«Верь нелицемерной к тебе любви Толстова»

 

Из писем графа Ф.И.Толстого князю П.А.Вяземскому

 

Граф Федор Иванович Толстой (1782–1846), по прозвищу Американец, — одна из наиболее колоритных фигур российской истории первой половины XIX века. Его биография окутана вымыслами и легендами. У него была репутация «картежного вора», сумасбродного кутилы, бретера и дуэлянта, отправившего на тот свет немало ни в чем не повинных людей. Л.Н.Толстой назвал своего двоюродного дядю человеком «необыкновенным, преступным и привлекательным». По крайней мере дважды писатель обращался к его образу. Граф стал прототипом старшего Турбина в повести «Два гусара» и Долохова в «Войне и мире». А.И.Герцен, знавший Американца, утверждал, что граф Федор Толстой «превратил свой дом в игорный, проводил все время в оргиях, все ночи за картами, и дикие сцены алчности и пьянства совершались возле колыбели маленькой Сарры (дочери. — Е.Б., Т.Л.). Говорят, что он раз, в доказательство меткости своего глаза, велел жене стать на стол и прострелил ей каблук башмака»¹. Яркий образ Толстого-Американца нашел отражение и в произведениях А.С.Пушкина, А.С.Грибоедова и других знаменитостей.

С бесстрашным офицером, участником первого российского кругосветного путешествия И.Ф.Крузенштерна, героем шведской кампании и сражений с Наполеоном дружили и приятельствовали многие выдающиеся современники, в их числе П.А.Вяземский, А.И.Тургенев, В.А.Жуковский, К.Н.Батюшков, Е.А.Боратынский, В.Л.Пушкин, Д.В.Давыдов, И.И.Дмитриев, П.Я.Чаадаев. П.А.Вяземский создал психологически глубокий портрет своего друга в послании 1818 года «Графу Ф.И.Толстому»:

Американец и цыган,
На свете нравственном загадка,
Которого, как лихорадка,
Мятежных склонностей дурман
Или страстей кипящих схватка
Всегда из края мечет в край,
Из рая в ад, из ада в рай!
Которого душа есть пламень,
А ум — холодный эгоист;
Под бурей рока — твердый камень!
В волненьи страсти — легкий лист!²

 

Целых три десятилетия граф Федор Иванович Толстой коротко приятельствовал с князем Петром Андреевичем Вяземским. За время «тесной, горячей дружбы» (Павел П. Вяземский) они, то разъезжаясь в разные стороны, то живя по соседству, написали друг другу множество писем и записок. Этот долгий эпистолярный диалог, сохранившийся далеко не полностью, с одной стороны, является памятником культуры той эпохи, с другой — тем документальным материалом, который содержит не мифологизированные, а достоверные сведения о занятной, насыщенной, порой трагичной судьбе георгиевского кавалера полковника графа Ф.И.Толстого.

Значительная часть беспокойной жизни графа Толстого-Американца прошла в тиши и уединении его подмосковного сельца Глебово (ныне деревня Глебово Истринского района), где, возможно, бывал и его добрый друг князь Петр Андреевич. Сегодня только вековые деревья, сохранившиеся от усадебного парка, да живописные берега речки Маглуши помнят то далекое время.

Материалы переписки П.А.Вяземского и Ф.И.Толстого в 1880-е годы собрал сын Вяземского Павел Петрович, намереваясь, по-видимому, опубликовать их в одном из исторических журналов, однако публикация по каким-то причинам не состоялась. Ниже публикуется малая часть указанного корпуса — одиннадцать избранных писем Американца. Первое печатаемое послание было написано в самом начале дружества, в 1818 году, последнее же — в июне 1846 года, то есть незадолго до кончины графа; остальные относятся к 1830–1840-м годам. Эти письма находятся в так называемом Остафьевском архиве (РГАЛИ. Ф.195. Оп.1. Ед.хр. 1318. Л. 6-8об., 68-69, 71-72об., 87-88об., 110-111, 113 и об., 117; Ед.хр. 2863а. Л.3 и об., 6-7), там же сохранились письма и записки князя П.А.Вяземского графу Ф.И.Толстому, которые не связаны с публикуемыми письмами и поэтому не включены в данную подборку.

Письма публикуются с незначительными сокращениями (опущены повторы, трудночитаемые или малопонятные фрагменты текста и т.д.), обозначенными знаком купюры. В публикации сохранены отдельные особенности вычурной орфографии Ф.И.Толстого, а разнообразные авторские выделения в текстах (подчеркивания, слова, написанные прописными буквами, и т.д.) унифицированы и передаются курсивом. В связи с тем, что Ф.И.Толстой не имел обыкновения указывать год создания многих своих дружеских посланий, кое-где они датированы князем П.П.Вяземским, иногда ошибочно. При подготовке к публикации датировки писем были уточнены (в ряде случаев предположительно) по содержанию.

 

 

¹ Герцен А.И. Собр. соч. В 30 т. М., 1956. Т.8. С.243.

² Вяземский П.А. Соч. В 2 т. М., 1982. Т.1. С.88.

 

 

 

1

 

Москва. Ноября 23-го 1818. Лутче поздно, нежели никогда.

 

Давно получил я первое письмо твое¹, любезной мой Вяземской! Не отвечал на оное, вот сему причины; они могут даже приняться законными извинениями. Стечение разных мелких домашних неудовольствий, ничего не значущих порознь, но, взятые вместе, достаточны были к совершенному стеснению сердца, души и ума. К тому же между первым твоим письмом и эпистолой² разнесся слух о выезде твоем из Варшавы³. В течение сего же времени я оплакал смерть отца⁴, которого любил хотя только по крови, как любят и все твари обитаемой нами планеты виновников бытия своего, но любил искренне. Потом, — потом я был на краю пропасти, видел беду вблизи и, не зная меру сил своих, не знал, буду ли иметь довольно твердости перенести жестокость грозящего удара; с каждым часом, вечностию поглощенным, я ожидал последнего часа боготворимой мною старшей моей дочери⁵. Положение ужасное! Вот тебе, мой милой, любезной Вяземской, притчины и истинные, и единственные моего молчания. Ибо,

По голове Толстой побочной,
По брюху истинной Толстой,
На дружбу, право, парень прочной,
Хоть в прочем человек пустой.

 

Приступим к статье поваренной или, справедливее сказать, поварской, как к статье первенствующей. Как ты, с твоим умным умом, хочешь иметь повара за тысячу рублей! Ты, право, об поваре говоришь, как бы можно было говорить об губернаторе, сенаторе — и так далее. Нет, любезной Вяземской! Естьли бы так было легко быть поваром, как ты говоришь, думаешь, конечно бы, Е.И.Оленин⁶ не был губернатором; есть-ли бы так легко было быть поваром, неужели Барановы⁷, Багратионы⁸ с собратией заседали бы в Правительствующем Сенате! Нет, Вяземской, за невозможное и не берусь. Мы не в том веке живем, чтобы за тысячу рублев можно было нанять одну токмо честность; в поваре же, сверх сей потерянной добродетели, нужно: Гений, которой ниже опытностию не обретается; просвещение, на которое потребны неусыпное старание, долгое время и проч., проч. Вот тебе в черствой прозе сухой отказ на прекрасную твою стихотворную просьбу⁹.

Я видел Варшаву мельком — и потому ожидал, что она обильнее будет в средствах рассеяния, особливо человеку, которой не пропускал Майковского Феатра¹⁰ и вечеров Эрмафродиты Александровны Волковой¹¹. Знаю Левецкого¹², — и вижу тебя, слышу тебя с твоим похабно-заливным хохотом; им, брат, можно повеселиться и в одиночку, он хорош! А для тебя, яко наблюдателя, и полезен. И тако, у тебя в Варшаве есть хоть: pour le ventre^12а, а у нас в Москве

 

Ni pour le ventre, ni pour la tкte^12б

Поверь ты мне, что вовсе нет.

 

Дай боже, чтобы судьба устилала путь твой к почестям коли не розами (которые, впротчем, без шипов не растут), то, по крайней мере, мягким дерном или, простее сказать: дай бог, чтобы глупости, мерзости службы нашей не набили тебе оскобины; вот искреннее мое желание! Ибо я люблю тебя, привержен к отечеству — ты, может, спросишь, да где оно? — в сердце каждого благородного, прямо благородного человека. Боюсь, чтобы ты на ето не сказал, что отечество наше меньше Саксонского королевства.

Меркурием Эпистолы твоей был творец Буянова¹³, он восхитился ею до поту лица своего; но ето была бы похвала слабая, ибо несколько лет, как Василий Львович все потеет. Послание истинно прекрасно, как все, что родилось от пера твоего, т.е. куча ума, едрионые мысли, которые всегда служат отличительной чертой твоего таланта. Я крепко тебя благодарю, по милости твоей я буду второй Толстой, имя коего предано потомству («Петриада» Ломоносова¹⁴). Благодарю тоже за зделанную мне честь насчет способности моей чувствовать цену изящным произведениям ума человеческого; хотя я и без образования, но точно,

Ценю Вольтера остроту,
Подобен ум его Протею;
Талант Женевца¹⁵ прямо чту,
Подчас о бедняке жалею.
Благоговею духом я
Пред важным мужем Кондильяком¹⁶…
Скажу: морочить не любя, —
Я более знаком с коньяком¹⁷.

 

Коньяк, признаюсь, по скудости таланта поставлен только для рифмы. Четверть месяца назад ето была и рифма, и правда. Об важной сей перемене скажется ниже, в своем месте.

Но ты, талантом столь обильной,
Скажи мне ради хоть Христа,
Для рифмы пусть богатой, сильной,
Но все для слова, для листа,
Но все для одного лишь слова,
За что на жертву осудил
И с доброю душей Толстова
Ты в егоисты посвятил.

 

Точно, любезной Вяземской, мне прискорбно, естьли ты так в прозе обо мне думаешь, обо мне, которой именно во всю жизнь страдал более за грехи ближнего, нежели за собственные свои. Ето точно так, как со мной на днях случилось. Я проигрался, а Кологривой, хорошинькой твой папинька¹⁸, ета говионная кадуха, пустился трезвонить, что я в ету ночь сто тысяч выиграл, — ето вдвое больнее.

Прости, любезной! Пожелав тебе возможных благ, а как егоисты желать не умеют, есть и быть не престану душою и сердцем преданной Толстой.

Княгине Вере Федоровне¹⁹ мое душевное почитание, с прикосновением уст моих к ее ручке. Четырехмесячная, увы!, трезвость и пространство нескольких тысяч верст очистят почтительный мой поцелуй от спиртоватого зловония.

P. S. Разные известия. Здесь Киселев²⁰, Левушка Давыдов²¹, они тебе душевно кланяются. Говорят также, что и А.Орлов²² живет около Москвы, т.е. у Калужских ворот; но мы его не видим. Молва носится, что он с Графиней Анной Алексеевной²³ занимаются изобретением новой любви, средней между сократической и платонической. Я полагаю ее очень забавной, но изнурительной для здоровья.

На днях вышла ссора, или только легкая побранка, у сенатора Мясоедова²⁴ с Графом Ф.А.Толстым²⁵ за четверг, которой вздумал было себе присвоить Мясоедов, но дядя мой доказал: что четверг ему принадлежит уже три года. Дело было в Английском клубе …. Хоть обе стороны разошлись со всеми знаками примирения, но оно искренне не было, ибо вчера, в четверг, и у Мясоедова был четверг. Я был в доме графа Толстого, и у него, кроме жестокого угара и Масальского²⁶, никого почти не было.

Беверлей Гагарин²⁷ носится, как будто после дядюшкина четверга, т.е. как угорелой, по всем улицам и ревнует даже незнакомых, между собой говорящих.

Камер-юнкер С.Ф.Берхман²⁸ на бульваре в конце лета целовал руку Madаme Шульц²⁹.

На сих днях вышереченной Берхман был в театре с Госпожой Шульц в женском платье, а она в мужском. Полиция взяла участие в сем маскараде; но кончилось, к сожалению публики, все довольно благополучно, их заставили в конторе разменяться платьями³⁰. Говорят, что частной пристав на сей раз был из вновь определившихся, а то бы быть одному без штанов, другой без юбки. Шульгин³¹ зделал жестокой выговор полицейскому в несоблюдении казенного интереса. Берхманова жена на мужа косится.

Дядюшка Федор Андреевич получил ключ³²; удивляются, что кусок бронзы, носимой на жопе, сильно подействовал над его головой. Тетушка³³ просила банта³⁴ и, как говорят, получит его, но не прежде смерти Князя Якова Александровича Голицына³⁵, от старых его штанов.

У Алексея Михайловича Пушкина³⁶ завелись было игрецкие пятницы; но как в одну из пятниц он проиграл 4 тысячи рублей, то теперь отыгрывается в шарады, — наша братья перестала ездить, а отличается Василий Львович — щастливой скупости дурак!

У Лунина³⁷ завелись было вторники; но как каждой вторник должен в сложности обойтися около 42 рублей 39 копеек, ему показалось дорого. Он имеет в год 80 тысяч рублей доходу.

Третьего дни за обедом в Английском Клубе Граф Е.И.Морков³⁸ (хотя за обедом ето было совсем и некстати) объявил, что он моется один только раз в неделю, по субботам. Геер изъявил рабское удивление его чистоте и опрятности, а я более не удивляюсь, что в партии, где он играет, дурно пахнет.

Здесь открылась новая секта Алхимистов. Главою оной глава города³⁹. Из простого постного масла делают чистое золото; оттого в Москве в девятом часу не горят фонари, — и коли не режут на улицах людей, то полиция в етом нимало не виновна. …

 

¹ Письмо не сохранилось.

² Ф.И.Толстой, очевидно, имеет в виду адресованное ему стихотворное послание Вяземского (см. в предисловии), датированное 19 октября 1818 г.

³ С весны 1818 г. до апреля 1821 г. князь П.А.Вяземский служил в Варшаве переводчиком Канцелярии Н.Н.Новосильцева.

⁴ Иван Андреевич Толстой — бригадир, предводитель дворянства Кологривского уезда Костромской губернии — скончался 3 ноября 1818 г. в возрасте 70 лет.

⁵ В 1815–1819 гг. у графа Федора и цыганской певицы Авдотьи Тугаевой родились три дочери, старшая — Верочка. В ноябре 1818 г. Вера серьезно болела.

25 июня 1819 г. В.Л.Пушкин писал князю П.А.Вяземскому: «Толстой Американец в большом горе; у него умерли три дочери, и самая большая его фаворитка Верочка» (цит. по: Филин М. Толстой-Американец. М., 2010. С.136).

⁶ Евгений Иванович Оленин (Оленин 1-й; 1774–1827) — генерал-майор, участник многих кампаний конца XVIII — начала XIX в., в том числе войн с Наполеоном. В 1817–1818 гг. был тульским гражданским губернатором.

⁷ Известны, по крайней мере, два сановника, носящих эту фамилию: 1) Дмитрий Иосифович (Осипович) Баранов (1773–1834) — действительный статский советник, сенатор, поэт; 2) Николай Иванович Баранов (1757–1824) — тайный советник, сенатор.

⁸ Вероятно, князь Кирилл Александрович Багратион (1750–1828) — генерал-майор, тайный советник, сенатор.

⁹ Ср. в послании кн. Вяземского: «Мне нужен повар — от Толстого / Я только повара прошу!» («Графу Ф.И.Толстому»).

¹⁰ Речь идет о театре времен Аполлона Александровича Майкова (1761–1838), поэта и драматурга, который с 1802 г. был членом Дирекции зрелищ и музыки. В 1810 г. А.А.Майков был назначен управляющим московскими театрами; позднее его, уже камергера, определили в директоры Императорских театров (1821–1825).

¹¹ Имеется в виду «известная в Москве» Маргарита Александровна Волкова (урожд. Кошелева; 1762–1820) — жена генерал-поручика и сенатора А.А.Волкова. О ней и ее семье см. очерк Вяземского «Грибоедовская Москва» (1875).

¹² По всей видимости, речь идет о Михаиле Ивановиче Левицком (1761 или 1765–1831), генерал-майоре, который с 6 января 1814 г. был комендантом Варшавы. Позднее он, кавалер многих орденов, стал генерал-лейтенантом (1821) и генералом от инфантерии (1829).

^12а Для брюха (фр.).

^12б Ни для брюха, ни для головы (фр.).

¹³ Подразумевается Василий Львович Пушкин; Буянов — персонаж его поэмы «Опасный сосед» (1811).

¹⁴ Вероятно, имеется в виду незавершенная поэма М.В.Ломоносова «Петр Великий» (1756–1761), где неоднократно упоминается граф Петр Андреевич Толстой (1645–1720).

¹⁵ Женевец — Жан Жак Руссо (1712–1778).

¹⁶ Этьен Бонно де Кондильяк (1715–1780) — французский философ-просветитель.

¹⁷ Здесь и ниже обыгрываются строки из послания Вяземского.

¹⁸ Матерью жены П.А.Вяземского, княгини Веры Федоровны, была княгиня Прасковья Юрьевна Гагарина, во втором браке Кологривова (1762–1846). Ее супруг, отставной полковник Петр Александрович Кологривов, «великий хлопотун и делец» (Ф.Ф.Вигель), стал, таким образом, тестем князя, «папинькой».

¹⁹ Княгиня Вера Федоровна Вяземская, урожденная княжна Гагарина (6 сентября 1790 — 8 июля 1886) — жена князя П.А.Вяземского. Старшая дочь генерал-майора Федора Сергеевича Гагарина и Прасковьи Юрьевны, урожденной княжны Трубецкой (см. также в предыд. примеч.).

²⁰ Сергей Дмитриевич Киселев (1793–1851) — полковник лейб-гвардии Егерского полка; в 1821 г. вышел в отставку. Позднее (с 1837 г.) был московским вице-губернатором.

²¹ Лев Васильевич Давыдов (1792–1848) — брат Дениса Давыдова, полковник 7-го Егерского полка, впоследствии генерал-майор.

²² Возможно, имеется в виду Александр Алексеевич Чесменский (1762–1820) — внебрачный сын А.Г.Орлова и сводный брат А.А.Орловой-Чесменской. Ср.: «После смерти родителя он стал управляющим делами графини Анны Алексеевны… Умер он 27 февраля 1820 года в старом доме на Большой Калужской улице, принадлежавшем когда-то его отцу» (Иванов О. Сын Алексея Григорьевича Орлова // Московский журнал. 01.04.2001. URL: http://ruskline.ru/author/i/ivanov_o_a/).

²³ Имеется в виду графиня Анна Алексеевна Орлова (1785–1846) — дочь графа А.Г.Орлова-Чесменского, известная своим богатством, благочестием и благотворительностью; «поклонница архимандрита Юрьева новгородского монастыря Фотия» (Кондратьев И.К. Седая старина Москвы. М., 2007. С.640).

²⁴ Имеется в виду Николай Ефимович Мясоедов (1750–1825) — сенатор.

²⁵ Федор Андреевич Толстой, граф (1758–1849) — тайный советник, сенатор, «страстный антикварий и собиратель всякого рода редкостей» (Ф.Ф.Вигель), дядюшка Федора Толстого-Американца.

²⁶ Предполагаем, что речь идет о князе Андрее Александровиче Кольцове-Масальском (1758–1843) — действительном тайном советнике, сенаторе 7-го департамента Правительствующего Сената. Подробнее о «московском сенаторе» — в письме князя П.А.Вяземского к А.И.Тургеневу от 30 сентября 1819 г. (Остафьевский архив. Т.1. СПб., 1899. С. 318, 645).

²⁷ Возможно, это князь Федор Федорович Гагарин (1786–1863), в ту пору подполковник, известный игрок и дуэлист, шурин П.А.Вяземского. Беверлей — персонаж одноименной пьесы французского драматурга Б.-Ж. Сорена, переведенной на русский язык в конце XVIII в. Это имя стало нарицательным, им награждались заядлые картежники (см., напр., пушкинскую эпиграмму на И.Е.Великопольского).

²⁸ Степан Федорович Берхман (Бергман; ум. 1839) — чиновник Экспедиции кремлевского строения в Москве, впоследствии камергер; был женат на княжне Елизавете Григорьевне Щербатовой.

²⁹ Мария Ивановна Шульц (урожд. Козлова) — жена берейтора колымажного манежа Шульца.

³⁰ В.Л.Пушкин в письме к князю П.А.Вяземскому от 16 ноября 1818 г. описал данное происшествие так: «На этих днях вывели из театра известную берейторшу Шульц. Она приехала в ложу с мужчиною, переодетым в женское платье, и сама была одета странным образом, в бакенбардах, и голова окутана в какую-то салфетку. Ее было отправили в контору, но Берхман вступился: у него с нею большие, говорят, лады». В другом письме к князю, от 10 апреля 1819 г., Василий Львович поведал о продолжении этой истории: «Берхман увез мадам Шульц. Это совершенная правда. Он нанял своей красавице небольшую квартиру близ Запасного дворца, а между тем отделывает ей дом на Поварской. Эта шалость станет ему в копейку, и надобно думать, что жена знает все его проказы. Шульц показывает какие-то письмы, в которых Берхман, уверяя берейторшу в любви своей, подписывается и любовником, и мужем. Каково тебе это покажется?» (Пушкин В. Стихи. Проза. Письма. М., 1989. С. 242, 249).

³¹ Александр Сергеевич Шульгин (Шульгин 1-й; 1775–1841) — генерал-майор, московский обер-полицмейстер с 1816 г. В феврале 1819 г. подал в отставку (Остафьевский архив. Т.1. С.524).

³² То есть стал камергером. Камергерский ключ — как особый знак отличия придворного кавалера — носился на мундире, на бедре с левой стороны, «подле карманного клапана» (Шепелев Л.Е. Титулы, мундиры, ордена. Л., 1991. С.188).

³³ Имеется в виду графиня Степанида Алексеевна Толстая (урожд. Дурасова; ум. 1821).

³⁴ Вероятно, подразумевается орден Святого равноапостольного князя Владимира 4-й степени, который носили в петлице, «с бантом».

³⁵ Яков Александрович Голицын, князь (1748–1821) — бригадир, участник Отечественной войны 1812 г.

³⁶ Алексей Михайлович Пушкин (1771–1825) — отставной генерал-майор, камергер, действительный статский советник, поэт и актер-любитель, дальний родственник А.С.Пушкина.

³⁷ Видимо, речь идет о Николае Александровиче Лунине (1789–1848), камергере, который состоял за обер-прокурорским столом в 7-м департаменте Сената. Позднее он стал тайным советником и шталмейстером. Ср.: «Николай Лунин дает по вторникам обеды…» (из письма В.Л.Пушкина к П.А.Вяземскому от 14 октября 1818 г.; цит. по: Пушкин В. Стихи. Проза. Письма. С.240).

³⁸ Вероятно, имеется в виду генерал-лейтенант Евгений Иванович Морков (Марков) (1767–1828). Возможно также, что здесь описка и Толстой имеет в виду либо «известного екатерининского дипломата» гр. Аркадия Ивановича Моркова (1747–1827), либо его брата, Ираклия Ивановича Моркова (1753–1828) — генерал-лейтенанта, сподвижника Суворова.

³⁹ Скорее всего, речь идет о Михаиле Ивановиче Титове (1767–1835) — московском городском голове с 1814 по 1819 г. В декабре 1815 г. переизбран на второй срок. Купец первой гильдии, коммерции советник (1812), с 1816 г. потомственный дворянин; создатель первой в России ситценабивной фабрики.

 

 

2

 

Тебе благоприятно улыбнулась фортуна, — это молва московская¹, — буде она справедлива, радуюсь. Но будь же и ты моя фортуна, хоть ухмыльнись мне благосклонно; да среди всех скорбей жизни моей улыбнусь и я радостно.

Одолжение, которое я прошу от тебя, любезной мой Вяземской, не постыжусь я назвать благодеянием; ибо я имею привычку каждую вещь называть точным ее именем. К тому ж я прошу о сохранении благосостояния детей моих, — прошу спасти меня от разорения, коим я угружен, — как же таковой поступок назвать, как не благодеянием!

Зная Дмитрия Васильевича Дашкова приятным сообедником жирных и смачных трапез твоих, я вовсе не знаю Министра Дашкова² и посему, не знав, в каком тоне могу писать к Его превосходительству, решился послать формальную покорнейшую прозьбу. Как Министр, Дашков может найти ее длинной; но сие необходимо было к развитию истины. Как литератор, он может принять ее за отрывок, выписанный из новых наших российских романов: Булгарина и Загоскина³. Но что делать, так пишут наши деловые люди! По крайней мере, прозьба сия очищена от подьяческих понеже, которые одне и служат знаками препинания; в ней тоже нет поспеловско-радищевской высокопарности⁴. Самого же меня на трефольную⁵ бумагу не стало. Доказательством грустной истины сей служить может даже сие письмо, в конце только которого я заметил, что, наговорив много, я еще ничего не сказал; ибо не сказал, в чем моя прозьба. Это жалоба на мошенника Завадовского⁶. Поддержи ее, любезной Вяземской, — она справедлива.

Естьли ты сам не в тех отношениях, чтоб настоятельно просить Дашкова Министра, то напусти на него Жуковского. Я слышал, что оне тесно связаны.

Я не счел совместным расжалобливать в формальной прозьбе Дашкова моим стесненным положением; но тебе могу сказать, что оно ужасно. Я мог с довольным равнодушием отказать себе шампанское; но естьли вынужденным найдусь отказать себе в воспитании детей, — я буду истинно нещастлив.

Прости, худо или хорошо примется прошение мое, уведомь откровенно. Верь нелицемерной к тебе любви Толстова.

Глебово. Апреля 27-го 1830.

 

¹ До Москвы дошли толки о том, что князь П.А.Вяземский, подавший прошение на высочайшее имя, 18 апреля 1830 г. был принят на службу в Министерство финансов, в качестве чиновника по особым поручениям при графе Е.Ф.Канкрине.

² Дмитрий Васильевич Дашков (1788–1839) — переводчик, критик, прозаик; государственный деятель. Основатель и член «Арзамаса». В 1829 г. товарищ министра, с 1832 г. министр юстиции.

³ Михаиил Николаевич Загоскин (1789–1852) — писатель, драматург, автор чрезвычайно популярных в свое время романов «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (1829), «Рославлев, или Русские в 1812 году» (1831), директор Московских театров и Московской оружейной палаты.

⁴ Имеются в виду стилистические особенности произведений Марии Алексеевны Поспеловой (1780–1805) и Александра Николаевича Радищева (1749–1802).

⁵ Здесь: казенная, деловая бумага.

⁶ Граф Иван Яковлевич Завадовский, действительный тайный советник, камергер, дальний родственник графа Ф.И.Толстого, умело затягивал процесс о разделе наследства (см.: Филин М. Указ. соч. С. 176, 177).

 

 

3

 

Сельцо Глебово. Июня 7-го 1830.

 

Я полагаю, что ни в каком случае изложения мыслей своих на бумагу лаконизм не бывает столь необходим, как при выражении чувств благодарности. Живое, глубокое чувство не болтливо. И потому вот тебе, мой любезной Вяземской, за всю дружескую твою заботливость, самое сердечное, самое пьяное: Спасибо. Удовольствуйся оным. Говоря о необходимой краткости слога, я между тем впал в совершенно противную правилу сему погрешность. Но я не писатель, не спартанец; а неуч русак, то без оговорки как будто неловко.

Я получил офицыальную бумагу в виде заномеренного партикулярного письма от Министра Дашкова, — ожидание коей замедлило мой ответ и на твое письмо. Я обязан Дашкову благодарностию за деятельность принятых им мер. Но верны ли сии меры? — не нам, видно, об том судить. Осмелюсь сказать одно: естьли б я имел дарование Крылова, или Хемницера¹, то, конечно, мое дело, моя просьба послужила бы прекрасной канвой, по которой вышил бы я басню под названием: «Лев, волк и баран». Баран просит на волков в жестоких обидах, ему нанесенных, и лев препоручает волку-прокурору разобрать дело между товарищами его волками и бедным бараном. И, что еще всего забавнее, советуя барану паки обратиться к тем самым волкам, в переделе коих он уже был и именно просил льва-министра избавить от их волчьей пасти. Но во всем етом самое грустное, мой любезной Вяземской, что баран уже устарел, живет совершенно овцей, ищет одного покоя, а его так теребят поганые волки.

Итак, я не знаю, когда кончится мой процесс и как он кончится, говорить же об нем стошнит, как от яузской воды. Но когда же кончится твой искус, мой любезной труженик, когда ты будешь совершенно пострижен?² Когда тебе подует благоприятной ветр и сорвет покрывало с непостоянной курвы; да рассмотрит она нового обожателя своего? Тогда, тогда, надеюсь, ты будешь не волокитой, не хахалем ее, а настоящим лобарем. Когда мы с тобой, вспомня старину или, лутче сказать, молодость, напьемся? Да как напьемся! Не до сердца, как ты весьма глубокомысленно сказал, а до муд, естьли только сие возможно? Когда… Когда… А между тем время летит, и мы стареемся. Как ето грустно. …

Ты, конечно, может быть, и к неудовольствию, но заметишь, что я отвечаю тебе на все статьи твоего письма. Доволен ли ты будешь точностию сей, — не знаю, да и знать не хочу. Прости сей егоизм.

Тебя устрицы забрали за живое, мой любезной. Ты выражаешься на их счет с восторгом, живописно, — это меня радует. Я уверен, я постигаю, что ты их кушаешь не прозаиком, ты, верно, и тут наслаждаешься умственно, — ты роскошествуешь. Это все похоже на щастье, это нас молодит. У нас же нет устриц ни в самой Москве, — в окрестностях и не бывало. Но зато глупость, запустение, — и это, брат, разорение!

Можешь спрашивать, жив ли я, — но никогда не спрашивай, пью ли я. Пью, — да еще как! — воровски от жены, и, поверь, сие служит тонкой приправой к превосходному и без того из напитков, пуншу. С шампанским, признаюсь, меня рассорили обстоятельства.

Ты насильно хочешь меня произвесть в писатели. Я не знаю, был ли пример, чтоб человек, до 50-ти лет безграмотной, им зделался. Я довольствуюсь и тем, мой любезной Вяземской, что могу тебя и тебе подобных читать с восторгом. А так как ты именно вызываешь меня на писание романа, то я довольствуюсь тем, что могу Булгарина и Загоскина читать с полным негодованием оскорбленного разума и вкуса. К тому ж, естьли б по наставлению твоему мог я разделиться между чернильницей и стаканом, между чернилами и пуншем, то я думаю, что на старости лет я написал бы не роман, а свою исповедь, с меньшим высокомерием Ивана Яковлевича³, с одинакой откровенностью, но с большей, гораздо с большей нравственной целию. Но как с вечера, иногда с радости, — почти всегда с горя и уныния, — переложишь, то поутру надо поправиться, и у меня почти всегда выходит утро вечера естьли не мудренее, то пьянее. Нет, любезной Вяземской, пиши-ка ты, — а мы будем читать и восхищаться. И естьли я займу страницы две, три в одной из глав твоего романа, то будет с меня и этого. Порок лень в самой высокой степени и добродетель пьянство оковали, уничтожили все способности, естьли б от природы я их и точно имел. Мне только что в меру посвятить час в сутки на думу, — и то без пера; да сказать два, три удачных слова в пользу нравственного образования Сарры⁴. Сад я люблю с страстью и им много занимаюсь, но, не имев теоретического образования в садоводстве, — удовольствие сие не полно, но хорошо коротит день. По последним сим строкам ты в полной мере видишь мой образ деревенской жизни и что существование мое не совсем устричное и совсем не раковое.

Естьли будешь в наших пределах московских и не дашь на себя взглянуть, каким бы то образом ни было, ты ли ко мне, я ли к тебе, то сердечно оскорбишь сердечно тебя любящего Толстова.

Погоди, не отделаешься и от огромного P. S. Передай мою душевную благодарность Жуковскому. Он много изъявил участия в моем деле. Право, он добротой своей смягчает мизантропию наблюдательной опытности. Ах, как бы я с ним напился! Но он, верно, при всей доброте своей, уже более не напьется. Как все переменилось, как я помню поспешность, с которой он к жареному бывал всегда готов. Но все изменилось, время все губит.

Внимание твое к Сарре считаю я вовсе не безделицей. Не мог бы ты более зделать, хотя бы волочился за мной. Но, благодаря тебя за присланный каталог, не могу оным воспользоваться. Мне не то надо, не того хочется. Я бы желал хотя довольно и ценной увраж^4а, но объемлющий многие ветви наук. Так сказать, нечто Енциклопедическое, но детцкое.

Сарре еще не исполнились ее десять лет, — верю непорочности твоего поцелуя и передаю ей его исправно, за что Сарра тебя и благодарит, прося выслать, или привезти с собой, что-нибудь путное на Английском языке. В етом я всего беднее.

В полной цене, с душевной признательностию и таковым же удовольствием принимаю воспоминовение обо мне барона Дельвига, смею его уверить в искренней взаимности чувств. При протчих его достоинствах и наружная его холодность уже надежная порука в прочности его приязни, — а за меня прошу тебя поручиться.

Княгини⁵ я видеть не могу, ибо из деревни своей не выезжаю. Пушкин, с страстью к картам и с нежностию к Гончаровой⁶, — для меня погиб; следовательно, я должен отложить, может быть, до твоего приезда, удовольствие прочесть назначенные тобой книги⁷. Уповательно, у московских книгопродавцов их нет.

Жена моя от души тебе кланяется, желая всего, всего доброго. Дочь Полька⁸ ничего не понимает.

Еще P. S. Естьли ты по оному не выполнишь, то все равно, что подал бы ты мне стакан, да неполной. Узнай у Дашкова в канцелярии, когда начнутся в Могилеве Каденции⁹, ибо, по смыслу самого Дашковского письма, мне предстоит великая опасность их пропустить.

Поучи меня уму, разуму: нужно ли мне отвечать Министру Дашкову на его заномеренное письмо?

 

¹ Иван Иванович Хемницер (1745–1784) — поэт-баснописец.

² Скорее всего, Американец имел в виду служебные дела князя, назначение его на какую-либо солидную должность в министерстве.

³ Подразумевается Жан Жак Руссо и его «Исповедь» (1766–1769).

⁴ Сарра Федоровна Толстая (1820–1838) — дочь графа Ф.И.Толстого. См. также в письме 7.

^4а От фр. ouvrage — труд, сочинение.

⁵ Т.е. княгини Веры Федоровны Вяземской, жившей в ту пору в Остафьеве.

⁶ Незадолго перед тем, 6 мая 1830 г., состоялась помолвка Пушкина с Натальей Гончаровой. А в середине месяца поэт проиграл в карты помещику В.С.Огонь-Догановскому почти 25000 рублей.

⁷ В письме от 21 мая 1830 г. П.А.Вяземский рекомендовал Американцу ознакомиться с романом Ж.Жанена «L’вne mort et la femme guillotinйe» («Мертвый осел и обезглавленная женщина») и романом А. де Латуша «Fragoletta» («Фраголетта»). Эти двухтомные книги, напечатанные в 1829 г., он советовал взять у княгини Веры Федоровны или у Пушкина (Ф.195. Оп.1. Ед.хр. 1318. Л.70).

⁸ Полина (Прасковья) Федоровна Перфильева (урожд. графиня Толстая; 1826–1887) — младшая дочь графа Ф.И.Толстого; единственная из его детей, дожившая до зрелых лет (11 старших детей умерли в раннем возрасте).

⁹ Здесь: судебные слушания.

 

 

4

 

Глебово. Майя 21-го 1831.

 

Здравствуй, мой милой Вяземской! Как ты поживаешь, здоров ли ты? Паче всего, весел ли ты или, справедливее сказать, весело ли тебе? Я же, мой любезной, погибаю в моей несносной трезвости, которая и по сие время — увы! — продолжается. Без зелена вина не зелена для меня и природа Майская. Бывало, я еле жив, а нынче чуть жив, — ах, какая тут разница! Утешь же ты меня, мой любезной, дай об себе знать веселой строкой, — и мне будет хмельно на сердце.

Податель сей записки, естьли ты припомнишь, тебе несколько известной человек. Он двоюродной брат жены моей, живал некогда в моем доме вроде управляющего и проч., проч. Он в крайней бедности, соседке нищеты. Помоги ему, любезной друг; по связи твоей с И.А.Нарышкиным¹, ты можешь ему сделать добро; он сам тебе объяснит обстоятельства свои. Будь только снисходителен, выслушай его. Хотя мне и досадно, что Иван Александрович будет существо, годное на что-нибудь, но так и быть, действуй чрез него.

Прости, мой любезной Вяземской. Желаю тебе всего, что только может тебя зделать щастливым. Верь непоколебимой и живой к тебе привязанности и любви

Толстова.

Княгине мое сердечное почтенье. Жена моя душевно вам кланяется. Доброго здравия всему твоему семейству. Оправляется ли княжна?²

 

¹ Иван Александрович Нарышкин (1761–1841) — обер-церемониймейстер, сенатор, тайный советник, дядя Н.Н.Пушкиной; по определению Е.П.Яньковой, «большой охотник до перстней» и «большой шаркун».

² У князя П.А.Вяземского было три дочери: Мария Петровна (по мужу Валуева; 1813–1849), Прасковья Петровна (1817–1835), Надежда Петровна (1824–1840). Скорее всего, речь идет о Прасковье Петровне, болевшей чахоткой.

 

 

5

 

Глебово. Сентября 6-го 1831.

 

Благодарю тебя, мой любезнейший Вяземской, что ты меня как будто не вовсе забыл, — или вспомнил.

Я не графствую, не графинствую, плохо здравствую; смотрю протекшим пасмурным августом, а на душе, а на душе — грядущий октябрь. Говорю так, надеясь, что он честь свою поддержит и, по пословице, не ударив в грязь лицем, ударит грязью в лице. Но грусть молчалива, и потому не посетуй на краткость моего писания. Тоска домоседка, и потому я ни Долгоруких¹, ни кого не видал — из дому ни ногой.

Передай моего сердца сердечную благодарность Жуковскому. Попечения, его заботливость меня удивляет. Но какой будет успех его стараний? Неизвестно.

Знакомцу моему Александру Николаевичу Клепалову² предпишу к тебе явиться. Но не прими же ты его сентябрем — размайся для него. Он российской столбовой дворянин. Я его знаю коротко — он чудак, достойной замечанья и уваженья. Для вас, писателей-наблюдателей, таковое лице есть находка. Он умен, умен совершенно; но сфера его понятий несколько ограничена, как всех россиян, которые могли только читать на одном отечественном языке книги и молодость и часть зрелых лет провели на биваках. Похлопочи об моем нещастном родственнике с левой стороны, т.е. двоюродном брате моей жены, Василье Николаевиче. Тебе стоит молвить слово Окулову³, и ты восстановишь с голоду умирающее большое семейство. Прости. Мы всем табором принимаем с душевной благодарностью воспоминание об нас твоей княгини. Прости. Тешься пока тешится, верь самой искренней и живой к тебе любви

Толстова.

Бурцев⁴ налице в Москве. И клуб⁵ озарен!

 

¹ Возможно, имеется в виду семья князя Василия Васильевича Долгорукого, женатого на двоюродной сестре княгини В.Ф.Вяземской — княжне Варваре Сергеевне Гагариной.

² Лицо неустановленное. В РГАЛИ, в фонде князей Вяземских (Ф.195. Оп.1. Ед.хр. 2045), хранится письмо Вяземскому Александра Клепалова от 22 янв. 1832 г. См. о нем также: Филин М. Указ. соч. С.164.

³ Скорее всего, Матвей Алексеевич Окулов (1793–1853) — участник Отечественной войны 1812 г., в 1824 г. командир Арзамасского конно-егерского полка, с 1829 г. в отставке, с 1830 г. директор училищ Московской губ.

⁴ Предположительно, Павел Евтихиевич Бурцев (Бурцов 2-й) — сослуживец А.А.Бестужева-Марлинского по л.-гв. Драгунскому полку в 1819–1821 гг.

⁵ Имеется в виду Английский клуб.

 

 

6

 

Апреля 26 1832. Москва.

 

Вакхо-хульство, любезной Вяземской, оскорбление моего величества, Вакхо-хульство? — Толстому ли ты предлагаешь исцеление водою? Не оскорбляй его без-винно! Вода исцелить его не может. Сам Спаситель не в силах бы был сотворить чудо сие. Разве, разве начал бы Он предварительно над всеми Бадами, или Баденами, чудом Кана Галилейского¹.

Оставя шутки и поблагодарив тебя от всего сердца за дружеское твое участие и твой совет, к водам я ехать не могу и об водах даже и думать не должен. Ни с деньгами, ни с духом, как ты говоришь, собраться я не в состоянии. Когда запивал я скорбь разлуки вином и водкой, и тогда не был я в силах оставлять семейство на несколько месяцов; но теперь, теперь, — на водах, при воде, — что ж будет со мною? Здоровье мое утрачено без возврату. Дважды молод не будешь. Особливо продолжительные и несносные страдания от моей болезни, конечно, десятью годами подвинули меня ко гробу; а к пятидесяти годам ухабистой жизни, — это много. Протчие обстоятельства также не молодят. С семейством, особливо для чадолюбивого отца, и бедность есть крушительная болезнь.

Кончина Бурцова меня чувствительно опечалила, не скоро и время изгладит умеренное, но постоянное чувство скорби. Все, что теряем мы невозвратно, я называю нещастием, — смерть Бурцова хотя сносное, но все для меня нещастие. При невозвратной потере любимых нами людей мы забываем их недостатки, помним одне добрые качества, — Бурцов их имел много относительно сердца и души. Я буду об нем долго тужить.

Но у каждого из нас есть, в свою меру, довольно сердечных забот, может быть, и огорчений, за что же я буду тебя тяготить моими. Станем же говорить об веселом, станем говорить веселее. Например, станем говорить об Тургеневе-Ростовском², — что может быть веселее этого милого глазоблуда. Статью твоего письма, к нему писанного, относящуюся до меня и за которую много и много тебя благодарю, я прочел второпях на бульваре, — и вот обстоятельства. Мне на несколько ден поотдало и приказано было врачами прогуливаться. Не забывай, что ето было начало весны, и то — по календарю. Вижу пред собой толпу юбок, вслед за оной, запыхавшись, вихрем несется мой герой Тургенев молодым кобелем, хотя, впротчем, можно его назвать и старой уже собакой; в камлотовой³ шинели нараспашку, в пестро-клетчатых штанах, — а что в штанах? это не мое дело. Самодовольствие на лице, — есть где и поместиться, — блудная радость сияет в глазах. Видно, что он всю стайку бедных барынь этих … вдогонку в своем воображении. Щастливой смертной! А ему тоже пятьдесят. Стыд, совесть ли остановили ловеласа, и тут прочел я дружеские строки твои.

Соблюдая постепенность, спустимся до Муханова. Николая Муханова⁴ я не видал; следовательно, не слыхал еще лганья его и, следовательно, ничего не знаю об его брате⁵. Валахию, Молдовию ли, или Сербию поял он в супружницы свои, мне ничего не известно.

Катя Долгорукова⁶, от причиненного ей сердечного обжогу огневкой^6а Мухановым, носит на сердце Воейкова⁷, в виде шифгаузенского пластыря⁸; чувствует от оного успокоение и об Муханове ни слова не говорит. Она, спасибо ей, часто меня в болезни моей навещала. И я, раскаявшийся грешник, назидал ее душеспасительными советами …. Все бы это довольно хорошо, но вот что плохо, что я дожил до того, что уже жена моя меня более не ревнует, водки от меня не прячет, духовной мой отец, отец Михаил, мною крайне доволен, без малейшего затруднения разрешил приобщиться святых таин, — ах, любезной Вяземской, не так-то бывало прежде! Много грехов збавилось, ты еще етого греха не знаешь, — дай бог до сего и не дожить тебе. Не облегчай совести своей от грехов любезных и веселых, как тяжело без них жить. Заживо приобретенная святость есть преддверие разрушения.

Прости. Да сохранит тебя святая Троица: Вакх, Аполлон и Венера, под покровом своим. Верь дружбе

Толстова.

Дополнение. Сонной начальник⁹ «Спящих будочников» гонением на автора сей пиесы сделал ее драгоценной¹⁰. Прошу сие принять в буквальном смысле; ибо за «будочников» платили до 15 рублей, и то затруднение было ужасное их достать. Я, невзирая на тяжкую болезнь и неусыпную бдительность нашей полиции, доставил тебе екземпляр, и ты хоть бы мне сказал спасибо. Я же, признаюсь тебе, ожидал от тебя, по крайней мере, несколько строк остроты, шуток твоих, всегда столько любезных и тебе так мало коштующих¹¹; итак, ты у меня в долгу, — за тобой шутка.

Всё семейство мое тебе кланяется, благодарит за твою память, — Полинька покамест еще целует.

На днях я смотрел, как у меня обедали, и любовался, как пили. Когда предложена была мною заздравная чара за отсутствующего друга, душу веселых бесед, все единодушно возгласили: За здоровье Вяземского, — выпьем! Выпьем. Один Болховской¹², которой тут был как будто не наш, — которой по-своему тебя, верно, очень любит, один он за другими повторил имя твое, как ленивый ученик повторяет за учителем слова худо им выученного урока.

Пожалуйста, поклонись от меня много чтимому мною Жуковскому. Сарранька по его стихам учится стопосложению. Но, что странно, сие делается в уроках англинского языка.

 

¹ Кана Галилейская — город, где Иисус Христос сотворил первое чудо — претворил воду в вино (Ин., 2, 1–11).

² Подразумевается Александр Иванович Тургенев (1784–1845) — друг и многолетний корреспондент П.А.Вяземского и В.А.Жуковского.

³ Камлот — ткань из верблюжьей или ангорской шерсти с примесью шелка.

⁴ Николай Алексеевич Муханов (1802–1871) — поручик л.-гв. Гусарского полка; в апреле 1830 г. вышел в отставку. Впоследствии товарищ министра народного просвещения и иностранных дел, член Государственного совета, сенатор.

⁵ Вероятно, речь идет об Александре Алексеевиче Муханове (1800–1834), полковнике и камергере, который состоял при Московском Главном архиве Министерства иностранных дел. Известно, что в конце 1831 г. А.А.Муханов находился в Яссах (Материалы к летописи жизни и творчества А.С.Пушкина. 1826–1837: Картотеки М.А. и Т.Г. Цявловских. Т.1: Картотека итинерариев лиц ближайшего пушкинского окружения. М., 1998. С.250).

⁶ Не исключено, что это Екатерина Дмитриевна Долгорукова (1802–1881) — дочь московского военного генерал-губернатора князя Д.В.Голицына (1771–1844). В фонде Вяземских в РГАЛИ (Ф.195. Оп.1. Ед.хр. 1853) находится письмо Е.Д.Долгоруковой к Вяземскому (1840-е гг., на фр. яз.).

^6а Огневка — род самых красных лисиц (примеч. Ф.И.Толстого).

⁷ Возможно, Николай Павлович Воейков (1797–1871) — штабс-капитан л.-гв. Московского полка, адъютант А.П.Ермолова.

⁸ Лекарственное средство, популярное в XVIII — нач. XIX в. (названо по имени его создателя, камергера Шифгаузена); приготавливалось на основе деревянного масла, с добавлением мыла, «изрезанного в тончайшие листочки», белил, сурика и камфары. Ср.: «Пластырь этот имеет удивительно растворительную и вытягивающую силу, которая проницает до нерв и костей, и действует несравненно сильнее шпанских мух…» (Истинной способ быть здоровым, долговечным и богатым. В 3 ч. Изд. 3-е. М., 1835. Ч.1. С. 14, 15).

⁹ Сонной начальник — Сергей Николаевич Муханов (1796–1858) — московский обер-полицмейстер, генерал-адъютант, позднее харьковский и орловский губернатор.

¹⁰ В 1832 г. в Москве вышла в свет книжка «Двенадцать спящих бутошников» — пародия на балладу В.А.Жуковского «Двенадцать спящих дев» (1817). Автором «поучительной баллады» был, согласно новейшим исследованиям, Иван Васильевич Проташинский (1802 — ок. 1870, по др. сведениям — 1881), укрывшийся под псевдонимом «Елистрат Фитюлькин». Продажа этого издания, «заключавшего в себе описание действий московской полиции в самых дерзких и неприличных выражениях», была остановлена, нераспроданные экземпляры уничтожены, а цензор С.Т.Аксаков уволен от должности. И.В.Проташинскому, которого сначала намеревались «удалить из Москвы», удалось, однако, избежать строгого наказания: генерал-губернатор князь Д.В.Голицын ограничился нравоучительной беседой с автором.

¹¹ Коштующих — здесь: стуящих.

¹² Возможно, речь идет о Якове Дмитриевиче Болховском (Бологовском; 1798–1851), отставном офицере, позднее вице-директоре Департамента внешней торговли и тверском гражданском губернаторе; или о Дмитрии Николаевиче Болховском (1775–1852), генерал-майоре — «румяном Болховском», как характеризовал его в стихах В.Л.Пушкин (Пушкин В. Стихи. Проза. Письма. М., 1989. С.143).

 

 

7

 

1838. 26 Апреля. Царское Село. Четверг.

 

Вчера я к тебе что-то писал, — клянусь, не помню, не знаю, — но писал еще натощак. Горе, доброй хмель, мы с тобой его попили, мой милой! мой брат по горю.

Сегодня, право, не знаю, в которой раз перечитал я твою записку; записка в пять строк, но какая это записка. Точно, я бедной! И в этом простом слове вылилась вся богатая нежностью душа твоя. Все глубокое знание твое сердца человеческого. Но дорого ты его купил, любезной друг.

Полиньке лутче, гораздо лутче; но благодарить ли судьбу за это лутче? Мысль ужасная! Не бережет ли она этот роковой заряд, чтоб в меня выстрелить по незажившим, кровавым ранам! Что со мной, или во мне, делается, мой милой Вяземской! Я очень мало плачу, и эта тоска с засухой ужасна, несносна. Впрочем, Полиньку, которую, мне казалось, я так страстно любил, я ее теперь, грешно и сказать, я ее не люблю. Буду еще и любить, — пока же тоска заняла все место в сердце.

Когда еду и даже куда еду, — право, не знаю. К тому же мне тяжко будет оставить скоро мой благотворной приют.

Навести меня. Я тебе не буду докучать моей тоской. Но мне так хорошо с тобой пробыть час, хоть молча.

Я получил от Жуковского письмо, самое милое, как оно может быть от Жуковского, человека умного и чувствительного. Я ему так, так благодарен; но писать не в состоянии, этому делу я не горазд. Хорошо, если б ты потрудился исполнить сию, можно сказать, священную обязанность за меня, — даже и за покойную дочь мою Сарру, которой он смерть безвременную почтил весьма чувствительными стихами¹. Прости, обнимаю тебя. Толстой.

 

¹ Сарра Толстая умерла 24 апреля 1838 г. На ее смерть Жуковский написал стихотворение, обращенное к Ф.И.Толстому: «Плачь о себе: твое мы счастье схоронили...». Стихотворение находилось в составе письма, посланного Ф.И.Толстому в конце апреля 1838 г. Автограф неизвестен. Впервые опубликовано (две последние строки заменены отточиями) как эпиграф к «Сочинениям в стихах и прозе графини С.Ф.Толстой» (Ч. 1-2. М., 1839).

 

 

8

 

Августа 23-го 1844.

 

Plus tot tard, que jamais¹. Но я не знаю, кстати ли теперь даже будет и эта пословица, — так я замедлил моим ответом на накладной твой регистр полученных мною вещей, — всех в должной исправности, сохранности и целости. Благодарим за дружескую твою точность. Полинька в особенности благодарит Княгиню за ее внимание, благодарит тебя за твою память. Кажется, если б ей не 18-ть лет, которые мы довольно уныло праздновали, — то она велела бы тебя расцеловать.

Хорошо, если б одна лень была причиной долгого моего молчания. Но ты уехал и, можно сказать, увез всю радость моей ревельской жизни^1а. С ленью переплелась тоска по отчизне — я перестал ходить в Залон, — как говорят здешние немцы. Несколько ден я был в грустном каком-то одурении. Залон так мне опостылел, что и сам буфет потерял свою привлекательность; хотя верхняя небритая губа буфетчика имела свою прелесть. Наблюдатель может и по сей день видеть на оной глубоко уязвленной губе резкой отпечаток патриархального духа Русского человека. Конечно, оно имеет, как почти все видимые нами предметы нравственного и физического мира, свою красивую и дурную сторону. Но не знаю, и в этом будет ли со мной совершенно согласен Пруссак буфетчик Андерсен.

Залон до того мне опостылел, что сама графиня² не кажется таки мила; еще скучнее, невыносимее А.В., впрочем, очень добрая. Длинной змей удав таки жалок! так жалок! Он, сердечной, поступил в помощницы гувернантке М-е Cointe, Cointu, Pointu, черт ее знает, как зовут; я его встречал грустного, уныло сопровождающего детей Графини, в то время как она, злодейка, твердит роль свою с черноусым офицериком Альбединским³, избирая беседки тенистые, дорожки уединенные. Бедной барон! На днях будет разыграна известная пиеска «Une heure de mariage»⁴. Разумеется, Графиня и Альбединский занимают главные роли — уповательно, в том и вся цель представлений. При оном представлении, кроме родных графини, решительно почти никого не будет. Я с дочерью избег сего строгого приговора, но это преимущество без малейшего заблуждения отношу связи моей с тобой. Альбединской от Ховриных⁵ отбит начисто. Графиня тут много сходствует с покойником Кесарем, тот пришел, увидел и победил⁶; а эта ходила, поглядывала и тоже победила.

Вот тебе наши Ревельские сплетни, оне несколько занимают Залон; но надо правду сказать, надо отдать справедливость: Графиня большая повеса, но повеса доброго сердца, теплой души, ее мудрено не любить. Не сделай Природа маленькой орфографической ошибки, — ах, какой бы из нее вышел лихой гусарской корнет, но корнет наших времен — удалых, разгульных. Когда пилось, буянилось и любилось, право, лутче теперешнего.

Прости. Поцелуй от меня ручку у Княгини. …. От сердца обнимаю тебя. Толстой.

P. S. Я читал твое прелестное письмо к графине. Тут отдался старинной мой Вяземской; но этим прелестным письмом, писанном на французском языке, ты уличил народ русской в его несовершенстве, недостатках: мне было больно.

 

¹ Лучше поздно, чем никогда (искаж. фр.). С французской орфографией Толстой обходился так же свободно, как и с русской (правильнее было бы: Plutфt tard que jamais).

^1а Вяземский был в Ревеле с 12 июля по 6 августа 1844 г.

² Трудно сказать наверняка, о ком именно из ревельских знакомых Толстого и Вяземского идет речь здесь и ниже в данном письме. В «Записных книжках» Вяземского упоминаются графиня Е.П.Ростопчина, С.Апраксина, Опочинины, граф А.М.Борх, Перфильевы, Путятины и др. См.: Вяземский П.А. Записные книжки (1813–1848). М., 1963. С. 236-237.

О графине Ростопчиной см. также в след. письме и в примеч. к нему.

³ Возможно, имеется в виду Петр Павлович Альбединский (1826–1883) — генерал-адъютант, генерал от кавалерии, член Государственного совета. В 1844 г. он был корнетом лейб-гвардии Конного полка.

⁴«Une heure de mariage» — «Пора супружества» (фр.), комедия французского драматурга Ш.-Г. Этьена (1804).

⁵ По-видимому, речь идет о семье пензенского помещика Ник. Вас. Ховрина (1793–1857), участника Отечественной войны 1812 г., подпоручика конного Казачьего полка Пензенского ополчения. Жена Ховрина, Мария Дмитриевна (урожд. Лужина; 1801–1877), сестра обер-полицмейстера Н.Д.Лужина, была хозяйкой литературного салона, который посещали Вяземский, Боратынский, Д.Давыдов — и Герцен (см. «Былое и думы», ч. 2, гл. 10); дружила с С.Т.Аксаковым и Н.В.Гоголем. Вяземский бывал в имении Ховриных — Саловке. У Ховриных было трое детей, наиболее известна их старшая дочь Александра Николаевна (в замужестве Бахметева; 1823–1901) — писательница.

⁶ Имеется в виду римский диктатор Гай Юлий Цезарь (102 или 100 — 44 до Р. Х.). Его слова («Veni, vidi, vici») приведены Плутархом в «Сравнительных жизнеописаниях».

 

 

9

 

Июня 23-го 1845.

 

Я не отвечал тебе, мой милой Вяземской, еще на письмо твое, пущенное от 4-го числа сего месяца, — не отвечал, потому что и отвечать на него было нечего. Мне надо было тебя только что поблагодарить, — как будто тебе это нужно! Полная благодарность в моем сердце, — в которой ты, верно, не сомневаешься, — как будто она не стуит той, которую бы я, впрочем, никак бы не досказал на бумаге.

Сверх письма твоего, я получил письмо от Г-на Дубельта¹, от имени Графа Орлова²: оно весьма для меня удовлетворительно, и я счел нужным тебя об этом известить. Любезность же Дубельта совершенно замечательна, при случае вырази ему мою чувствительнейшую благодарность, — из оной, конечно, тебе принадлежит добрая половина. Но что в особенности заслуживает мою тебе самую искреннюю признательность, это записка, присланная с Мухановым³; тут я вижу ту особенную дружескую внимательность, ту утонченную заботливость, которую, смею сказать, не всякой умеет схватить, но я вполне постигаю и ценю. Вяземской коротко знает Муханова, да знает, что и Толстой его не не знает; посему ты и расчел, что собственноручность твоя было необходимое условие для моего успокоения. Спасибо тебе, любезной, спасибо тебе.

Мои тебе весьма кланяются. Полинька сердечно тебя благодарит за обещание написать ей что-нибудь, — но она тоскует по своем Альбомишке⁴. Напрасно ты, любезной друг, не напишешь что-нибудь старенькое, в твоем стареньком так много, так много прекрасного, к тому ж без всякой ложной скромности, без всякого притворного уничижения, моя Полинька не может быть предметом поетического вдохновения.

Княгине мое искреннее почтенье. Прости, будь благополучен. Обнимаю тебя. Толстой.

P. S. Здесь, в Москве, разнесся слух, что Растопчина⁵ так много гуляет, что она может заблудиться. Но Москва старинная болтушка.

 

¹ Леонтий Васильевич Дубельт (1792–1862) — начальник штаба корпуса жандармов (с 1835), управляющий III отделением Собственной Е.И.В. Канцелярии (1839–1856).

² Алексей Федорович Орлов (1786–1861) — глава III отделения Собственной Е.И.В. Канцелярии (1844–1856).

³ Возможно, Павел Александрович Муханов (1797/1798–1871) — историк, археограф. Участник турецкой и польской кампаний, полковник. В 1834 г. вышел в отставку и посвятил себя научным занятиям. Действительный статский советник (1843).

⁴ См. примеч. к след. письму.

⁵ Евдокия Петровна Растопчина (Ростопчина, урожд. Сушкова; 1811–1858), графиня — поэтесса, прозаик, драматург; с 1833 г. жена графа А.Ф.Ростопчина. Весною 1845 г. семейство Ростопчиных отправилось в путешествие по Европе, продолжавшееся более двух лет.

 

 

10

 

5-го Сентября 1845.

 

Милой мой, к тебе не писал и не пишу оттого, что не пишется. Старею, болен, глуп и сам себе несносен.

Дочь была обрадована Альбомом и восхищена твоими стихами¹.

Прости, обнимаю тебя. Толстой.

 

¹ Долго продержав альбом графини Прасковьи Толстой, П.А.Вяземский в конце концов вернул его владелице с «длинным стихотворением, посвященным Полиньке» (С.Л.Толстой). Там были следующие строки:

Жизнь наша — повесть иль роман;
Он пишется слепой судьбою
По фельетонному покрою,
И плана нет, и есть ли план,
Не спрашивай… Урок назначен,
Концы с концами должно свесть,
И до конца роман прочесть,
Будь он хорош иль неудачен.
Иной роман, иная быль,
Такой сумбур, такая гиль,
Что не доищешься в нем смысла.
Все пошло, криво, без души —
Страницы, дни, пустые числа,
И под итогом нуль пиши.

(Цит. по: Толстой С.Л. Федор Толстой Американец. М., 1990. С. 46-47.)

 

 

11

 

Июня 19-го 1846.

 

Вот тебе самое верное мерило болезненного моего состояния, мой любезной Вяземской: две недели, как собираюсь я отвечать тебе и едва, едва собрался, — т.е. с силами. Вскоре после отъезда Княгини¹ меня опять болезнь сшибла, таковое уже неоднократное повторение довело меня до крайнего изнеможения. По участию, которое ты принимаешь во мне, уповательно, ты пожелаешь узнать и о свойстве недуга: по уверению моего врача (хотя и первоклассного, но которому я не верю), болезнь моя состоит в ревматическом поражении пищеварительного органа. Так или сяк, но я 16-ть недель почти не оставлял болезненной одр мой и был на пути оставить столь малоутешительную для меня жизнь — с которой, однако ж, к стыду, расстаться не хочется!

Спасибо тебе, мой милой, за краткое, но столь много для меня заключающее письмо твое. Тут проблеснула старая удаль моего милого Вяземского — я вижу, ты хотел потешить хворого, поразвеселить страждущего; ты вполне в том успел, и это лутче всех приправ, которые нам дает латынская кухня. Тут и много чтимой мною буфетчик Андерсен, тут и матушка-наливка; но это для меня как бы давно минувшее. Давно! И на это пою я из старинной русской песни — едва ли не Ю.А.Нелединского-Мелецкого

Что, бывало,
Утешало,
О том плачу я теперь².

 

С сердечным наслаждением прочел я две твои пиесы в сборнике³. Одной из них напомнил ты мне стихи твои К новому снегу⁴, — которые я так живо помню и с тяжким вздохом так же воспоминаю о невозвратно минувшем том времени, когда оне писаны. Сколько в этой холодной зиме, в этом холодном снеге отразилось горячей жизни; но все это, мой милой, миновалось! Протекло, конечно, четверть столетия тому, и — я вижу моего Вяземского, благоговейно, в безмолвии возносящего душевную молитву пред святыми иконами… В этих двух стихотворениях, конечно, врамлена вся жизнь твоя. Какая перемена? Но нас еще ожидает бульшая — и эта перемена, можно сказать, у меня висит на носу.

Ты спрашиваешь, не поеду ли я в Ревель? Но ты забыл, что свобода моя стеснена, я под уголовным судом⁵, — благодаря если не жестокосердию, то холодному равнодушию некоторых людей.

Прости, будь щастлив, сколько то позволяет наша подлунность. От сердца обнимаю тебя. Толстой.

Княгине мое глубочайшее сердечное почтенье. Жена и Поля как ей, так и тебе сердечно кланяются и благодарят тебя за твое об них воспоминовение.

P. S. Виноват, мой милой, хоть прикажи казнить меня, но не могу я симпатизировать с твоим стихом: Симпатичный⁶. Имя существительное симпатия может быть усыновлено в наш язык, но прилагательное Симпатичный — Бог весть.

Еще P. S. Если ты не читал книгу: «Опыт Божественности Нового Завета»⁷, то прочти ее; мне она послужила к убеждению в християнстве, а тебе пусть послужит к большему утверждению в оном.

 

¹ Имеется в виду княгиня В.Ф.Вяземская.

² Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий (1752–1829) — тайный советник, сенатор, статс-секретарь Павла I, поэт; был близким другом отца П.А.Вяземского, Андрея Ивановича, а по смерти последнего стал опекуном сына. П.А.Вяземский написал о нем воспоминания (1848).

Приведены (не совсем точно) строки из стихотворения Нелединского-Мелецкого «Ох! Тошно мне / На чужой стороне…» (1791?).

³ Имеется в виду «Московский литературный и ученый сборник» (М., 1846), где были напечатаны три стихотворения П.А.Вяземского: «Когда я был душою молод…» («Когда я был душою молод, / С восторгом пел я первый снег…»), «Пред Господом Богом я грешен…» и «Рим».

⁴ Имеется в виду элегия «Первый снег» (1819).

⁵ Из-за конфликта с мещанином П.И.Игнатьевым граф Ф.И.Толстой находился под уголовным судом более 5 лет. См.: Филин М. Указ. соч. С. 214-219.

⁶ Речь идет о строках: «Что слезы мне все симпатичны, / Что с плачущим плачу и я…» («Пред Господом Богом я грешен…»).

⁷ Возможно, имеется в виду книга шотландского проповедника и миссионера Д.Боуга (Bogue; 1750–1825) «An Essay on the Divine Authority of the New Testament» (1801), многократно переиздававшаяся и переведенная на французский, немецкий, итальянский и испанский языки.

 

 

Публикация Е.В.Бронниковой и Т.Л.Латыповой