юный Гладков сумел заслужить, воспоминаний о Пастернаке, с которым Гладков был в эвакуации в Чистополе, — блестяще написанных, умных, глубоких и честных, — разве всего этого мало?

И все же истинный масштаб творческого диапазона Александра Гладкова остается пока скрытым. Людям трудно преодолевать сложившиеся стереотипы. «Сейчас бы помереть, и станешь легендой, и постепенно все издадут, что написал, и приятели будут писать воспоминания о чудаке и светлой личности, а я и не светлая личность, и не чудак, а человек, очень много думавший и очень много намеревавшийся сделать и очень мало сделавший, любивший жизнь больше славы и успеха», — писал Гладков в дневнике в январе 1964 г.

«Давным-давно», написанная на одном дыхании и всю жизнь приносившая Гладкову материальный минимум, обеспечивавший скромную жизнь (о достатке говорить не приходится)2, не стала шагом на пути превращения его в бойкого драматурга-драмодела, как случалось со многими. Гладков в последние десятилетия жизни мечтал создать грандиозную книгу мемуаров, охватывающую полвека — с 1920-х по 1970-е гг. Он обладал необходимыми для этого качествами: историческим мышлением, умением анализировать, способностью замечать и фиксировать на первый взгляд мелкие, незначащие и частные детали, факты, характеры, словечки, а не отмахиваться пренебрежительно от них, как зачастую делали «маститые» историки («я не признаю историю без подробностей», — писал он). Однако осуществить это Гладкову не довелось. Несколько десятков томов его дневника — лишь подступ к этому предприятию.

Родился Александр Гладков 17 (30) марта 1912 г. в городе Муроме. Отец будущего писателя Константин Николаевич Гладков — инженер, участник Мировой войны, последний городской голова Мурома (до июня 1918 г.). Окончил Муромское реальное училище, учился в Петербургском технологическом институте; в 1903 г. за участие в студенческих волнениях был выслан в родной город под надзор полиции. Затем продолжил учебу и, вернувшись в Муром, объединил вокруг себя местную интеллигенцию. В 1913 г. он организовал выпуск первой в городе ежедневной газеты «Муромский край». Мать — Татьяна Александровна, дочь муромского врача Доброхотова, окончила Александровский институт благородных девиц в Петербурге. Страстно любила театр и эту любовь передала сыну. В доме Гладковых нередко устраивались домашние спектакли. Родители Гладкова любили книги, и у них была большая и хорошо подобранная библиотека. В 1924 г. семья переехала в Москву.

В 1920-х Гладков становится завзятым театралом — и чуть позже — замечательным критиком, написавшим, как ни странно, очень мало критических работ. Тонкие замечания о книгах разбросаны по многим его статьям и очеркам. Он был удивительным читателем; если уместен такой эпитет — читателем профессиональным. Особую страсть книгочей и библиофил испытывал к той части русской культуры, которая была отсечена от родины железным занавесом. Поехав в Ригу в январе 1948 г., для того чтобы присутствовать на премьере переведенной на латышский «Давным-давно», он получил редкую возможность удовлетворить свои запретные желания. Он записал 20 января:

«У книжника Кузьмицкого, сектанта и спекулянта, и у какого-то старого адвоката, распродающего остатки когда-то, видимо, отличной библиотеки (все книги в переплетах и с тиснением на корешках), купил 43 тома. В том числе 4 книги Бунина, 2 — Шмелева, 2 — Тэффи, 3 — С.Волконского, 3 — Крымова, Бальмонта и др. Алданова не достал ничего. Еще купил 50 томов “Современных записок”. Весь мой номер завален книгами. Еще купил 14 пластинок Вертинского. Денег не хватило. Остался должен Кузьмицкому, обещав из Москвы перевести».

А следом за этим характерная запись от 22 января:

«Еду. В поезде приступ страха, не совсем беспричинного. Я не паникер, но после лета 37-го и весны 39-го такого со мной не было. Уверенность в слежке, в том, что меня ждут на вокзале в Москве и все прочее. Страшноватая ночь. Браню себя за приобретенье книг, за эту поездку, которая кажется мне роковой.

Из Москвы ехал с одним чемоданом, а в Риге пришлось купить еще один, вместительный».

В Москве последовали обмены с другими книголюбами (А.К.Тарасенковым, Н.Д.Волковым) парижскими и берлинскими изданиями. Война, в числе прочих трофеев, вместе с патефонами, отрезами и сервизами, принесла из-за границы и такие книги.

18 февраля 1948: «Читаю Сирина “Подвиг”. Хорошо! Как художник, Сирин сильнее всех из зарубежников и должен быть поставлен прямо вслед за Буниным. “Защита Лужина” — книга с проблесками гениальности. Куприн и Шмелев в эмиграции — настоящие рамолики. Даже Наживин литературно пристойней их. Симпатичен, хотя и не очень талантлив, Осоргин.

Прочел, взяв у Тарасенкова, “Некрополь” Ходасевича. Великолепная книга! Умно и интересно, хотя и с оттенком сплетни <...> Лучший очерк о Горьком. Он написан с нескрываемой горечью и без привычной для Х. злости. Я бы очень хотел иметь эту книгу в своей библиотеке <...>

Проза Сирина действует на меня возбуждающе — хочется писать самому. Это третий роман С., который я читаю, а впереди еще пять (в журналах)».

10 августа: «Встревоженный Сережа Ларин. В Риге арестован книжник Кузьмицкий. Перебираем возможные варианты и успокаиваем себя. Я иду проводить его. Расстаемся на углу улицы Фрунзе и Моховой. Остается холодок тревоги. Но мало ли было такого за все эти годы!»

15 августа: «Глупая история с книжниками-спекулянтами. Ссора. Милиция. Опрос. Мне это рассказывает испуганная Валя Осипович. Успокаиваю ее. Павел Шеффель вел себя, как идиот. И все же неприятно».

Оттуда же, из ненависти к предписаниям сверху, что дозволяется читать, а что нет, к строго дозированной и вдобавок лживой информации — сохранившееся до конца жизни ежедневное слушание Би-би-си и «Голоса Америки». В начале 1948-го передачи еще не глушились. В центре внимания — события в Чехословакии, в июне — разрыв с Тито и Югославией. Одновременно успешный драматург рыщет по ЦПКиО им. Горького, совсем как в юности «снимает» девушек на аллеях… «Почти ничего не делаю. В голове одни бабы и книги...» (26 июня 1948). Иногда срывается в гусарский загул:

27 июля 1948. «Снова каждый день с Мишей Светловым. Почти живу у него, пока нет Радам3. Как мы остались без гроша, и Миша пошел играть на деньги на бильярде в Клуб писателей. И выиграл. История приглашения нас Сулейманом Рустамом в “Арагви”. Он просит обязательно пригласить девушек. Зовем из наших запасников. Грандиозный кутеж в большом кабинете в “Арагви”. С.Рустам разошелся и вызвал в кабинет оркестр и сам плясал со столовым ножом в зубах. Миша отводит меня в сторону и просит помочь Рустаму проверить счет. И тут вдруг оказывается, что у Рустама нет денег. Он рассчитывал на нас. А мы поняли, что это он нас пригласил. Краткое совещание с Мишей, и я ухожу потихоньку к живущему неподалеку Пете Туру за деньгами, а Миша ждет меня и занимает общество. Счет огромный. Я возвращаюсь через полчаса, и расплачиваемся. Провожаем девушек и Рустама в гостиницу “Москва” и идем ночевать к Мише».

Отсюда безденежье. Гладков пытается сохранять хорошую мину при плохой игре, но удается это с трудом. В дневнике записи о прохудившихся ботинках. 27 сентября 1948 г. читаем: «Катастрофически нет денег. Нет уже завтра на обед. И не знаю, что делать. Как это надоело».

Вот еще несколько записей конца сентября 1948 г.:

22 сентября: «На днях произошел странный случай, о котором я сначала не хотел писать.

Но все время думаю об этом.

Меня вдруг вызвали в нашу милицию в военный стол. Я старый белобилетник и пошел, недоумевая. Предъявил свои документы. Меня попросили подождать. Я сел на стул в коридоре и стал ждать. Несколько человек в форме и штатские проходили из одной двери в другую и внимательно оглядывали меня. Потом из комнаты, где военный стол, вышел человек и сказал, что я могу идти домой, что произошла ошибка.

Я ушел, но у меня осталось ощущение, что меня кому-то показывали. Людям из оперотдела или агентам. И не могу от этого отделаться».

Перепечатывая набело свои дневниковые записи 1948 г., Гладков так закончил запись 30 сентября:

«Умер Качалов. Я его когда-то очень любил и “У врат царства” видел, наверно, раз двадцать. И все остальное, что он играл с 1925 года, видел по несколько раз.

Вечером захожу в театр. Сижу у Лобанова. Администратор Генессин приносит мне на подпись оттиски афиши. Потом заходим с Гущанским в кафе “Националь”. Пьем немного. С нами сидит В.Ардов.

Сейчас сяду писать футбольные куплеты для капустника. Тункель только что звонил, напоминал...

Э т о й н о ч ь ю я б ы л а р е с т о в а н...»4

Создававшееся «органами» крупное дело «книжников» намеревались как-то связать с разоблачением «антипатриотической группы критиков» и последовавшей «космополитической» кампанией, окончившейся разгромом Антифашистского еврейского комитета и «делом врачей». По неизвестным нам причинам громкий процесс не состоялся, и 10 лет автор «Давным-давно» получил за «хранение антисоветской литературы», даже без отягощающего довеска «…и распространение». Отсидел Гладков шесть лет вместо десяти. Создал лагерный театр и был в нем режиссером. Умудрялся и в лагере вести дневник, к которому позже написал такую преамбулу:

«Я всегда отличался одной особенностью: меньше всего мне хотелось писать, когда я сидел за своим собственным письменным столом, мне никто не мешал, а в машинку была вставлена свежая лента и белый лист бумаги. Но стоило только мне оказаться где-нибудь в самых неподходящих условиях для занятий литературой, как мне страстно начинало хотеться записывать. Пустые бесплодные дни в условиях идеальных для работы и куча записок на клочках бумаги сломанным огрызком карандаша, сделанных на ходу, в дороге, между делом и разговорами. Попав в лагерь, я с первых же дней стал писать. Это был дневник хаотичный, нерегулярный, отчасти зашифрованный, иногда в рифмах. Большую часть этих записей мне удалось сохранить. В них есть пробелы, но сравнительно немного. Тут описана вся моя история: почти шесть лет день за днем. Я не знаю, интересно ли читать это все подряд: моя лагерная эпопея была сравнительно благополучной, но все равно это была неволя, тюрьма, тупик, пропасть. Но и на дне этой пропасти жили люди: у них был странный, но устоявшийся быт, черты которого я почти инстинктивно захотел запечатлеть в скупых и обрывистых записях. На то, что я много пишу, никто не обращал внимания. В лагерях все много пишут — жалобы, заявления, апелляции, ходатайства, письма, “ксивы” и т.п. Жалоб и заявлений первые пять лет я не писал, но зато писал дневник. Вот он передо мной. Я не изменил ни одного имени, ни одного названия местности, ни одной даты — ведь я же не собираюсь его печатать».

И вот мало-помалу дневники А.К.Гладкова начинают появляться на свет… За последние двадцать лет о том страшном и загадочном времени, — мы имеем в виду, прежде всего, конец тридцатых годов, — опубликовано множество самых поразительных свидетельств, и нынешнему читателю все те ужасные подробности политической жизни страны достаточно известны, не будут для него новыми. Но переживания и раздумья смятенного человека, оказавшегося их очевидцем и участником, подробнейшая фиксация поведения и поступков людей в складывающихся обстоятельствах, — это делает гладковский дневник неоценимым документом.

Дневник Гладков вел первоначально в разнокалиберных тетрадках, иногда на отдельных листках. В годы «большого террора» время от времени отвозил накопившиеся записи на дачу в Загорянку, где жили родители, и его мама прятала их. Лагерные записи он сумел вывезти на волю. Примерно с 1954–1955 гг. Гладков начинает вести дневник на машинке5. Одновременно с ежедневными записями он перепечатывает раннюю часть дневника, попутно редактируя ее.

Тут возникает неизбежный вопрос о степени аутентичности перепечатанных записей первоисточнику. Насколько дневник до 1954 г., когда он стал действительно синхронным, подвергся обработке? Выясняется, что это «авторедактирование» было весьма значительным. Перебеляя дневник, Гладков рукописные оригиналы, как правило, уничтожал, но небольшое количество записей случайно сохранилось. Они подтверждают высказанное мнение.

Среди знакомых Гладкова были двое, с которыми у него сложились особо доверительные отношения. Это Борис Пастернак и Всеволод Мейерхольд, о них он написал отдельные воспоминания (см.: Гладков А. К. Встречи с Пастернаком. М.: АРТ-ФЛЕКС, 2002; Он же. Мейерхольд. М.: СТД РСФСР, 1990. Т. 1-2). С 1933 по 1936 г. Гладкову довелось заведовать Научно-исследовательской лабораторией (НИЛ) при Государственном театре имени Вс. Э. Мейерхольда (ГосТИМе) 6. Задачей лаборатории было фиксировать и обобщать режиссерские методы Мастера. В НИЛ стекались стенографические записи репетиций, статистические материалы, фото спектаклей и другие архивные материалы.

Для настоящей публикации отобрана часть дневников А.К.Гладкова7, связанная с его работой в ГосТИМе и тесным общением с Мейерхольдом. Фоном проходит исключительно, если не чрезмерно, насыщенная личная (в смысле, эротическая) жизнь молодого человека, наложенная на политическую, культурную, бытовую жизнь Москвы 1930-х гг. Профессиональными историками многие мелкие детали, подмеченные Гладковым, как правило, не фиксируются, подобным «сором истории» они не интересуются. А жаль. Где, например, можно узнать, что пружинные весы со стрелкой в продовольственных магазинах первоначально были немецкого производства и появились после советско-германского пакта 1939 г., а до этого взвешивали на весах с гирьками и двумя уточками?8 Или что результатом того же пакта, наряду с постановкой Эйзенштейном в Большом театре любимой оперы Гитлера «Валькирия», стало издание в Германии «Тихого Дона»?

Дневники Гладкова печатаются по архивным источникам (РГАЛИ. Ф. 2590. Оп. 1. Д. 77–81, со значительными сокращениями). Полная авторская машинопись, как сказано, состоит из 60-ти томов, по 200-300 машинописных страниц в каждом, где запись занимает обычно от половины до полутора листов плотной машинописи, через один интервал, не считая вклеенных газетных заметок и статей, театральных афишек и т.п. печатного материала. Мы исключили большинство любовных линий, шедших в жизни Гладкова параллельно, оставив для примера лишь несколько; не стали включать подробные пересказы или цитирования газетных статей, повторы одних и тех же сюжетов, к которым Гладков возвращался несколько раз. Завершится публикация временем окончания работы над пьесой «Давным-давно». Об истории создания пьесы, ставшей, по мнению современников, «пьесой навсегда», Гладков написал в 1972 г. отдельный мемуар, несколько раз печатавшийся как в журнальной версии, так и в гладковских посмертных сборниках (Поздние вечера. М., 1986; Не так давно. М., 2006).

Знаком купюры обозначены пропуски в пределах одной записи. В тех случаях, когда пропускаются целиком один или несколько дней, это специально не оговаривается.

В заключение несколько слов о высказанной в воспоминаниях Эльдара Рязанова «Неподведенные итоги» (М., 1995) версии о том, что-де Гладков воспользовался чужим трудом, получив пьесу «Давным-давно» от неизвестного автора в тюрьме, где он сидел в 1940 г. за хищение книг из Ленинской библиотеки. Заметим, к слову, что в тюрьме в 1940 г. Гладков не сидел, и точка зрения Э.Рязанова остается только частной точкой зрения, о чем он, собственно, и пишет:

«… я не преследую здесь никаких целей, кроме того, чтобы поведать о том, с чем столкнулся, чему был свидетелем. Я, как вы понимаете, сам ни на что не претендую. Я знаю точно лишь одно: пьесу “Давным-давно” написал не я. Во всем моем рассказе только предположения, домыслы, догадки. Здесь ничто не опирается на реальные доказательства. В суде, наверно, подобный иск не приняли бы. Может, я прав в своих подозрениях, а может, оклеветал достойного человека. Не знаю. И тем не менее собственная точка зрения у меня имеется.

Скорее всего, за этой загадочной историей кроется трагедия, каких случалось немало в наше жестокое время. Думаю, и, конечно, бездоказательно, что Гладков получил эту пьесу в тюрьме от человека, который никогда не вышел на свободу. Можно представить еще более страшную версию, что автор выжил, но понял, что никогда не сможет подтвердить, доказать, обосновать своего права на пьесу, и промолчал всю оставшуюся жизнь.

Во всяком случае, в чужое произведение возможно так вжиться, что оно станет казаться собственным. Я по себе знаю — такое вполне вероятно. Ведь я насквозь пропитался духом, стилем, языком, образами пьесы во время постановки. Она вошла буквально во все мои поры. О подобном вживании в чужое произведение, возможно, говорит и опыт Михаила Шолохова. Впрочем, я и здесь ничего не утверждаю.

Так кто же все-таки подлинный сочинитель замечательной, можно уже сказать, классической пьесы “Давным-давно”? На всем этом лежит покров тайны.

Может быть, время еще разрешит печальную загадку. Хотя, думается, секрет этот так и останется неразгаданным...»

Позволю и себе высказать свою точку зрения. Слух, не имеющий под собой почвы, не заслуживает никакого доверия. Стихи Гладков писал всю жизнь, они даже в антологию Евтушенко «Строфы века» попали, так что утверждать, что, кроме «Давным-давно», у него нет ни одной рифмованной строки, неверно. Не стоило Эльдару Александровичу, даже при всех оговорках, реанимировать эту «печальную загадку», смущая незрелые умы «малых сих»…

Примечания

1 К признакам истинной славы, которую нельзя подделать, надо отнести то, что были выпущены сигареты с фотографией на пачке: «корнет» Азаров — Лариса Голубкина и поручик Ржевский — Юрий Яковлев, оба в гусарском обмундировании. Вместе с тем, при оглушительной популярности рязановской картины, имя автора сценария запомнили единицы.

2 Иногда встречаются ошибочные утверждения, что Гладков получил Сталинскую премию за «Давным-давно» (у пьесы было и другое название: «Питомцы славы»). Так сказано, например, в биографической справке о нем в евтушенковской антологии «Строфы века». Путаница связана с тем, что в 1943 г. Сталинскую премию получил режиссер А.Д.Попов за постановку «Давным-давно» в ЦТКА. Автор же премией отмечен не был, напротив, другая его пьеса «Новогодняя ночь» резко критиковалась во время «проработочной» кампании 1946 г., коснувшейся, в частности, журналов «Звезда» и «Ленинград» (постановление ЦК ВКП(б) от 14 авг.), репертуара драматических театров (постановление от 26 авг.) и кинофильма «Большая жизнь» (постановление от 4 сент.).

См. также об этом в примеч. к тексту дневника.

3 Родам Ираклиевна Амирэджиби (1918–1994) — жена М.А.Светлова, старшая сестра грузинского писателя Чабуа Амирэджиби, автора романа «Дата Туташхиа».

4 Эта запись служит подтверждением того, о чем мы пишем далее — т.е., что ранние записи дневника редактировались Гладковым после его освобождения в 1954-м.

5 Приобретя гэдээровскую «Эрику» — лучшую по тому времени портативную пишущую машинку, — Гладков практически каждый вечер заполнял одну-две страницы плотным, через один интервал, текстом, описывая события прошедшего дня.

6 Гладков вспоминал: «Первая моя должность в ГосТИМе — именовалась “научный сотрудник”. Потом я назывался заведующим научно-исследовательской лабораторией (НИЛом), исполняющим обязанности завлита, преподавателем техникума его <Вс. Мейерхольда. — С.Ш.> имени, литературным секретарем и режиссером-ассистентом» (Гладков А.К. Не так давно: Пять лет с Мейерхольдом. Встречи с Пастернаком. Другие воспоминания. М., 2006. С. 42-43. Далее сноски на это издание даются сокращенно: Гладков, с номером страницы).

7 Всего Гладков оставил 60 томов перепечатанных на машинке дневников, плюс некоторое количество разрозненных рукописных записей.

8 Эта деталь осталась в одной из сделанных в тексте купюр; тем не менее важно, что Гладков отмечает и такую, казалось бы, малозначительную бытовую мелочь.

Предисловие Сергея Шумихина

А.К.Гладков. Сентябрь 1930 года. РГАЛИ. На обороте: «Ударная бригада МХТ 1-го на Тракторном з-де. Специальный корреспондент “Рабочего и искусства” А.Гладков пишет очерк»

А.К.Гладков. Сентябрь 1930 года. РГАЛИ. На обороте: «Ударная бригада МХТ 1-го на Тракторном з-де. Специальный корреспондент “Рабочего и искусства” А.Гладков пишет очерк»

Н.П.Ульянов. Портрет В.Э.Мейерхольда в костюме Пьеро (1908). Репродукция с дарственной надписью В.Э.Мейерхольда А.К.Гладкову: «Новому другу, которого я не хотел бы (никогда!) потерять. Т. Гладкову, Александру Константиновичу с приветом и благодарностью В Мейерхольд 6 IX 35». РГАЛИ

Н.П.Ульянов. Портрет В.Э.Мейерхольда в костюме Пьеро (1908). Репродукция с дарственной надписью В.Э.Мейерхольда А.К.Гладкову: «Новому другу, которого я не хотел бы (никогда!) потерять. Т. Гладкову, Александру Константиновичу с приветом и благодарностью В Мейерхольд 6 IX 35». РГАЛИ

Детская фотография А.К.Гладкова. 1910-е годы. РГАЛИ

Детская фотография А.К.Гладкова. 1910-е годы. РГАЛИ

В.Алтуфьев. Портрет А.К.Гладкова. 1949. РГАЛИ. На обороте: «Мама, милая! Поздравляю тебя и папу с Новым 1950 годом! Будьте здоровы, мои родные. Ал. Гладков». Под рисунком: «Рисовал в конце ноября 1949 года художник Алтуфьев на Комендантском лагпункте. Мне удалось переслать рисунок маме к новому 1950-му году. Нашел его в ее бумагах»

В.Алтуфьев. Портрет А.К.Гладкова. 1949. РГАЛИ. На обороте: «Мама, милая! Поздравляю тебя и папу с Новым 1950 годом! Будьте здоровы, мои родные. Ал. Гладков». Под рисунком: «Рисовал в конце ноября 1949 года художник Алтуфьев на Комендантском лагпункте. Мне удалось переслать рисунок маме к новому 1950-му году. Нашел его в ее бумагах»

Исполнители пьесы А.К.Гладкова «Давным-давно» в Орловском театре. 1955. В центре — А.К.Гладков. РГАЛИ

Исполнители пьесы А.К.Гладкова «Давным-давно» в Орловском театре. 1955. В центре — А.К.Гладков. РГАЛИ

А.К.Гладков. Дневниковая запись от 5 апреля 1936 года. Автограф. РГАЛИ. «Сегодня читал для “Жанны” — “Клерамбо” Р.Роллана. Читал с трудом, беспрерывно раздражаясь на красноречивый слог, на бесконечное количество слов, на все это дешевое проповедническое изящество выражений, которое дальше от художественной литературы, чем натуралистическая инвентаризация предметного мира. Какая страшная вещь в искусстве мысль, если она не облечена в предметный образ. Как великолепно бесстрастие Хемингуэя, — его, если можно так сказать, опаленное бесстрастие»

А.К.Гладков. Дневниковая запись от 5 апреля 1936 года. Автограф. РГАЛИ. «Сегодня читал для “Жанны” — “Клерамбо” Р.Роллана. Читал с трудом, беспрерывно раздражаясь на красноречивый слог, на бесконечное количество слов, на все это дешевое проповедническое изящество выражений, которое дальше от художественной литературы, чем натуралистическая инвентаризация предметного мира. Какая страшная вещь в искусстве мысль, если она не облечена в предметный образ. Как великолепно бесстрастие Хемингуэя, — его, если можно так сказать, опаленное бесстрастие»

 
Редакционный портфель | Подшивка | Книжная лавка | Выставочный зал | Культура и бизнес | Подписка | Проекты | Контакты
Помощь сайту | Карта сайта

Журнал "Наше Наследие" - История, Культура, Искусство




  © Copyright (2003-2018) журнал «Наше наследие». Русская история, культура, искусство
© Любое использование материалов без согласия редакции не допускается!
Свидетельство о регистрации СМИ Эл № 77-8972
 
 
Tехническая поддержка сайта - joomla-expert.ru